- В честь прибытия хозяйки решил блеснуть  кулинарным  искусством.  Салат
"Самурай", утка в яблоках, ореховый торт с шоколадом. Ты не возражаешь?
   - Нисколько. И все сам?
   - Собственноручно. С утра у плиты колдовал.
   - Зачем ты так?
   - Поверь, было совсем не в тягость. Для тебя же. Таня промолчала и  зашла
в гостиную. Стол был безупречно сервирован на двоих. У каждого места одна на
другой стояли три тарелочки, на верхней лежала полотняная салфетка, слева от
прибора - три вилочки, справа - три ножа, а еще - бокал  и  рюмка.  В  самом
центре красовалась высокая ваза с яблоками, грушами и виноградом.
   - Как в лучших домах, - сказала Таня.
   - Почему "как". Для меня твой дом и есть лучший.... Ну-с, ручки мыть и за
стол. Первая перемена - холодные закуски.
   Пока Таня  умывалась,  на  столе  в  дополнение  к  обещанному  "самураю"
появилась  свекла  с  орехами  и  майонезом,  зелень,  половинки  помидоров,
фаршированные яйцом и еще  чем-то  вкусным,  графинчик  с  чем-то  желтым  и
запотевшая бутылка шампанского. Таня ахнула.
   - Ну ты даешь!
   - За тебя! - торжественно произнес Никита, поднимая бокал.
   - Тогда я-за тебя.
   - Молчи и пей. За меня потом выпьешь, если захочешь.
   - Обязательно.
   Они чокнулись, получилось как-то особенно звонко..
   - Оставь местечко для утки и торта,  -  посоветовал  Никита,  когда  Таня
положила себе четвертую порцию "самурая".
   - Ничего, управлюсь.
   - Тогда предлагаю паузу перед горячим, - сказал Никита.  -  Я  хочу  тебе
кое-что показать. Таня вытерла руки салфеткой.
   - Показывай.
   - Иди сюда. Это надо держать бережно, подальше от еды, чтобы не запачкать
ненароком.
   - Да что же это?
   Никита снял с серванта кожаную папку с золотым  тиснением  "Мосфильм"  и,
сдув с нее воображаемые пылинки, протянул Тане, пересевшей на кровать.  Таня
раскрыла папку.
   - Впрочем, нет, - сказал Никита, отобрав у нее папку. - Такое надо читать
вслух и стоя.
   - Можно я посижу? - попросила Таня. Никита подумал и кивнул.
   -  Тебе  все   можно...   Итак,   мы   начинаем.   -   И   он   заголосил
заунывно-торжественно, чуть нараспев, очень противно:
   - Ленинской коммунистической партии посвящается...
   Таня вздрогнула. Никита, и бровью не поведя, продолжил:
   - Геннадий Шундров. Начало большого пути. Две серии. В ролях: В. И. Ленин
- Михаил Ульянов, Н. К. Крупская - Ия Саввина, Я. М. Свердлов - Игорь Кваша,
А. В.Луначарский - Евгений Евстигнеев...
   Он продолжал зачитывать список известнейших исторических личностей  и  не
менее знаменитых, во всяком случае несравненно более любимых, актеров.  Таня
слушала, не вполне понимая, как все это следует понимать;
   - И наконец, А. М. Коллонтай - Татьяна Ларина... Дальше уже эпизоды... Ну
как? Таня со страхом смотрела на него.
   - Слушай, я ничего не понимаю. Откуда ты это взял?
   - Все утверждено и подписано на самом высоком уровне. Выход  запланирован
на февраль, к началу  какого-то  важного  партийного  мероприятия.  Так  что
сегодня отдыхаешь, три дня вчитываешься в роль -  откровенно  говоря,  этого
много, потому что задействована ты там всего в трех сценах, причем  в  одной
позволяешь себе спорить с самим Владимиром свет Ильичом, после чего тебя  от
греха подальше направляют послом в солнечную Швецию, и ты навсегда исчезаешь
из фильма. В четверг садишься на  "Красную  стрелу"  и  в  пятницу  утречком
предстаешь пред светлы очи Самого. Не волнуйся,  тебя  встретят,  причем  на
высшем уровне.
   - Погоди, кого это Самого?
   - Ах да, я не сказал... Самого товарища Клюквина Анатолия Феодоровича.
   Таня недоуменно пожала плечами.
   - Как, ты не знаешь товарища Клюквина, имя которого должно быть на  устах
у каждого, имеющего отношение к советскому кино?  Это  же  первый  секретарь
Союза кинематографистов, крупнейший специалист по партийным "Илиадам", даже,
кажется, член ЦК... Впрочем, нет, это Шундров член ЦК.
   - А Шундров - это кто? - беспомощно спросила Таня.
   - Слушай, твое невежество  превышает  политически  допустимый  уровень...
Профилактически  объясняю:  товарищ  Шундров  есть   лицо   государственное,
официально признанное первым драматургом Советского Союза. А  говоря  сугубо
приватно, прохиндей, женатый на дочке кого-то из Политбюро и  раз  в  десять
лет кропающий пьески наподобие этой, которые подлежат немедленному внедрению
во  все  областные  и  республиканские  театры  и   столь   же   немедленной
экранизации.
   - Я не знаю, - сказала Таня. - Противно это  все  как-то.  Как  тогда,  в
самолете.
   - Я тебе читал список актеров, занятых в фильме? Ты считаешь себя умнее и
порядочнее их? Думаешь, им не противно? Но никто и не  думает  отказываться,
потому что  надо.  Закон  такой.  В  нашем  случае  закон  профессионального
выживания. Более того, высочайшие мастера стараются, выкладываются,  и  даже
из Шундрова с Клюкви-ным делают конфетку. Не нравится материал -  подумай  о
школе, которую ты приобретешь, работая с ними.
   - Понимаю, - задумчиво сказала Таня.
   - И подумай вот еще о чем. Такой фильм -  это  гарантированная  Ленинская
премия, призы и звания всем новным участникам. После премьеры ты  проснешься
зажженной артисткой, гарантирую.
   - Я? - Таня отмахнулась. - Да ты сам  прекрасно  знаешь,  какая  из  меня
актриса - и года в кино не проработала, образования актерского  нет,  ничего
не умею, кроме того, чему Борис Львович научил... и ты конечно...
   - Тогда считай это авансом, который ты потом отработаешь  сполна,  но  на
несравненно лучших  условиях.  Да  ты  сама  сможешь  ставить  эти  условия,
выбирать.
   Таня вздохнула.
   - Давай сюда.  Почитаю  на  сон  грядущий...  Ты,  кажется,  говорил  про
горячее?
   Никита сложил ладони и поклонился.
   - Слушаюсь  и  повинуюсь,  мэм-сахиб.  После  торта  Таня  в  изнеможении
откинулась на кровать.
   - Ну накормил. На сто лет вперед, - с трудом произнесла она. - С  посудой
завтра разберусь, а то и не подняться. Спасибо. Иди сюда.
   Никита наклонился над нею, и она от души поцеловала его. Он впился в  нее
губами и не отпускал, пока она не оттолкнула его.
   - Довольно. Который час?
   - Половина первого. В смысле, мне пора?
   - Пора... Постой, ты же пил... Шампанское, потом желтое это...
   - Бенедиктин.
   - Да, его. За руль тебе нельзя, а на  метро  не  успеешь.  Устраивайся  у
Ивана в кабинете. Только сам постели, ладно, а то я ни рукой, ни ногой.
   - Значит, пока нет? - грустно спросил он.
   - Пока нет.
   - Ну, будь здорова, - он направился к двери. - Я завтра позвоню.
   - Да куда ты? Оставайся, я же сказала.
   - У Ивана в кабинете? Лучше рискну за  руль.  Движение  ночью  небольшое,
гаишники спят, я практически трезвый. Доберусь, не беспокойся.
   - Как доедешь, позвони. Я волноваться буду.
   - Спать ты будешь, - с горечью произнес Никита.
   - Только после твоего звонка. Понял?
   - Ладно, позвоню.
   Он ушел. Таня, превозмогая себя, встала, кое-как  ополоснулась,  постлала
постель и легла. Ей казалось, она действительно уснет, не дождавшись  звонка
Никиты но сонное состояние с каждой минутой уходило от нее. Полежав  немного
в темноте, она зажгла лампу и взяла с серванта высокоидейный сценарий.  Само
по себе чтение увлекло ее не сильно, но мысль о том, что вскоре и ей суждено
жить в этих картинах, будоражила воображение. Уже давно  позвонил  Никита  и
доложил, что добрался благополучно, уже  проехала  по  предрассветной  улице
поливальная машина, а она все читала, читала...
   Разбудил ее телефонный звонок. Она нехотя  открыла  глаза,  проморгалась,
посмотрела на  будильник,  заведенный  ночью  и  поставленный  у  изголовья.
Четверть первого. Однако вы  и  "спица",  Татьяна  Валентиновна!  Она  сняла
трубку и хрипло произнесла:
   - Алло!
   - Танечка, приехала наконец?! - Голос женский, взволнованный, знакомый. -
Слава Богу! А то я прямо не знаю, что делать. На тебя вся надежда.
   - Да кто это?
   - Да Марина Александровна же!
   - А, здравствуйте!
   - Здравствуй... Слушай, ты сейчас из дома никуда не уходишь?
   - Нет, а что?
   - Я приеду, можно?  Очень  надо...  Понимаешь,  с  Иваном  совсем  плохо.
Пропадает... Да, я  понимаю,  вы  повздорили,  он  сам  кругом  виноват.  Но
согласись хотя бы выслушать меня...
   - Ладно, приезжайте, - со вздохом сказала Таня и повесила трубку.
   Она встала, потянулась, придирчиво посмотрела на себя в  зеркало.  Да,  с
пиршествами и ночными бдениями пора кончать. Таня вновь сладко потянулась  и
пошлепала в ванную, привести себя в порядок к  визиту  свекрухи.  И  что  же
такого выкинул Ванька? Интересно.
   После того как она выставила его в феврале, он  почти  не  давал  о  себе
знать. Приезжал пару раз, мрачный, трезвый забрал  свои  вещи,  машинку,  на
прощание бурчал что-то невразумительное. А звонить и вовсе не звонил. Да  не
очень-то и хотелось.
   Со времени их первой памятной встречи в общежитии.  Марина  Александровна
заметно постарела. Или, может быть, просто сдала  от  переживаний  последних
дней. В таком возрасте переживания оставляют сильные следы. Таня приняла ее,
как  своего  человека,  на  кухне,  усадила,  угостила  чайком  с  остатками
вчерашнего торта, напоила валерьянкой  и  выслушала  невеселый,  прерываемый
слезами рассказ.
   - Зимой он пришел к нам с  чемоданчиком  совсем  как  в  воду  опущенный.
Плакал, говорил, что сам во всем виноват, сказал, что поживет у нас недолго,
что возвращаться к тебе ему пока совестно.  Первые  дни  отлеживался,  потом
отошел немного, взялся за работу... Нет,  не  пил  совсем,  только  сердитый
стал, неразговорчивый. Закрывался в своей комнате, писал что-то, на  машинке
печатал. Выходил только по делам - на студию, в Литфонд. А так сидел в своей
норе, выскочит, поест - и обратно. Я все пыталась поговорить с ним, убедить,
что пора идти с тобой мириться, но он все уходил от разговоров. Не  мешайте,
мол, работать, я думаю...
   Потом, в июне это было, закончил он, видно, рукопись, понес ее на студию.
Вернулся через два дня, пьяный. Я  за  это  время  глаз  не  сомкнула,  всех
знакомых его обзвонила, морги, милицию. Когда он явился,  отец,  признаться,
не выдержал, наорал на него, ударил даже. Иван  ушел  к  себе,  два  дня  не
выходил даже поесть, только в уборную. На  третий  день  возвращаемся  мы  с
работы - нет Ивана, нет его лучшего костюма, и из шкатулки моей сорок рублей
вынуто. Четыре дня мы  с  отцом  жили  как  в  аду.  А  потом  звонит  Иван,
совершенно пьяный, и сообщает, что  встретил  женщину  своей  мечты,  отныне
будет жить у нее, а нас просит за него  не  беспокоиться.  А  в  телефоне  -
музыка  дикая,  пьяный  гвалт.  Как  тут  не  беспокоиться?  Я,  как  могла,
притворилась спокойной, говорю, телефончик-то  оставь,  адресок,  вещи  тебе
привезем. А он засмеялся, хитренько так, гаденько... До сих пор в ушах  этот
его смех стоит.  Нет,  говорит,  не  оставлю,  я  теперь  всем  выше  головы
обеспечен, и ничего мне от вас не  надо,  потому  что  моя  Таня  не  только
красоты, но богатства сказочного, и я тут  как  сыр  в  масле  катаюсь...  И
бросил трубку.
   Я от такого звонка совсем рассудок потеряла, решила лаже  что  это  он  к
тебе вернулся. Звонила сюда, заходила. Но тут никого не было.
   - Не было, - подтвердила Таня. - Я была на Украине, на съемках.
   - Да, и соседи твои так сказали... Ну, я потом подумала хорошенько, стала
названивать его знакомым, выспрашивать, не знает ли кто такой Тани.  И  вмиг
разыскала. Только лучше бы не разыскивала...
   Марина Александровна закрыла лицо руками и  разрыдалась.  Таня  вскочила,
налила свекрови еще валерьянки, добавила корвалола. Та выпила, вытерла слезы
и продолжила:
   - Я позвонила Павлику Чернову. Был  у  меня  записан  телефон  его  новой
квартиры, куда он после свадьбы переехал.  Звоню  туда,  а  мне  отвечает...
отвечает Ванькин голос, и опять пьяный. Он, говорит, здесь теперь не  живет,
теперь я здесь живу. Я, чтобы, значит, удостовериться, точно  он  ли,  голос
меняю, спрашиваю, а нельзя ли его новый телефончик. Сейчас, говорит,  поищу.
Слышу, кричит, Таню зовет, просит телефон Павла дать. А ему кричат,  кончай,
Ванька, дурковать, пошли их всех на... И смех, опять подлый  такой.  Короче,
он трубку бросил.
   Но мне этого достаточно было. Я поняла,  что  там  он,  у  жены  Павлика.
Узнала адрес в справочном, бросилась туда. Он даже разговаривать со мной  не
вышел, а какой-то наглый грузин выставил меня за дверь чуть ли не с матом. Я
хотела бежать в милицию, но вовремя  одумалась.  Это  же  такой  скандал,  а
главное - замешана семья Дмитрия Дормидонтовича.  У  нас  на  работе  и  так
всякие слухи ходят. Знают, что у  Павлика  с  женой  нелады,  что  он  живет
отдельно, у знакомых, сам дочку растит, что он категорически  запретил  отцу
вмешиваться. Бережет его, молодец, понимает. Дмитрий  Дормидонтович  уже  не
тот, что прежде, стареет, ему такие хлопоты сейчас ни к чему. Да и положение
его уже не столь надежно, у нас назревают большие перемены - это между нами,
ты понимаешь. Мне уже втихую предлагают новую работу. Видишь  всю  сложность
ситуации?
   Ради спасения сына я бы пошла на все, но у меня связаны руки. Я  бы  даже
решилась просить помощи  у  Дмитрия  Дормидонтовича,  но  не  могу  -  он  в
санатории и вернется только через месяц. Конечно, есть заместитель, которого
я хорошо знаю, есть много людей,  которые  согласились  бы  употребить  свое
влияние... Но пойми, посвящать в это дело посторонних  -  это  значит  очень
сильно  подвести  Дмитрия  Дормидонтовича.  Любой  из  его   сослуживцев   и
подчиненных непременно использует скандальную ситуацию в своих  интересах  и
во вред Дмитрию Дормидонтовичу... Танечка, вся моя надежда только  на  тебя!
Если тебе безразлична судьба собственного мужа - и я тебя не осуждаю,  после
всех его художеств, - то, умоляю, спаси мне сына! Хочешь, я на колени встану
перед тобой?
   Марина Александровна уже подалась вперед, готовая бухнуться на колени, но
Таня удержала ее.
   - Да что вы, честное слово? Давайте адрес, я съезжу, попробую  поговорить
с ним. Обещать ничего не могу - все должен решить он сам.
   Марина Александровна вздохнула, полезла  в  сумочку,  достала  бумажку  с
адресом. Прочитав название незнакомой ей улицы, Таня спросила:
   - Это где?
   - Возле Никольского собора.
   - Так. Отсюда до "Василеостровской", дальше - на первом или одиннадцатом.
Я поеду прямо сейчас, у меня времени в обрез.
   Марина Александровна кивнула и встала. В прихожей  она  сняла  с  вешалки
Танин плащ и приготовилась накинуть его на плечи невестки. Таня  отобрала  у
нее плащ и повесила на место.
   - А ты не замерзнешь? - заботливо спросила Марина Александровна.
   - Нет, - отрезала Таня.
   То, что свекровь кинулась проявлять трогательную заботу  именно  в  такой
момент, было ей очень неприятно. По пути к метро  и  потом,  в  вагоне,  обе
молчали. Только когда Таня собралась выходить,  Марина  Александровна  робко
тронула ее за руку.
   - Сделай, а?
   Таня отвела руку и вышла. На душе у нее было муторно. "Зря я наобещала, -
подумала она. - Пусть катится ко всем чертям вместе со своей новой  пассией,
да и мамашей заодно. Что мне до них?" Но  все  же  она  терпеливо  дождалась
трамвая, вышла на нужной остановке, тут же нашла дом.
   "И что я  ему  скажу?  -  думала  Таня,  идя  по  двору.  -  Возвращайся,
миленький, жить без тебя не могу? Еще как могу... С ним не могу - это да".
   - Таня?
   Она вздрогнула от звука этого голоса,  подняла  глаза.  Перед  ней  стоял
знакомый молодой  мужчина,  высокий,  в  чистенькой  китайской  ковбойке,  с
перевязанной бечевкой стопкой старых журналов в руке.
   - А я вот за журналами заходил, - неловко переминаясь  с  ноги  на  ногу,
сказал Павел. - По работе понадобились. Вспомнил, что  оставил  их  тут,  на
антресолях. Зашел вот...
   Она смотрела на него и молчала.
   - Он там, - сказал Павел.
   - Да...
   - Ну, пока!
   - Пока!
   Она смотрела Павлу вслед. Он свернул  за  угол.  Таня  тряхнула  головой,
повернулась и вошла в подъезд.
   Дверь ей открыла  пышная,  вульгарно-смазливая  блондинка  лет  тридцати,
растрепанная, полупьяная,  с  сигаретой  в  губах,  с  которых  на  пол-лица
размазалась помада. Она смотрела на Таню выжидательно, не  проявляя  никаких
эмоций.
   - Вы Татьяна? - с удивлением произнесла Таня. Она представляла себе  жену
Павла совсем иначе.
   - Не-а, - сказала блондинка. - Таня придет скоро. А вы кто? Уж не  Ларина
ли? Я вас в кино видела.
   - Ларина, - подтвердила Таня. - Иван у вас?
   - У нас, у нас. Вы проходите.
   Таня вошла в прихожую и тут же направилась к двери, указанной блондинкой.
В шикарно обставленной гостиной, окутанной густым дымом, возле неприбранного
стола лежал на диване Иван. Он был не то в халате, не то в плотной  шелковой
ночной рубашке, пестрой, расшитой фаллосами и сценками совокупления чертенят
с  ангелочками.  Таня  стала  рассматривать  эти  изображения,  испытывая  и
гадливость, и любопытство.
   - Та-анечка! - сказал, продрав глаза, Иван. Он был пьян в стельку, причем
пьян эйфорически, блаженно.
   - Да, я. Собирайся! - бросила она. Он замотал головой.
   - А-а, это ты...  А  я  думал,  Танечка  вернулась...  Она  за  коньячком
пошла...
   - Иван, - твердо сказала Таня. - Это я. Я пришла  за  тобой.  Одевайся  и
поехали. Второй раз просить не буду. Или сейчас, или никогда.
   Он расплылся в улыбке, подмигнул ей и покачал пальцем.
   - Не-е. Не хочу. Не пойду.
   - Не к нам поедем, к маме твоей. Она ждет.
   - Не дождется... - Иван хихикнул. - Вот сейчас Танечка придет...
   Таня отвернулась и шагнула к дверям.
   - Эй, ты куда? - изумленно спросил Иван. - Ты ж пришла  коньячку  выпить.
Оставайся. Танечка  целый  ящик  привезет.  Всем  хватит.  Посидим,  выпьем,
поговорим.
   Таня резко вышла. Из-за дверей доносился обиженный голос Ивана:
   - Что ж ты? Пришла - и сразу уходишь? Посидели бы, выпили. Обижаешь...
   Она пробкой вылетела из квартиры и сбежала по лестнице.
   - Вот и все... вот и все... - повторяла она в такт каждому шагу.
   Доехать до дому терпения не хватило. На Садовой  она  наменяла  двушек  в
гастрономе и из автомата позвонила Никите. Дома его не было. Она порылась  в
сумочке, разыскала его рабочий телефон на студии.
   - Слушаю? - раздался в трубке знакомый голос.
   - Никита, это я. Да. Теперь - да. Ты понял?
   - Понял, - тихо сказал он. - Ты откуда?
   - Из автомата, с Садовой, кажется.
   - Спокойненько садись на трамвай, или лучше возьми такси, поезжай домой и
жди меня. Ничего не делай. Только жди. Я скоро.
   - Да. - Она положила трубку на рычаг,  потом  сняла  и  поцеловала  ее  в
микрофон. - Да, любимый мой, хороший мой, да. Да!
   Она вышла из будки и, подойдя к краю тротуара, подняла руку. Тут же,  как
в волшебном сне, подъехало и остановилось свободное  такси.  Она  распахнула
дверцу и бухнулась на заднее сиденье.
   - Куда? - улыбаясь, спросил шофер.
   - Домой! - воскликнула она и рассмеялась.

V

   Нюточка за лето удивительно окрепла, выросла, стала шкодливой и  озорной.
Стоило Павлу или Нине Артемьевне на минуточку отвлечься, ослабить внимание -
а она уже сиганет в огород и лопает прямо с куста "гаок" (читай "горох") или
"аики" (читай "ягодки"), отправляя в рот полные горсти, вместе с листочками,
шелухой, землей и насекомыми. Или с  воплем  "купаси,  купаси!"  усвистит  к
пруду, с такой скоростью перебирая  загорелыми  косолапыми  ножками,  что  и
взрослому не угнаться. Павел, любуясь ею, со смешанными  чувствами  замечал,
что чертами она все больше начинает походить на мать,  а  окрасом  -  вообще
неизвестно на кого: черненькая, с карими, почти черными  лукавыми  глазками.
Таких, насколько он знал, в его роду не было. Разве что по линии  Чибиряков.
Не приведи Бог, если в них характером пойдет! Но пока на это было не похоже.
Веселенькая, умненькая, по словам Нины Артемьевны, месяца на три опер