. Всюду сновали  люди  разных  возрастов,
полов  и   размеров,   в   театральных   и   обыкновенных   костюмах,   живо
жестикулировали,  переругивались  шепотом,  шпыняли  и   толкали   его.   Он
попятился,  пытаясь  сойти  с  торной  дорожки,   и   уткнулся   в   колено,
принадлежащее очень большому дяде. Дядя стоял совершенно  спокойно,  похоже,
единственный из всех никуда не спешил. У него было круглое, доброе лицо.
   - Ты, малец, чей такой? - приветливо спросил дядя.
   - Зэ-а РСФСР Баренцевой О-Эс, - ответил Нилушка.
   Этот дядя ни малейшего страха у него не вызывал.
   - Ишь ты! - с уважением  протянул  дядя.  -  А  кем  быть  хочешь,  когда
вырастешь?
   - Пожарником! - убежденно  ответил  Нилушка.  Большому  дяде  этот  ответ
понравился чрезвычайно.
   - Наш человек! - умиленно сказал он и протянул  большую  крепкую  ладонь,
которую Нилушка смог обхватить только двумя ладошками одновременно.  -  А  я
дядя Вася. Поглядеть хочешь?
   - Что поглядеть? - не понял Нилушка.
   - Ну, сцену. Представление.
   - Ага.
   - Пошли. Только там тихо надо.
   И они на цыпочках вышли в кулисы,  где  специально  для  дяди  Васи  было
поставлено кресло с прямой спинкой. Отсюда была  видна  почти  вся  сцена  -
только не как из зала, а сбоку. На сцене пели и плясали, а в противоположной
кулисе, не обращая никакого внимания на окружающую суету,  стоял  человек  в
наушниках и меланхолично жевал длинный бутерброд. Нилушка забрался на колени
к дяде Васе и стал смотреть на человека с бутербродом.
   Мама разыскала  его  лишь  после  окончания  дневного  спектакля,  крепко
отругала, досталось и дяде Васе. Всю дорогу до дома она сердито  молчала.  И
больше сына с собой в театр не брала. Он и не напрашивался. Там  все  играют
музыку и поют - этого добра ему и дома хватает!
   Если раньше ему  строжайше  запрещали  выходить  во  двор  без  присмотра
взрослых, то теперь, наоборот, норовили выставить при каждом удобном случае.
   - Что сидишь сиднем?! - прикрикивала бабушка. - Иди-ка погуляй.
   Но особого желания не возникало.  Чистенькая  добротная  одежка,  толстые
щеки, кругленький животик, а главное, занятия музыкой и  французским,  мягко
говоря, не прибавляли ему популярности среди дворовых мальчишек. Играть  его
принимали нехотя, в войнушку убивали первым, обзывались:
   - Парле-франсе пирамидон!
   - Зато у меня папа летчик! - наливаясь краской гнева, кричал он.
   -  И  где  он,  твой  летчик?  -  ехидно   спрашивал   Валерка,   главный
предводитель, уже щеголявший  в  пионерском  галстуке.  -  Видали  мы  таких
летчиков! Летал-летал, на мамку  приземлился,  Пирамидона  сделал  и  дальше
полетел!
   Даже гермошлем, который он, нарушив бабушкин запрет, потихоньку вытащил с
антресолей и на собственной голове вынес во двор, вызвал  у  мальчишек  лишь
очередную порцию дразнилок:
   - Жиро-мясо-комбинат, шпиг-сарделька-лимонад! В  самолет  заберешься,  он
под тобой сразу развалится!
   Особенно старался  Валерка  -  ревниво  блюл  свое  исключительное  право
называться родственником героя: его старший брат  учудил  по  пьянке  что-то
очень героическое и загремел в тюрьму. И  то  сказать  -  брата  Валеркиного
знают и видели все, а вот Нилова папу - никто. Будто он сам его придумал.
   Бросаться с кулаками на обидчиков Нилушка не смел - все они были старше и
крупнее его. А с малышней возиться и самому не очень-то хотелось. Поэтому во
двор он старался выходить как можно реже, постоянно находя себе какое-нибудь
убедительное для бабушки занятие дома.
   Самыми же счастливыми часами его жизни стали те, когда мамы не было дома,
а бабушка была слишком занята, чтобы надзирать за  ним.  Тогда  он  тихонько
пробирался в мамину комнату, к незапертому комоду, где хранились оставленные
отцом  вещи,  раскрывал  ящики.  Все  китайские  диковины  давно  уже   были
многократно пересмотрены, перещупаны, перенюханы,  частично  перепорчены,  и
жгучего интереса больше не  вызывали.  Зато  отцовские  значки,  фотографии,
курсантская пилотка, первые лейтенантские погоны... Как жаль, что  блестящие
ордена и медали в красивых  коробочках  отец  увез  с  собой!  Зато  оставил
толстую, тяжеленную книгу в красном переплете, под  названием  "Аэродинамика
самолета". Сама книга состояла из непонятных слов, чертежей и  цифр,  но  на
задних страницах были в  цвете  нарисованы  всевозможные  самолеты  -  наши,
немецкие, американские.  Высунув  язык,  Нилушка  старательно  перерисовывал
"яки", "мессершмиты" и "дугласы" в специальную тетрадочку в  косую  линейку.
Нередко  нарисованные  самолеты  становились  частью  сложной  композиции  -
воздушного боя, бомбардировки.  Технику  рисунка  бабушка  и  мама  хвалили,
содержание - нет. Женщины!
   Конечно, Нилушка лазал не только  по  ящикам  комода,  но  и  по  книжным
полкам. Сначала открыл  для  себя  Шекспира  -  в  доме  был  только  том  с
историческими драмами, -  произведшего  на  него  неизгладимое  впечатление.
Страсти, коварство, властолюбие, кровь!
 
   Померкни, день! Оденься в траур, небо!
   Кометы, вестницы судьбы народов,
   Бичуйте неприязненные звезды,
   Что Генриха кончине обрекли!
 
   Он слишком славен был, чтоб долго править... ?
 
   Декламировал он нараспев остолбеневшим мальчишкам во  дворе,  и  тут  же,
воспользовавшись их замешательством, предлагал разделиться на Ланкастеров  и
Йорков и начать войну Алой и Белой  розы.  Они  смотрели  на  него,  как  на
полного придурка, но дразниться уже побаивались -  психованный,  поди  знай,
что может выкинуть... А он не останавливался на  достигнутом,  открывал  для
себя большой географический атлас, "Библиотеку приключений".
   Теперь он окончательно понял, кем хочет быть. Только  полярным  летчиком.
Как Саня Григорьев.  До  чего  же  здорово,  что  и  фамилия  у  него  самая
подходящая для полярного летчика. Баренцев - как студеное море!
   Избрав героя, надо во всем повторить его путь. Начать, как начинал он.  В
данном случае - бежать из дома.
   Воспользовавшись отсутствием бабушки, он быстренько затолкал  в  рюкзачок
старый драный свитер и варежки на случай зимы, полбуханки  хлеба  и  большое
румяное яблоко, книгу "Два капитана", карманный фонарик с севшей батарейкой,
отцовский компас и три коробка спичек - а то какой же он путешественник  без
фонарика, компаса и спичек?
   Все  благоприятствовало  его   начинанию.   Сырая,   промозглая   погода,
простоявшая весь март и начало апреля, в  одночасье  рассосалась.  Выглянуло
солнышко, теплый ветер разогнал последние облака и приоткрыл небо - голубое,
бездонное. Нилушка отвык от такого неба и, выйдя во  двор,  залюбовался  им,
подняв голову.
   - Мой папа летает по тебе, - сказал он. - А  я  когда-нибудь  полечу  еще
выше, прямо в космос. Как Гагарин и Титов.
   В полярные летчики больше  не  хотелось,  хотелось  сразу  в  космонавты.
Нилушка даже забыл, зачем, собственно, вышел, пробродил немного по двору, то
и дело обращая к небу блаженную улыбку, съел яблоко, да и поднялся домой.  А
вечером пришла телеграмма, что отел уже в пути и будет через три дня.
 
X 
(Ленинград, 1982) 
 
   - Ждали?
   - Как манны небесной. Понимаете, во  мне  тогда  проклюнулось  нормальное
мальчишеское естество - библиотека приключений, самолетики, побег из дома. И
это было так созвучно образу отца...
   - Что же вы замолчали, Нил Романович? Неприятно говорить на эту тему?
   - Скорее, неловко. Неужели вам интересно второй  день  кряду  выслушивать
мои... мемуары? Не жалко тратить время на такие пустяки?
   - Это не пустяки, и это мое время. И моя работа.  Мне  за  нее  жалованье
платят... Так что отец? Оправдал ваши ожидания?
 
XI 
(Ленинград, 1963) 
 
   Нилушка напросился ехать вместе с мамой в аэропорт, ночью долго ворочался
с боку на бок, заснул только под утро, но немедленно,  бодро  вскочил,  едва
лишь мама подошла к нему и ласково тронула за плечо - мол, пора.
   Мамин сослуживец,  баритон  Даваев,  заехал  за  ними  на  своей  зеленой
"Победе", и они тронулись через утренний, солнечный город. Нилушка ерзал  на
заднем сиденьи, вертел головой, разглядывая незнакомые дома и улицы.
   Рейс немного задерживался, и мама с Даваевым сели в кресла  в  полупустом
зале ожидания, а Нилушка тут  же  прилепился  носом  к  большому  витринному
стеклу, выходящему прямо на летное  поле,  поедал  глазами  выстроившиеся  в
рядок большие серые самолеты, смотрел на людей, сновавших по полю. С  особым
вниманием он вглядывался в тех, на ком была надета синяя форма. Это, конечно
же, летчики, и надо не пропустить среди них папу...
   - Пойдем, Нилушка, -  неожиданно  произнесла  позади  него  мама.  -  Наш
самолет объявили.
   Они двинулись к дальним воротам, из которых вскоре стали выходить веселые
загорелые люди с шальными глазами. Другие, стоявшие  у  ворот,  подбегали  к
прилетевшим, обнимали,  целовали,  дарили  цветы.  Нилушка,  еще  толком  не
разглядев, животом почувствовал, что вон  тот  дяденька,  лысый,  усатый,  в
мятом сером пиджачке,  совсем  непохожий  на  свои  фотографии,  еще  только
приближающийся к воротам - это и есть...
   - Мама! - заверещал он на весь зал. - Мама! Папа!
   Все обернулись и с улыбками посмотрели на него.
   - Тише, не ори так... Да где, где ты увидел папу?
   - Да вон там же!
   И первым повис на шее  вмиг  остолбеневшего,  Глупо  улыбающегося  майора
Баренцева.
   - Вымахал-то... - частично обретя дар речи, пробормотал майор.  -  Совсем
мужик стал.
   - Папа, папа, папа, - лепетал Нилушка, тычась носом в выбритую до  синевы
щеку, а в голове кружила одна, но очень радостная мысль: "Я - мужик!"
   Такая самооценка крепла и развивалась в нем те два бесконечно счастливых,
но таких коротких месяца, когда отец был рядом. Он бегал  за  отцом,  словно
хвостик за собакой, - на базар, в парикмахерскую, до ларька с  газетами  или
папиросами, всегда норовил, проходя по двору, взять его за руку, чтобы ни  у
кого не оставалось сомнений, что это - его папа, и очень  тяжело  переживал,
что отец все время ходил в  гражданском  и  внешним  видом  своим  никак  не
подтверждал свою принадлежность к героической профессии военного летчика.
   В первый же вечер, с  муками  дождавшись  наконец,  когда  встанет  отец,
прилегший  отдохнуть  с  дороги,  Нилушка  показал  ему  свои  тетрадочки  с
картинами  воздушных  боев,  сам  встал  рядом,  комментировал,  без   обиды
выслушивал профессиональные замечания, касающиеся технических  погрешностей,
тут же кидался исправлять рисунок. Потом обоим это надоело, и они  принялись
шутейно бороться. Несколько раз отец перекувыркивал в воздухе  визжащего  от
восторга Нилушку и швырял  на  широкую  мамину  кровать,  потом  поддался  и
шлепнулся сам, якобы от ловкой Ниловой подсечки.
   - А с мускулами, брат у тебя того... имеются, как говорится, недоработки.
- Отец двумя пальцами обхватил пухлую мальчишескую ручонку повыше  локтя.  -
Кисель, а не  мускулы...  Вот  смотри.  -  Баренцев-старший  согнул  руку  и
позволил сынишке потрогать взбугрившийся под коричневой кожей бицепс.  -  Ну
ничего, это мы исправим.
   Наутро они пошли на  Литейный  в  спортивный  магазин  и  купили  Нилушке
экспандер и пару самых  маленьких,  полукилограммовых  гантелей.  Себе  отец
выбрал большие, сборные, на пятнадцать килограммов.
   - Надо, понимаешь, форму держать, - объяснил он сыну.
   После этого они каждое  утро  делали  основательную,  до  пота,  зарядку,
сопровождаемую спартанскими водными процедурами, в течение  которых  Нилушка
беспрерывно верещал, а бабушка, проходя мимо ванной, недовольно хмурилась.
   Потом побывали в магазине "Юный техник" на Садовой,  где  накупили  такую
кучу заготовок для авиамоделей, что домой пришлось возвращаться на такси.
   Под руководством отца Нилушка, высунув от старания язык, вырезал,  клеил,
прилаживал к тонким деревянным  планочкам  проволочные  нервюры,  аккуратно,
чтобы без морщин, обтягивал  каркас  крыльев  тонкой  папиросной  бумагой...
Первый планер пошли  испытывать  в  Михайловский  сад  всей  семьей,  только
бабушка отказалась. Как было радостно,  когда  легкая,  белоснежная  модель,
сделанная собственными  руками,  взмыла  в  небо  и  не  спеша  поплыла  над
лужайкой, над скамейками, где все сидящие дружно, как  по  команде,  подняли
головы и посмотрели  вверх,  над  кронами  деревьев.  И  как  горько,  когда
внезапный порыв ветра подхватил его гордую птицу и  безжалостно  швырнул  на
середину Мойки, и достать ее оттуда не было никакой возможности.
   Мама  гладила  плачущего  Нилушку  по  головке,  но  он  никак   не   мог
остановиться. Отец долго глядел на это, а потом тихо сказал:
   - Мужчины не плачут.
   Слезы мгновенно высохли, только по инерции пару раз всхлипну лось.
   Зато потом были новые планеры, и самолетики  на  резиновом  моторчике,  и
маленькие, но точные копии настоящих боевых машин, сделанные из  картона  по
чертежам  журнала  "Моделяж".  Они  приступили  к   работе   над   серьезной
радиоуправляемой  моделью  "По-2",  но  дело  заглохло  из-за  отсутствия  в
магазинах необходимых деталей.
   При отце бабушка не так свирепствовала с музыкой, и занятия  как-то  сами
собой свелись к  минимуму.  Уроки  же  французского  отец  попросту  отменил
волевым решением:
   - Франция? Да одна наша Таманская дивизия всю  эту  Францию  за  три  дня
возьмет! А вот с янкесами  придется  повозиться.  Нет  уж,  пусть-ка  парень
изучает язык потенциального противника!
   И сам не поленился сходить в школу с углубленным  изучением  английского,
что  возле  метро  "Чернышевская".  В  результате  этого   похода   Нилушку,
предварительно и очень благосклонно проэкзаменовав, в школу  записали,  хотя
по микрорайону он не подходил...
   Как-то днем они вдвоем сели на трамвай  и  доехали  до  стадиона  Кирова.
Вообще-то собирались на футбол, которого отец не видел  все  семь  китайских
лет, а Нилушка -  и  вовсе  никогда,  если,  конечно,  не  считать  дворовой
разновидности. В газете прочитали, что "Зенит" принимает сегодня "Кайрат" из
Алма-Аты. Выехали заранее, чтобы  не  давиться  в  переполненном  трамвае  и
погулять перед матчем по парку. Нилушка, понятное дело, имел в виду и всякие
аттракционы.
   Сезон только-только начался, и некоторые из аттракционов еще не работали,
в том числе и знаменитые американские горки,  на  которые  мальчик  возлагал
особые надежды. На парашютной вышке заело  лебедку,  между  небом  и  землей
из-под опавшего парашюта болтались чьи-то ноги в пижамных штанах и слышалась
громкая брань. Возле механизма  толкались  служители,  а  наверх  никого  не
пускали.
   - А ты с такой вышки прыгал? - спросил Нилушка отца.
   - С такой? - Отец задрал голову, прикинул. - Нет, с такой  не  прыгал,  У
нас в училище пониже была. С нее и прыгали.
   - А-а... - протянул Нилушка с явным разочарованием.
   - Только без парашюта, - добавил отец.
   - Так разобьешься.
   - А мы в воду, на растянутый брезент, на сено. Летчик, он должен быть  ко
всему готовым...
   Зато, к неописуемому  счастью  взгрустнувшего  было  Нилушки,  на  полную
катушку работала "мертвая Петля", а  народу  около  нее  было  совсем  мало.
"Дрейфят", - не без злорадства подумал он и потащил отца  занимать  очередь.
Они забрались в гондолу, крепко-накрепко пристегнулись ремнями и  понеслись,
сначала  медленно,  раскачиваясь   вверх-вниз,   взад-вперед,   как   лодка,
оседлавшая штормовую волну, потом все быстрей, быстрей  и  выше.  Сердце  то
уходило в пятки, то поднималось к самому горлу. Когда гондола сделала полный
круг,  и  Нилушка  оказался   на   мгновение   висящим   вниз   головой   на
умопомрачительной высоте,  он  едва  не  зашелся  пронзительным  девчоночьим
визгом, но сдержался и только ухнул утробно. Визжать было стыдно - хорош тот
летчик, который визжит, исполняя фигуры высшего пилотажа! Он  даже  нашел  в
себе силы самостоятельно выбраться из гондолы,  когда  та  остановилась,  и,
пошатываясь, спуститься с помоста,  но  когда  он  почувствовал  под  ногами
твердую землю, его вдруг так качнуло, что он упал на непросохшую дорожку.
   - Мотает? - спросил отец, помогая подняться.
   -  Да  есть  маленько,  -  по-взрослому  ответил  он.  -  Ничего,  сейчас
оклемаюсь.
   Отец усмехнулся, и  они  пошли  к  тиру.  По  дороге  Нилушка  и  вправду
оклемался. Зайдя в открытый павильончик  тира,  первым  делом  схватился  за
винтовку, прикованную к барьеру металлической цепочкой.  Винтовка  оказалась
неожиданно тяжелой и длинной.
   - Погоди, - сказал отец и по-хозяйски бросил помятому служителю:
   - Мишень. Стрелки есть? - Служитель кивнул. - Три штуки. Оперение  белое.
- Только три? - разочарованно протянул Нилушка.
   -  Погоди,  -  повторил  отец.  -  Всякое  новое  оружие   сначала   надо
пристрелять.
   Он подкинул винтовку на  ладони,  со  щелчком  разломил  надвое,  вставил
стрелку - длинную пульку с белым пучком перьев на  конце,  -  обеими  руками
облокотился о барьер, тщательно прицелился. Белый хвостик появился  точно  в
центре черного кружка мишени, но отец остался чем-то  недоволен  -  поставил
винтовку перед собой, потрогал черный  винтик,  расположенный  над  стволом,
прицелился снова... Три белых пятнышка на мишени слились в одно.
   - Годится, - сказал отец.
   Он поставил Нилушке под ноги низенькую табуретку,  показал,  как  ставить
руки, как держать винтовку. Оказалось, что  если  Нилушка  упрет  приклад  в
плечо, то ему будет не дотянуться до спускового  крючка,  так  что  пришлось
положить край приклада на плечо.
   - Это ничего, - утешил отец и встал сзади,  направляя  движения  сына.  -
Главное, правильно прицелиться и правильно  спустить  курок.  Оружие  -  это
естественное  продолжение  мужской  руки,  запомни,  а  ствол  -   это   как
указательный палец. Куда покажешь этим пальцем, туда и полетит пуля.  Теперь
смотри: вот эта  пипочка  на  самом  конце  называется  мушка.  Ловим  ее  в
прорезь... вот так... и все вместе направляем... На медленном выдохе,  палец
ведем плавно, не дергая... Стой, куда это целишь?
   - Буржую в брюхо.
   Нилушка  показал  па  толстопузого  жестяного  капиталиста,   обнимающего
атомную бомбу.  И  капиталист,  и  бомба  были  облезлыми  и  пятнистыми  от
множества прямых попаданий.
   - Не так, - сказал отец. - В пневматическом тире,  если  хочешь  попасть,
надо целиться не в саму фигуру, а вот в тот кружочек на  железке,  сбоку  от
цели.
   Кружочек возле буржуя оказался очень маленький, и Нилушка выбрал  другой,
самый большой, даже не посмотрев, к  чему  он  присоединен.  Сосредоточился,
поймал мушку в прорезь, навел, медленно выдохнул...
   Дзынь! Это раскололся надвое зеленый металлический арбуз, показав красное
нутро.
   - Папа, я попал, попал, слышишь?! На большее  его  не  хватило.  Промазав
дважды, он со вздохом протянул винтовку отцу.
   - Все.
   - И правильно. На первый раз хватит. Мне тряхнуть стариной, что  ли?  Еще
десять пулек.
   Он взял винтовку совсем не так, как учил Нилушку,  а  на  одну  вытянутую
руку, как держат пистолет, выпрямился, расставил пошире ноги. Выстрел - и на
пол упала большая звезда из фольги, второй - упала другая. Только на третьем
выстреле Нилушка сообразил, что отец стреляет не по самим звездам - это было
бы слишком легко, они большие, - а по почти невидимым ниточкам,  за  которые
эти звезды прицеплены. Остальные посетители прекратили стрельбу и наблюдали,
затаив дыхание. Восемью  выстрелами  отец  сбил  все  восемь  звезд,  а  две
оставшиеся пульки высыпал в ладошку восторженно глядящему на него конопатому
мальчишке постарше Нилушки года на три.
   Эффектно  вывернув  ладонь,  отец  кинул  на  блюдечко  перед   опешившим
служителем скомканную пятерку.
   - Сдачи не надо!
   - Это мой папа, он летчик!  -  гордо  оповестил  Нилушка,  подчеркивая  и
собственную причастность к такому сиятельному триумфу.
   - Ну дает авиация! - пробасил коренастый седой  дядечка  с  двумя  рядами