ы  и  проехать.  Он  втиснулся  в  подошедший
троллейбус, некоторое время притирался, стараясь  поудобнее  разместиться  в
объеме, выпавшем на его долю, и лишь затем смог обратить внимание и взор  на
окружающее.
   За окном плыл Невский, неузнаваемо изменившийся за  последние  годы  -  и
особенно на уровне первых этажей, что, собственно, и мог видеть  притиснутый
к компостеру Иван Павлович. Новые вывески, новые лавки, кафе, новые люди, не
очень понятные Ивану Павловичу...  Впрочем,  попадались  и  другие,  из  его
времени - а в троллейбусе и вовсе  ехали  только  такие.  Троллейбус  -  это
вообще вне перемен в течение жизни, это для каждого - постоянное. У  кого-то
состарилась  мама,  дети  подросли  и  разлетелись  в  дальние  края,  внуки
народились, зять десять лет деньги копил, да так квартиру и не купил,  брата
убили в Цхинвале, племянник женился и развестись успел, и снова  жениться...
а троллейбус все катит, как в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые -
те же маршруты, та же публика, те же  контролеры.  Меняется  лишь  плата  за
проезд.
   У Литейного люди схлынули у передних дверей, и на секунду, пока не  зашли
новые пассажиры, там стало свободно, даже пусто. Взгляд Ивана Павловича упал
на открывшуюся заднюю стенку водительской кабины -  и  он  вдруг  вскрикнул.
Стоявшие рядом взглянули удивленно и встревоженно,  дружно  отодвинулись  на
шажок. Но ему не было до них никакого дела...
   То ли водитель - или его напарник  -  был  большим  эстетом  и  любителем
недавней старины, то ли наоборот, нисколько не интересовался  художественным
оформлением  кабины  и  сохранил  его  в  том  виде,  в  каком  получил   от
предшественника, - это ведь неважно. В любом случае прямо на Ивана Павловича
с так хорошо  знакомого  ему,  чуть  выцветшего  календаря  пятнадцатилетней
давности смотрели те самые, неповторимые, бездонные,  получившиеся  на  фото
аквамариновыми глаза. Из прошлого обращалось к нему лицо  с  нежным  овалом,
пухлые, чуть приоткрытые губы, слегка вьющиеся черные  волосы.  Сомнения  не
оставалось - это была она. Она... Все  то  немногое,  что  осталось  в  этой
жизни, отдал бы, лишь  бы  не  знать  этого  лица,  не  видеть  никогда,  не
вспоминать - или же иметь перед глазами  каждый  день  и  час  -  но  живое,
любящее, любимое...
   Он рванулся к выходу, но поднимающиеся в троллейбус  люди  затолкали  его
обратно с обычными в таких случаях репликами:
   - Спать меньше надо!
   - Ишь, залил глаза с утра пораньше!
   И далее в том же духе. Иван Павлович не реагировал, будто  и  не  слышал,
лишь  сгорбился  весь  и  упорно  выворачивался  спиной  к   кабине.   Возле
"Елисеевского" он сошел и,  не  разбирая  дороги,  засеменил  прочь  -  куда
угодно, забыв обо всем, лишь бы подальше от этого  троллейбуса,  от  старого
календаря, от этой мучительной красоты и мучительных воспоминаний...
   ...Если бы он очнулся на  несколько  секунд  позже,  катастрофа  была  бы
неизбежна. Первым пришло осознание вкрадчивого женского голоса:
   - Сто пятьдесят и?..
   -  Извините,  -  срывающимся  голосом  пролепетал  Иван  Павлович.  -   Я
передумал. Мне, пожалуйста, кофе и... стакан пепси-колы.
   Буфетчица безропотно налила требуемое и  молча  вынула  из  кулака  Ивана
Павловича деньги. Зажав в дрожащих  руках  чашку  и  стакан,  Иван  Павлович
двинулся к дальнему столику. Тяжелая сумка соскользнула с плеча и повисла на
локте. Иван Павлович поставил кофе и пепси на стол, плюхнул сумку под стол и
тяжело опустился в кресло.
   Надо же!  Надо  же!  А  впрочем,  календарь  тогда  нашлепали  миллионным
тиражом, и ничего, в сущности, нет сверхъестественного, что... Ладно,  будем
считать, что ничего не было, что все как всегда. Только вот руки дрожат...
   Часы над стойкой показывали самое начало десятого.  От  угла  Большого  и
Второй линии, где он сейчас находился, оставалось пройти  весь  Васильевский
остров. Времени более чем достаточно. Идти  медленно,  дышать  поглубже,  не
думать о... Но как не думать, когда стоит лишь закрыть глаза, и лицо с этого
календаря светится на изнанке век! Все. Все. Довольно.
   Иван Павлович нарочито медленно допил кофе и поднялся...

(1976)

I

   Проводив глазами Павла, оттаскивающего на перрон последнюю коробку,  Таня
села в машину и завела мотор. Надо было  спешить.  Папик  особо  подчеркнул,
чтобы сегодня к ужину не опаздывала - можно подумать, у нее есть обыкновение
опаздывать!  А   по   дороге   надо   забрать   билеты   для   Розен-кранца,
засвидетельствовать почтение Терентию  Ермолаевичу  из  Охотничьего  треста,
договориться с ним насчет вертолета для  большого  волчьего  поля,  уточнить
день, потом забросить мамочке Адочке голландский стиральный порошок...
   Таня ехала по заснеженному городу, и мысль ее непрестанно возвращалась  к
Павлу. Поди же ты - заскочила случайно в факультетский буфет, увидела его, и
чуть ноги не подкосились. Почудилось, будто это  Генерал.  Со  спины  та  же
крепкая, поджарая фигура стайера, тот же стриженый  темно-русый  затылок,  а
когда он начал разворачиваться и показал профиль, сходство сделалось  совсем
полным. Однако анфас это был совсем другой человек - чертами вроде  и  похож
на Генерала, разве что лоб  повыше,  но  выражение,  тональность  лица...  И
все-таки где-то она видела это лицо,  определенно  видела.  И  только  когда
подошел Ванечка Ларин,  сначала  к  ней,  а  потом  и  к  тому  парню,  Таня
определенно вспомнила: Павлик Чернов, Поль,  брат  Никиткиной  одноклассницы
Леночки  Черновой,  которую  все  звали   Елкой,   признанный   предводитель
"мушкетеров" - тех же Никитки, Ванечки Ларина, Елки  и  примкнувшего  к  ним
Леньки Рафаловича, Елкиного Ромео... Надо же, какой стал  -  вылитый  Марлон
Брандо в молодости, брутальный персонаж. Наверное, девочки направо и  налево
штабелями падают...
   В свою компанию Никита ее не  приглашал.  Интереса  к  "мушкетерам"  Таня
брату не показывала никогда, но тянулась всей душой в их  благородный  круг.
Однако братец был ревнив, и Таня понимала, что ее туда он не допустит.
   Павел же всегда был особенный. Наслышанная о нем еще в школе, она  в  его
присутствии приосанивалась, повышала  голос,  чтобы  заметил.  Потом,  из-за
Генерала, и думать забыла. И вот надо же, встретились...
   Очень хорошо, что рядом с ними тогда  оказался  Ванечка,  собрат-филолог.
Таня была,  пожалуй,  единственной  из  признанных  факультетских  красавиц,
которая не только не убегала, завидев Ларина, но и  вполне  дружески  с  ним
общалась. Объяснение тому было простое: любовью к ней Ванечка переболел  еще
в школе и теперь держался с ней настолько спокойно, будто она в  его  глазах
утратила не только красоту, но и половые признаки вообще. Для него она  была
"сестренка настоящая", поскольку всегда одалживала  на  бутылочку-Другую,  а
долга никогда не спрашивала.
   Как-то раз, уже изрядно под газом, он выцыганил у нее целый червонец и  в
приливе чувств назвал ее "братком". Таня притворно нахмурилась и отвела руку
с червонцем в сторону.
   - Да ты, Ларин, уже назюзюканный сверх меры. Какая я тебе "браток"?!
   - Настоящий! Сестренка-то, даже самая клевая, больше трехи не даст.
   Таня рассмеялась и подарила Ванечке второй червонец, призовой.
   И вот теперь это чудо в перьях женится, а Павел специально заехал за  ним
на факультет, чтобы отовариться к свадьбе  в  обкомовском  распределителе  и
отвезти продукты на черновскую дачу, где, собственно, и  будет  гулянка.  Не
ее, конечно, дело, но лично она таким, как этот Ванечка, вообще запретила бы
жениться. Ох, и нахлебается с ним  его  будущая  жена,  как  ее...  Татьяна.
Тезка.
   Иное дело Павел... Хоть времени у  нее  было  впритирку,  неожиданно  для
самой себя  предложила  подбросить  их  до  распределителя,  а  потом  и  до
Финляндского. Хотелось еще хоть полчасика побыть с ним рядом... Теперь она с
ним на равных. Не сомневалась, что сейчас-то  уж  он  ее  заметил.  Волнение
накатило легко и приятно. "Чистый он, как прозрачный"  ,  -  подумала  Таня.
Захотелось  умыться  самой,  .  вывернуть  себя  наизнанку,   ополоснуть   в
прохладных струях дождя и ни о чем не помнить, не думать.  Все  забыть.  Что
было и что будет. Сейчас, через час, к вечерочку, поздней ночкой...
   Поставив машину в гараж, Таня побежала в подвал под  циркулярный  душ.  В
шкафчике, где она держала шапочку и полотенце, ее ждала записка.  "22.30.  ј
З". Таня прочла, вздохнула и встала под душ. Сегодня Папику хочется любви...
   Ужин она организовала так, чтобы  сытые  и  умиротворенные  гости  начали
часам к десяти позевывать и искать повода удалиться на покой. Что  ж,  покой
так покой. Не считаться с волей гостя - не в правилах  этого  дома.  Пожелав
всем спокойной  ночи,  Таня  зашла  к  себе,  переоделась  в  халат  и  тихо
спустилась в подвальный этаж,  где  были  оборудованы  душевая  и  сауна.  В
предбаннике она сразу жб подошла к  особому  вишн„вого  дерева  шкафчику,  в
котором находились наряды весьма своеобычные.
   Таня отобрала из них те, которые соответствовали "номеру три"...
   Посреди выложенной голубой кафельной плиткой  комнаты  на  биде  восседал
Шеров  в  разодранной  телогрейке  и  немереных  линялых  ситцевых   трусах,
спущенных на колени. Под белой задницей журчала вода. Таня подошла  к  нему,
уперла руки в бока и заорала благим голосом:
   - Ты ч„ расселся, дармоед!
   - Ну шо ты, любонька, хай подымаешь? - Изо рта разило крутым перегаром.
   - Нажрался, кобелина!
   Ей хотелось расхохотаться, но это не входило в  условия.  Попервой,  едва
захихикав, она получила такую отповедь, что помнила каждое его слово. Хоть и
казался тогда пьяным, на деле было все не так. Науку эту усвоила, но и обиды
своей не забыла.
   - Лапушка... - осоловело заплетался языком босс. - Иди что покажу...  Она
подошла ближе.
   - Ч„ ты показать-то можешь?
   - А ты?
   Руки его развязали штрипки на байковом халате больничного покроя. Халатик
распахнулся,  открыв  глухой  блекло-розовый  бюстгальтер,  прячущий  Танину
грудь. Застежки из белых пуговиц. Простеган белой  суровой  ниткой.  Длинные
салатного цвета панталоны были ей совсем не по размеру. Болтались чуть не до
колен. В таком обличье можно увидеть  старую  торговку  на  одесском  пляже,
которая одновременно работает и загорает. Белье фирмы "Сто лет  Коминтерну".
Шерова же это чрезвычайно возбудило.
   - У-у, кобель!.. - сокрушенно покачала головй  на  это  зрелище  Таня  и,
нагнувшись  пониже,  медленно  закрутила  кран   биде.   Босс   с   размаху,
по-хозяйски, шлепнул ее по заду.
   - Тьфу ты, лошак скаженный! - сплюнула она  и,  прихватив  шланг,  тонкой
струйкой воды остудила его плоть.
   Папик затрясся, сполз на дол. Взяв шефа под мышки, Таня поволокла его  на
выход,
   На этом ее роль  заканчивалась:  кульминировать  о  Папик  предпочитал  в
одиночку.   Так   что   любовь   получалась   стерильная,   можно   сказать,
целомудренная. Другой Вадим Ахметович не признавал. Надо  полагать,  смолоду
приучился,  используя   его   же   выражение,   "минимизировать   негативные
последствия".  Как  то  дети,  дурные  болезни,   лишние   эмоциональные   и
материальные обязательства, душевный  дискомфорт  и  пустую  трату  времени.
Теперь по-настоящему уже и не может, наверное, да и не хочет, привык. А  что
- весело и необременительно, и можно отыгрывать роли, на которые в жизни  ни
за  что  не  подписался  бы.  Таню  же  такое  положение  вещей   устраивало
идеально...
   Через минут двадцать, совершенно трезвый, он варил  ей  кофе,  как  истый
дамский угодник после интимной близости.
   - Папик, я замуж хочу, - неожиданно для себя сказала Таня
   Шеров выпрямился и вопросительно пocмотeл на нее.
   - Замуж вообще или замуж конкретно?
   - Замуж конкретно.
   - М-да, - сказал он. - Не ожидал,  хотя  ситуация  классическая.  Что  ж,
отвечу тоже по классике:  "Когда  бы  жизнь  семейным  кругом  я  ограничить
захотел..."
   Таня с улыбкой поцеловала Шерова в лоб. Ну и самоуверенность!
   - Папик, милый, ты-то тут при чем?
   - Тогда кто же?
   Она рассказала ему все то немногое, что знала про Павла.
   - Да, - сказал он, немного подумав. - Неожиданно, но очень  перспективно.
Сын того самого Чернова, обкомовского? Ты уверена?
   - Господи, да я ж у них в доме бывала. Давно, правда.
   - А осилишь?
   - Или! - Таня весело подмигнула.
   - Чем, говоришь, он занимается?
   - Павел? Камнями какими-то. Геолог. Могу разузнать поточнее.
   - Разузнай, пожалуйста... А вообще так у нас с тобой получается:  замысел
твой я одобряю, но отпустить тебя в ближайший год-два не могу. Ты мне  здесь
нужнее.
   - Возьми замену.
   - Кого?
   - Анджелу, например. Шеров поморщился.
   - Это после тебя-то?.. Хотя  некоторые  задатки  в  ней  есть...  Что  ж,
начинай потихонечку вводить в курс дела. Я через годик проэкзаменую, и  если
справится - отпущу тебя.
   - А если его за этот год у меня уведут?
   - Это уже твои проблемы. Постараешься - не уведут.

II

   Направленность научных изысканий Павла Дмитриевича  Чернова  определилась
благодаря случаю, совершенно анекдотическому.
   Он тогда только что закончил университет и работал на ставке  "мнс-бс-бз"
(младший  научный  сотрудник  без  степени  и  без  звания)  в  лаборатории,
возглавляемой  молодым  доктором  наук  Кухаренко.  Лаборатория   занималась
физическими  характеристиками  промышленных  минералов  и   была   загружена
множеством заказов от самых различных  ведомств.  Работы  было  невпроворот,
графики жесткие, зарплата мизерная, но Павла все это  устраивало  -  живя  в
доме, мягко говоря,  обеспеченном  и  не  собираясь  пока  что  обзаводиться
собственной семьей, материальных забот он не ведал,  да  и  потребности  его
были невелики. Работая у Кухаренко, он набирался бесценного опыта,  создавал
прекрасный задел на будущее - и еще ему очень нравилось то, что  лаборатория
относилась  к  числу  очень  немногих  советских  научных  учреждений,   где
действовал только "гамбургский счет". Здесь не задерживались ни  дураки,  ни
имитаторы кипучей деятельности, мастера завиральных планов  и  блистательных
отчетов, ни те, кто стремился выдвинуться в науке за счет активной работы по
линии месткома или парткома, связей или личного обаяния, ни "местоимения"  -
люди,  замордованные  жизнью,  распростившиеся  со  своим   профессиональным
достоинством или изначально его не имевшие и  приходящие  на  работу  только
просиживать штаны. Таким здесь  очень  быстро  становилось  неуютно,  и  они
спешили подыскать себе какое-нибудь менее обременительное местечко. Не менее
важным для Павла было и другое обстоятельство: в лаборатории не  придавалось
абсолютно никакого значения тому, что он сын "того самого"  Чернова.  Как-то
раз он вышел в коридор покурить и наткнулся на Кухаренко.  Вид  у  шефа  был
сердитый и озабоченный.
   - Вот что, Чернов, - сказал Кухаренко, - мне только что звонили из АХУ, к
ним поступили шайбы, которые мы заказывали еще в прошлом квартале. Паньшин в
командировке, лаборант загрипповал. Так что придется тебе съездить, получить
по накладной. Срочно.
   Стеклянные   шайбы   для   электронной   микроскопии    были    предметом
дефицитнейшим, и Павел знал, что получить их надо  обязательно  сегодня.  Он
тут же надел пальто и отправился на трамвай.
   По пути в АХУ - Административно-хозяйственное управление Академии наук  -
он заглянул в гастроном  и  купил  две  бутылки  портвейна.  При  общении  с
хозяйственниками это  могло  очень  пригодиться.  Такого  рода  операции  он
проводил, пересиливая колоссальное внутреннее отвращение, и смирял себя лишь
тем соображением, что от его чистоплюйства может пострадать важное дело.
   Выстояв очередь в отделе снабжения, Павел сунул в окошко свою накладную.
   - Гражданин, вы что, с Луны свалились? -  спросила  раздраженная  тетя  в
окошке.
   - Это что-то меняет? - в свою очередь  спросил  Павел.  -  Мне  бы  шайбы
получить...
   - Как идиоты, честное слово! И каждому  надо  объяснять!  -  взбеленилась
тетя и добавила фразу, ставшую девизом советского сервиса:
   - Вас много, а я одна!
   Павел  только  усмехнулся.   Хамство   такого   рода   -   так   сказать,
функциональное - давно уже не вызывало в нем ничего, кроме жалости к хаму.
   - Если угодно, считайте меня идиотом, - сказал он.  -  Только  объясните,
что здесь не так.
   - А то не так, что с января месяца мы принимаем заявки только с  отметкой
нашего ВЦ! - пролаяла тетка.
   - М-да, - задумчиво сказал Павел. - И последний вопрос: что такое ВЦ?
   - Ну точно, идиот, - констатировала тетка.  -  ВЦ  -  это  вычислительный
центр.
   - Понял. И зачем это надо?
   Тетка всплеснула руками.
   - Да накладную же обсчитать! Финансовый документ!
   И в сердцах захлопнула окошко.
   Павел отошел, развернул накладную,  прочитал  и  расхохотался.  Там  было
написано: "Шайба стеклянная стандартная, Д - 28 мм, 100 шт. Цена 1 шт. 1 р.
   Итого 100 (сто) рублей 00 коп.".
   Он было сунулся обратно в окошко, но передумал. Эта тетя вряд ли поверит,
что сто на один можно умножить без машины.
   Где находится ВЦ, Павел узнал без труда, зато на  сами  поиски  ушло  без
малого полчаса. Павел мотался по извилистым коридорам  старого  здания,  где
для того, чтобы попасть в желанный полуподвал, нужно было, пройдя  полверсты
с тремя поворотами по первому этажу,  подняться  на  третий,  спуститься  на
первый с другого  конца,  повернуть  обратно,  свернуть  в  восьмой  коридор
налево, спуститься в подвал, пройти до двери с  надписью  "Посторонним  вход
воспрещен" и подняться на полэтажа.
   Оказавшись у двери с красной табличкой "ВЦ АН", из-за  которой  слышалось
зловещее гудение, Павел постучал. Никакого ответа. Он  постучал  еще  и  еще
раз. Никого. Он дернул за ручку и вошел.
   Взору его открылась картина чуть не инфернальная.  В  удушливой  смрадной
жаре по обе стороны в бесконечность уходили громадные, до потолка  панели  с
бесчисленными кнопками, индикаторами и мерцающими разными цветами  огромными
электронными лампами.  Панели  дрожали,  скрипели,  визжали,  внутри  что-то
гудело, ухало и стрекотало. Где-то вдали  послышался  легкий  взрыв  и  звон
разбитого стекла. Одна из панелей  мигнула  и  погасла.  Последовал  громкий
страдальческий стон:
   - Опять! Ну сколько можно!..
   Промелькнула тень в  развевающемся  халате,  послышались  звуки  какой-то
возни, неотчетливое, но явно нецензурное бормотание. Что-то треснуло,  из-за
поворота вылетел сноп искр вместе с обрывком громкой фразы:
   - ...твою мать! Ну и хрен с тобой! Потом наступила относительная  тишина.
Павел подал голос:
   - Эй!
   - Кого еще там черти носят?!
   Прямо на Павла несся высокий очкарик с  всклокоченной  бородой  в  мокром
рабочем халате. Когда очкарик приблизился, Павел увидел красные, воспаленные
глаза и ощутил характерный алкогольный, точнее, похмельный выхлоп.
   - Ну что за мандрапа-пупа? - крикнул встрепанный очкарик.
   - Да вот, - Павел протянул накладную. - Снабженцы к тебе послали. Поставь
отметочку.
   Очкарик обалдело посмотрел на Павла и  выразительно  покрутил  пальцем  у
виска.
   - Ты что, чувак, с дерева упал?
   - С Луны свалился, - сказал Павел, вспомнив разговор с теткой  из  отдела
снабжения.
   - Оно и видно, - сказал  встрепанный  более  спокойным  тоном.  -  У  нас
очередь на машинное время знаешь какая... В общем, иди откуда пришел...
   - Вот как? - Павел посмотрел на собеседника  особым  "удавьим"  взглядом,
который в критических ситуациях получался  у  него  не  хуже,  чем  у  отца.
Научиться такому взгляду невозможно Павел его унаследовал.
   Очкарик заметно смутился.
   - Да я не в том смысле... Иди обратно в  отдел  снабжения.  Там  в  сорок
пятом кабинете есть такой Филимон Лукич. Оставь у него бумажку, недели через
три отметочка будет...
   - Когда? - недоверчиво спросил Павел.
   - Ну, может, через две. Раньше никак нельзя.