что  и  здесь  придется  поддерживать  честь
родной "альма-матери", лихорадочно вспоминал хоть одну пикантную частушечку,
но вспоминалась только какая-то детсадовская фигня. Валентине Терешковой  за
полет космический... И только когда Васютинский ткнул его в бок локтем, само
собой вспомнилось:
 
   Мы с приятелем вдвоем
   Работали на дизеле.
   Я ушел, и он ушел,
   А ночью дизель с.
 
   Оп-па! Гармонист резко  снял  пальцы  с  кнопок.  Пронзительно  зазвенела
тишина.
   - Вы чего? - оторопело  спросил  Нил.  Васютинский  кашлянул  и  поспешно
сказал:
   - Ничего, так... Коля, налей-ка ему  еще!  Вторые  полкружки  пошли  куда
легче. Нил уже не замечал омерзительного парфюмерного  запаха,  вместо  огня
внутри  разлилось  приятное  тепло,  и  запивал  он   неспешно,   растягивая
удовольствие.
   - А можно теперь мне?
   Он протянул руки к гармошке, и Жека с готовностью передал ему инструмент.
   В пионерлагере у музрука был баян, и Нил, в трехлетнем возрасте усаженный
за рояль, быстро и без особого труда овладел основными  навыками  игры.  Так
что теперь в грязь лицом не ударит. Только вот репертуар...
 
   Ты подошла ко мне похабною походочкой
   И тихо на ухо шепнула мне: "Пойдем".
   А поздно вечером, споивши меня водочкой,
   Ты овладела моим сердцем, как рублем...
 
   Слушали его молча, внимательно, а когда допел, даже мрачный Коля  хрюкнул
одобрительно. Ему налили третью порцию, и он радостно выпил. Потом  гармошка
уплыла куда-то, а он глухо, словно через  стенку,  слышал  звяканье  кружки,
какие-то фразы, в которых улавливал интонации, но не  разбирал  слов.  Потом
фразы сделались тише, сопровождаемые тяжелыми удаляющимися шагами.
   - Мужики, вы куда, и я с вами, - забормотал он, но никто его  не  слышал,
только где-то совсем далеко  раздался  отчетливый  матерный  вскрик  и  звук
удара...
   Очнулся  он  в  сером  сумраке  предрассвета,  лежа  ничком  у  остывшего
кострища, стуча зубами  от  холода.  С  трудом  поднялся  на  четвереньки  -
скованные мышцы ныли, не желали подчиняться. Адски  болела  голова,  во  рту
было сухо и жарко, как в Сахаре. Болезненно  щурясь,  он  разглядел  у  края
сырого черного бревна ведро.  Он  дополз  до  ведра,  заглянул.  На  донышке
плескалась вода. Он встал на колени,  наклонил  ведро,  приподнял  дрожащими
руками, напился, вылив большую часть на  горло  и  на  грудь.  Собравшись  с
силами, поднялся во весь рост, тут же согнулся и вывернулся наизнанку. Рвало
его долго, основательно, до желчи. Но потом стало полегче, он выпрямился  и,
чертыхаясь под нос, побрел от озера. На краю поля лежал гармонист с синим, в
кровь разбитым лицом. Он судорожно водил  ребрами  и  громко  стонал.  Рядом
валялась разорванная на части гармошка. Нил постоял,  посмотрел  на  него  и
пошел дальше. Своих проблем хватало. Пока добрался, еще два раза вырвало...
   Проснувшись,  как  положено,  на  час  раньше  всех,  Нина  нашла  своего
помощника на кухне, прямо на  полу,  возле  теплой  со  вчерашнего  дровяной
плиты. Она осторожно ткнула его в бок. Нил застонал и открыл мутные глаза.
   - Все ясно, - сказала она добродушно-сварливым тоном ко  всему  привычной
женки. - Надрался ночью, да?
   - О-о! - простонал он в ответ.
   - Что пил?
   - О-о, тройной...
   - Блевал после этого?
   - Да-а-а!
   - Это хорошо... На-ка, выпей. Она поднесла к его губам  кружку  холодного
молока. Он жадно выпил все до капельки.
   - А теперь подъем и за работу! - скомандовала Нина.
   Нил снова застонал.
   - Нечего тут! - прикрикнула она. - Топориком помашешь, водички потаскаешь
- глядишь, и похмела сгонишь, и  разогреешься!  Батька  мой  с  утреца  этим
только и спасался.
   И впрямь. Первые мгновения были буквально адовы,  зато  потом  легчало  с
каждой минутой, и, когда он принес и вылил  в  огромную,  блестящую  пищевую
флягу последнее ведро воды, захотелось есть. Нина выдала ему большой  ломоть
хлеба с маслом и толстым куском докторской колбасы.
   - Сейчас  иди,  спрячься  где-нибудь  в  кустиках.  А  то  народ  вот-вот
просыпаться начнет, неохота мне, чтоб тебя  Игорь  Донатович  в  таком  виде
заметил. Если про тебя спросит, я скажу, что  в  деревню  услала,  укропа  к
обеду выпросить. А ты примечай - как все в поле  двинут,  тогда  и  приходи.
Горячего тебе оставлю...
   День прошел без осложнений, и к вечеру Нил чувствовал себя прекрасно,  да
и выглядел, по обстоятельствам, совсем неплохо. Молоко и хлеб  перед  ужином
им привез не Васютинский, а незнакомый мужик, пожилой  и  хмурый,  и  машина
была совсем другая.
   - А где Витя? - спросил у него Нил.
   - Какой еще Витя?.. А, городской! - Нил кивнул. - Так вы, что же,  ничего
не слышали? Вся деревня с обеда гудит...
   И мужик рассказал дикую историю. Будто бы нашли полуторку Васютинского  в
тридцати километрах отсюда, в кювете на проселке, колесами вверх. Двое в ней
ехавших убились на месте, но самого Васютинского среди них не было. И  будто
бы стоял в кабине такой густой спиртной дух, что всем все сразу стало  ясно.
И еще паршивая деталь: в кузове, рядом  с  трупом  местного  бандюги  Кольки
Романова нашли покореженный новенький дизель-генератор, исчезнувший ночью  с
машинного двора. Не  успела  эта  новость  дойти  до  деревни,  в  правление
заявился местный житель Зубаков Евгений с разбитой рожей и сказал,  что  эти
двое, Ильин с Романовым, и присоединившийся  к  ним  городской  шоферюга  из
"студней" в ходе совместного, стало быть, распития подбивали его на  покражу
дизеля, да только он отказался, за что и был ими зверски избит, а личная его
гармонь - потоптана и порвата напополам. Васютинского отыскали мертво пьяным
в постели гулящей девки Ленки Сорокиной и прямо оттуда увезли в  Выборг  для
дальнейшего выяснения.
   - Так что не скоро вы теперь Витьку увидите,  -  подытожил  свой  рассказ
мужик. - Годков через шесть, не ранее...
   После столь бурной первой ночи жизнь Нила  в  Житково  потекла  спокойно,
однообразно  и  невыносимо  скучно.  Когда   он   исполнял   свои   кухонные
обязанности, было еще терпимо, но вот в  часы  досуга  -  бр-р!  Бесконечные
бахвальства  кривоногого  Маркова,  воображавшего   себя   не   иначе,   как
современным Васей Буслаевым - раззудись плечо,  размахнись  рука.  Визгливые
перебранки  нелепых  созданий  (и  язык-то  не  поворачивается  назвать   их
девушками, таким если цветы дарить, то разве что из сострадания!) на  всякие
животрепещущие темы, вроде того, кто лучше - Магомаев или Ободзинский. А то,
бывало, и  по  производственным  вопросам  чуть  друг  другу  в  волосья  не
вцепятся.
   - Мы ишшо борозды не прошли, а они ужо ишшо яшшык ташшуть!
   Со Стефанюком контакта тоже  не  получалось  -  он  все  время  неотлучно
следовал за Игорем Донатовичем. Идут с поля по деревенской улице под ручку и
общаются примерно так:
   - А  вот  видите,  Юрочка,  подсолнух.  А  знаете,  как  по-фински  будет
"подсолнух"?
   - Хекки-мекки, Игорь Донатович.
   - А вот и нет, Юрочка, мекки-хекки! Про него  в  Лапландии  даже  песенку
сложили: "Мекки-хекки юкки пюкки, яурийокки пекки нюкки!"
   - А по-норвежски как будет "подсолнух", Игорь Донатович?
   - Бюк-бригге-бю, Юрочка. А по-японски?
   - Аса„си серимас„н, Игорь Донатович?
   - Правильно, Юрочка!
   Деревенские только смотрят вслед, плюются.
   - Во, бля, жидов понаехало! По нашему-то совсем не волокут...
   Даже не знаешь, что лучше - спецнабранное жлобье или эта томная  парочка.
Как говорят детишки: "оба хуже". Нет, редкой все-таки сукой оказался товарищ
Васютинский - заманил черт те в какую глушь, в хрен знает какую компанию,  а
сам...
   С Ниной Каракоконенко общение исключительно деловое -  подай  то,  сделай
это. А так - либо вся хлопотах, так что не приставай,  либо  спит.  Устроила
себе каморку в пристроечке, прямо над кухней и чуть что - шасть  туда,  и  в
койку. Очень поспать любила.
   Книжек с собой Нил не взял. У других, надо полагать, ничего достойного по
этой части не найти - вот и оставалось выть с тоски. А когда он  узнал,  что
он  здесь  вообще  единственный  ленинградец,   а   остальные   благоразумно
записались в Репино и Шушары и спокойно могут ездить домой хоть каждый день,
он  взвыл  так,  что  какая-то  из  девок  пальцем  по  виску  постучала   и
посоветовала ему лечиться. Так прошло десять дней. А на одиннадцатый...
 
II 
(Житково, 1973) 
 
   Контраст  между  собой  и  всем  окружающим  она  заложила  самим   своим
появлением. Ненастный день, бригада только что вернулась с поля, все мокрые,
грязные, усталые. Нина  с  Нилом  в  запарке,  дрова  сырые,  еле-еле  печку
раскочегарили, ужин  не  поспевает,  публика  ворчит.  И  вот  только-только
выкатили на стол чан с макаронами по-флотски, присели, дух перевели,  глядя,
как народ наворачивает. И  тут  возле  покосившегося  столба,  обозначающего
собой границу между деревней  и  базой  временного  сельхозотряда,  тормозит
белоснежная "Волга". Делового вида мужчина в  импортном  плаще  ступает  под
навес столовой, окидывает всех цепким колючим  взглядом,  выхватывает  Игоря
Донатовича, жестом подзывает к себе, они садятся в машину и  уезжают.  А  на
том месте, где только что была "Волга", остается девушка -  среднего  роста,
стройная (размер  не  больше  сорок  четвертого),  длинноногая,  с  короткой
светлой стрижкой. Одета в импортный спортивный костюм ярко-красного цвета, у
ног -  объемистый  "абалаковский"  рюкзак  и  гитара  в  черном  чехле.  Все
уставились на нее, а она легким шагом взошла под навес и сразу направилась к
Нине, как к самой старшей на вид.
   - Привет, - произнесла непринужденно. - В деканате меня направили к  вам.
Куда можно вещи сложить?
   - Привет, - медленно ответила Нина, разглядывая новенькую. -  Вещи  можно
положить к девчонкам в комнату. Нил, проводи.
   Нил проворно вскочил, в несколько  широких,  чуть  ли  не  беговых  шагов
достиг столба, у которого она оставила вещи, взвалил на плечо рюкзак, поднял
гитару. Она вышла из-под навеса и ждала его. Он поднялся на крыльцо  дома  и
позвал:
   - Прошу сюда!
   Они оказались в  тесных  сенях,  где  едва  хватало  места  для  печки  и
деревянной лестницы, упирающейся в деревянный же чердачный люк.
   - Девчонки направо! - сказал он и толкнул дверь плечом.
   Она  остановилась  на  пороге,  вдохнула  трепетными  ноздрями,  сморщила
прямой, самую малость крючковатый носик.
   - Слушай, а другого помещения нет? Нил озадаченно посмотрел на нее, потом
перевел взгляд внутрь комнаты. Дощатые нары  в  два  яруса,  плотно  забитые
пыльными тюфяками. Под ними рядком стоят сапоги с  неосыпавшейся  грязью,  а
неровный пол покрывает грязь осыпавшаяся, вперемешку с шелухой от семечек  и
конфетными фантиками. Через всю комнату протянута  веревка,  с  нее  свисают
разноцветные маечки, трусики,  бюстгальтеры.  Пахнет  затхлой  кислятиной  и
немытыми подмышками.
   - У мужиков, конечно, почище и попросторней, - задумчиво протянул Нил.  -
Но у мужиков. Она улыбнулась, показав ровные белые зубы.
   - Не правильно поймут, да? Он тоже улыбнулся.
   - У Нинки своя каморка, над кухней. Но там тесно, вдвоем не развернешься.
Мы ее комнатенку между собой так и зовем - Нинкина щель.
   Девушка звонко рассмеялась. Вслед за ней и Нил.
   - Еще есть чердак, конечно. Только там холодно...
   - У меня спальник.
   - И света нет.
   - У меня фонарик. И свечки...
   - Тогда полезли?
   - Полезли.
   Он держал фонарик и  одновременно  надувал  резиновый  матрас,  пока  она
натаскивала душистого сухого сена в выбранный уголок, приспосабливала  доску
у будущего изголовья, устанавливала на ней извлеченную  из  рюкзака  свечку.
Потом она расстелила на матрасе синий спальный мешок  с  толстой  нейлоновой
молнией и тут же плюхнулась на него, закинув руки за голову.
   - Кайф! А ты говоришь - девчонки направо... Пиво будешь?
   - А есть?
   - У меня нет, я на твое виды  имею.  -  Увидев  его  замешательство,  она
рассмеялась:
   - Да есть, конечно, сейчас достану. Куришь?
   - Ага.
   Она извлекла из рюкзака две бутылки пива, одну бросила ему, потом достала
блок сигарет.
   - Ух ты, "БТ"! - с восхищением заметил он.
   - А то! Спички есть?
   - Есть. А вот открывашки для пива нет.
   - Давай сюда.
   Она поднесла бутылку к бутылке, так что  крышки  соприкоснулись  нижними,
зубчатыми краями, примерилась, рванула. Обе крышки слетели одновременно.
   - Учись, студент! - Девушка протянула ему бутылку. - Будь здоров!  Имя  у
тебя интересное, я напомни.
   - Нил, - сказал он, прихлебнул теплого свежего пива. - Нил Баренцев.
   - Красиво. А я Линда. Линда Маккартни.
   - Иди ты!
   - А что,  не  похожа?  Говорят,  похожа...  В  неровном  свете  свечи  он
вгляделся в ее удлиненное, несколько аскетическое лицо с  большими  светлыми
глазами и чувственным алым ртом. А видь и в самом деле...
   - Похожа, только симпатичнее. В той Линде есть что-то лошадиное.
   - Ну, мерси... Вообще-то по  паспорту  я  Ильинская  Ольга  Владимировна,
только мне это не нравится.
   - Отчего же? Отличное имя.
   - Совсем как та шибко правильная девушка, которая Обломова спасала.  А  я
девушка не правильная и никаких Обломовых спасать не желаю.
   - А что желаешь?
   - Закурить желаю... Да ты что стоишь, кидайся рядом...
   Они курили, болтали, жевали ее бутерброды с копченой колбасой. Нил глядел
на нее и думал, что и здесь,  в  Житково,  оказывается,  может  быть  совсем
неплохо. Даже хорошо.
   - А мою маму тоже Ольгой Владимировной зовут, - неожиданно сказал  он.  -
Ольга Баренцева, оперная певица.
   - Не знаю. Мне вся эта опера по фигу. Я "Бит-лов" слушаю, рок всякий.
   - Играешь? - Он подбородком показал на зачехленную гитару.
   - Так, бренчу. А ты?
   - Можно?
   Он подтащил к себе гитару,  расстегнул  чехол.  Гитара  была  плохонькая,
кустарно переделанная из семиструнки. Он проверил звук, подкрутил колки.
 
   - La-la-la-la-la-la lovely Linda
   with a lovely flower in her hair... -
   <Ля-ля-ля, очаровательная Линда,
   С очаровательным цветочком в волосах (англ.)> ++
   Это про тебя, между прочим.
   - Про нее. Но закроешь глаза - никакой  разницы...  Как  будто  сам  Поль
поет.
   - А откроешь - всего-навсего Нил.
   - Не прибедняйся... Лучше еще сыграй, ты здорово умеешь.
   - Учился, - скромно сказал Нил и ударил по струнам:
 
   Let's all get up and dance to the song
   That was the hit before your mother was born,
   And though she was born a long-long time ago...
   Your mother should know, a-ha.
 
   - Your mother should know
   <Ну-ка, подъем, и песню споем,
   Что была старым, старым, старым хитом
   Еще до того, как родилась твоя мать
   Но - она должна знать, ее
   Твоя мать должна знать
   ("Битлз", "Твоя мать должна знать" с альбома "Magical Mystery Tour" )  >,
-
   Подхватила она. Голос у нее был  очень  высокий,  звонкий,  красивый,  но
совсем не поставленный. И со слухом не все в порядке. Ну и  что?  Его  давно
задолбало правильное пение. Мелани, самая знаменитая  хиповская  певица,  из
четырех нот в три не попадает...
   - Sing it again... <Спой еще раз (англ.)>
   Когда он закончил, она быстренько наклонилась к нему и чмокнула в щеку.
   - Нил, ты гений! Спиши мне аккорды. С  появлением  Линды  тонус  жизни  в
отряде  изменился  не  только   для   Нила.   Когда   они   спустились   под
столово-кухонный навес и Нил взгромоздил на  плиту  отрядный  чайник,  чтобы
испить с Линдой растворимого кофе, тоже привезенного  ею,  рядом  никого  не
было. Но стоило Нилу вновь взять гитару в руки, откуда ни возьмись  появился
Юра Стефанюк, уселся на другой край лавочки со скучающим видом.
 
   - Something in the way she moves
   Attracts me like no other lover...
   <Нечто в ее движениях влечет меня,
   Как никого другого
   (Джордж Харрисон, "Что-то" - "Битлз", альбом "Abbey Road")>
 
   Линда подпевала, а Стефанюк в такт постукивал ногой о земляной пол. Когда
же гитара смолкла, он неожиданно сказал:
   - Это с битловского "Рубероида" вещица. Я этот диск у Толяна на Галере за
пять-ноль брал.
   - А я по три-ноль сдавала. Может, тот же самый.  Ну  Толян,  гад,  хорошо
наварился.
   - Толяна знаешь? - оживился Стефанюк.
   - А кто ж его не знает? Он одной  герле  знакомой  джины  самопальные  за
"Леви-Страус" впарил. Она меня потом подписала ему претензию предъявить.
   - Ну и?..
   - По коктейлю в "Лукоморье" жахнули и разошлись довольные друг другом.
   - А герла?
   - А что герла? Товар берешь - глаза на месте держать  надо...  А  как  он
весною на гринах чуть не попух, слыхал? Его комсомольцы с хорошей  суммой  в
гостинице прихватили, в опорный пункт привели, так  он  там,  пока  спецы  к
Литейного ехали валютную статью оформлять, главного  комсомольца  на  выпить
расколол, сотенную бумажку долларов со  стола  тихонечко  подобрал,  да  под
коньячок и схавал. Комитетчики приехали, а им предъявляют финскую монетку  в
пять марок и две бумажки по доллару. Смехота! Ну, сообразили, конечно, в чем
дело, откоммуниздили Толяна от души, да и отпустили. А что делать?
   - Так он сто зеленых съел, что ли? - переспросил Стефанюк. - Во  дает!  Я
бы в жизни не смог бы!
   - Потому-то ты и не Толян.
   Нил из этого разговора понял лишь то, что Линду со Стефанюком  объединяют
некие тайные и небезопасные знания, покамест для него, Нила,  закрытые.  Нил
почувствовал неприятный укол ревности. Когда Стефанюк удалился на минуточку,
попросив их не расходиться, он, сколь можно небрежно, заметил:
   - Интересный парень...
   К его несказанному  облегчению  Линда  только  брезгливо  поморщила  свой
аристократический носик.
   - Фарцло дешевое! К тому же - голубой.
   - В каком смысле голубой?
   - В таком смысле, что педик. Он к тебе часом не клеился?
   - Ко мне?! - Нил никак не мог переварить услышанное. - Да нет, мы  с  ним
за все это время и парой слов не перекинулись. Он все  с  нашим  Абзалиловым
под ручку ходит.
   - А я что говорю - классическая голубая парочка!
   Стефанюк вернулся с гитарой, и не с  такой  доской,  как  у  Линды,  а  с
новенькой, фирменной, блестящей серебристым лаком. И где только  прятал  все
эти дни?
   - Сбацайте дуэтом что-нибудь, - попросил он, протягивая гитару Нилу.
   Нил кивнул и взял несколько первых нот "Paint It Black".
   - Хочу я дверь твою покрасить в черный цвет, - узнав, пропела Линда.
   Он  показал  ей  основные  аккорды,  они  попробовали   сыграть   вместе,
остановились, немного подстроили гитары друг к другу, начали снова. Слов Нил
не знал, поэтому просто мурлыкал, слегка подражая пианоле с вибратором.
   - А я из Роллингов еще "Леди  Джейн"  могу!  -  похвасталась  она,  когда
музыка смолкла.
   Нил тут же взял первые ноты партии соло.
   - My sweet lady Jane <Моя милая леди  Джейн  (англ.)>,  -  зажурчала  она
своим не правильным, но таким очаровательным голоском.
   Стефанюк разлил по трем кружкам кипяток,  сыпанул  из  банки  коричневого
порошку...
   Постепенно под навес стал стягиваться народ.  Спустилась  из  своей  щели
Нина, потирая сонные глазки.  Сидели,  слушали,  кто-то  пытался  подпевать.
Постепенно перешли на более  знакомый  публике  отечественный  репертуар,  и
вдруг оказалось, что у Нины неплохой альт, а одна совсем  невзрачная  крыска
сочиняет собственные песни,  притом  вполне  симпатичные  -  если,  конечно,
отбросить школярскую наивность текстов:
 
   Старая кондукторша в беретике
   Продает счастливые билетики...
 
   Но сюрпризы вечера  на  этом  не  закончились.  Девка  типа  "ишшо  яшшык
ташшуть" на этот раз притащила не просто ящик, а черный транзистор "ВЭФ". Им
повезло: по "Маяку" как раз передавали "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады".
Начались танцы. Хотя девчонок было человек двадцать, а парней всего четверо,
считая и проблематичного в этом отношении Стефанюка, Линда  была  нарасхват.
Нил танцевал только с ней, а когда, через два танца на  третий,  приходилось
все же уступать пар