ись к ней.  Когда  настала  пора
идти спать, она сама  подошла  к  деду,  не  дожидаясь  его  обычного  зова:
"Подойди и поцелуй меня, дитя".
     Дэн ужинать не остался и с тех пор не появлялся больше. Сегодня утром я
спросил у матушки Хопгуд, кто такой Зэхери Пирс.  Она  истая  девонширка,  и
если чего не выносит, так это когда от  нее  требуют  точных  сведений.  Она
долго ходила вокруг да около, а потом наконец рассказала мне, что он "...сын
старого капитана Джона Пирса с Черной мельницы. И  семья  их  старинная,  из
Дартмута и Плимута, - продолжала она, разговорившись. - Люди болтают,  будто
пятеро Пирсов ходили с  Фрэнсисом  Дрейком  на  испанцев.  По  крайности,  я
слышала, как говорил об этом мистер Зэхери; да вы у Хэ-эпгуда спросите!"
     Бедный Хопгуд, сколько раз на  день  она  заставляет  его  пускаться  в
объяснения! Дав таким образом мне понять, что  сама  она  больше  ничего  не
знает, она тут же продолжала:
     - Капитан Джон Пирс все путешествовал. Теперь он старик,  говорят,  ему
без малого сто лет. Да вы у Хэ-эпгуда спросите.
     - Ну, а его сын, миссис Хопгуд?
     В глазах ее вдруг появился лукавый огонек. Она, как ни в чем не бывало,
переменила разговор:
     - А что вам подать сегодня к обеду? Есть  утка;  но,  может,  вы  лучше
хотите бифштекс в тесте и яблочный пирог; или есть еще... Ладно,  посмотрим,
что бы еще такое придумать.
     И, не дожидаясь ответа, она ушла. Завтра  среда.  Что  ж,  я  не  прочь
взглянуть еще разок на этого молодого Пирса...

III

                                                         Пятница, 29-е июля.

     ...Зачем вы задаете мне столько вопросов и подбиваете  меня  писать  об
этих людях, отвлекая от главного моего дела? Но если  вам  и  в  самом  деле
интересно все знать, я расскажу, что произошло в среду.
     Утро выдалось чудесное. Дэн, к моему  удивлению,  объявился,  хотя  мне
следовало бы знать, что раз он обещал, то  свое  слово  сдержит.  Джон  Форд
вышел, чтобы пожать ему руку, потом,  вспомнив,  зачем  тот  пришел,  громко
вздохнул, ничего не сказал и вернулся в дом. Пейшнс не  показывалась,  и  мы
вдвоем спустились к отмели.
     - Послушайте, Джордж, не нравится мне этот Пирс, - признался по  дороге
Дэн. - Очень глупо, что я согласился поехать, теперь поздно отказываться, но
зачем ему это? Не такой он человек, чтобы делать что-либо без умысла, уверяю
вас.
     Я заметил, что скоро все должно выясниться.
     - Не очень я в этом уверен - подозрительный он тип; каждый раз, когда я
вижу его, мне вспоминаются пираты.
     Тендер стоял в бухте, словно никогда оттуда и не выходил.  Зэхери  Пирс
тоже был на месте - сидел на борту своего ялика.
     - Бриз в пять узлов, - сказал он. - Доставлю вас  к  месту  часа  через
два.
     О Пейшнс он ничего не спросил, а посадил нас в свою "скорлупу"  и  стал
грести к тендеру. Нас встретил загорелый человек по имени Прол,  со  впалыми
щеками, острой торчащей бородкой и чисто выбритой верхней  губой  -  словом,
заправский моряк.
     На  тендере  царила   образцовая   чистота:   предназначенный   служить
тральщиком в Бриксеме, он сохранил свой номер - ДX113. Мы нырнули  в  каюту,
просторную, но темную, где стояли две койки и маленький столик,  на  котором
теснились пузатые бутылки; еще там стояли ящики и вешалки для платья.  Прол,
приведший  нас  сюда,  казалось,  был  преисполнен  гордости  своим  паровым
подъемником для парусов. Прошло несколько минут, прежде чем мы  снова  вышли
на палубу; там, в ялике, пришвартованном к судну, сидела Пейшнс.
     - Если бы я знал, - пробормотал, краснея, Дэн, - я  бы  ни  за  что  не
поехал.
     Она перехитрила нас, и тут уж ничего нельзя было поделать.
     Прогулка получилась очень приятная.  С  юго-востока  дул  легкий  бриз,
солнце пригревало, воздух был чист и прозрачен. Вскоре Пейшнс запела:

                        Умер Колумб и спит в могиле,
                        О! Хэй-хоу! и спит в могиле;
                        Над головой его яблоню посадили -
                        О! Хэй-хоу! яблоню посадили...

                        Яблоки зреют - вот упадут,
                        О! Хэй-хоу! вот упадут;
                        Но люди не дремлют, за ними придут,
                        О! Хэй-хоу! за ними придут.

                        Яблоки сняты, лежат на скамье,
                        О! Хэй-хоу! лежат на скамье;
                        Хотите знать дальше, пойте сами себе,
                        О! Хэй-хоу! пойте сами себе.

     Ветер уносил звуки ее высокого голоса,  неровные,  вибрирующие,  словно
песня жаворонка, затерянного в небе. Пирс подошел к ней и что-то  шепнул  на
ухо. На лице ее я уловил испуганное выражение, как у пойманного зверька; она
как-то сразу замкнулась в  себе  и,  рассмеявшись,  откинула  назад  волосы.
Больше она не пела, а сидела, сгорбившись,  подперев  подбородок  руками,  и
солнце освещало одну ее щеку, круглую, бархатную, яркую, как персик...
     Мы  миновали  Дартмут  и  спустя  полчаса  вошли  в  небольшую   бухту,
окруженную лесом. На невысоком, красноватом утесе среди сосен стоял  дом.  У
подножия  утеса  выступала  часть  разрушенного   мола.   Мы   причалили   и
пришвартовались к нему. Сверху спустился старик, похожий на рыбу, и встал на
место хозяина. Пирс повел нас к  дому,  Пейшнс  последовала  за  ним,  вдруг
ужасно оробев.
     У дома была темная, низко нависающая крыша из тростника, который рос  в
окрестных болотах; более ничего примечательного  в  нем  я  не  заметил.  Он
казался не новым и не старым, не  красивым  и  не  таким  уж  уродливым,  не
опрятным и не очень запущенным; всеми своими  окнами  он  смотрел  на  море,
презрительно повернувшись спиной к суше.
     На веранде, рядом с огромнейшей подзорной трубой, сидел дряхлый  старик
в панаме, опершись на трость из ротанга. Белые, как лунь,  борода  и  усы  и
почти черные брови делали взгляд его маленьких, беспокойных темно-серых глаз
странным и проницательным; красные щеки и шею покрывала целая  сетка  мелких
морщин. Он сидел совершенно прямо на ярком солнце, лишь чуть прищурившись.
     - Отец! - сказал Зэхери. - Это Пейшнс Войси. Старик перевел  взгляд  на
нее и пробормотал:
     - Милости просим, мэм, - и больше внимания на нее не обращал.
     Видно, Пейшнс это  обидело,  и  вскоре  она  ускользнула  с  веранды  и
отправилась бродить  среди  сосен.  Какая-то  старушка  принесла  тарелки  и
несколько бутылок, расставила их  на  столе;  мы  расселись  вокруг  старого
капитана Пирса, не проронив ни слова, будто завороженные.
     Перед завтраком между Зэхери Пирсом и Дэном произошла небольшая стычка:
кому из них звать Пейшнс? В конце концов пошли  оба  и  вернулись  без  нее.
Никакого завтрака ей не нужно, она останется там, под соснами.
     За завтраком мы ели отбивные, диких голубей, грибы и  тутовое  варенье,
пили восхитительную мадеру из простых стаканов. Я спросил  старика,  где  он
раздобыл ее? Он подозрительно поглядел на  меня  и,  чуть  наклонив  голову,
ответил:
     - Она обошлась мне по два шиллинга бутылка,  здесь  ни  у  кого  больше
такой нет. В начале тридцатых... по  два  шиллинга  бутылка...  сейчас  вина
такого не сыщешь, да и людей таких тоже, - прибавил он, взглянув на Зэхери.
     Зэхери улыбнулся и сказал:
     - Никогда, отец, не доводилось вам совершать  таких  серьезных  дел,  к
каким готовлюсь я сейчас!
     В глазах старика мелькнуло презрение.
     - Стало быть, в дальнее плавание собрался, Зэк, на своей "Волшебнице"?
     - Да, - ответил Зэхери.
     - И куда же ты думаешь идти на этой старой галоше?
     - В Марокко.
     - Фью! - присвистнул старик. - Там ничего нет; я знаю  тот  берег,  как
свои пять пальцев. - И он вытянул  вперед  свою  жилистую,  волосатую  руку.
Вдруг Зэхери словно прорвало:
     - Под Могадором, там есть человек один... мой  друг...  уже  два  года.
Концессии, контрабанда, порох...  корсары,  междоусобицы,  деньги...  вожди,
пулеметы, султан... оружие... восстание... золото... - Он  подробно  изложил
нам отчаянно дерзкий  план,  как  с  помощью  торговых  махинаций  управлять
колесом политической жизни.
     - Тебе не дадут туда даже добраться, - заметил старый Пирс.
     - Не дадут? - вскинулся Зэхери. - Ну  да,  еще  как  дадут,  только  бы
уехать. Когда произойдет смена власти, я стану там богатым человеком.
     - Ты не уедешь, - сказал на это старик.
     Зэхери вытащил лист бумаги, испещренный цифрами. У него  уже  все  было
рассчитано. Столько-то на снаряжение, столько-то  на  товар,  столько-то  на
концессии, столько-то на непредвиденный случай.
     - До последнего гроша! -  заключил  он.  -  Без  малого  тысяча.  Судно
готово, но если я не доберусь туда за месяц, все дело провалится.
     Ему нужны деньги - вот чем объяснялась его откровенность; мы  отнеслись
к этому так, как и подобает в подобных случаях.
     - Безрассудство, - пробормотал старик, обратив взгляд к морю.
     - Нет, - возразил Зэхери.
     И одно это слово было красноречивее всех, сказанных  ранее.  Нет,  этот
парень не мечтатель. Возможно, план его и рискованный и не совсем  законный,
но сам он твердо знает, чего добивается.
     - Ладно! - промолвил старый Пирс. - Пять сотен из своего кармана я тебе
выложу, хотя бы ради того, чтобы узнать, на что ты годишься. Отвези  меня  в
дом!
     Зэхери отвез его туда в кресле, но вскоре вернулся.
     - Вот чек на пятьсот фунтов! -  сказал  он,  показывая  его.  -  Мистер
Треффри, дайте мне такой же, и вы получите треть прибыли.
     Я ожидал, что Дэн откажет наотрез. Однако он лишь спросил:
     - Это даст вам возможность уехать?
     Зэхери ответил:
     - Это позволит мне выйти в море через две недели.
     - Хорошо! - медленно  проговорил  Дэн.  -  Дайте  мне  расписку.  Через
четырнадцать дней быть в море и честно вернуть мою долю - пятьсот фунтов, ни
больше, ни меньше.
     Я опять было подумал, что Пирс ухватится за такое  предложение,  однако
он подпер рукой подбородок и поглядел на Дэна, а Дэн на него. Пока  они  так
сверлили друг друга взглядом, вошла Пейшнс с котенком на руках.
     - Смотрите! - сказала она. - Ну разве не прелесть?
     Котенок, цепляясь коготками, карабкался вверх  по  ее  шее.  Я  заметил
выражение глаз обоих мужчин, когда они смотрели на Пейшнс,  и  вдруг  понял,
чего оба добиваются. Котенок потерся о щеку  Пейшнс,  потерял  равновесие  и
полетел вниз, цепляясь за ее платье. Она подхватила его и вышла. Один из нас
- кто, не знаю, - вздохнул, а Пирс воскликнул:
     - По рукам! Сделка состоялась.
     - Прощайте, мистер Пирс, - сказал Дэн. -  Полагаю,  это  все,  чего  вы
хотели от меня. Моя лошадь ждет меня в деревне. Вы проводите  Пейшнс  домой,
Джордж?
     Мы услышали на  дороге  быстрое  цоканье  копыт;  Пирс  вдруг  попросил
извинения и исчез.
     Его предприятие может показаться романтичным  и  бессмысленным,  однако
оно вполне практично.  Он  гонится  за  наживой!  Вспомните  Дрейка,  Рэйли,
Хоукинса, Оксенхема! Но чем это романтичнее, тем подозрительнее. А что, если
и они тоже лишь гнались за наживой?..
     Я  ушел  в  сосняк.  Земля   там,   подобно   спинке   пчелы,   вся   в
золотисто-черную полоску; внизу синеет море, а над  вереском  белые  ленивые
облака и гудящие шмели; во всем такая нега, настоящий летний день в  Девоне.
Неожиданно я наскочил на Пирса, который стоял на краю обрыва, а под  ним,  в
пещерке, сидела Пейшнс, глядя на него. Я услышал, как он позвал:
     - Пейшнс... Пейшнс!
     Звук его голоса и нежное, удивленное выражение ее лица  взбесили  меня.
Что она понимает в любви, в ее-то возрасте? Да и что общего между ними?
     Он поспешил сказать мне, что она уже на пути домой, и  подвез  меня  на
старой серой лошадке до переправы. По дороге  он  снова  вернулся  к  своему
недавнему предложению.
     - Едемте со мной,  -  сказал  он.  -  Прессой  нельзя  пренебрегать;  а
возможности вы сами можете себе представить. Это одна из немногих  доступных
для нас стран. Только бы мне начать дело, вы себе  не  представляете,  какой
размах оно примет. Вы сможете ездить, куда захотите, у вас  будет  все,  что
душе угодно, но, конечно, в пределах разумного.
     Я ответил со всею резкостью, на какую был способен (и  все  же  не  так
резко, как мне хотелось бы), что считаю его план безрассудным. На  самом  же
деле он кажется мне даже слишком трезвым; но каким бы ни казался  этот  план
на первый взгляд, суть его отражает характер того, кто его придумал.
     -  Подумайте,  -  настаивал  он,  словно  читая  мои  мысли.  -  Можете
пользоваться  своим  положением,  как   вздумаете.   На   страницах   газет,
разумеется. Это уж вопрос ремесла - и только; я бы и сам справился, было б у
меня время. В остальном... в остальном будете сами себе хозяином.
     В этих трех словах вся суть этого малого, Пирса, - "Сам  себе  хозяин!"
Ни правил, ни законов, ни даже таинственных уз, связанных с понятием мужской
чести. "Сам себе  хозяин!"  Никаких  идеалов;  никаких  принципов;  никакого
поклонения идолам;  никаких  непреодолимых  преград!  Но  упорства  у  этого
малого, что у старого английского  дога.  С  ответом  "нет"  он  никогда  не
примирится.
     - Подумайте, - повторил он. - Ответите в любой день - у меня их впереди
целых четырнадцать... Глядите! Вон она!
     Я подумал, что это  он  о  Пейшнс,  но  оказалось,  -  о  своей  старой
посудине, неподвижно черневшей на середине реки  в  ярких  лучах  солнца,  с
желто-белой трубой и без всяких признаков жизни на палубе.
     - Вот она, моя  "Волшебница"!  Двенадцать  узлов  делает;  кто  бы  мог
подумать! Ну, всего хорошего! Заходите. Жду ответа в любое время.  А  сейчас
тороплюсь на борт.
     Переправляясь через реку, я видел, как он уселся на корму  своей  утлой
лодчонки, и солнечный венец окружал его соломенную шляпу.
     Пройдя по дороге около мили, я  наткнулся  на  Пейшнс,  сидевшую  возле
изгороди. Мы пошли вдвоем меж холмов, - девонширских  холмов,  высоких,  как
дома, поросших плющом и папоротником, ежевикой, орешником и жимолостью.
     - Вы верите в бога? - вдруг спросила она. - Дедушкин бог - он страшный.
Вот когда я играю на скрипке, я чувствую бога; но дедов бог такой строгий...
Вы понимаете, что я имею в  виду:  море,  ветер,  деревья  и  краски  -  они
заставляют вас чувствовать. Но я не верю, что смысл жизни только в  доброте.
Разве самое важное - это быть доброй? Когда я бываю добрая, то  меня  просто
зло разбирает. - Она протянула руку,  сорвала  с  живой  изгороди  цветок  и
медленно оборвала лепестки. - Как бы вы поступили, - зашептала она,  -  если
бы вам чего-то хотелось, но вы этого боитесь?  Хотя,  наверное,  вы  никогда
ничего не боитесь! - прибавила она, желая меня поддеть.
     Я признался, что иногда и я боюсь, но чаще боюсь, как бы не испугаться.
     - Как здорово! И я не боюсь ни болезней, ни дедушки, ни его бога; но...
я хочу быть независимой. А когда чего-нибудь очень хочешь, то  боишься,  что
этого не будет.
     Я вспомнил, как говорил о независимости Зэхери Пирс: "Сам себе хозяин!"
     - Почему вы так смотрите на меня? - спросила она.
     Я пробормотал:
     - Что такое для вас независимость?
     - Знаете, что я сделаю сегодня ночью? - спросила она вместо  ответа.  -
Спущусь из окна по яблоне, уйду в лес и буду играть!
     Мы шли вниз по крутой тропинке вдоль  опушки  леса,  где  всегда  стоит
запах сочной листвы и слышится шумное  дыхание  коров,  которые  подходят  к
самой опушке в поисках тени.
     Внизу стояла хижина, а перед ней прямо в пыли играл мальчуган.
     - Здравствуй, Джонни! - сказала Пейшнс. Вытяни-ка ногу и  покажи  этому
дяде, где у тебя болит!
     Мальчуган размотал на своей босой и грязной ножке повязку и с гордостью
показал болячку.
     - Ужас, правда? - воскликнула Пейшнс  горестно  и  снова  замотала  ему
ногу. - Бедняжка! Смотри, Джонни, что я тебе принесла!  -  Она  вытащила  из
кармана шоколадку, некое подобие солдатика, сделанное из сургуча  и  обрывка
холстины, и еще погнутый шестипенсовик.
     Ее словно подменили. Всю дорогу  домой  она  рассказывала  мне  историю
семьи маленького Джонни; дойдя до смерти его матери, она разгорячилась.
     - Просто стыд и срам, они ведь так  бедны...  лучше  бы  уж  кто-нибудь
другой умер. Я люблю  бедных  людей,  а  богатых  ненавижу...  самодовольные
свиньи.
     Миссис Хопгуд глядела через калитку на дорогу; чепец сполз у нее набок,
а один из котов Пейшнс терся об ее юбку. Она обрадовалась, увидев нас.
     - Где дедушка? - спросила Пейшнс. Старая леди покачала  головой.  -  Он
сердится?
     Миссис Хопгуд мялась, мялась, наконец произнесла:
     - Ты уже пила чай, голубка? Нет? Эка жалость; не евши-то каково...
     Пейшнс вскинула голову, подхватила котенка и убежала в  дом.  А  я  все
стоял, глядя на миссис Хопгуд.
     - Милушка, милушка... - позвала было она. - Бедная овечка.  Ведь  и  то
сказать... - И вдруг у нее вырвалось: - Так разошелся,  прямо  кипит.  Ну  и
дела!
     Смелость изменила мне в этот вечер. Провел я его на сторожевой станции,
где мне дали хлеба с сыром и какого-то ужасного сидра. Вернувшись, я  прошел
мимо кухни. Там еще  мерцал  огонек,  и  две  фигуры  в  полумраке  бесшумно
двигались по ней, чему-то украдкой посмеиваясь, словно духи, которые боятся,
как бы не застали их за земной трапезой. То были  Пейшнс  и  миссис  Хопгуд;
запах яиц и бекона был так восхитителен, а сами они так явно упивались  этим
ночным пиршеством, что у меня слюнки потекли, когда я, голодный,  пробирался
к себе в спальню.
     Посреди ночи я проснулся, и мне почудились какие-то крики; затем  будто
деревья зашумели от ветра, потом  словно  отдаленные  удары  бубна  и  звуки
высокого женского голоса. Вдруг все смолкло - две длинные  ноты  простонали,
словно рыдая, и воцарилась полная тишина; хотя  я  прислушивался,  наверное,
более часа, больше не раздалось ни звука...

IV

                                                                4-е августа.

     ...За три дня после того,  что  я  описал,  никаких  событий  здесь  не
произошло. По утрам я сидел на утесе, читал и наблюдал, как сыплются в  море
искры солнечного света.  Здесь,  наверху,  чудесно,  среди  дрока,  рядом  с
греющимися на скалах чайками; в полях кричат перепелки, изредка  нет-нет  да
залетит сюда молодой ястребок. Время после полудня я  провожу  во  фруктовом
саду. Дела на ферме идут своим чередом - доят коров, пекут хлеб,  Джон  Форд
то приезжает, то уезжает,  Пейшнс  собирает  в  саду  лаванду  и  болтает  с
работниками;  пахнет  клевером,  коровами  и  сеном;  подают  голос  клушки,
поросята, голуби; слышатся тихие,  небыстрые  речи,  глухой  стук  телег;  а
яблоки день ото дня наливаются. Но  в  минувший  понедельник  Пейшнс  где-то
пропадала с утра до вечера; никто не видел, когда она ушла, никто  не  знал,
куда. То был день удивительный, необычный: по серебристо-серому  с  просинью
небу не спеша плыли облака, деревья робко вздыхали, по  морю  перекатывались
длинные, низкие волны,  звери  тревожились,  птицы  примолкли,  кроме  чаек,
которые то смеялись по-стариковски, то как-то по-кошачьи мяукали.
     В воздухе чувствовалось что-то неистовое;  оно  словно  катилось  через
ложбины и овраги прямо в дом, подобно буйному напеву, который  доносится  до
вашего слуха сквозь сон. Ну кто бы подумал, что  исчезновение  на  несколько
часов этой девчушки вызовет такое смятение!  Мы  бродили  как  неприкаянные;
миссис Хопгуд с ее Щеками, румяными, точно яблоки, даже осунулась  прямо  на
глазах. Я случайно натолкнулся на доярку и еще какую-то  работницу,  которые
тупо и с мрачным видом обсуждали это происшествие. Даже сам Хопгуд, видавший
виды широкоплечий  великан,  настолько  изменил  своей  невозмутимости,  что
запряг лошадь и отправился на поиски, хотя сам и уверял меня, что это пустая
затея. Джон Форд долго не показ