езьяне" Голсуорси  критикует  главным  образом  декадентское
искусство,  бесплодное  формалистическое   экспериментирование   в   области
живописи,   скульптуры,    музыки,    высмеивает    романы,    похожие    на
психоаналитические  трактаты.  В  центре  "Серебряной   ложки"   -   критика
буржуазного парламентаризма, который Голсуорси разоблачал уже в ранних своих
рассказах.
     Писатель схватывает характерные черты складывающихся в новой обстановке
типов. Перед нами проходят представители "золотой молодежи"  -  нигилисты  и
циники, поэты, пишущие "ни о чем", художники, деформирующие мир,  музыканты,
создающие сонаты "со слегка хирургическим оттенком".
     Явления, которые Голсуорси улавливает в жизни, он в  некоторых  случаях
выражает в виде символов. В  то  время,  как  у  декадентов  символы  -  это
"знаки",  выражение  чрезвычайно  субъективных   и   потому   трудноуловимых
представлений  автора,  у   Голсуорси   символы   -   действенное   средство
истолкования действительности, воплощения ее сущности:  они  исполнены  силы
обобщения. Таким обобщающим символом  является  белая  обезьяна  на  картине
китайского художника, которая тоскует и  сердится,  не  находя  в  апельсине
того, что, по ее представлению, там скрыто. В  этом  образе  автор  воплотил
черты представителей молодого поколения форсайтской Англии, которые, не видя
уже  смысла  в  накоплении  капитала,  не  видят  смысла  и  в  самом  своем
существовании; они так же, как и  белая  обезьяна,  съедают  плоды  жизни  и
разбрасывают кожуру, жадно стремясь удовлетворить свои желания, но  не  зная
сами, чего хотят.
     Эти черты присущи и дочери Сомса Флер, у которой форсайтская цепкость и
упорство,  унаследованные  от  отца,  сочетаются  с  душевной  пустотой,   с
сознанием, что цепляться-то, собственно, не за что.
     Однако о духовном банкротстве молодежи  форсайтской  Англии  говорят  и
образы   положительных   героев   Голсуорси.   Это   Майкл   Монт   с    его
филантропическими начинаниями, планами спасения империи путем  "фоггартизма"
- реакционного проекта о переселении детей английских рабочих  в  колонии  в
целях борьбы с безработицей; это  Джон,  сын  Ирэн  и  Джолиона,  который  в
"Лебединой песне" во время всеобщей забастовки 1926 года  вместе  с  другими
представителями форсайтской Англии встает на защиту своего класса,  принимая
участие в штрейкбрехерской работе.
     Вместе с Майклом Монтом писатель ищет путей разрешения острых  проблем,
назревших в стране, его устами он задает постоянный вопрос: "Так  что  же  у
нас неладно?" - и так же, как и Майкл, не находит ответа.
     В этой обстановке особое значение приобретает для автора  образ  Сомса.
По сведениям американского литературоведа У. Л. Фелпса,  один  из  читателей
Голсуорси  после  прочтения  "Серебряной  ложки"  спрашивал  его  в  письме,
являются ли изменения в характере Сомса результатом определенного авторского
плана. Голсуорси ответил, что у него не  было  определенного  плана  в  этом
отношении и он не видит особых изменений в  характере  Сомса  в  "Серебряной
ложке" сравнительно с романами "Сдается в наем" и "Белая обезьяна",  но  что
вообще Сомс смягчается с годами, главным образом  благодаря  своей  любви  к
Флер.
     Благодаря любви к дочери Сомс действительно смягчается. Эгоист,  всегда
считавшийся только со своими желаниями, он теперь готов ради нее на  жертвы.
В этой любви - источник новой его трагедии: Флер не любит его так,  как  ему
бы хотелось. Влияет на его  характер  и  возраст,  ослабевает  стремление  к
стяжательству. Но, помимо этих естественных изменений,  в  Сомсе  происходят
изменения, не соответствующие логике его  образа,  в  нем  появляются  такие
черты, как склонность к философским раздумьям. Красота,  которая  раньше  не
давалась Сомсу, теперь  становится  ему  доступной.  Мы  чувствуем  духовный
контакт автора с Сомсом. Он часто  говорит  его  устами,  и  нам  теперь  не
приходится догадываться, что  же  подразумевал  Голсуорси  в  предисловии  к
"Братству", когда он говорил, что чувствует в себе черты Сомса. Правда,  так
бывает не всегда, в образе Сомса переплетено несколько линий, и  перед  нами
моментами возникает прежний Сомс, но к концу "Современной комедии" все реже.
Образ Сомса во многом служит опорой автору в этом  смутном  для  него  мире.
Создается  впечатление,  что  протягиваются  нити  между  Сомсом  и   старым
Джолионом  при  всем  различии  их  образов.  Сомс  также  в  глазах  автора
становится представителем "золотого века".
     Но как отрицательные, так и положительные образы "Современной  комедии"
говорят о том, что форсайтский порядок обречен. В большинстве случаев автор,
как художник-реалист, не изменяет своему служению правде. Так,  несмотря  на
то, что, судя по статьям и высказываниям Голсуорси, он придерживался "теории
фоггартизма" до конца своей жизни, в "Серебряной ложке" он в соответствии  с
правдой жизни показал ее несостоятельность.
     "Лебединой песней", где показана гибель Сомса, автор  заканчивает  свою
эпопею о Форсайтах. В 1930 году он, однако,  издаст  сборник  рассказов  "На
Форсайтской Бирже", где описаны различные случаи из жизни  Форсайтов  разных
поколений. Наиболее удачные из них представлены в четвертом томе  настоящего
собрания сочинений.  Среди  них,  в  частности,  рассказ  "Сомс  и  Англия",
действие которого происходит во время первой  мировой  войны.  В  нем  автор
устами Сомса осуждает войну, выражает свое отвращение к шовинизму.
     Творчество  Голсуорси  завершает  трилогия  "Последняя  глава"  (романы
"Девушка ждет" - 1931, "Пустыня в цвету" - 1932 и "Через реку" -  1933).  Он
сам рассматривал ее как эпилог своего  творчества.  По-прежнему  озабоченный
тяжелым положением страны (в последнем  романе  трилогии  находит  отражение
мировой экономический кризис), писатель пытается найти опору в новых  героях
- членах старинной дворянской семьи  Черрелей,  хранителей,  в  его  глазах,
лучших традиций Англии. Но сама  идея  искать  путь  спасения  Англии  в  ее
прошлом обречена на неудачу. Это особенно ясно в романе "Девушка ждет",  где
видно, насколько косны, мертвы, реакционны эти "лучшие традиции". В  отличие
от эпопеи  о  Форсайтах  здесь  семейная  тема  часто  дается  в  отрыве  от
социальной, хотя многие явления в жизни Англии начала  20-х  годов  получили
отражение в трилогии. Узкому миру клана Черрелей автор часто придает  больше
значения, чем он того заслуживает. Наиболее удачен роман "Пустыня в  цвету",
где показан конфликт между истинной человечностью и властью представлений  о
престиже  Британской  империи.  Последний  роман,  "Через  реку",  Голсуорси
заканчивал тяжелобольным; книга вышла после его смерти.
     В эпилоге, завершающем творческий путь Голсуорси, не  нашли  проявления
самые сильные стороны писателя, но в  целом  этот  большой  и  сложный  путь
отмечен славными победами, и, оглядываясь на него,  мы  можем  сказать,  что
творчество Джона Голсуорси принадлежит к лучшим страницам истории английской
литературы XX века.



   Джон Голсуорси
   Из сборника "Комментарий"


----------------------------------------------------------------------------
     Переводы с английского под редакцией М. Абкиной и В. Хинкиса.
     Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 11.
     Библиотека "Огонек".
     М., "Правда", 1962
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

КОММЕНТАРИЙ

     Перевод Л. Биндеман

     У старика, который взмахом красного флажка предупреждал  людей  о  том,
что здесь работает паровой каток, не было одной руки. Лицо  его,  темное,  с
грубой  обветренной  кожей,  заросшее  седой  щетиной,   имело   независимое
выражение, и весь он, прямой и коренастый, держался с большим  достоинством.
Светло-серые глаза с  узкими  зрачками  глядели  до  странности  пристально,
будто, минуя вас, видели  что-то  позади.  Костюм  на  нем  был  поношенный,
местами засаленный, но все еще приличный; улыбался старик приятно и  не  без
лукавства,  а  по  голосу  в  нем  можно  было  угадать  человека,  любящего
поговорить, но вынужденного работать молча, в одиночку: он говорил громко, с
расстановкой и шепелявил из-за отсутствия многих зубов.
     - А что вы об этом думаете? - спросил он как-то летним утром. -  Я  вот
по своему опыту знаю: для дорожных  работ  нанимают  большей  частью  людей,
которых посылают из прихода, и все это самый никчемный  народ.  Мотаются  по
свету-сегодня здесь, завтра там, и ничего с ними  не  поделаешь  -  пропащие
люди!  Редкий  из  них  не  запьет,  если  появится  такая  возможность,   а
выражаются-то как, боже милостивый! И, по-моему, винить их  за  это  нельзя,
они, кажется, устают от жизни еще до рождения. Нет, не тот пошел  народ,  не
под силу им такие дела, какие от них теперь требуются. Хоть возьми  да  сунь
их головой под этот самый паровой каток - и баста!
     Потом старик сказал, понизив голос, будто сообщая что-то важное:
     - Я думаю, так оно и есть. Вот такая махина, - он  показал  на  паровой
каток, - гоняет их, гоняет, пока до смерти не загоняет. Теперь  жизнь  пошла
такая - что жука раздавили, что человека, все одно.  Вы  только  посмотрите,
как живут бедняки - тесно, точно свиньи в хлеву. Ужас!  А  нравы!  О  них  и
говорить не приходится, ведь если люди вынуждены жить, как скоты, где же  от
них требовать, чтоб они вели себя по-людски? Это  ясно,  как  дважды  два  -
четыре. А у нас толкуют про то, что сам народ  будет  управлять  всем!  Люди
живут, как свиньи, им приходится есть то, чего и свиньи есть  не  станут.  И
они знают, что надеяться на лучшее нечего. Ведь как  получается:  весь  свой
век рабочий трудится, а пришла старость - жить не на что. Какие у него могут
быть сбережения! Взять хотя бы меня, к примеру. Мне оторвало руку, и деньги,
что я отложил на черный день, все ушли на лечение. Эта  работа,  конечно,  -
большая удача, но старость не за горами, а  старый  да  немощный  разве  тут
выстоит во всякую погоду? И придется мне голодать или идти  в  богадельню  -
печальный конец! А что же делать? Что  делать,  я  спрашиваю?  Откуда  взять
деньги? Говорят, что парламент должен бы находить средства, но я на  них  не
особенно надеюсь: уж слишком долго они раскачиваются. Да им не к спеху.  Они
не хотят рисковать своим положением, и тем, и другим - как и все люди. Вот и
приходится быть осторожным. Это понятно. Значит, перемен ждать  нечего;  эти
господа любят ходить указанными дорожками, - вот как я хожу  вслед  за  этим
катком.
     Старик замолчал и покосился на приближающийся каток.
     - Да, на все нужны деньги. И не только старость страшна без них -  есть
ведь еще болезни. Когда я лишился руки и лежал  в  больнице,  меня  в  дрожь
бросало при мысли, что я буду делать, выйдя оттуда,  а  ведь  болеют  тысячи
людей, кто чахоткой, кто из-за плохой  крови.  Да,  сотни  и  тысячи  людей,
которым некуда податься, и они живут в постоянном страхе всю свою жизнь.
     Он подошел ко мне ближе и зашепелявил больше прежнего:
     - А самая ужасная вещь - это страх. Я вот думал: выйду  из  больницы  с
обрубком вместо руки  и  придется  пропадать.  Но  я-то  один-одинешенек,  а
каково, например, чахоточному с большой семьей? Подумать страшно!.. Ох,  там
кто-то едет, а я с вами тут заболтался!
     Старик подошел к барьеру и  поднял  красный  флажок.  Подкатило  ландо,
запряженное парой лошадей; солнце ярко освещало полированные дверцы экипажа,
нарядные попоны лошадей, пуговицы кучера  и  эгретки  на  шляпах  двух  дам.
Увидев красный флажок, кучер резко свернул влево, и ландо скрылось за углом.
     Старик долго смотрел ему вслед, и тишину  нарушало  лишь  похрустывание
щебенки под паровым катком. Но вот, оторвавшись от своих размышлений, старик
сказал:
     - Аристократы! А я, верите ли, не пойму, о чем думают  целый  день  эти
люди. Никак не пойму! Может, они совсем и не думают?  Кто-нибудь  делает  за
них и это тоже.
     Старик опять помолчал, занятый своими мыслями, потом продолжал:
     - А  ведь  если  скажешь  им  это,  они,  пожалуй,  удивятся.  Наверно,
воображают, что делают очень много. Благотворительные  базары  устраивают  и
всякое другое. Люди эти не делают ничего вредного, но и толку от них не жди.
При такой жизни, как у них, нужно большую душу иметь, чтобы думать о других.
     Вдруг в глазах его засветились искорки.
     - Да вот возьмите хотя бы  тех  проституток,  что  слоняются  ночью  по
улицам. Что о них думают эти леди в шикарной  карете?  Для  них  они  просто
мразь! Но ведь они ничуть не хуже этих важных дам. Они хотели взять от жизни
немного радости, а богатые леди только это и делают. Тут опять все упирается
в деньги. У проституток нет денег, а деньги уберегли бы их  от  того,  чтобы
идти на панель. И о них надо подумать, не может же так продолжаться вечно.
     Старик нахмурился, как будто этот вопрос давно беспокоил его.
     - Богатые, - продолжал он, - могут хорошо  воспитать  своих  дочерей  и
присматривать за ними. Что же, все люди заботятся, как только могут, о своих
семьях. Но нельзя забывать и о других, у которых нет денег,  надо  и  к  ним
относиться по-человечески.  Однако  беда  в  том,  что  деньги,  как  стена,
разделяют людей, я это не раз видел. А вы как думаете? Послушайте, мой  отец
всю жизнь был рабочим  на  ферме,  получал  восемь  шиллингов  в  неделю,  а
вырастил шестерых детей. До сих пор не пойму, как ему это удалось.  Да  и  в
наше время людям живется не лучше, пожалуй, даже хуже. Прогресс, или как  он
там у вас называется, губит нас. И ведь его  не  остановишь,  он  вроде  вот
этого парового катка, когда его запустишь! Поэтому лучше держаться  впереди,
подальше от него. Говорят еще, что люди поумнели и  добрее  стали,  -  чушь!
Поглядите на них в праздник - стошнит! Эти хулиганы не боятся  ни  бога,  ни
черта, орут, буйствуют - ну, прямо стая обезьян, хоть выросли не в лесах,  а
в городе. Да, такова нынешняя жизнь. Я так считаю:  высасывает  она  все  из
человека. Люди теряют покой, хватаются то за одно,  то  за  другое  и  живут
каждый сам по себе. Вот как человек на дорожных работах укладывает камни  и,
кроме них, ничего  не  видит.  Наверное,  это  в  крови  у  людей.  Что  тут
поделаешь? Болтают все  о  социализме,  но  мне  он  не  очень-то  по  душе:
по-моему, при нем главное будет то, что каждый будет следить за соседом.
     Он помолчал, уставившись в одну точку, будто пытаясь разглядеть  что-то
вдали.
     - Нет, - сказал он затем, - так дело не пойдет! Вот вам пример  -  наша
полиция: назойливее людей не сыщешь. Может, каждый из них  в  отдельности  и
хороший человек, но как только  он  получит  хоть  какую-нибудь  власть  над
людьми - беда! К тому же у них круговая порука. Сажают людей в тюрьму  будто
бы для исправления - ерунда! Тюрьма тоже вроде  этого  парового  катка,  она
убивает все в человеке, люди выходят  оттуда  живыми  трупами.  А  ведь  все
делается с добрыми намерениями - так они говорят. Нет, только одному из сот-
ни можно доверить власть над людьми.  А  посмотрите  на  работные  дома.  Не
велика радость попасть туда, а почему? Да  потому,  что  там  надо  жить  по
указке. Я ничего не имею против правил, если  вам  их  не  навязывают.  Нет.
Добейтесь, чтобы люди сами захотели их соблюдать, тогда будет совсем  другое
дело. Так я думаю, ну, а другие люди смотрят на это  иначе.  А  вы  со  мной
согласны? Впрочем, - заговорил он снова, не дожидаясь ответа, -  я  понимаю:
правительство  может  сделать  много  такого,  что,  конечно,   назвали   бы
социализмом. Взять хотя бы женщин, которые  живут  в  трущобах.  Несчастные,
посмотришь - в чем только душа держится, а плодятся, как кролики. Я не  виню
их, но послушайте! - И, сунув древко флажка  в  карман,  он  ухватил  своего
слушателя за пуговицу. - Я бы все-таки запретил это. Вы считаете, что это уж
слишком? Но где же выход? По-моему, иного выхода нет. С другой стороны, если
они перестанут рожать, откуда возьмутся бедняки, которые будут  работать  за
гроши? А это кое-кому не понравится. Да, трудный вопрос.
     Старик перешел на свистящий шепот:
     - Половина детей в этих трущобах рождается от пьяниц, и с  этим  ничего
не поделаешь. Народят ребят, а потом кормят их всякой дрянью. Сколько  же  у
нас детей недокормленных? И где? В такой стране, как Англия. Да ведь дикарям
- и тем это было бы  непростительно.  Я  бы  издал  закон,  что  государство
обязано кормить досыта детей. Я бы  постановил,  что  за  каждого  голодного
ребенка в школе, на  улице  или  еще  где-нибудь  должны  отвечать,  как  за
преступление. Да, я бы начал с этого. Вы скажете, что это сделает  родителей
попрошайками? Когда начинали вводить это бесплатное обучение, говорили то же
самое, а на деле оказалось не так. Страна, которая не может накормить  своих
детей, недостойна иметь их. И за что такая несправедливость  к  малышам?  Вы
скажете, что потребуется уйма денег, миллионы, - ну  и  что?  Гляньте-ка  на
большие дома вдоль дороги - таких улиц, таких домов с хорошими квартирами  в
Англии тысячи. И если бы те, кто живет в них,  платили  всего  шесть  пенсов
дополнительного налога, этих денег хватило бы, чтобы накормить всех голодных
детей, - так я  слышал.  Но  они  не  согласятся,  ясно,  ничем  не  захотят
поступиться. Сами знаете, люди не любят расставаться со своими денежками.  А
тогда, спрашивается, на что нам миллионы хилых детей, из которых вырастут ни
к чему не пригодные люди? Это слишком дорого обходится.
     Старик прервал свои рассуждения и  подал  сигнал  подъезжавшей  телеге.
Вернувшись от шлагбаума, он сказал:
     - Иные назовут меня социалистом. А вы как  думаете?  Нет,  если  хотите
знать мое мнение, социалист - он вроде владельца магазина. Входит покупатель
и спрашивает: "Сколько стоит это пальто?"  "Десять  шиллингов",  -  отвечает
хозяин. "А за пять не пойдет?" "Нет, меньше чем за  десять  не  отдам".  "За
пять я бы взял", - говорит покупатель, и оба они с самого начала знают,  что
сойдутся на семи с половиной.
     И старик добавил, понизив голос, будто сообщая государственную тайну:
     - Он не может сразу спросить семь с  половиной  шиллингов,  потому  что
тогда получит только семь, понимаете? Если хотите получить  настоящую  цену,
запрашивайте больше - такая уж привычка у людей.
     Он указал древком флажка на ряд домов у дороги.
     - Вон там живут состоятельные люди. Они смотрят на все не так, как я. И
это понятно. Им отлично живется в этом мире, так разве они станут  думать  о
чужих бедах? Этим людям с детства внушили,  что  мир  создан  для  них.  Они
водятся только с людьми того же сорта. Так же точно и рабочие держатся  друг
друга. Вот и получаются классы. А посмотрите-ка на этих парней, -  и  старик
указал на рабочих, укладывавших камни, - они любят толковать  про  улучшение
жизни, но когда нужно стоять за общее дело, каждый стоит  за  себя.  Как  же
иначе? Коли сам о себе не позаботишься, от других этого не жди, каждому  это
ясно, как день. Говорят, в Англии все равны  перед  законом,  но  оглянитесь
вокруг, и вы поймете, что это неправда. Закону  надо  платить  так  же,  как
платите за все. Вот где собака зарыта! Один закон для бедных и богатых?  Это
очень хорошо, но ведь у богатого есть сотня способов заставить судей плясать
под свою дудку, а бедный от этого страдает.
     Сказав это, старик сделал такое  движение,  словно  хотел  поднять  обе
руки, но рука была только одна.
     - Вы так и не сказали мне своего мнения. А мое мнение такое,  -  сказал
он многозначительным шепотом, - многое  нужно  исправить,  и  многое  мешает
этому. Однако я заметил одну вещь: даже самые пропащие люди всегда  гордятся
чем-нибудь, хотя бы своими несчастьями. Все-таки есть, должно  быть,  что-то
хорошее в людях, если эта штука их не может окончательно раздавить.