ть ее я не решился А если совсем честно - подумал, что  лучше  будет
дотерпеть до дому.
   - Но дома ты так и не открыл его?
   - Потому что до дому чемоданчик не доехал Линда встретила меня на перроне
в Харькове, крепко поцеловала  меня,  забрала  свою  сумку,  а  мне  вручила
коробку конфет.
   - Конфет?
   - Да, "Золотая нива". Она попросила меня не открывать ее в поезде.  Но  в
этом случае  моего  терпения  не  хватило.  Как  только  поезд  тронулся,  я
уединился в туалете и открыл коробку.
   - И что там было?
   - Четыре пачки четвертных, завернутых в яркие подарочные бумажки.  Внутри
все оборвалось. Я  понял,  что  это  -  прощальный  подарок,  что  теперь  я
окончательно остался один... Десять тысяч. На такие деньги я мог  бы  купить
машину, дачу или кооперативную квартиру, пить  без  просыпа  или  напропалую
гулять с девками.
   - Но ты этого не сделал. А что сделал?
   - Ничего. Они так и лежат в той коробке. Если нужно сдать, я готов.
   - Не спеши. - Следователь встал и принялся мерить  шагами  комнату.  -  К
тому делу, которое веду я, эти деньги никакого касательства  не  имеют.  Так
что распоряжайся ими, как считаешь  нужным.  Как  минимум,  закати  красивые
похороны. Она бы оценила...
   - Уже можно?
   - Да. Эксперты закончили. Завтра утром родственники Васютинского забирают
тело.
   - Но... Я тоже хотел бы завтра, только успею ли все организовать...
   - Давай на послезавтра, без лишней спешки. С организацией  мы  поможем...
Кстати, к вечеру жди гостей. Я дал телеграмму ее родителям.
   Нил поморщился, но тут же понимающе кивнул. Так надо.
   - Что показала экспертиза? - жестко спросил он. - Что  вообще  произошло?
Почти неделя прошла, а я ничегошеньки не знаю...
   Асуров вздохнул.
   - Это долгая, запутанная история. И в  ней  много  такого...  Ну,  о  чем
посторонним знать не следует...
   - Так я уже посторонний?! Спасибо!
   - Не кипятись. Клянусь, что в самом скором времени ты будешь  знать  все,
во всех подробностях. Но сейчас... Пойми меня правильно:  прощание  с  очень
дорогим человеком, похороны,  поминки  -  тебе  и  так  предстоит  выдержать
серьезный стресс. Так что для твоего же блага лучше немного повременить,  мы
не имеем нрава идти на риск... Пока скажу тебе одно -  смерть  была  легкой,
легчайшей из всех возможных, даже приятной, если такое слово здесь  уместно.
Блаженное беспамятство и неощутимый конец...
   Нил прикрыл глаза. В  мозгу  отчетливо  прозвучали  давние  слова  Линды:
"Глотнет старичок - и отчалит под ласковым кайфом, тихий и счастливый..."
   - Наркотик с ядом, - произнес Нил вслух  и  по  мгновенно  ощетинившемуся
взгляду следователя понял, что попал в точку.
   - Откуда тебе известно?
   - Логика. Перебрал в уме все варианты и остановился на  единственном,  не
противоречащим твоим словам.
   -  Ах  вот   как...   Да,   ты   прав.   Растворенная   в   виски   смесь
сильнодействующего опиата с не менее сильнодействующим ядом,  причем  таким,
который в считанные секунды полностью усваивается организмом.  Отсюда  такая
долгая экспертиза... - Асуров смолк, плеснул в оба стакана пахучей  вишневой
водки. - Земля ей пухом!
   Нил взял стакан, выпил, не разбирая вкуса и что-то пробормотал.
   - Ты что-то сказал?
   - Жаль. что это не то самое виски.
   - Не надо. На тот свет всегда успеем. Ты лучше расскажи, что было дальше,
после твоего возвращения...
 
VI 
(Ленинград, 1980) 
 
   Хлебом, пролежавшим в хлебнице с самого его отъезда, можно было  забивать
гвозди. Из еды нашлась  только  пачка  грузинского  чая,  расфасованного  на
фабрике города Самтредиа. Засыпая чай  в  предварительно  обданный  кипятком
заварной чайник, Нил подумал, что,  наверное,  фабрика  заключила,  как  это
нынче  модно,  договор  о  трудовом  содружестве   с   ближайшим   мебельным
комбинатом. В результате мебельщики перешли на безотходное  производство,  а
чайники (в нескольких смыслах этого слова! - тут же присовокупил он) утроили
выпуск продукции.
   Нил залил  кипятку  в  сахарницу,  помешал  немного,  чтобы  растворились
сахарные окаменелости на дне, перелил потемневшую воду в чашку, добавил чаю,
отдающего веником и свежей стружкой, хлебнул, поставил на место и со вздохом
открыл балконную дверь. Придется все-таки пообщаться с Яблонскими, хотя сама
мысль об этом  вызывала  дрожь  отвращения:  слишком  уж  взбаламутило  душу
вчерашнее расставание с Линдой, судя по всему  -  окончательное.  Предстояло
начинать жизнь  заново,  и  подготовиться  к  этому  хотелось  в  спокойном,
уединенном размышлении.
   Нил вышел на балкон и распахнул дверь на соседскую кухню. Там было  темно
и нехарактерно тихо. Из коридора не доносилось ни звука.  Спать  легли,  что
ли? Так ведь еще рано. В гости пошли?  Ну,  не  всем  же  скопом.  Наверное,
кто-то пошел в гости, кто-то спит, кто-то еще что-то... Такой  вариант  Нила
не устраивал, он ведь пришел одолжить какой-нибудь еды, а без ведома  хозяев
шарить по кастрюлям и холодильникам он был как-то не приучен...
   - Да ладно, что я ей, торговать, что  ли,  пойду?  Надо  жрать,  пока  не
испортилась, - донесся вдруг из коридора знакомый Гошин басок.
   Нил вздохнул с облегчением и смело шагнул на кухню. Ноги  его,  обутые  в
войлочные тапочки заскользили по мокрому кафельному полу. Он  дико  взмахнул
руками в поисках равновесия, на мгновение обрел его, но нога не  удержалась,
отъехала в бок, и Нил рухнул, приложившись обо что-то лбом...
   Очнулся он, спиной  почувствовав,  что  лежит  на  знакомом  продавленном
диване в большой комнате  Яблонских  -  одновременно  гостиной,  столовой  и
спальне Оскара и Оксаны. Только после этого  открыл  глаза,  и  первое,  что
увидел  -  молодое  женское  лицо,  озабоченно  склоненное  над  ним.   Лицо
совершенно незнакомое, но вполне симпатичное - прямой  носик,  пухлые  щеки,
большие серые глаза, темная челка. Нил ободряюще улыбнулся и подмигнул.
   - Ну  вот,  -  хрипловато  произнесла  женщина,  -  нормальная  кобелиная
реакция. А ты говоришь - сотрясение, сотрясение... А ну-ка, - обратилась она
к Нилу, - следи глазами за моим пальцем. Куда он - туда и ты.
   Она принялась водить пальцем в разные стороны, и Нил послушно вел за  ним
взгляд.
   - Зрение не нарушено, зрачки... Ой!
   - Это не от сотрясения, это от рождения, - быстрым шепотом сказал  Нил  и
поднес палец к губам.
   Она ответила быстрым кивком и спросила прежним деловым тоном:
   - Голова болит?
   - Вот тут. - Нил виновато дотронулся до полотенца, прикрывавшего лоб.
   - Только тут? - Он кивнул. - Легко отделался. Фингал, конечно, будет,  но
рассосется быстро.
   - Сколько я вот так лежу?
   - Минуты две. Можешь уже подниматься.
   - Хопа, может все-таки врача?.. - услышал он Гошин голос.
   - Да все с ним нормально, это я как бывшая медсестра говорю.
   Нил  поднял  голову,  огляделся  и  тут  же  усомнился  в  том,  что   он
действительно у Яблонских. Комната была вроде и  та,  но  намного  больше  и
пустее. Исчезла громадная румынская стенка с  откидными  кроватями,  которой
так гордился Оскар, приплативший за нее всего двести рублей  сверх  госцены.
Исчез пузатый комод с мраморной  крышкой.  Исчезли  два  кресла  с  львиными
мордами на подлокотниках. От медной люстры остался крюк и торчащие  провода.
В простенке между окнами  вместо  весеннего  пейзажа  в  золоченой  рамке  -
светлый прямоугольник  обоев.  Из  всей  обстановки  сохранились  диван,  на
котором он  лежал,  треснутое  бра,  большой  холодильник  у  дверей,  стол,
прикрытый газетой, и два венских стула, на одном из  которых  сидит  Гоша  в
красном махровом халате, распахнутом  на  волосатом  пузе,  а  на  другом  -
незнакомый парень в точно таком же халате.
   - Гоша! - позвал он.
   - О-о, кого я слышу! - радостно пробасил  Гоша.  -  Ну,  брат,  задал  ты
шороху!
   - Что со мной было-то?
   - Пол не просох, вот ты и опнулся. Мы, видишь ли, пол помыли.
   - Мы пахали! - фыркнула бывшая медсестра, отошедшая к окошку покурить.
   - Ну, в общем, я Хопу попросил полы помыть.
   - Зачем?
   - Примета такая. Считается, что когда кто-нибудь из семьи уезжает, нельзя
трогать пол, пока он в дороге. Иначе домой  не  вернется.  А  я  наоборот  -
именно, чтобы, не дай Бог, не вернулись. Никогда.
   - Кто?
   - Да все. Все святое семейство.
   - А почему, чтобы не вернулись?
   - А ты знаешь, что с возвращенцами делают? С "дважды  евреями  Советского
Союза"?
   - С кем? - переспросил Нил.
   - Ну, которые иногда в телеке мелькают с покаянными речами  и  леденящими
душу рассказами о  нечеловеческих  ужасах  в  земле  обетованной.  От  таких
отрекается международная еврейская общественность, Конгрессу США на них тоже
накласть, и поэтому КГБ, не боясь международных осложнений, отправляет их  в
секретные лагеря,  где  над  ними  ставят  бесчеловечные  эксперименты...  -
Погоди, погоди.. -  Нил  тряхнул  головой,  от  резкого  движения  в  голове
загудело, и противно запульсировало  ушибленное  место  па  лбу.  Ничего  не
понимаю. Где все твои?
   - Где-где - в Караганде!
   - Зачем в Караганде? - Нил окончательно запутался.
   - В Израиль они улетели, по вызову, - резко  сменил  тон  Гоша.  -  Вчера
проводили. Через Вену не вышло, пришлось через Рим...
   У Нила слегка  защемило  в  груди.  К  Яблонским  он  особой  приязни  не
испытывал. Так, чужие и, в общем-то, чуждые  люди,  эпизодические  персонажи
характерно-комического плана в спектакле его жизни...  Если  бы  они  просто
сменили место жительства, перебрались, к примеру, в ту же  Караганду  или  в
дом напротив, он бы на другой же день про них и думать  забыл...  Но  отъезд
всей семьей туда - это... это  окончательно,  это  навсегда,  для  него  это
равносильно тому,  как  если  бы,  пока  он  был  на  юге,  соседи  покушали
ботулиновых грибочков или рыбы и дружно отправились на тот свет. В сущности,
там - это ведь и есть тот свет, и никто оттуда не возвращается... Хотя  нет,
есть же такие, как их  Гоша  назвал?..  Нил  в  россказни  о  нечеловеческих
репрессиях верил слабо, тем не менее лично ни одного возвращенца не встречал
и вполне мог допустить, что, в любом случае, в нормальную  нашу  обыденность
они не возвращаются...
   - И бабушка? - с дрожью в голосе спросил Нил.
   - И бабушка. Все. Меня только  оставили,  хвосты  зачищать,  через  месяц
ждут... Ладно, ты лучше про себя расскажи.  Из  отпуска  на  побывку  или  с
концами?
   - С концами, наверное... Пока не знаю.
   - Неплохо подгадал, - заявил Гоша. - У нас тут как раз небольшое суаре  с
икрой и шампанским. Вставай и присоединяйся.
   Нил без больших усилий поднялся с  дивана,  подошел  к  столу,  поглядел,
присвистнул.
   - Однако вы того... жируете,  братья  семиты.  Весь  стол  был  заставлен
зелеными баночками с красной икрой - закрытыми, открытыми, полными, початыми
и пустыми. Нил насчитало их не  менее  полутора  десятков.  И  пять  бутылок
шампанского.
   - Жируем, - согласился Гоша. - Только из братьев-семитов  здесь  один  я.
Остальные гои. Хопочка у  нас  уральских  кровей,  а  наш  новый  сосед  Кир
Бельмесов - вообще не  разбери-пойми.  Наполовину  финн,  наполовину  калмык
Адская смесь.
   В подтверждение Гошиных слов новый  сосед  приветственно  оскалил  острые
зубы.
   - Он теперь в башне живет, - продолжил Гоша.
   - А как же Маруся?
   - Съехала Маруся. На какой-то военный завод перешла в той  же  должности.
Зарплата, говорит, вдвое больше, общежитие новое, со всеми удобствами.
   - Ясно.
   Нилу стало жалко, что Маруся съехала. Идеальная  была  соседка,  смирная,
незаметная, присутствием своим не докучала. Каков еще этот будет?..
   - Нил Баренцев, - представился он и протянул руку.
   Кир  Бельмесов  оскалился  еще  шире,   взял   протянутую   руку,   долго
рассматривал ее, качая головой и не выпуская.
   - Ты не удивляйся, - сказал Гоша. - Бельмесов человек особенный,  потомок
шаманов и колдунов.
   Бельмесов с важным видом кивнул.
   - Он что, немой? - недоуменно  спросил  Нил.  -  Нет,  не  немой,  просто
молчальник. Он убежден, что слово обладает магической силой, и посвященный в
тайны не имеет права тратить ее впустую.
   Бельмесов вновь кивнул. Нил вгляделся в его лицо. Необычное лицо,  сильно
напоминает  кого-то.  Если  убрать  со  лба  мелкие   белые   кудряшки,   то
получится... Получится древнегреческий философ Сократ,  вот  кто  получится!
Лицо мудреца, сатира и дегенерата одновременно...
   - Ладно, ты давай ешь, пей, -  распорядился  Гоша.  -  Бельмесов,  уступи
человеку место.
   Нил попробовал было возразить,  но  Бельмесов  жестом  показал,  что  все
нормально, и, прихватив икру, проворно пересел на диван. Гоша  пододвинул  к
Нилу нетронутую банку икры и чайную ложку,  до  краев  налил  шампанского  в
пол-литровую чайную кружку с отбитой ручкой.
   - С хлебом напряг, - предупредил он. - Мацу будешь?
   Нил кивнул и Гоша с  оглушительным  хрустом  отломил  изрядный  кусок  от
большого пласта.
   - А вы как же? - спросил Нил, показывая на шампанское. - Мне  в  одиночку
пить?
   - У нас уж часа четыре, как вольный стол, -  сказал  Гоша.  -  Кто  когда
хочет, тот и наливает. Хопа, Бельмесов,  вам  как?  -  Оба  дружно  покачали
головами. - А я, пожалуй, за компанию... - Он налил себе в пустую майонезную
банку. - Ну, будем...
   Они чокнулись. Нил пригубил шампанского  и  неожиданно  для  самого  себя
сказал:
   - Ох, Гоша, Гоша... Знаешь, а мне ведь будет не хватать  твоей  нахальной
жидовской морды. Гоша рассмеялся.
   - Меня оплакать не спеши, ты погоди немного...
   - И что сие должно обозначать?
   - Да так, есть мыслишка... Знаешь, я не сильно рвусь снова сажать себе на
шею весь кагал, снова  спать  на  раскладушке  за  ширмочкой,  разговаривать
шепотом, ходить на цырлах, вечно выслушивать упреки и наставления. Мне через
год тридцатник стукнет, башка и руки откуда надо растут, зарабатываю  -  дай
Бог в праздник, а что имею?.. А ты знаешь, что я  свой  кожаный  пиджак  год
держал на работе в шкафчике, чтобы семейство  не  начало  на  плешь  капать,
зачем, мол, на себя бабки тратишь, в семью не несешь? Мне это надо?
   - Не сильно. Так ты, что же, остаешься?
   - Я этого не говорил, заметь.
   - Почему?
   - Потому что как только я открыто заявляю,  что  желаю  и  далее  строить
коммунизм, а родину предков глубоко имел в виду, ко мне на следующий же день
явится пьяный гегемон со смотровым ордером  и  оттяпает  три  комнатушки  из
четырех. Следом припрется мрачная тетка с телефонного узла, заявит, что  для
индивидуального телефона моих личных заслуг перед отечеством маловато будет,
и обрежет провода. Ну и так далее... Пока что от всех этих бяк я на  полгода
застрахован бумажкой из ОВНРа,  выданной  взамен  паспорта.  Вроде  волчьего
билета. С таким никто не работу не примет, прописки не даст.  Ну  и  что?  Я
халтурками в три раза больше зашибу, а жилье за  мной  сохраняется  до  даты
фактического отъезда, причем вместо двадцати рублей я теперь плачу  за  него
один рубль семнадцать  коп.  Зато  никто  не  прихватит  за  тунеядство,  не
нарисует статью за нетрудовые доходы, даже в вытрезвитель могу залетать  без
последствий, потому что штраф теперь с меня хрен получишь. Так что  если  не
зарываться, не лезть в откровенную уголовщину,  можно  жить,  как  у  вашего
Христа за пазухой. Давай-ка жахнем по этому поводу. Чтоб все так жили!
   - Уж я бы точно не отказалась от такой справочки, - вставила Хопа. -  Мне
бы она вот как пригодилась!
   - Так выходи за меня - и будет тебе справочка.
   - А возьмешь? Гоша чмокнул губами.
   - Такого помпончика да не взять? Советский народ мне этого не простит!  -
Нет, я в смысле - в Нью-Йорк возьмешь?
   - В Нью-Йорк не гарантирую. Вот в Тель-Авив - пожалуйста.
   - И что я не видала в твоем Тель-Авиве? Болтов обрезанных? Нет уж, мне  в
Америку надо. На крайняк - в Европу...
   Гоша осушил свою банку и, подцепив  куском  мацы  изрядную  порцию  икры,
отправил в рот и смачно захрустел. Нил последовал его примеру. Подошла Хопа,
молча взяла бутылку и приложилась из горлышка.
   - Теплое, - заметила она.
   - Так возьми холодненького, -  предложил  Гоша.  Хопа,  изящно  покачивая
бедрами, подошла к холодильнику, открыла.  Нил  посмотрел  в  ту  сторону  и
буквально офигел: все полки холодильника были  плотно  забиты  шампанским  и
баночками с икрой. На беглый взгляд таких баночек было не меньше полусотни.
   - Откуда у тебя такое богатство?
   - Что? Ах, это, - Гоша досадливо махнул рукой. - Да Оська, комик на букву
"хер", на все башли, что за мебель подняли, накупил шампанского  два  ящика,
икры просроченной у спекулей оптом взял и шкатулками палехскими  отоварился.
Естественно, на таможне тормознули. Шкатулки  конфисковали,  как  культурное
достояние, а икру мне разрешили забрать.
   - Добрые...
   -  Да  нет,  все  проще.  Весь  несъедобный  конфискат  они  потом  через
комиссионные реализуют, а продукты списывают по акту и уничтожают -  сжигают
или прессом давят.
   - Я бы на их месте по-другому уничтожал, - заметил Нил. - Ням-ням.
   - Они бы на своем месте тоже  ням-ням  с  великим  удовольствием.  Но  не
положено.
   -  На  всякое  "не  положено"  с  прибором  положено,  -  заявила   Хопа,
вернувшаяся с новой бутылкой. ? Так среди людей, - сказал Гоша,  -  а  совки
функционируют по системе взаимного стука. Один такой ням-ням - и вылетишь  с
хлебного местечка ко всем чертям.
   - Ням-ням - к чертям! -  продекламировала  Хопа,  вскарабкалась  Гоше  на
коленки и обхватила его могучую шею. - Музыки хочу, песен!
   - Песни - это по его части. - Гоша кивнул в сторону Нила. - Сгонял бы  за
гитарой, а?
   - Ну, если публика не против...
   Нил допил шампанское, встал и отравился через кухню и балкон  к  себе.  В
его комнате было тихо, темно и грустно. На ощупь добравшись до  выключателя,
он зажег свет, взял возле шкафа футляр с гитарой. Уже на балконе он  услышал
сзади тихую трель телефона, махнул рукой - отстаньте, я сегодня выходной!  -
и двинулся дальше.
   В комнате, пока он ходил, появился  допотопный  катушечный  "Юпитер",  из
него, перекрывая шипение нежно голосил греческий араб Демис Руссос:
 
   Goodbye, my love, goodbye...
   <Прощай, моя любовь... (англ.)>
 
   Хопа кружилась, прижимая к себе Бельмесова, на  них  благосклонно  взирал
Гоша,  держа  в  руке  банку,  наполненную  шампанским.  Нил  присел  рядом,
расчехлил гитару.
   - Тихо, граждане, вырубайте ваше сиртаки, - скомандовал Гоша.  -  Маэстро
за инструментом.
   - Да брось ты, пусть танцуют...  -  начал  Нил,  но  Хопа  уже  выключила
магнитофон, вновь запрыгнула Гоше на колени  и  с  ожиданием  уставилась  на
Нила.
   - Что бы такое, под настроение? - спросил Нил у Гоши.
   - Давай Высоцкого, ковбойскую.
   - Не уверен, что это Высоцкого. Может быть, народная.
   - Все равно давай!
   - Я не все слова помню.
   - Напомним.
   Нил издал на средних струнах несколько стонущих блюзовых ноток,  а  потом
затренькал, подражая банджо.
 
   Кобыле попала вожжа за вожжу,
   Я еду на ранчо, овечек везу...
   А эту строку забыл начисто я,
   Не помню, не помню, совсем ничего...
 
   Все рассмеялись, Гоша вставил недостающие  слова,  Нил  подхватил,  вновь
сбился в конце следующего куплета, кое-что вспомнила  Хопа,  и  так,  общими
усилиями, допели про ковбойские страдания и  мечты  о  "большой  Раше",  где
жизнь удивительна и хороша, до самого оптимистического финала:
 
   Лете синг эврибоди за новую жизнь!
   Не надо, ребята, о песне тужить...
 
   Потом еще что-то пели, опять пили шампанское, а когда оно надоело, Хопа с
Бельмесовым отправились на кухню ставить чайник, а Гоша закурил свой вонючий
"Партагас", с наслаждением потянулся и сказал:
   - Теперь я начинаю понимать, как ощущает себя вольный  человек.  Знал  бы
ты, Нил Романович, как я тебе завидовал все эти годы!
   - Мне? Ты всерьез считаешь меня вольным человеком?
   - Ха, не смешит