И, конечно же, заветный альбом.  В  сумке  были
продукты на дорогу, баночка малинового  варенья  для  личных  нужд  и  банка
маринованных грибов в  подарок  Настасье  -  дочери  бабы  Сани,  живущей  в
Ленинграде, у которой предполагалось пожить первое время. Письмо к  Настасье
и восемь рублей денег лежали в кармане. Еще сто восемь рублей, завернутые  в
чистую тряпочку, хранились у Таньки на груди, под лифчиком.
   Когда подали  автобус,  Лизавета  поспешно  перекрестила  Таньку.  Сестры
обнялись и разрыдались.

II

   На ровной площадке посередине поросшего сосной склона, круто сбегавшего к
озеру, стояла одноместная палаточка. Невдалеке от нее догорал костер.  Возле
костра на расстеленной клеенке в  беспорядке  валялись  куски  хлеба,  ломти
колбасы, ножи, зеленые  эмалированные  кружки,  стаканы.  Пустые  консервные
банки чередовались с полупустыми и совсем полными. Тут  же  на  боку  лежала
порожняя винная бутылка с надписью "Херса" -  любимый  молодежью  грузинский
портвейн за рубль восемьдесят семь. Вторая  бутылка,  почти  полная,  стояла
чуть поодаль, возле кустов. В кустах на мягком мху лежал долговязый  блондин
с орлиным носом и лениво перебирал гитарные струны.  Изредка  он  протягивал
руку к бутылке, не поднимаясь, подносил ко рту,  делал  глоток  и  аккуратно
ставил бутылку на место. С  озера  доносились  радостные  вскрики  и  плеск,
поднимался туман. Из  палатки  по  временам  слышался  храп,  перемежающийся
тревожными стонами.
   Стоял третий час ночи, но было совсем светло, и на верхушках сосен играло
солнце. Блондин отложил гитару, потянулся, встал. Подойдя к  костру,  бросил
туда несколько сухих веток, потом поднял с клеенки мятую пачку  "Феникса"  и
закурил от горящей веточки. С озера донесся смех.
   - Эй, голубки, простудитесь! - крикнул блондин. - Вылезайте,  а  то  дядя
Ник заскучает окончательно и с тоски выжрет все припасы.
   - Так мы тебе и дали! - крикнули  снизу,  и  вскоре  из  клубящегося  над
озером тумана выбежали, держась за руки, двое - упитанный молодой человек  с
короткой черной стрижкой и светловолосая стройная девушка.
   Лязгая  зубами  и  смеясь,  они  промчались  мимо  блондина  к   рюкзаку,
сваленному у палатки, достали большое махровое полотенце и,  разом  взявшись
за ого, принялись вытирать друг друга противоположными концами. На  середине
полотенца тела их оприкоснулись они перестали смеяться и замерли в объятиях
друг друга.
   -  Кончайте  обжиматься,  Ромео  и  Джульетта!  -  проворчал  блондин.  -
Давайте-ка лучше примем по чуть-чуть. Фаллос, из горла будешь?
   - Во-первых, не  буду,  а  во-вторых,  Ник,  честно,  кончай  звать  меня
Фаллосом, - несколько обиженно проговорил черноволосый. - Знаешь,  еще  один
Фаллос, и...
   - И будут два фаллоса, причем оба с обрезанием, - продолжил блондин.
   - Ник, - вспыхнув, сказала девушка. - Прекрати свои антисемитские штучки.
Я серьезно.
   - Елочка, брось, - ласково произнес тот, кого Ник так обидно  обозвал,  и
протянул ей рубашку. - Мы ж все тут свои. Если б я был Голдой Меир, я  бы  и
тебя, и Поля, и Ника, и даже  Ванечку,  хотя  он  враль  и  пьяница,  тотчас
произвел в почетные евреи.
   - Меня увольте, - сказал Ник. - Мне в серьезный институт  поступать,  так
что пятый пункт мне что чирей на заднице.
   Елочка фыркнула.
   - Как ты, Ник, изящно выражаешься!
   - Просто умею адекватно и доходчиво излагать свои остроумные мысли.  Если
из меня не получится дипломата, подамся на  эстраду  и  забью  баки  Райкину
Аркадию Исааковичу... Итак, господа, повторяю свое предложение -  примем  на
грудь врагам нашим во устрашение?
   - Если  только  полстаканчика,  а  то  замерз,  -  нерешительно  произнес
черноволосый. - Елочка, ты как?
   - Я чаю, - ответила Елочка.
   - И что бы вы делали без папы Ника? - осведомился блондин. - Пока вы  там
изволили распугивать рыбку, котелок наш совсем выкипел, однако я  героически
сберег последние капли горячей влаги в оном сосуде, - он  поднял  с  клеенки
термос, - и даже заварил в нем душеспасительный чаек.
   Он элегантно плеснул из термоса черного чаю в протянутую  кружку,  сходил
за бутылкой и налил полстакана Фаллосу и целый себе.
   - За успех предприятия! - произнес он, поднимая стакан.
   В палатке зашевелились, и на свет божий явилось бледное круглое лицо  под
всклокоченной шевелюрой.
   - Во! - торжествующе изрек Ник, показывая согнутым пальцем на палатку.  -
Нюх у Ванечки феноменальный. Ползи сюда, страдалец Муз!
   - И зачем я так напился? - простонал  Ванечка,  выползая  из  палатки.  -
Клянусь, больше в жизни капли в рот не возьму.
   - Как заметил Степе Лиходееву  профессор  Воланд,  подобное  излечивается
подобным, - сказал Ник. - Правда, вечером ты,  Ванечка,  больше  налегал  на
водку, но этого продукта у нас не осталось, а кой-какой  другой  продукт  до
возвращения Поля откупоривать не будем. Так что предлагаю  тебе  подлечиться
благородной "Херсой".
   - Ник, может, ему не надо? - спросила Елочка.
   - А вот мы его самого спросим... Ванечка, вот  тут  мадемуазель  Чернова,
она же в недалеком, надо полагать, будущем мадам Рафалович, утверждает,  что
тебе не надо. Каково твое решение?
   Ванечка  вздохнул,  поморщился,  зажмурился,  потом  решительно   тряхнул
головой:
   - Надо!
   - Ну так иди и возьми, - сказал Ник, наливая второй полный стакан. -  Как
сказано выше, за успех предприятия! Закуски - на собственное Усмотрение.
   Мальчики выпили и дружно крякнули. Елочка. присев на собственные  джинсы,
пила чай, дуя в кружку. Настала спокойная расслабленная пауза.
   - Милиционер родился, - заметил чуть погодя Ник.
   - Не, ребята, все-таки хорошо, что мы не  пошли  к  Аргудовой.  Сидели  б
сейчас, тосковали... - заметил Фаллос.
   - Главное, чего мы там не видели? Как пьяный  Зуев  бахвалится  и  чистит
рыло пьяному Смирнову? Как перепившийся Спирин, заблевав всю кухню, заснул в
сортире? Как Малиновская вешается на шею всем  подряд,  а  войдя  в  градус,
уединяется со счастливчиком в чуланчик перепихнуться?
   - Ник! - покраснев, крикнула Елочка.
   - Печально, но правда... Итак, продолжим: Кислова, Меркель и Мартемьянова
сидят в уголке, томно обмахиваются газетками  и  перемывают  всем  косточки.
Соловьева...
   - А чего Соловьева-то? - встрепенулся Ванечка.
   - А Людка Соловьева весь  вечер  танцует  исключительно  с  кавалергардом
Лепко под страдальческие взоры Шехмана... Да, все же везунчик ты, Рафалович.
Вот ни мне, ни Ванечке не позволили взять сюда наших возлюбленных, тогда как
только тебе...
   - Позволь, Ник, - серьезно перебил его Рафалович. - Про твою возлюбленную
я вообще в первый раз слышу, а Ванечка ни в жизнь не решился бы позвать сюда
Людку... Да и что бы она здесь делала? У нее другие интересы, и вряд ли  она
умеет ездить на велосипеде.
   - Ну, насчет своей возлюбленной это я больше так, из принципа, -  уступил
Ник. - А вот Соловьева на велосипеде - это,  согласись,  волнующее  зрелище.
Особенно в велосипедных трусиках. Даю пять долларов за место на трассе сразу
позади нее.
   Ванечка отвел взгляд и налил себе  второй  стакан,  не  предложив  больше
никому. А Елочка вспылила:
   - Все-таки противный ты. У тебя одна грязь на уме.
   - Вечно явится поручик Захаржевский и все опошлит, - поддакнул Ник. -  Но
согласись, Елка, куда же девать трезвость и зрелость мысли,  раз  уж  я  ими
столь щедро наделен? Да и грязи в своих грезах никакой не усматриваю - разве
только Соловьева из седла в лужу шлепнется, что, кстати, вполне  вероятно...
Между прочим, за это надо бы выпить. Ванечка!
   Ванечка с виноватым видом  показал  на  бутылку,  где  на  самом  донышке
плескалось граммов пятьдесят.
   - Угу, - сказал  Ник.  -  Вот  если  бы  ты  поступил  так  у  Аргудовой,
непременно получил бы по физиономии от Зуева  или  от  дебила  Кичигина.  Но
здесь  все  люди  благородные,  сплошь  аристократы,  а  потому  ограничимся
репримандом... И опять-таки в роли спасителя выступает папа Ник, старший  по
снабжению. Фаллос, то есть, извини, Елочка, Леня - не в службу, а в  дружбу,
там, за палаткой, омоем рюкзаке...
   - Может, хватит? - спросила Елочка.
   - О чем ты говоришь, дитя? Может быть,  сегодня  мы  единственный  раз  в
жизни получили прайс ни в чем себе не отказывать.
   За палаткой раздался восторженный вопль Рафаловича:
   - Ух ты! Да тут "Чинзано" натуральное!
   - Это ты у нас чинзано натуральное, - заметил Ник, -  а  в  рюкзаке  моем
"Чинзано" натуральный. Два балла тебе по грамматике... Ну что, может, грянем
нашу, пока Ленька Фаллос откупоривает?
   - Ага! - радостно согласился Ванечка. - Давай-ка гитару!
   - Подождешь, Бетховен. Только струны рвать умеешь. - И Ник плавным жестом
поднял гитару, просунул шею  под  ремешок  и  прошелся  большим  пальцем  по
струнам.
   - Вновь эти пьяные ночи, - начал он, и остальные тихонечко подхватили:

   Только на сердце печаль.
   Или забыть ты не хочешь,
   Или ушедшего жаль.
   Сердце терзаться устало.
   В жизни все тлен и обман.
   Дрогнет в руке исхудалой
   Полный до края стакан.

   Пели тихо, дрожащими голосами.
   Припев же и Ленька, и Ник, и Ванечка грянули, как строевую песню:

   Эх, черт возьми, гусар,
   Страшней нет женских чар -
   В глазах любовь, а в сердце их обман.
   Ты чарку осуши да за пропой души,
   А дальше смех, и слезы, и туман...*



   - Эй, а чарка-то где? - крикнул Ник. -  Кто  у  нас  виночерпий?  Фаллос,
ядрен батон!..
   - Чарку еще заработать надо, - послышалось со стороны озера. -  За  дело,
молодежь.
   - Поль! - воскликнули все разом.
   - Поймал чего-нибудь? - спросила Елка.
   - Ну, у нас тут не рыбалка, а пикник, - сказал Поль, выходя  из  озерного
тумана. - Снастей настоящих не взял... Но кое-что есть.  -  Он  вывернул  на
землю рядом с клеенкой большой парусиновый  мешок.  -  Вот,  плотвы  десятка
полтора, окушки, один шальной сижок, правда, мелкий. На уху хватит. Так что,
Елка, Раф, ножи в зубы и чистить. Я с вами. Ванечка дровишками займется. Ник
за повара - воды в котелок и прочее. Сам знаешь.
   - Знаю, - сказал Ник и пошел с котелком к озеру.
   Поль был выше остальных, шире в плечах и явно постарше. Всякий, посмотрев
на него рядом с Елкой - Еленой, решил бы,  что  это  ее  старший  брат  -  и
оказался бы совершенно прав. Как-то давно уже сложилось так, что в школе  он
больше  водился  с  Елкиными  одноклассниками,  а  точнее,  с  этими  "тремя
мушкетерами", с которыми сдружилась Елка. Эти в отличие от  его  собственных
одноклассников и взрослых знакомых не заискивали перед  ним  из-за  высокого
поста отца, не подличали, не набивали себе цену. Они  просто  принимали  его
старшинство, слушались, как естественного вожака-и только. Собственно,  сама
идея этого велосипедного похода на следующий же день после выпускного вечера
Елкиного класса принадлежала ему, и маршрут тоже разработал  он.  Он  привел
их, сюда, в одно из любимых своих мест на Карельском перешейке, всего лишь в
двадцати с небольшим  километрах  от  Горьковской  -  и  почти  не  тронутое
человеком. Тут между сопок протянулось  целое  ожерелье  небольших  озер,  и
некоторые из них соединялись протоками. На одну из таких проток он  и  пошел
ловить рыбу, оставив "салажат" у  озера.  Ему,  студенту-геофизику  третьего
курса, было с друзьями Елки легко и забавно. Каждый  из  них  напоминал  ему
кого-то из животного царства.  Ленька  Рафалович  походил  на  подрастающего
гималайского медвежонка, Ник Захаржевский -  на  попугая,  а  Ванечка  -  на
ежика. А Поль очень любил животных, как иногда  ему  казалось,  больше,  чем
людей.
   Они почистили, выпотрошили рыбу, поднесли ее к костру и  сели  в  кружок,
наблюдая за тем, как колдует над кипящим котелком Ник, подбрасывая  какие-то
ароматные специи из пакетиков,  специально  привезенных  из  дому  на  такой
случай.
   - Из меня, наверное, получился бы неплохой повар, - говорил он, помешивая
уху. - Но вот ведь, не хочу следовать призванию. И семейной  традиции  тоже,
кстати, как и все мы. Нет, не создадим мы трудовые  династии.  Вот  у  тебя,
Фаллос, папа - начальник телефонного узла, и тебе бы по его  стопам,  а  для
начала поступить в Бонч-Бруевича. Нет,  тянет  его  в  Москву,  на  военного
переводчика учиться - это с его-то тройкой по английскому!  Ну,  зачем  тебе
это, а? Все равно ведь не поступишь.
   - Почему не поступлю? -  возмутился  Леня.  -  Представляешь,  закончу  я
институт, направят меня на нелегальную работу в Тель-Авив, резидентом - я  ж
буду единственный еврей с такой специальностью. А я там открою себе  кафе  с
канканом, и будет оно лучше всех, и туда станут приходить  и  Моше  Даян,  и
всякие прочие начальники. А потом  я  -  шифровки  в  Центр:  "Даян  готовит
наступление на Сирию", "задумана новая провокация сионистов" - ну и...
   Ник перестал мурлыкать канкан Оффенбаха и, ухмыляясь, спросил:
   - Вас, товарищ резидент, часом не Буба Касторский звать? Он что-то в этом
роде уже излагал, помнится... Но, если серьезно,  Раф,  попробуй  все  же  в
другой вуз. Вот смотри, когда к нам приезжал  вербовщик,  на  беседу  с  ним
записались все  ребята,  кроме  белобилетника  Шехмана.  Кому  потом  пришла
открыточка с предложением зайти в военкомат и написать заявление о допуске к
экзаменам? Всем - кроме тебя. Кто пошел и заявление  такое  написал?  Лепко,
идиот Кичигин и ты, хотя, повторю, никто  тебя  не  приглашал.  Далее.  Кому
после этого в том же военкомате выдали красивое предписание в рамочке, билет
до Москвы и даже три пятьдесят  командировочных?  Тому  же  Лепко,  тому  же
идиоту Кичигину, а про тебя снова забыли? Почему?
   - Я ходил, - побледнев, сказал Леня. - Мне сказали, что все проверят  еще
раз, и даже попросили еще раз написать рапорт и зайти в начале июля.
   - Зайди, конечно, только я сомневаюсь...
   - А я нет, - горячо сказала Елка. - Там просто что-то потеряли  и  найдут
обязательно. Я и с папой говорила...
   - Елка, ну кто тебя просил?! - вскрикнул Леня.
   - Никто. Я сама. Так вот, папа говорит, что обязательно все  найдется,  и
тебя на экзамены вызовут.
   - Так вот, продолжая тему семейных династий, - снова заговорил Ник. - Ты,
Елочка, при твоих родителях, могла бы смело  идти  в  самый  престижный  вуз
страны - хошь в мой вожделенный МГИМО, хошь на  московский  филфак,  хошь  в
любой театральный. Однако же ты почему-то идешь в текстильный,  причем  даже
не на факультет модельеров, где хотя бы конкурс заслуживает уважения,  а  на
какой-то химический, где, наверное, кроме  тебя,  и  учиться-то  будут  одни
перезрелые ткачихи по комсомольским путевкам да пай-девочки,  у  которых  не
хватает мозгов поступить куда получше... Я же, хотя мой  батюшка  и  снискал
лавры академика на ниве изучения микроорганизмов, никаких  амеб  изучать  не
желаю, а, напротив того, желаю изучать разные зарубежные страны,  причем  не
заочно... Опять же Ванечка - ну не хочет он инженерствовать...
   - Что-то ты нас голодом заморил, философ хренов, - смеясь, сказал Поль. -
Не пора ли снимать котелок?
   Сам он с помощью сестры и Рафа за  это  время  убрал  со  "стола"  пустые
банки, стряхнул крошки, сор (все это они завернули в газету  и  оттащили  за
кусты в заранее выкопанную яму), разложил чистые ложки и расставил  стаканы,
нарезал  хлеб.  Ванечка  открыл  "Чинзано"  и  приготовился  разливать.  Ник
последний раз помешал в котелке, подул, попробовал.
   - Годится.
   Они с Полем за два конца сняли с рогатин палку, на которой висел котелок,
и опустили его на плоский камень, положенный  посреди  клеенки.  Пять  ложек
опустились в котелок одновременно.
   - Ах-х!
   - Не жадничай, язык обожжешь!
   - Не уха, а песня!
   - Такую ушицу грешно помимо водки...
   - Пей что дают!
   Через десять  минут  уха  была  доедена.  Солнце  поднялось  уже  высоко,
осветило площадку, и ребята, поскидав ковбойки, куртки и  штаны,  разлеглись
на травке и закурили. Некурящий Рафалович,  которому  показалось  мало  ухи,
прихватил банку тушенки и лопал ее, блаженно щурясь. Его коротко остриженная
голова  покоилась  на  коленях  Елки.  Ник  раскинулся  на  спине  и  против
обыкновения молчал, глядя в синее небо. Потом он подобрал  брошенную  кем-то
дощечку, взял ножик и начал вырезать собственные инициалы. Закончив  работу,
он посмотрел на  остальных  и  снизу  вырезал  инициалы  друзей.  Этого  ему
показалось  мало,  и  он  решил  украсить  дощечку  каким-нибудь  лаконичным
девизом. Он задумался. Ванечка и Поль лежали  на  животах,  подперев  головы
руками, и смотрели на голубую поверхность озера. И каждому казалось, что так
хорошо ему никогда еще не было.
   - А знаете, ребята, - сказал Ванечка. - Это такое счастье, простое, когда
вот солнышко светит, и птицы расщебетались, и вода теплая уже, и даже  когда
иголки сосновые в бок колют - это тоже хорошо. Через часок-другой  сядем  мы
по коням, потом на электричку,  потом  по  домам.  Отсыпаться,  к  экзаменам
готовиться. Потом и не вспомним, что было нам так здорово здесь...  Давайте,
что ли, поклянемся, что не  забудем  этот  день,  что  каждый  год  двадцать
восьмого июня будем приезжать сюда хотя бы ненадолго и  просто  смотреть  на
это озеро и вспоминать...
   - Нет, Ванечка, - сказал Поль. - Такие вещи не  повторяются  никогда.  Во
второй раз всегда что-то не так, а в  третий  и  вовсе  не  получается.  Ну,
приедем мы, а погода плохая будет, у тебя, скажем,  зуб  больной,  Леньке  к
экзамену готовиться, у нас  с  Елкой  еще  чего-нибудь.  Сядем  мы  тут  под
дождиком, будем тужиться, пыжиться, настроение себе создавать,  а  про  себя
думать: "И что я приперся в такую даль? Что хорошего в этой луже,  в  соснах
этих  корявых?",  смотреть  на  остальных  и  маяться.  И  друзья   тусклыми
покажутся, и воспоминания. Нет, уж если на клятвы потянуло, то  давайте  вот
что друг другу пообещаем: не предавать друг друга никогда, как бы  жизнь  ни
повернулась.
   И хотя начал он говорить, обращаясь только к Ванечке,  постепенно  в  его
слова вслушались все, и так они на них  подействовали,  что  все  хором,  не
сговариваясь, подняли вверх правую руку  и  сказали:  "Клянемся!"  И  только
потом Ник, который успел уже вырезать девиз, устыдиться  его  банальности  и
забросить дощечку подальше, встрепенулся и изумленно спросил:
   - Ты что, Поль? Как это - мы, и вдруг предать?
   - Да, да, - подхватил Ленька.
   - Ну, и слава Богу, коли так... Меня, когда я на протоке с удочкой стоял,
одна мелодия осенила. Был такой композитор Сор,  гитарный,  и  есть  у  него
такой простенький менуэт. Я его в восьмом классе по самоучителю выучил  и  с
тех пор не вспоминал, а тут сам в голову  полез.  Только  не  совсем  он,  а
что-то типа моей вариации... Раф, кинь инструмент, пожалуйста.
   Ленька нехотя приподнялся, взял гитару и  подал  ее  Полю.  Тот  прошелся
пальцами по струнам и недовольно прищурился:
   - Это  кто  же  из  вас  гитару-то  зачушковал?  Не  иначе  ты,  Ванечка,
баловался. Побренчал бы только, так черт с тобой, но  зачем  же  настраивать
брался?
   - Это я перестраивал, - признался Ник.
   - И облопухался, - закончил за него Поль, вздохнул и принялся подтягивать
колки.
   - Ну вот, - сказал он через полминуты, устроился поудобнее и заиграл.
   Мелодия менуэта заструилась из-под его проворных пальцев и  пошла  вширь,
как круги по воде, захватив сначала площадку  на  середине  речного  склона,
покатилась над озером, взмыла вверх, к вершинам сосен. Трое семнадцатилетних
мальчиков и одна семнадцатилетняя девочка застыли, слушая,  и  им  казалось,
будто ветви перестали шуметь на ветру, будто замолкли птицы, оцепенело озеро
и весь мир замер, живя лишь в волшебных звуках старинного танца, с  которого
когда-то начинались придворные балы.
   И все было впереди.

III

   Лизавета и Танька не виделись  почти  два  года,  хотя  и  переписывались
иногда. Но в письмах всего не расскажешь...
   С отъездом Таньки жизнь у  Лизаветы  п