ду.
Адресок запиши.
   - Ох, не дотерплю! - Нил переступил с ноги на ногу.
   - А что так? - Ларин смотрел с удивлением. В проштудированных им  научных
трактатах про алкоголизм такое состояние называется "интенционный тремор", и
ему было крайне странно  наблюдать  этот  клинический  симптом  у  приятеля,
которого  он,  в  сопоставлении  с  самим  собой,  держал  чуть  ли  не   за
трезвенника.
   - Тоже отмечаю... - Нил опустил глаза. - Четвертый месяц  праздную  вновь
обретенную свободу.
   Дни свободы были безрадостными и долгими.  Ежеминутно,  почти  физически,
Нил ощущал, как, леденеет душа, покрываясь инеем бесчувствия. Ощущение  было
мучительным, он боролся с ним, боролся, боролся, судорожно хватаясь за  все,
что могло хоть немного замедлить  неумолимое  приближение  черной,  холодной
бездны - музыка, скоротечные романы, вино...
   - Мальчики, привет!
   Мимо них, чуть замедлив грациозный ход,  ангельским  видением  проплывала
Таня Захаржевская.
   - Привет! - воскликнули они дуэтом. Она послала им  воздушный  поцелуй  -
один на двоих - и через десяток легких шагов  скрылась  за  кирпичным  углом
кафедры физкультуры. И только тогда Нил вновь перевел взгляд на Ларина.
   - Без шансов, портвайнгеноссе. Это, знаешь ли, создание из иного мира, не
нам, смертным, предназначенное, - философски заметил Ларин. - Знаешь,  а  я,
пожалуй, рискну остаканиться с тобой за компанию. Вперед?
   Против обыкновения, общество друг друга оказало на  каждого  сдерживающее
влияние и, чинно приняв  по  сто  пятьдесят  "бурого  медведя"  в  приличной
забегаловке на Первой линии, Нил и  Ванечка  столь  же  чинно  распрощались,
договорившись, что вечером непременно встретятся у Ларина дома.
   В многоэтажную семейную общагу на улице Беринга Нил  явился,  выставив  в
качестве живого щита Веру Хауке, истерично-припадочную полубогемную дамочку,
которую он подцепил по пьянке на каком-то вернисаже и теперь  не  знал,  как
отцепить. Войдя, Нил был приятно удивлен  тем,  насколько  уютной  оказалась
крохотная квартирка, насколько хорош, хоть и непритязателен,  был  стол.  Но
более всего его потрясла хозяйка, жена Ивана, поразительной красоты брюнетка
с огромными зелеными глазами, гитарным станом и чарующим низким голосом. Нил
не собирался петь в этот день, но... У соседей добыли  раздолбанную  гитару,
которую он настроил только при помощи  плоскогубцев,  а  потом  выдал  самый
звездный репертуар. Почему-то он не сомневался,  что  Ванькина  жена  должна
великолепно петь, и очень рассчитывал, что своими песнями сумеет  завести  и
ее. Так и вышло. Ее пение превзошло все его ожидания...
   Вера Хауке весь вечер демонстративно молчала, а дома закатила истерику по
высшему разряду.
   - Ты весь вечер только и делал, что пялился на эту шлюху! -  самозабвенно
визжала она, не желая слышать его объяснений и оправданий.
   Войдя в раж, Вера, должно быть, не заметила Нилов  предупреждающий  оскал
или же приняла за  улыбку,  и  подпустила  его  слишком  близко.  Последовал
страшной силы короткий удар в живот. Вера сложилась  пополам  и  рухнула  на
пол, извергнув из себя весь праздничный ужин.
   - Никогда, - медленно выговорил  Нил,  нависая  над  ней,  -  никогда  не
называй женщину шлюхой только за то, что она красивее, умнее и чище тебя.
   Вера моргала в пространство, боясь взглянуть на него.
   - А теперь убирайся. Вот тебе  червонец  на  такси.  За  вещами  приедешь
завтра. Если через пять минут ты все еще будешь здесь, я убью тебя.
   Когда Нил вышел из ванной, Веры и след простыл. Он  взял  тряпку,  подтер
блевотину, надел  куртку  и  вышел.  До  утра  мотался  по  теплому  городу,
бессвязно  шевеля  губами:  "Татьяна  Ларина...  Татьяна  Ларина...  Татьяна
Ларина... Впервые в жизни ударил женщину - защищая честь  другой  женщины...
Другой женщины... Женщины другого... Женщины друга... Ни дня не прожить,  не
видя ее..."
   Посреди Литейного моста его осенило - завтра же надо приехать на  Беринга
с   магнитофоном,   записать   Татьяну   Ларину,   убедить   мать   устроить
прослушивание. И, может быть, тогда...
   В почтовом ящике его ждал белый конверт с одним лишь словом,  начертанным
незнакомой рукой:
   "Баренцеву".
 
Глава четвертая 
Коньяк, бессонница, тугие тормоза... 
 
I 
(Ленинград, 1982) 
 
   - А дальше?
   - А дальше начинается статья за недоносительство, которой Денисенко тыкал
мне в нос при каждой встрече. Интересно,  в  приличных  странах  эта  статья
распространяется на ближайших родственников?
   Константин  Сергеевич  Асуров  поморщился,  но  Нилов   невинный   взгляд
выдержал.
   -  Смотря,  что  понимать  под  приличными  странами.  У  нас,  например,
стараются избегать. Мы же гуманисты.
   - До тех пор, пока не поступило других указаний?
   - Да ладно тебе! Авторитетно заявляю - тебе эта статья не  грозит.  Тетка
безносая все списала... Плеснуть еще?
   - Давай... А себе?
   Асуров сокрушенно вздохнул:
   - И рад бы, да утром, на службу.
   - Сочувствую. А вот у меня бюллетень аж на неделю. Так  что  имею  полное
право...
   Нил залпом выпил полстакана коньяку, вытер губы и  отвернулся.  Асуров  с
сочувствием посмотрел на него.
   Их разговор начался еще утром, примерно через полчаса после того, как Нил
вошел в свою одинокую комнату и бухнулся на матрас лицом вниз. Появления  на
балконе человека  в  плаще  он  не  заметил  и  только  изумленным  взглядом
отреагировал на вежливое покашливание.
   - Тук-тук, позвольте войти.
   Человек снял шляпу, и лишь тогда Нил признал в нем молодого  следователя,
сопровождавшего его на опознании в морге и удивительно похожего, на Ленина в
молодости.
   - Коли угодно...
   Следователь попросил извинения за вторжение, напомнил свое имя-отчество и
заметил, что если уважаемый Нил Романович по каким-то причинам  считает  для
себя неудобным  беседовать  здесь,  то  он,  Асуров,  готов  незамедлительно
препроводить его в свой служебный кабинет. На это Нил  ответил,  что  ему  и
здесь хорошо и предложил  следователю  кофе  -  не  столько  из  вежливости,
сколько потому, что самому очень хотелось. Асуров предложение  принял,  снял
плащ, уселся и, выдержав легкую паузу, начал  задавать  вопросы.  К  третьей
чашке как-то  незаметно  для  Нила  на  столе  появилась  бутылка  марочного
армянского коньяка. Спустя некоторое время они столь же незаметно перешли на
"ты". Ближе к вечеру образовалась и вторая бутылка...
   - И все-таки? Что же было в письме? - не отставал следователь.
   - Строго говоря, это нельзя было назвать письмом, потому что  в  конверте
не было ни листочка, ни словечка, только железнодорожный  билет  в  спальный
вагон  экспресса  "Москва-Хабаровск".  Она  всегда   была   неравнодушна   к
двухместным купе... Конверт бросили прямо в ящик, не  доверив  почте  -  она
понимала, что твои коллеги из ОБХСС могут еще следить за мной, хотя и не так
пристально, как в первые месяцы. Мне тоже  не  хотелось,  чтобы  через  меня
вышли на нее, поэтому я принял свои меры  конспирации.  Тебе,  конечно,  они
покажутся смешными.
   - Что за меры?
   - Мать купила  мне  в  Германии  прелюбопытную  куртку.  Перевертыш.  Обе
стороны сделаны лицевыми. Бежевая плащевка и синий велюр. Я полдня  слонялся
по Москве в бежевом, вечером купил билет в кино - знаешь высотку на  Красной
Пресне, рядом с метро? - вошел в зал, а через десять минут вышел уже в синем
и клетчатой кепке, доехал до Ярославского, сел в поезд. Со мной в купе ехала
какая-то тощая чернявая дура, которая тут же принялась довольно бесцеремонно
со мной заигрывать. Еле отшил, притворился спящим, а  сам  до  утра  не  мог
заснуть. Разбудили меня жаркие поцелуи. Я  спросонья  чуть  было  кулаки  не
распустил, но в самый  последний  миг  увидел,  что  это  не  вчерашняя  моя
соседка, а - Линда! А я ведь тщательно готовился к этой встрече, все  внушал
себе, что подписался на  эту  опасную  авантюру  с  одной  лишь  целью  -  в
последний раз посмотреть ей в глаза, четко и ясно сказать,  что  между  нами
все кончено, что своим диким, не имеющим никакого оправдания  поступком  она
уничтожила, предала  нашу  любовь,  вычеркнула  себя  из  списка  нормальных
людей... А вместо этого тут же впился в ее губы, и все слова вылетели у меня
из головы.
   - Бывает, - философски заметил следователь.
   - Теперь ее звали  Алина  Смелкова,  она  работала  поварихой  в  бригаде
буровиков. Прекрасно зная пределы ее кулинарных  способностей,  я  мог  лишь
посочувствовать несчастным буровикам. Мне повезло  больше  -  в  поезде  был
отличный вагон-ресторан, услугами которого мы пользовались раз по  шесть  на
дню. В Хабаровске жили у ее подруги, имени не помню, в  просторной  квартире
на улице Петра Комарова, шиковали, икру ели ложками,  загорали  на  амурских
пляжах, ездили в Советскую Гавань  за  свежими  кальмарами,  а  возвращались
оттуда, как рыбаки после удачной путины,  подрядив  целую  кавалькаду  такси
первое везло нашу обувь, во втором ехала Линдина  шляпка,  в  третьем  -  мы
сами, босые и с ящиком  шампанского.  Нанимали  бичей  со  стремянками  мыть
памятник  Ерофею  Павловичу  на  вокзальной  площади...  Потом   летали   во
Владивосток,  ныряли  с  аквалангами  в  Японском  море.  Я   понимал,   что
воссоединение наше мимолетно, что у нас нет и не может быть общего будущего,
и эта мысль сообщала особое,  трепетное  очарование  каждому  мгновению.  Мы
расставались без слез, я улетел в Ленинград, уже предвкушая новую встречу.
   - И когда она состоялась?
   - Ровно через год. На сей раз весточка пришла по  почте,  на  официальном
бланке молодежного музыкального фестиваля "Янтарный ключ". Меня приглашали в
жюри. Письмо было подписано секретарем оргкомитета А. Ледовских. Время  было
напряженное, до сессии оставалось меньше месяца, и на мое решение  ехать  на
фестиваль повлияло только одно - надежда, что здесь не обошлось без Линды.
   Ожидания мои оправдались. Она и оказалась той самой А. Ледовских.
   - Она же Элла Каценеленбоген, - улыбнулся Асуров.
   - Успела сходить замуж за тамошнего морячка. К  моему  приезду  брак  уже
распался, и наш откровенный роман осуждения ни у кого  не  вызвал.  В  конце
лета я снова примчался туда, но ее уже не застал. Она исчезла бесследно.
   - Опять с приключениями?
   - Мне так и не удалось ничего выяснить... Прошло еще три года. Я закончил
университет,  на  зависть   многим   получил   распределение   в   приличный
ленинградский вуз, изредка,  по  старой  памяти,  выступал  с  "Ниеншанцем",
женщины по-прежнему не обходили меня вниманием. Внешне жизнь  моя  протекала
вполне благополучно, но всякий раз, открывая почтовый ящик, я не мог унять в
пальцах нервную дрожь, которая  с  приближением  лета  становилась  особенно
сильной.  Но  я  не  дождался  ничего...  -  Неужели  вы  так  больше  и  не
встретились?
   - Встретились. В августе позапрошлого года.
   - Где? - слишком быстро, слишком цепко спросил Асуров.
   - Все началось с того,  что  двое  моих  приятелей,  аспиранты-психологи,
подбили меня прокатиться с ними в Коктебель, это в Крыму, между Феодосией  и
Судаком... - медленно, эпично начал Нил, не принимая  заданную  следователем
смену темпа.
   - Плавали, знаем! - неуверенно  пошутил  Асуров,  и  ритмический  рисунок
беседы распался окончательно.
   Нил широко, оглушительно зевнул и взглянул на часы. Асуров встал.
   - Извини, я засиделся. Тебе надо поспать.  Завтра  договорим.  Часиков  в
десять звякни мне по этому телефону. - Асуров достал из кармана  карточку  и
положил на стол. Нил заметил, что на карточке не было  ничего,  кроме  четко
отпечатанного семизначного номера. - К тому времени я буду знать, готовы  ли
результаты экспертизы, и тоже смогу тебе кое-что рассказать.
   - Коньяк забери, - Нил показал на початую бутылку.
   - Еще чего! Тебе нужнее... До завтра! Следователь подмигнул и,  прихватив
плащ, шагнул на балкон. Нил проводил его взглядом, наполнил стакан...
 
II 
(Ленинград, 1978-1979) 
 
   Лето семьдесят восьмого  Нил  безвылазно  проторчал  в  городе  -  сдавал
госэкзамены, защищал диплом, получил прекрасное распределение на  кафедру  в
Политех, где был сразу же подключен к проверке абитуриентских  сочинений.  И
все это время ждал. Но белый конверт  так  и  не  мелькнул  в  прорезях  его
почтового ящика.
   Прошла осень, потом зима, весна. В жизни Нила не менялось  ничего,  кроме
баб, да и тех он между собой уже почти не различал. Он добровольно записался
в экзаменационную комиссию, набрал  учеников,  готовил  их  к  вступительным
экзаменам. И всякий раз, проходя мимо ящика, заглядывал туда, и всякий  раз;
выговаривал себе за это проявление слабости.
   В самом конце августа, дня за три до начала учебного года - все никак  не
мог свыкнуться с мыслью, что находится уже по  другую  сторону  баррикад!  -
Нилу случилось оказаться в шашлычной неподалеку от Никольского  собора.  Был
он не один. Недавно образовалась у  него  новая  подруга  с  оперным  именем
Иоланта, незамысловатая и незакомплексованная дева, обучающаяся в  институте
физкультуры на тренера по легкой атлетике. Она-то и  затащила  Нила  в  этот
шалманчик, где и впрямь оказалось мило, вкусно и недорого.
   - А я замуж выхожу, - поведала Иоланта  после  салата  и  первого  бокала
"Напареули".
   - И кто счастливчик, любопытно?
   - Ты его не знаешь. Мы летом на сборах познакомились. Он  боксер,  мастер
спорта.
   - Предупреждать надо. - Нил поежился.
   - Я и предупреждаю, - рассмеялась Иоланта.  -  Да  ты  не  бойся,  он  из
Белоруссии, живет в Минске. Я тоже после свадьбы туда перееду.
   - Понятно. А сегодня у нас, стало быть, этот самый... мальчишник-девишник
аи deux.
   Иоланта нахмурила лобик, соображая, что это он такое сказал.
   - Не, трахаться я сегодня не поеду, - наконец ответила она. - В общаге  у
нас все девки знают, что я теперь с Василем хожу, еще настучат ему,  если  я
ночевать не приду. И вообще...
   - Ну что ж, давай тогда шампанского - за твое с Василем светлое  будущее.
Девушка, будьте добры шампанского пузырек!
   - Два!
   Нил обернулся на новый  голос  и  увидел  направляющегося  к  ним  Ваньку
Ларина. Но как же изменился за три года  его  старый  знакомец!  Растолстел,
обрюзг, морда опухшая, пропитая. Но  прикинут  вполне  по  моде  -  замшевый
пиджак, джинсы. Рубашка, правда, второй свежести.
   - Можно к вам? - спросил Ларин.
   - Разумеется... Девушка, еще бокал! Ты что будешь кроме шампани?
   - Водочки.
   - А еще?
   - Еще водочки.
   - А кушать-то что будешь?
   - Вот ее, родимую, и буду кушать! - Иван расхохотался. - Все  как  в  том
анекдоте... Ну,  ладно,  уговорили.  Значит,  бутылку  шампанского,  бутылку
коньяку, сто водочки лично для меня, три осетрины, три шашлыка...
   - Да ты никак забурел, командор?
   - Еще как забурел! Я теперь у писателя Золотарева  работаю,  сценарии  по
его романам пишу. Правда, шеф сейчас отъехал за границу, так что я  свободен
и  гуляю,  как  видишь.  На  личном  фронте  тоже  все  схвачено.  -   Ларин
самодовольно хохотнул. - Слушай, у меня вот какая мысль имеется.  Давай  мы,
как допьем-доедим, возьмем еще пару фугасов - и ко мне. Я тут в  двух  шагах
живу.  Квартира  -  во,  царская,  понимаешь,  квартира!  С  Танечкой   моей
познакомлю. Она у меня знаешь какая!
   - Погоди, я вроде уже  знаком.  Тогда,  на  Беринга,  когда  диплом  твой
обмывали...
   - А, это ты про жену? - Ларин  помрачнел  на  мгновение,  потом  беспечно
махнул рукой. - Дела давно минувших  дней...  Сделала  мне  ручкой  жена-то.
Высоко теперь летает, в кинозвезды, блин, подалась, роковух  всяких  играет.
Ей в самый раз, стерве. Ну, ничего, оно все и к лучшему... Ты наливай  пока,
наливай, а то когда еще мой заказ принесут...
   Ларин залпом выпил бокал белого вина и тут же налил себе второй.
   - Уф-ф, не тот, конечно, градус, ну  ничего,  сейчас  догонимся...  Такая
вот, братец, диалектика. Если бы моя змеюка меня  не  выкинула,  фиг  бы  я.
встретил мою Танечку... А, вот  и  коньячок  подоспел!  Давай-ка  сейчас  по
рюмашке за ее здоровье, лапушки моей, солнышка рыжего, благодетельницы...  У
Нила нехорошо защемило в груди.
   - Ты уверен, что я не знаком с ней? Не ты ли сам нас и познакомил?
   - Да когда? - Ларин заморгал удивленно. - Хотя стой, вполне  может  быть,
она ж наша, филфаковская, Таня Захаржевская... Ну да, точно, вы ж еще курили
с ней на переменках, пересмеивались... Суперская  девчонка,  верно?  И  вот,
представь себе, она бортанула своего Чернова, дочку маленькую ему  оставила,
послала на фиг факультет - и все ради  меня...  -  Ларин  горделиво  выпятил
грудь. - Слушай, точно, пойдем к нам, у нас клево - видак,  стерео  хай-фай,
хавчик фирменный. - Он доверительно понизил голос:
   - Кайф имеется, и черненький, и  беленький...  Четыре  комнаты,  на  ночь
вписаться можно, а  то  и  на  неделю.  Побалдеем,  а?  И  девочку  с  собой
прихватим, если пожелает. - Ларин заговорщицки  подмигнул  Иоланте.  -  Таня
только рада будет, она у меня знаешь какая добрая, ласковая...
   Иоланта накрыла напрягшуюся ладонь Нила своей.
   - А что, может и в самом деле?..
   - Вот ты и иди, если хочешь! - дивясь на самого себя, взорвался Нил. - Ты
что, совсем дура тупая?! Не въезжаешь, зачем он  нас  так  упорно  зазывает?
Думаешь, он нам хочет  приятно  сделать?  Он  себе  хочет  приятно  сделать!
Выпендриться он хочет, вот чего! Показать, какой он крутой  -  вы,  дескать,
все меня за говнюка и придурка держали, а я таких офигительных женщин  имею,
что вам, самцам дипломированным, остается только слюнки пускать, да с  тоски
мокрощелками дешевыми пробавляться...
   Нил осекся, почувствовав, что погнал  совсем  не  в  ту  степь,  но  было
поздно: Иоланта вскочила, красная от злости, и, смачно плюнув  ему  в  лицо,
побежала к выходу, оттолкнув не вовремя  подвернувшуюся  официантку.  Звонко
грохнул об пол поднос, по счастью пустой,  официантка  завизжала.  Нил  утер
плевок рукавом и бросился вслед за Иолантой. За ним мчался Ларин,  крича  на
ходу:
   -  Постой,  Нил,  погоди,  ты  все  не  так  понял!!!  Будучи   человеком
малоспортивным и к тому  же  подточившим  организм  длительным  беспробудным
пьянством, Ванечка отстал  сразу,  не  успев  еще  выскочить  из  шашлычной.
Постоял немного в вестибюле, отдышался и вернулся в зал допивать  и  доедать
заказанное на троих. Нил же, в свою очередь, довольно скоро потерял из  виду
профессионально  быстроногую   Иоланту.   Он   резко   остановился   посреди
многолюдного тротуара и медленно, шаркающей стариковской походкой, побрел  к
метро, беззвучно браня себя последними словами. За что, спрашивается, обидел
хорошую девчонку? А Ларина за что? Безвредное  ведь,  добродушное  существо,
наверняка хотел  как  лучше...  Его  ли  вина,  что  ему  так  сказочно,  не
правдоподобно повезло с женщинами? Сначала  одна  Татьяна,  прекрасная,  как
Афродита, которую это ходячее недоразумение не смогло удержать  подле  себя.
Потом вторая Татьяна, которая... Которая... <Которая в ту пору  была,  мягко
говоря, не в лучшей форме. Оставленная мужем, лишившаяся дочери,  утратившая
цель и смысл... Которой было и не до Нила, и вообще не до кого...  Вмазаться
- забыться - очнуться - и снова вмазаться... И плевать, кто храпит  рядом  -
хоть Ванечка, хоть черт собачий... Что ж, этот этап тоже надо было пережить.
(Прим. Т. Захаржевской)>
 
III 
(Ленинград, 1982) 
 
   Накинув пиджак, Нил вышел на балкон. Кончался апрель, и  уже  недели  две
стояла теплая погода. И сейчас было тепло, безветренно, но в ночном  воздухе
вдруг остро пахнуло зимой.
   - Шестидесятая параллель, - пробормотал Нил. - Пулковский меридиан,  мать
его!.. Пришла зима, с ней праздник Первомай пришел.
   И с переиначенной строкой из самиздатовского поэта Шинкарева  Нил  шагнул
обратно в комнату, захлопнул за собой дверь и сыпанул в турку щедрую  порцию
молотого кофе. Недосказанные воспоминания распирали его...
 
IV