шь все начистоту или нет?
     - Только пообещай не смеяться.
     - И не думал.
     - А Реми и Джон Поль наверняка будут смеяться.
     - Твои братья идиоты. Они рады разинуть пасти по любому поводу, но ты знаешь, оба тебя любят и будут работать как бешеные, лишь бы ты получила все, что хочешь.
     - Знаю, - кивнула девочка и, посмотрев прямо в глаза отцу, чтобы убедиться, что тот не станет смеяться, прошептала:
     - Я хочу стать доктором.
     Джейк едва сумел скрыть удивление и долго молчал, переваривая услышанное.
     - Интересно, дочка, а почему именно доктором? - осведомился он наконец, явно одобряя идею.
     - Потому что, может быть, сумею что-то починить... я долго размышляла над этим... еще когда была совсем маленькой.
     - Ты по-прежнему маленькая. А доктора лечат людей, а не чинят вещи.
     - Знаю, папочка, - ответила она так уверенно, что он невольно улыбнулся.
     - Ты уже придумала, кого хочешь лечить? - спросил он, обнимая дочь за плечи и прижимая к себе. Он уже предвидел ответ, но хотел услышать, что она скажет.
     Девочка откинула с глаз челку и медленно кивнула.
     - Я тут пораскинула мыслями... а вдруг удастся исправить мамину голову? Тогда она смогла бы вернуться домой
     Глава 1
     Новый Орлеан, наши дни
     Первое убийство можно было назвать эвтаназией. Убийством из сострадания. Преступлением из милосердия.
     Она умирала очень, очень медленной, мучительной смертью. Каждый день приносил новое унижение: еще один дюйм когда-то великолепного тела, разрушенный изнурительной болезнью. Бедняжка, бедняжка Кэтрин. Всего семь лет назад она была самой прекрасной на свете невестой, со стройной фигуркой, осиной талией и длинными ногами, которую вожделели мужчины. Которой завидовали женщины. В кого она превратилась теперь? Жирная, обрюзгшая... с желтой, покрытой пятнами и сыпью, когда-то алебастровой кожей.
     Временами ее муж Джон просто не узнавал жену. И тогда, вспоминая, какой она была, с пугающей ясностью представлял, кем стала теперь. Эти великолепные, сверкающие зеленые глаза, так пленившие его при первой встрече, сейчас тупо, словно затянутые наркотической дымкой, смотрели в пространство: несчастной постоянно кололи болеутоляющее.
     Чудовище не торопилось прикончить жертву, хотя ни на миг не выпускало из своих челюстей.
     Каждый вечер Джон с ужасом думал о том, что придется идти домой. По дороге он всегда останавливался на Ройял-стрит, чтобы купить двухфунтовую коробку шоколада "Годива": ритуал, который он завел несколько месяцев назад, дабы доказать, что он все еще любит жену, несмотря на внешность.
     Он, разумеется, мог бы договориться о ежедневной доставке, но, любая задержка становилась благом. Лишь бы оттянуть минуту, когда он снова ее увидит. Наутро почти пустая коробка будет лежать в фарфоровой корзине для мусора рядом с огромной кроватью под балдахином. Он притворялся, будто не замечает, как она объедается сладостями. Впрочем, и она тоже.
     Джон больше не ругал ее за обжорство. Конфеты, как он полагал, доставляли ей удовольствие, весьма редкая штука в ее унылом, трагическом существовании.
     Бывало и так, что вечерами, купив шоколад, он возвращался в офис и работал, пока усталость не одолевала его, вынуждая все же возвращаться домой. Пока он вел свой "БМВ" - кабриолет вверх по улице Сент-Чарлз к Садовому району, его неизбежно начинало трясти, словно от переохлаждения, но по-настоящему плохо становилось, только когда он входил в черно-белый вестибюль своего дома.
     Сжимая в ладони коробку с шоколадками, он клал портфель от Гуччи на пристенный столик и минуты две стоял перед зеркалом в позолоченной раме. Смотрел на свое отражение, глубоко дыша, чтобы успокоиться. И всегда безуспешно, хотя он не изменял этой привычке, повторяя действие ночь за ночью. Хриплое дыхание смешивалось с громким тиканьем настенных часов с маятником, висевших рядом с зеркалом. Это назойливое "тик-так" напоминало таймер бомбы. Бомбы, спрятанной в его голове и готовой взорваться.
     Костеря себя на все лады, обзывая трусом, он тем не менее шаг за шагом поднимался наверх. Плечи сами собой опускались, в желудке сворачивался тошнотный ком, ноги тяжелели так, словно были залиты цементом. К тому времени, когда длинный коридор заканчивался, на его лбу выступали бисеринки пота, а ступни холодели и влажнели.
     Джон вытирал лоб платком, натягивал на физиономию ослепительно-фальшивую улыбку и мысленно готовился нюхать омерзительную вонь, висевшую в воздухе плотной пеленой и буквально сшибавшую с ног. Комната пропахла таблетками железа и освежителем с запахом ванили, которым горничные упорно брызгали по несколько раз в день, хотя смрад становился еще гуще. Иногда он становился таким нестерпимым, что Джону приходилось поспешно выбегать из комнаты под выдуманным предлогом, прежде чем она услышит рвотные позывы.
     Однако он готов был на все, лишь бы она не узнала, какое отвращение вызывает в муже.
     Но временами его желудок не бунтовал. Джон закрывал глаза, прежде чем наклониться, поцеловать ее в лоб и тут же отодвинуться, чтобы поговорить с ней.
     Обычно он стоял рядом с "бегущей дорожкой", подаренной им в честь пер, вой годовщины их свадьбы. Он не мог припомнить, чтобы жена хоть раз ее включила.
     На ее ручках теперь висели стетоскоп к два одинаковых просторных банных халата из шелка в цветочек. Широкая черная виниловая полоса посерела от пыли. Похоже, горничные никогда о ней не вспоминали.
     Иногда, не в силах смотреть на Кэтрин, он поворачивался к высоким арочным окнам, выходившим на слабо освещенный английский сад за домом, огражденный, как и многие маленькие дворики, черным забором кованого железа.
     За его спиной орал телевизор, включенный двадцать четыре часа в сутки, настроенный либо на ток-шоу, либо на канал "Телемагазин". Жене в голову не приходило приглушить звук, когда он говорил с ней, а он дошел до такого состояния, когда уже не обращал внимания на подобные пустяки. И хотя Джон научился мысленно отсекать непрестанную трескотню, все же часто гадал, насколько ее мозг разрушен болезнью. Как она может слушать и смотреть этот бред час за часом?
     Пока болезнь не уничтожила ее личность и жизнь, эта женщина считалась интеллектуалкой, которая могла невероятно остроумной и злой отповедью разбить противника в пух и прах.
     Он вспомнил, как она любила обсуждать политику, сажать ультраправых консерваторов за свой с безупречным вкусом накрытый обеденный стол, что гарантировало бурные схватки и настоящий фейерверк остроумия. Но теперь все, о чем она могла говорить и волноваться, - регулярное функционирование своего кишечника. Это, и еда, разумеется. Она всегда с воодушевлением рассуждала о будущем обеде.
     Он часто возвращался мыслями ко дню их свадьбы и вспоминал, как отчаянно хотел ее. Теперь же брезговал находиться с ней в одном помещении и даже переселился в комнату для гостей.
     До того как Кэтрин слегла, у нее была просторная комната, отделанная в светло-зеленых тонах, обставленная громоздкой мебелью времен итальянского Ренессанса и украшенная бюстами ее любимых римских поэтов, Овидия и Вергилия, стоявшими на белых пьедесталах по обе стороны окна-эркера. Когда способный молодой дизайнер закончила работу, Джон пришел в такой восторг, что нанял ее заново оформить интерьер своего офиса, но теперь ненавидел спальню, олицетворяющую, все, что ушло из его жизни.
     Как он ни пытался, не мог уйти от постоянных напомнаний. Недели две назад он должен был встретиться с одним из партнеров за ленчем в модном новом бистро на Бьенвиль, но едва переступил порог и увидел светло-зеленые стены, как в ударе все перевернулось, а в горле застрял комок, мешая дышать. Несколько пропитанных ужасом минут он был уверен, что его хватил сердечный приступ. Ему следовало бы набрать 911 и попросить помощи, но вместо этого он, тяжело, прерывисто дыша, выскочил на свет. Солнце, согревшее щеки, немного облегчило его состояние, и Джон сообразил, что корчится в приступе подлинной паники.
     Временами он был уверен, что теряет рассудок.
     Слава Богу, за поддержку трех ближайших друзей. Они вместе выпивали по пятницам, чтобы расслабиться, и Джон жил от пятницы до пятницы, когда мог немного облегчить душу. По крайней мере, его выслушают и посочувствуют.
     Какая грустная ирония заключается в том, что он пьет в компании приятелей, пока Кэтрин умирает в одиночестве. Если парки решили наказать одного из них за прошлые грехи, почему ее, а не его? В их браке именно она отличалась моральным превосходством и твердыми принципами: никогда в жизни не нарушила закона, не получила ни одной штрафной квитанции за незаконную парковку и была бы возмущена и потрясена, узнав о том, что творили Джон и его дружки.
     Они называли себя "Соуин-клуб" .
     Тридцатичетырехлетиий Камерон был старшим в группе. Даллас и Джону было по тридцать три, а младшему, Престону, прозванному Красавчиком за смуглое лицо и точеные черты, было тридцать два. Приятели учились в одной частной школе и, хотя ходили в разные классы, сумели сблизиться на почве общих интересов и стремлений. Одни стремления, одни цели, одни амбиции. Да и пристрастия тоже одинаково дорогие, а главное, все они были готовы преступить закон ради собственных желаний. Друзья пошли по кривой дорожке еще в старших классах, когда обнаружили, как легко сходит с рук мелкое воровство. Впрочем, скоро они поняли, что на этом особенно не разбогатеешь. Поэтому ничтоже сумняшеся совершили первое настоящее преступление, когда уже учились в колледже: ограбили ювелирный магазин и сбыли добычу ловко, как настоящие профессионалы. Затем Джон, щедрее остальных наделенный способностью анализировать, решил, что риск слишком велик и никакая прибыль не стоит той опасности, которой они подвергаются: даже самые продуманные планы могут провалиться из-за неучтенной случайности. Поэтому их преступления постепенно становились все более утонченными, типичными для "белых воротничков". Свое образование друзья использовали, чтобы заводить связи.
     Первая настоящая удача пришла из Интернета. Используя свои лэптопы последних моделей, они приобрели под вымышленными именами ничего не стоящие акции, наводнили чаты фальшивыми данными и слухами, а потом, когда цена акций взлетела до небес, поспешно их сбыли, прежде чем работники Комиссии по ценным бумагам и биржам спохватились и проверили, что происходит. Доход от их небольшого предприятия составил свыше пяти тысяч процентов.
     Каждый украденный или полученный вымогательством доллар переводился на счет "Соуин-клуба" на Каймановых островах. Ко времени окончания колледжа и получения должностей в Новом Орлеане они накопили больше четырех миллионов. Но это только подогрело их аппетиты.
     Как-то во время одной из встреч Камерон заявил, что, если бы ими занялся психиатр, наверняка объявил бы их социопатами. Джон с ним не согласился. Социопат не учитывает ничьих потребностей или желаний. Они же, наоборот, были преданы клубу и договору, предусматривающему необходимость делать все возможное для получения желаемого. Их целью было награбить восемьдесят миллионов долларов к сорокалетию самого старшего. И когда Камерон праздновал тридцатый день рождения, половина суммы была уже собрана.
     Ничто не могло их остановить. За эти годы связь между друзьями только окрепла, и каждый был готов на все, абсолютно на все, чтобы защитить остальных. Главным вкладом в общее дело были их таланты. Камерон, Даллас и Престон признавали, что Джон был мозговым центром и без него они никогда не достигли бы таких высот. И не могли позволить себе потерять его, поэтому были крайне встревожены его душевным и умственным состоянием.
     Джон попал в беду, но они не знали, как ему помочь. Поэтому просто слушали, как он изливает свои горести. При этом неизбежно возникала тема его любимой жены. и Джон излагал им самые последние ужасающие подробности ее агонии. Остальные годами не виделись с Кэтрин из-за болезни последней. Так решила она сама. Хотела, чтобы они запомнили ее прежней, а не теперешней.
     Троица разумеется, посылала ей подарки и открытки. Джон был им как брат, и хотя они искренне сочувствовали Кэтрин, все же куда больше их беспокоило его состояние. По общему мнению, с ней все равно было покончено. А вот с ним... Кроме того, они видели то, чего не видел Джон: бедняга семимильными шагами мчится навстречу собственной гибели. Мало того, почти не может сосредоточиться на работе - опасная тенденция, если учесть род его занятий, - а также слишком много пьет.
     Вот и сейчас набрался до чертиков. Престон пригласил его и остальных в свой новый пентхаус, чтобы отпраздновать успех последнего предприятия. Они сидели за обеденным столом на обитых плюшем стульях и любовались панорамным видом на Миссисипи. Время близилось к полуночи, и в густо-чернильной тьме сверкала россыпь огоньков. Каждые несколько минут воздух прорезал тоскливый рев сирены. Этот скорбный звук настроил Джона на меланхолический лад.
     - Сколь' лет наш' дружбе? - пробормотал он, глотая слова. - Кто н'будь помнит?
     - Почти миллион лет, - ответил Камерон, потянувшись за бутылкой виски.
     - Довольно долгий срок, парни, как по-вашему? - смешливо фыркнула Даллас.
     - Со старших классов, - поправил Престон, - когда мы основали "Соуин-клуб". И больше всего я боялся Джона. Он просто меня подавлял. Всегда был таким самоуверенным и надменным. А уж манеры! Куда там учителям!
     - А что ты думал обо мне? - полюбопытствовал Камерой.
     - Что ты слишком нервный. И всегда был... ну... постоянно на взводе... понимаешь, о чем я? Да ты и сейчас такой.
     - Самый осторожный среди нас, - кивнула Даллас.
     - Озабоченный, - добавил Престон. - Вечно чего-то опасался. Тогда как мы с Даллас всегда были более...
     - Дерзкими, - вставила Даллас. - И я никогда бы не подружилась ни с кем из вас, не сведи нас Джон вместе.
     - Я видел в вас то, чего не замечали вы, - объявил Джон. - Талант и алчность.
     - Слушайте, слушайте, - пробормотал Камерой, шутливо отсалютовав стаканом.
     - Кажется, мне было всего шестнадцать, когда мы основами "Соуин-клуб"... - протянула Даллас.
     - И ты все еще была девственницей? - осведомился-Ну уж нет! Я лишилась девственности в девять!
     - Да ну? - воскликнули остальные со смехом.
     - Ладно, не в девять. Немного позже, какая разница!
     - Господи, каким же мы были наглым маленьким дерьмом1 Воображали себя умнее всех со своим тайным клубом, - вздохнул Престон.
     - А мы и были умными, - возразил Камерон. - И удачливыми. Неужели не понимаешь, до чего же мы глупо рисковали1
     - И каждый раз, когда в голову взбредало напиться, созывали собрание клуба, - хмыкнула Даллас. - Повезло еще, что не превратились в алкоголиков!
     - А кто сказал, что это не так? - снова засмеялся Камерон, Джон поднял свой стакан.
     - За клуб, симпатичную сумму, которую мы только сейчас получили благодаря такой миленькой конфиденциальной информации Престона.
     - Слушайте, слушайте, - откликнулся Камерон, чокаясь с остальными. - Однако я так и не возьму в толк, как тебе удалось получить эту самую информацию.
     - А как по-твоему? - буркнул Престон. - Напоил ее, затрахал до бесчувствия, а когда она отключилась, залез в ее компьютер. И все за одну ночь.
     - Так ты ее поимел? - взвыл Камерон.
     - "Поимел"! Кто в наше время употребляет подобные термины? - возмутился Престон.
     - Интересно, как это у тебя на нее встал? Я видела эту бабу. Настоящая свинья, - объявила Даллас.
     - Эй, я всего лишь сделал то, что мне поручали. Думал только о восьмистах штуках, которые мы должны сделать, и...
     - И что? - осведомился Камерон.
     - А что по-твоему? Зажмурился, ясно тебе? Впрочем, на второй раз меня вряд ли хватит. Придется кому-нибудь из вас меня сменить, парни. Уж очень... тошно, - признался Престон ухмыляясь.
     Камерон осушил стакан и взялся за бутылку.
     - Сожалею, но надо потерпеть. Отбываешь повинность, пока дама сходит с ума по твоим бугрящимся мускулам и физиономии киношного красавчика.
     - Зато через пять лет мы обеспечены на всю жизнь. Можем убираться, даже исчезнуть, если захотим, делать все, что в голову взбредет. Не забывай о нашей цели, - упрекнула Даллас.
     Джон покачал головой:
     - Вряд ли я выдержу еще пять лет. Со мной уж точно все кончено.
     - Эй, держись, дружище! - всполошился Камерон. - Мы слишком много потеряем, если ты сейчас развалишься. Слышишь, Джон? Ты - мозг всей нашей компании. Мы же только...
     Он не сразу смог подобрать нужное слово.
     - Участники преступного сговора? - нашелся Престон.
     - Именно, - подтвердила Даллас. - Но при этом все выполняем порученные нам роли. Не только у Джона есть мозги. Именно я нашла Монка, не помните?
     - О, ради Бога, сейчас не время тешить оскорбленное эго, - пробормотал Престон. - И нет никакой нужды напоминать нам о том, как много ты сделала, Даллас. Все мы знаем, как усердно ты работаешь. Собственно говоря, в этом вся твоя жизнь. У тебя ничего нет, кроме этой работы да нашего клуба. Когда в последний раз ты брала выходной, чтобы отправиться по магазинам? По-моему, такого вообще не бывало. Каждый день я вижу тебя либо в черном костюме, либо в синем. А ленч носишь в пакете из оберточной бумаги и, бьюсь об заклад, опустошив его, складываешь и убираешь в карман, чтобы использовать на завтра. Вот признайся, ты хоть раз оплачивала столик в ресторане за всю компанию?
     - Хочешь сказать, что я жмотина? - взвилась Даллас. Но прежде чем Престон успел ответить, вмешался Камерон:
     - Эй, вы оба, заткнитесь. Какая разница, кто из вас умнее и кто трудится больше? Все мы одинаково в этом замешаны. А знаете, сколько лет получим, если на свет выплывут наши делишки?
     - Никто ничего не узнает, - рассердился Джон, - поскольку понятия не имеет, где искать. Я об этом позаботился. Никаких следов, только компьютерные дискеты у меня дома, а к ним не имеет доступа ни один человек, кроме меня. Ни телефонных звонков, ни документов, ни единой бумажки. Даже если полиция или Комиссия по ценным бумагам и биржам нами заинтересуются, не найдут ни единой улики, то есть совершенно ничего, что могли бы нам предъявить. Мы чисты, как утренняя роса.
     - Монк может навести на нас полицию. Камерон никогда не доверял курьеру, или "наемной рабочей силе", как называл его Джон. Но они нуждались в ком-то надежном, в том, кто мог бы осуществлять их идеи, а Монк вполне удовлетворял всем требованиям, то есть был таким же жадным и продажным, как они. К тому же, если он не выполнит их требований, может потерять все и навеки, а подобные вещи держат лучше стальных канатов.
     - Он работает на нас достаточно долго, чтобы заслужить некую толику доверия, - вступился Престон. - А если донесет в полицию, ему придется куда хуже, чем нам.
     - Верно, - пробормотал Джон. - Слушайте, мы, конечно, решили держаться, пока Камерону не стукнет сорок, но, говорю вам, я так долго не протяну. Иногда мне даже кажется, что я теряю... о, черт, не знаю. - Он встал, направился к окну и, заложив руки за спину, уставился на россыпь огней. - Я когда-нибудь рассказывал вам, как встретился с Кэтрин? В Центре современного искусства. Мы оба хотели купить одну и ту же картину, и во время оживленной перепалки я сам не заметил, как влюбился. Господи, между нами просто искры сыпались,.. было на что посмотреть. И даже годы спустя эти искры не погасли. Теперь она умирает, а я только и могу, что глазами хлопать! Черт возьми, неужели ничем нельзя ей помочь?
     Камерон переглянулся с друзьями. Те дружно кивнули.
     - Мы знаем, как ты любишь Кэтрин, - начал он.
     - Только не изображай из нее святую, Джон. Она не совершенна, - заметила Даллас.
     - Молодец, высказалась, - пробормотал Престон.
     - Ничего, я понимаю. И знаю, что у Кэтрин, как и у всех, есть недостатки. У каждого имеются свои заморочки. Просто она боится вдруг остаться без какой-нибудь вещи, вот и покупает все в двух экземплярах. Например, два одинаковых телевизора стоят бок