ря  на  внешнюю  невозмутимость,  он  невольно
чувствовал, что все совсем не так просто. Хотя Пэнси и  не  успела  еще  ему
надоесть,  первая  его  избранница  снова  казалась  ему  желанной,   -   ее
изысканность, которая в разлуке обрела особое  очарование,  вновь  влекла  к
себе его остывающее сердце. И если бы Стир не продолжал действовать,  трудно
сказать, какой оборот приняли бы события в дальнейшем.

V

     Когда Стир подал в суд на "этих  двух  молодчиков",  между  ним  и  его
племянницей произошла сцена, которая еще сильнее разбередила чувства  и  без
того горькие. Девушка вдруг проявила  благородство  "настоящей  леди"  и  не
пожелала неволить человека, которому она больше не мила.  Ее  желания  резко
расходились с желаниями дяди.  Он  вовсе  не  хотел,  чтобы  молодой  Бауден
женился на ней; он хотел только отомстить Бауденам. Она же все  еще  мечтала
вернуть Неда; но если б вернуть его не удалось, она бы  молча  поплакала,  и
тем бы дело и кончилось. Они никак не могли прийти  к  согласию,  и  наконец
Стир, потеряв терпение,  стал  убеждать  племянницу,  что  подать  в  суд  -
единственный способ заставить молодого Баудена вернуться к  ней.  Потом  его
мучила совесть, потому что он любил племянницу и понимал, что, если подать в
суд, этот парень упрется еще пуще и тогда уж ни за что  не  уступит.  Но  он
прежде всего думал о старике  Баудене  -  ведь  пятьсот  фунтов  вылетят  из
кармана у отца, а не у Неда.
     У Стира была веялка, которой, как было принято, пользовались по очереди
все соседи. Но в этом году он без всяких объяснений забрал  веялку  с  фермы
Петрика как раз тогда,  когда  ее  должны  были  передать  Баудену.  Бауден,
который не счел бы ниже своего достоинства  воспользоваться  веялкой  "этого
наглеца", получив  ее  от  Петрика  в  порядке  очереди,  счел  ниже  своего
достоинства послать за ней к Стиру. Он воспринял это как открыто  враждебные
действия и заявил во всеуслышание в гостинице  "Три  звезды",  куда  заходил
почти каждый вечер выпить  стакан  сидра  и  стопку  джина,  настоенного  на
чесноке, что Стир - сукин сын  и  Нед  скорее  умрет,  чем  женится  на  его
племяннице.
     Эти слова скоро стали повторять везде и всюду, и Неду были отрезаны все
пути к отступлению как раз тогда, когда он стал быстро охладевать к Пэнси  и
уже подумывал о том, не сходить ли еще разок в церковь, - авось Молли  снова
взглянет на него. В конце-то концов он, а не его отец должен будет  отвечать
перед судом; а к тому же он ничего не имел против Молли Уинч.
     Теперь, когда об этой распре знала вся деревня,  причина  ее  была  уже
забыта. Никто - даже сами Баудены - не помнил, что Бауденова собака покусала
Стира и Стир ее пристрелил; тем скандальнее была  связь  Неда  со  служанкой
Пэнси и ее сомнительные  последствия.  Прошла  жатва,  скосили  папоротники;
осенние ветры, налетавшие с  Атлантического  океана,  гнали  тучи,  и  дожди
мочили вереск; листва на березах стала золотой, а  на  буках  порыжела,  как
лисья шкура, и, если не считать того, что Молли Уинч нигде не  показывалась,
а Бауден и Стир проходили один мимо другого, словно  мимо  кучи  мусора  или
камней, да служанка Пэнси возбуждала любопытство у  всякого,  кто  видел  ее
хоть мельком (теперь это случалось нечасто, потому что она почти не выходила
со двора фермы), дело, казалось, было кончено.
     Стир был слишком скрытен и серьезен, чтобы говорить в открытую о  тяжбе
из-за нарушения обещания жениться; а Баудены молчали, потому  что  старались
думать о суде пренебрежительно и вместе с тем слишком хотели забыть  о  нем.
Никогда не упоминая  об  этом  деле,  даже  между  собой,  и  лишь  отпуская
невзначай такие замечания: "Больно уж здоровый кусок  ухватил  этот  наглец,
как бы не подавился", - они как бы относили  это  к  будущему,  которое  для
некоторых людей не существует, пока не станет настоящим.  Раз  или  два  они
получали официальные напоминания, и Неду пришлось дважды, по базарным  дням,
беседовать с мистером Эпплуайтом, но от мрачных  мыслей  их  всегда  спасала
ленивая и бесстрастная уверенность, что закон  можно  обойти,  если  "крепко
стоять на своем и ничего не предпринимать".
     Поэтому, когда в конце ноября Нед получил от адвоката письмо, в котором
сообщалось, что он должен явиться для дачи  показаний  в  Верховный  суд  на
Стрэнде в Лондоне послезавтра к половине одиннадцатого  утра,  поразительная
перемена произошла в этом круглоголовом юноше. У него  пропал  аппетит;  его
прошибал пот в такие минуты, когда он вовсе не работал. Он бросал  на  Пэнси
злобные взгляды и долго сидел, держа перед собой  листок  с  приготовленными
показаниями и украдкой вытирая ладони о штаны. До сих пор ему казалось,  что
эта беда никогда не нагрянет, а теперь она свалилась на него, и ужас, какого
не вызвала бы в нем никакая из более  обыденных  неприятностей,  терзал  его
нервы и парализовал мысли. Если бы не отец, он никогда не решился бы затеять
эту склоку. А старый Бауден, который родился, когда еще не  было  бульварных
газет, не умел ездить на велосипеде и, кроме  того,  не  обязан  был  давать
показания на суде, долго сидел и курил свою трубку, а потом сказал, что,  по
его мнению, "нельзя допустить, чтобы этот  наглец  поставил  на  своем.  Все
кончится хорошо, если только Нед не струсит. А поездка в  Лондон  будет  для
них обоих вроде воскресной прогулки".
     Итак, надев свои самые темные и самые твердые, словно сшитые из фанеры,
шерстяные костюмы и черные котелки, они  выехали  на  другой  день  с  таким
расчетом, чтобы поспеть к  лондонскому  поезду,  а  сзади  в  коляске  сидел
мальчик, который должен был вернуться с лошадью домой. В  глубине  души  оба
они были возмущены тем, что все это случилось из-за женщин; они не думали ни
о чувствах той девушки, которая выступала истицей  в  процессе,  ни  о  той,
другой, которая провожала их взглядом, когда они  выезжали  со  двора.  Сидя
рядом  в  мчащемся  поезде,  невозмутимые,  краснолицые,   они   все   яснее
чувствовали, что превратить все это в приятную прогулку значило  бы  здорово
досадить Стиру. Он хотел заставить их попотеть; и если  они  не  поддадутся,
для него это будет чувствительный удар.
     Они  остановились  в  Ковент-Гардене,  в   гостинице   с   девонширским
названием, и вечером пошли в мюзик-холл, где шло представление под названием
"Русский балет". Они сидели, чуть подавшись вперед и уперев руки в бока,  их
багровые лица, без всякого выражения, словно у восковых фигур в музее,  были
обращены к сцене, где плавали белые  воздушные  сильфиды.  Когда  примадонну
держали вверх ногами, Бауден слегка  приоткрыл  рот.  А  потом  он  довольно
громко сказал, что "ноги у нее дай бог всякому". Время было военное,  и  так
как добыть выпивку после спектакля им не удалось, они вынули из узлов у себя
в номере внушительные бутылки, а выпив, уснули и громко храпели, словно даже
во сне выражали презрение к козням "этого наглеца Стира".

VI

     Очень  расстроенный  "щепетильностью"  своей  племянницы,  Стир  теперь
воспрял  духом  при  мысли,  что  ему  недолго  осталось   ждать   торжества
справедливости. Он и сам не знал, каким образом ему удалось  вытащить  Молли
из дому, - просто жалко было смотреть, как  она  "артачилась".  Уверенность,
что в конце концов приличная сумма, полученная по суду,  вознаградит  ее  за
все, успокоила и исцелила его совесть, чувствительно задетую  ее  отчаянием.
По дороге в суд его беспокоила ее бледность и покрасневшие глаза, но  вместе
с тем он понимал, что это очень кстати: она выглядела именно  так,  как  это
было нужно в данном случае. Через какой-нибудь час все будет кончено, сказал
он ей, и тогда  она  поедет  на  море.  Что,  например,  она  скажет  насчет
Уэстона-сьюпер-Мер (он произнес это название как одно слово).  Молли  ничего
не ответила, и он вошел в здание суда, ведя ее  под  руку  с  весьма  гордым
видом. При виде обоих Бауденов, сидевших в коридоре на скамье, в душе у него
с новой силой вскипела злоба. Он заметил, что его племянница смущенно отвела
глаза, когда встретилась взглядом с молодым Бауденом. Да!  Она  даже  теперь
хотела бы его вернуть! Он увидел, как Нед зашаркал ногами по полу, а  старый
Бауден усмехнулся, и поспешно увел Молли прочь. Ни за что он не откажется от
своего намерения выудить пятьсот фунтов из кармана у этого молодчика! Теперь
распря между ним и его соседом пошла в открытую - эти молодые люди были лишь
их орудием. По судебным правилам все должны были сесть на  одну  скамью  так
близко, что между противными сторонами  едва  поместилась  бы  свиная  туша.
Худое лицо Стира, исказившееся от напряжения, с которым он  пытался  следить
за  болтовней  субъекта  в   парике,   застыло   в   какой-то   маниакальной
неподвижности, но он не выпускал  руки  племянницы,  то  и  дело  безотчетно
сжимая ее, так как видел, что она  готова  упасть  в  обморок.  А  "эти  два
молодчика" сидели, словно на аукционе, невозмутимые, самоуверенные, - они-то
знали, что к чему: все это, мол, глупые штучки, из которых ничего не выйдет,
надо только "крепко стоять  на  своем  и  ничего  не  предпринимать".  Стиру
казалось несправедливым, что у  них  такой  спокойный  вид,  тогда  как  его
племянница сидит рядом с ним ни жива ни мертва. Когда она, вся дрожа,  пошла
к свидетельскому месту, его бросило в жар, и от его  одежды  распространился
запах камфоры. Он почти не слышал голоса  Молли,  а  они  все  понуждали  ее
говорить. Он видел, что слезы катятся по ее щекам;  а  когда  он  глядел  на
Бауденов, которые ни разу не шевельнулись, даже седина в его рыжих волосах и
бороде словно исчезала. Ее допрашивали не очень долго,  адвокат  Бауденов  и
тот почти не задавал ей вопросов - боялся, ясное дело! И Стир, кипя злобой и
не зная, куда деваться от неловкости, смутно  почувствовал,  что  ее  манеры
"настоящей леди", ее слезы, ее робость  произвели  выгодное  впечатление  на
судью и присяжных. Он был в  ярости,  видя,  как  ее  заставляют  дрожать  и
плакать, но вместе с тем это его радовало.
     Она вернулась и села рядом с  ним,  совершенно  уйдя  в  себя.  Адвокат
Баудена  начал  свою  речь,  и  Стир  слушал  с  открытым  ртом.   Это   был
возмутительный способ защиты, ибо все  сводилось  к  признанию,  что  парень
обманул девушку, нарушив обещание жениться. "Мой клиент, - сказал адвокат, -
пришел в суд не для того, чтобы защищаться, а чтобы,  как  честный  человек,
выразить сожаление по поводу того, что он причинил истице боль. Но, позволим
себе обратить на это внимание суда, он не нанес  ей  никакого  материального
ущерба, ибо теперь, когда все видели ее здесь, было  бы  нелепо  утверждать,
будто  ее  так  называемая  "ценность  на  брачном   рынке"   сколько-нибудь
пострадала. Мой клиент явился сюда, чтобы сказать прямо и откровенно:  когда
его чувства к истице изменились, он решил, что разорвать помолвку,  пока  не
поздно, честнее, умнее и милосерднее,  нежели  вступить  в  брак,  с  самого
начала обреченный быть несчастливым, что - пусть  господа  присяжные  помнят
это! - в силу особенностей  мужского  характера  и  природы  вещей  было  бы
гораздо более  тяжким  ударом  для  истицы,  чем  для  ответчика.  Полностью
признавая  свою  ответственность  за  ошибку,  которую  он  совершил,  и  за
опрометчивость, в которой он повинен, ответчик надеется, что присяжные учтут
его моральное мужество, побудившее  его  остановиться,  пока  не  поздно,  и
спасти истицу от тяжкого несчастья".
     Услышав про "моральное мужество", Стир вдруг выпрямился так резко,  что
судья невольно моргнул. "Моральное мужество"! Неужели никто не  скажет  этим
окаменелостям, что Нед путался с незаконнорожденной служанкой? Неужели никто
не скажет им, что Бауден нарочно подбил сына на  это,  чтобы  насолить  ему,
Стиру? Он чувствовал, что вокруг него плетут сеть лжи, ничего не мог  понять
и бесился; все это - жульничество и улещивание, как  будто  адвокат  продает
лошадь на ярмарке.
     "Своим ясным  и  здравым  умом  простых,  честных  людей,  -  продолжал
защитник, - господа присяжные поймут, что в нашем мире нельзя, чтобы и  овцы
были целы и волки  сыты,  хотя,  быть  может,  в  мире  ином  это  возможно.
Прискорбная практика разводного суда показывает, к чему приводят поспешные и
опрометчивые браки. Так что следует серьезно задуматься, не эти ли  процессы
о нарушении  брачного  обещания  и  угроза  гласности  повинны  в  том,  что
упомянутый суд буквально завален делами о разводах". Далее адвокат  позволил
себе почтительно указать, что когда, как в данном  случае,  молодой  человек
признает свою  ошибку  и  сожалеет  о  ней,  но  имеет  достаточно  мужества
выдержать тяжкое испытание, дабы спасти истицу - а также в известной степени
и себя, разумеется, - от несчастья на всю жизнь,  то  этот  молодой  человек
заслуживает  если  не  уважения,  то,  по  крайней  мере,  справедливости  и
сочувствия со стороны своих сограждан, которые и сами ведь  были  молоды  и,
быть может, не всегда мудры, как Соломон. Пусть же они вспомнят, что  значит
молодая кровь, пусть представят себе  солнечную  тропинку  в  этом  чудесном
западном графстве, запах жимолости, хорошенькую девушку и тогда, положа руку
на сердце, скажут, что и сами они  могли  бы  ошибиться,  приняв  мгновенное
увлечение за любовь на всю жизнь.
     "Не будем лицемерны, джентльмены, и не станем  притворяться,  будто  мы
всегда выполняем то, к чему сами  приговариваем  себя  в  жарком  безумии  в
разгар лета. Мой  клиент  скажет  вам  со  всей  прямотой,  ибо  он  простой
деревенский парень, что он совершил ошибку,  о  которой  никто  не  сожалеет
больше него самого, после чего я передам это дело в  ваши  руки,  уверенный,
что, как ни прискорбно огорчать эту  очаровательную  девушку,  вы  правильно
оцените суть данного дела с чуткостью умных и проницательных людей",
     - Ах, черт возьми!
     - Тише! Вы в суде!
     Восклицание, которое исторгли у Стира  заключительные  слова  адвоката,
отнюдь не выражало всю полноту тех чувств, что росли в нем с  каждым  словом
"этого молодого  негодяя",  когда  тот  отвечал  на  ловкие  вопросы  своего
защитника.
     Круглоголовый, с прилизанными волосами, Нед выглядел вполне  безобидно,
и благодаря адвокату для него все было легче легкого - именно это так бесило
Стира, да еще каменное лицо Баудена, совсем близко, так что между ними  едва
поместились  бы  две  свиных  туши.  Когда  его  собственный  адвокат  начал
перекрестный допрос, Стир почувствовал, что совершил роковую ошибку.  Почему
он не заставил адвоката притянуть и служанку Пэнси? На кой черт  уступил  он
своей природной скрытности, уважению к своей племяннице и не  воспользовался
оружием, которое  лишило  бы  этого  молодого  мерзавца  всякого  сочувствия
присяжных? Его терзало злобное разочарование. Выходит,  этому  молодчику  не
покажут, где раки зимуют! Это возмутительно! Но вдруг он насторожился.
     - Ну-с, молодой человек, - говорил адвокат Стира, - не кажется ли  вам,
что в наши дни вы  могли  бы  найти  лучший  способ  послужить  родине,  чем
разбивать сердца девушек?..  Будьте  так  добры,  отвечайте  на  вопрос!  Не
заставляйте суд попусту терять время. Ну? Говорите же!
     - Мое дело землю пахать, чтоб хлеб был, я ведь вас кормлю!
     - Вот как! Ну что ж, присяжные сами решат,  насколько  молодой  человек
вроде вас заслуживает снисхождения.
     Губы Стира дрогнули. Нет, каков подлец!
     Потом оба адвоката снова говорили речи и снова повторяли одно и то  же,
но Стир  уже  потерял  к  происходящему  всякий  интерес;  разочарование  не
оставляло его,  он  чувствовал  себя,  как  футболист,  который  рассчитывал
блестяще подать мяч, но позорно промахнулся. Потом судья говорил все то, что
уже было сказано, и добавил еще кое-что. Присяжные не должны позволять  себе
того и  не  должны  позволять  себе  этого.  Адвокат  ответчика  упомянул  о
бракоразводном суде,  но  присяжные  не  должны  допускать,  чтобы  подобные
соображения влияли на их вердикт. Пока существует закон,  дела  о  нарушении
брачного обещания следует рассматривать только по существу. Присяжные должны
учесть то и учесть  это  и  вынести  вердикт,  определив  по  совести  сумму
возмещения убытков.
     И  вот  присяжные  удалились  на  совещание.  Пока  их  не  было,  Стир
чувствовал себя одиноким. С одной стороны сидели  эти  Баудены,  которых  он
хотел "заставить попотеть"; с другой - его племянница, которую он,  судя  по
ее лицу, уже заставил немало "попотеть". Он не любил животных, но если бы  в
эти долгие четверть часа, когда оба его врага сидели, равнодушно уставившись
прямо перед собой, хоть собака лежала у его ног, ему было бы легче. А  потом
присяжные вернулись, и желание, мучившее его,  робко  выразилось  в  мольбе,
которую можно было бы послать по почте:
     "Боже, заставь их попотеть. Твой смиренный раб Дж. Стир".
     - Мы решили дело в пользу истицы и  присудили  ответчика  к  возмещению
убытков в сумме трехсот фунтов стерлингов.
     Триста фунтов! Да еще судебные издержки, вместе это будет уже  пятьсот!
A капитала у Баудена нет; он всегда еле сводит концы с концами,  только  что
взаймы не берет. Да, это для него сильный удар. Схватив племянницу за  руку,
Стир встал и вывел ее в правую дверь, пока Баудены,  словно  слепые,  ощупью
искали левую. В коридоре к нему подошел его адвокат. Что от него толку, он и
наполовину не сделал своего дела! Стир уже готов был  сказать  ему  это,  но
мимо прошли Баудены, шагая широко, словно по полю, засеянному  репой,  и  он
слышал, как Бауден сказал:
     - Вот ведь пристал, как репей, думает, что получит денежки.  Только  не
дождаться ему этого.
     Он хотел что-то ответить, но адвокат взял его за отворот сюртука.
     - Уведите свою племянницу, мистер Стир. С нее довольно.
     И, не испытывая торжества победы,  не  чувствуя  ничего,  кроме  тупой,
раздражающей боли в сердце, Стир  взял  Молли  за  руку  и  вывел  из  храма
правосудия.

VII

     Вслед за вестью о том, что Стир "нагрел" Баудена  на  триста  фунтов  и
судебные издержки за нарушение обещания  жениться,  данного  Молли  Уинч,  в
деревню пришла и другая весть - Нед пошел в солдаты. Все были в восторге  от
этой двойной сенсации. Казалось, на  войне  так  легко  стяжать  славу,  что
неизвестно, кому повезло больше.  Однако  не  приходилось  сомневаться,  что
Молли Уинч и служанке Пэнси повезло меньше  всех.  Вся  деревня,  охваченная
любопытством, жаждала их видеть. Но это оказалось невозможным, так как Молли
Уинч в Уэстоне-сьюпер-Мер, а служанка Пэнси не показывалась даже на дворе  у
Баудена, когда к нему заходили по делу. Сам  Бауден,  как  обычно,  ходил  в
гостиницу "Три звезды", где он заявил при всех, что Стир никогда  не  увидит
ни пенса из этих денег, а Стир, как всегда, ходил  в  церковь,  где  он  был
старостой, но ничего такого сказать, разумеется, там не мог.
     Прошло рождество, потом Новый год,  миновали  унылые  февраль  и  март,
когда    все    деревья    стояли    обнаженные,    а    кустарник,    летом
красновато-коричневый, стал темно-бурым и птицы не пели в ветвях.
     Стир, одержав победу, потерял племянницу; она  решительно  не  пожелала
вернуться в деревню победительницей и поступила  на  службу,  Бауден,  также
одержав победу, потерял сына, который теперь заканчивал боевую подготовку  в
своем батальоне, стоявшем во Фландрии. Ни один из врагов не  показал  словом
или поступком, что  усматривает  какую-либо  связь  между  своей  победой  и
потерей; но однажды в конце  марта  школьная  учительница  видела,  как  они
сидели в своих колясках и глядели друг на друга, встретившись на такой узкой
дороге, что разъехаться можно было только, если бы кто-нибудь  уступил.  Они
не двигались с места так долго, что  лошади  успели  ощипать  кусты  по  обе
стороны дороги. Бауден сидел, скрестив руки  на  груди,  похожий  на  своего
быка. У