познакомь. Вот
и знакомлю.
   - "Гуцульская баллада" - в самом деле есть такой фильм?
   - Есть. Я смотрел. Ничего хорошего. Фольклорные страсти  на  фоне  горных
красот. Но он - режиссер со связями, а студия денежная. Советую согласиться.
   - Сначала надо бы сценарий прочесть...
   - Прочтешь, куда денешься.
   В  "рафик"  набилась  большая,   веселая   компания:   Анечка,   две   ее
подружки-актрисы, не снимавшиеся в "Особом задании", - их лица Таня  помнила
хорошо,   а   вот   имена   забыла,    -    актер    Белозеров,    сыгравший
красавца-белогвардейца, застреленного в финале  фильма  уходящим  от  погони
Огневым-Тарасовым, осветитель Паша, бородатый  (и  крепко  поддатый)  помреж
Володя, Любочка из административной группы.  Общее  веселье  нарушал  только
Огнев, притулившийся возле окошка спиной ко всем и лишь  изредка  обращавший
на  остальных  свой  знаменитый   трагически   взор.   И   еще,   к   своему
неудовольствию, сзади, в сам и уголке, Таня  увидела  Ивана,  который  мирно
посапывал положив голову на плечо Володи.
   - Этого-то зачем с собой тащите? - спросила Таня. - Он и так хорош.
   - Этот со мной! - напыжившись, изрек бородатый Володя, а Анечка  поспешно
добавила:
   - Пусть едет. Не бросать же его здесь. У нас отоспится.
   Таня пожала плечами и села, втиснувшись между Никитой и Любочкой. Автобус
тронулся.
   Мастерская скульптора Вильяма Шпета (для друзей Вильки) занимала огромный
бревенчатый  дом  в  Коломягах,  оборудованный  в  плане  удобств   довольно
примитивно. Разве что  электричество  было.  Готовили  на  походной  газовой
плитке, а если по  безалаберности  забывали  вовремя  заправить  баллончики,
переходили на примус. За водой ходили к колонке на перекресток.  Все  прочее
размещалось во дворе, поражая первозданной дикостью. На то, чтобы  содержать
такую махину в тепле, потребовалась бы уйма дров, и то  если  предварительно
законопатить все щели, коих было великое  множество.  Вилька,  когда  ему  в
Союзе  предложили  эту  выморочную  халабуду  под  студию,  решил   проблему
по-своему. С помощью местных умельцев он привел в порядок  круглую  железную
печь, которая давала относительное тепло в две крохотные  жилые  комнатенки.
Обширный же камин, находившийся в громадных размеров  зале,  он  заложил,  и
теперь это сооружение использовалось в целях  декоративных  и  лишь  отчасти
прикладных: его просторная полка была забита всякой всячиной,  от  созданных
хозяином "малых форм" до гнутых ржавых гвоздей, задубевших  драных  рукавиц,
проволочек и не имеющего названия хлама.  Большую  часть  пространства  залы
занимали   Вилькины   композиции   разной   степени    монументальности    и
завершенности, ей и космонавтов  до  многоруких  "мобилей",  пугающих  своей
тотальной непонятностью.  Бюсты  и  статуи  меньшего  размера  теснились  на
полках, навешанных по стенам. Вильям Шпет работал, разогреваясь движением  и
вермутом, здесь же принимал гостей, которые же у заглядывали сюда,  несмотря
на холод, царивший круглый  год.  Визиты  делились  на  "экспромтные"  и  "с
подготовочкой".
   Сегодняшний был "с подготовочкой". Вилька  даже  прибрался,  то  есть  по
возможности сдвинул козлы, ржавые тазы с глиной и  прочие  транспортабельные
атрибуты своего искусства поближе  к  стенкам,  оставив  в  центре  довольно
широкий проход к "светскому" уголку своей мастерской,  где  имелся  огромный
стол,  очищенный  по  сегодняшнему  случаю  от  всегдашнего  хлама  и   даже
застеленный свежей газетой, несколько разрозненных стульев, табуретка,  пара
колобашек, заменявших стулья, и штук пять толстых диванных подушек, явно  от
дивана, давно закончившего свои дни на свалке. У стены стоял  другой  диван,
по конструкции своей не предполагавший подушек, продавленный и засаленный.
   Проехав по  скользким  колдобинам  коломяжских  улиц,  студийный  "рафик"
остановился возле мастерской Шпета, фарами выхватив из  ранней  зимней  ночи
крыльцо над тремя ступеньками, увенчанное  покосившейся  табличкой  "Rue  de
Montrouge", и медведистую фигуру хозяина, вышедшего на звук мотора.
   - Ну, здорово,  здорово!  -  Его  зычный,  хрипатый,  словно  у  бывалого
уголовника, голос разнесся по ближайшей округе. - Долгонько вы, черти! Я  уж
без вас праздновать начал.
   - Оно и видно! - как бы сердясь, крикнула ему Анечка, выходя из машины. -
Заходите, ребята!
   Гости шумной гурьбой высыпали из машины и поспешили в дом.  На  пороге  с
каждым, без различия пола и возраста, обнимался и  целовался  Шпет.  Таня  с
удивлением отметила, что Анечкиному мужу много за  пятьдесят  и  -  уже  без
удивления - что от него за версту разит дешевым вермутом.
   С крыльца гости попадали прямо в мастерскую и сразу устремлялись к столу.
Поискав глазами вешалку, Таня увидела гвозди, вбитые в стенку возле  дверей,
и ста расстегивать пальто.
   - Не раздевайся, - сказал Никита. Изо рта у него вылетело облачко пара. -
Замерзнешь.
   - Ничего себе! - шепнула ему Таня. - Мало  того  что  в  какой-то  притон
завезли, так еще и холодом морить собираются.
   - Потерпи немного, - шепнул ей Никита. -  Скоро  тут  тепло  будет,  даже
жарко.
   Он усадил Таню на диван и пошел обратно на улицу. Проспавшийся  в  дороге
Иван и бородатый Володя, пошатываясь,  втаскивали  в  дом  ящик  с  каким-то
спиртным. Белозеров и осветитель Паша несли сумки  со  снедью.  Последним  в
дверях показался Никита. Руки его были заняты охапкой букетов.
   - Эй, хозяин, банки давай! Добавим в твое утлое пристанище немного  живой
красоты.
   - А, цветуечки! - оскалившись, прохрипел Шпет. - Они  того...  тоже  свою
пользу имеют.
   Вскоре на полках, на шкафу  запестрели  цветы  в  стеклянных  и  жестяных
банках.
   - Икебана! - радостно сказал Шпет, водружая самый большой букет  в  центр
стола, на котором все было уже готово к празднику: бутылки и банки раскрыты,
хлеб,  колбаса  и  сыр  нарезаны,  стаканы  и  тарелки  расставлены.  -  Все
закончилось хорошо?
   - Замечательно! - хором ответили Анечка с подругами. Шпет потер руки.
   - Полный вперед! - скомандовал он. - За успех, по полной и до дна!
   - Мне бы чего послабее, - прошептала Таня,  когда  Никита  занес  над  ее
стопочкой бутылку водки.
   - Послабее только Внлькин вермут плодово-ягодный, по рупь  двадцать  две.
Не рекомендую. Таня поморщилась и махнула рукой.
   - Наливай!
   Холодная жгучая водка опалила ей язык, горло. Она судорожно вдохнула,  на
мгновение замерла  и  с  благодарностью  приняла  из  рук  Никиты  стакан  с
лимонадом.
   - Запивочка, - прокомментировал он, - Теперь закуси.
   На ее тарелке появился бутерброд с селедкой и огурец.
   - Между первой и второй - перерывчик небольшой -  командовал  Шпет.  -  Я
поднимаю бокал за святое исскуство, за всех нас,  его  скромных  служителей,
чтоб оно и впредь нас грело и кормило!
   - И поило! - добавил бородатый Володя.
   - Истину глаголешь, отрок! - И Шпет  первым  опрокинул  в  свою  жилистую
глотку стакан вермута.
   На  этом  организованные  тосты  кончились.  Гости  пили,  закусывали   и
беседовали как кому заблагорассудится... Таня сидела возле Никиты. Глаза  ее
блестели, лицо разрумянилось, она сбросила пальто за спину,  на  диван.  Она
внезапно поняла, что зверски голодна, и накинулась на колбасу, рыбу, зеленый
горошек. Никита подкладывал ей и улыбался.
   За столом образовалось  два  кружка.  Один  -  из  присутствующих  дам  и
Белозерова. Они оживленно болтали обо всем  на  свете,  перемывали  косточки
знакомым, внезапно разражаясь дружным смехом, и столь же внезапно  умолкали,
перескакивая на другую тему. Второй кружок составили Володя,  Паша,  Иван  и
вскоре присоединившийся к ним Шпет. Там  дружно  пили,  разговоры  велись  в
режиме монолога, обращенного к собеседнику, а тот  реагировал  на  сказанное
встречным монологом. На периферии этой компании, нахохлившись, сидел Огнев -
маленький, незаметный. Он глушил стакан за стаканом,  молчал,  лишь  изредка
опаляя сидящих  взором  своих  огромных  глаз,  особо  выделявшихся  на  его
бледном, мокром от пота лице. Когда кто-то ловил  на  себе  этот  жутковатый
взгляд, становилось неуютно,  хотелось  поскорее  отвернуться,  отмахнуться,
забыть.
   Насытившись, Таня довольно откинулась на спинку Дивана и  прислушалась  к
разговору, который рядом оживленно вели  Анечка  с  подругами.  Ее  внимание
заметили и мгновенно включили ее в кружок слушателей:
   - И  вот,  Танечка,  вы  представляете  себе,  у  слушателей  этой  школы
кундалини стал подниматься уже до  сердечной  чакры...  Естественно,  кто-то
стукнул, вмешалось правительство, и школу прикрыли. У Зубкова  были  большие
неприятности...
   - А говорят, что в  Индии  хороший  гуру  поднимает  кундалини  до  самой
Аджны...
   - Быть того не может! Тогда бы все стали уходит в астрал...
   - А кундалини - это что? - спросила Таня у Никиты.
   Хотела шепотом, а получилось громко. Ее услышали
   - Кундалини, Танечка, - это Манипура, первая чакра, - со  снисходительной
усмешкой сказала Ира, Анечкина подруга, затеявшая этот разговор.
   - Сама ты Манипура! - вмешалась Анечка. - Кундалини - это Муладхара.  Она
дает красное свечение... Подруги заспорили. Таня вновь обратилась к Никите:
   - Все-таки что такое кундалини? Я вообще ничего не понимаю...
   - Да как тебе сказать? Что-то вроде хвостика, как у кенгуру.
   - И что, у людей такие хвосты вырастают?
   - Понимаешь, это такой астральный хвостик... энергетический.
   - А зачем надо, чтобы он поднимался?
   - Не знаю. Говорят, для духовности...
   - Кто о чем, а Ирка о шанкрах! Ну, у кого что болит... -  вставил  словцо
Белозеров.
   - Белозеров, ты пошляк!
   Белозеров усмехнулся и приосанился.
   - Давайте-ка лучше танцевать. Вилька, у тебя музыка есть?
   - А как же, - мгновенно отозвался непьянеющий  Шпет.  -  Эллингтон,  Дэйв
Брубэк, Армстронг... Чего желаете?
   - Фи, - наморщила нос Любочка. - А "Бони-Эм" есть?
   - Говна не держим-с, - с поклоном ответил Шпет и удалился,  не  дожидаясь
ответной гадости от обиженной Любочки.
   Подруги защебетали о современной музыке, а  Таня  наклонилась  к  Никите,
накрыла его ладонь своей и, заглянув ему в глаза, сказала:
   - Слушай, я совсем необразованная. Расскажи мне про эти,  ну,  как  их...
про шанкры.
   Никита фыркнул.
   - В другой раз. Вон, гляди, хозяин уже магнитофон тащит. Будет музыка...
   Ча неимением лучшего дамы остановили свои выбор на Элингтоне.  С  первыми
звуками "Каравана" Белозеров с поклоном протянул руку Анечке.
   - Под это разве танцуют? - кокетливо спросила  она,  но  руку  приняла  и
поднялась.
   - С вами, мадам, хоть под "Последние известия", -  галантно  ответствовал
Белозеров, и, выбравшись из-за  стола  на  свободную  площадку,  они  начали
танец.
   Никита подхватил Таню, Шпет - Иру, поднявшийся из своего угла  осветитель
Паша направился было к Любочке, но упал. Его подняли и  посадили  на  диван.
Иван, Огнев и Володя были явно не  настроены  танцевать.  Любочка  с  тоской
посмотрела на Огнева, потом переглянулась с Алиной, Анечкиной подружкой, обе
встали и закружились "шерочка с машерочкой".
   Огнев налил себе стакан водки, не чокнувшись  ни  с  кем,  залпом  выпил.
После первого танца к нему подошла  Любочка,  сказала  что-то  ласковое.  Он
поднялся и направился в сторону жилых комнат Шпета.
   - Юра, куда же вы?!
   - Иди ты в жопу! - со злобой бросил ей через плечо Огнев.
   Любочка расплакалась. Подруги принялись утешать ее.
   - Не обращай внимания, - шепнул Никита Тане. - С ним бывает.  Сегодня  не
его день.
   Устав от танцев, снова сели за стол. Появились  новые  бутылки,  закуски.
Шпет  с  таинственным  видом  удалился  куда-то,  а  вернувшись,   предъявил
собравшимся папиросу со вставленным вместо фильтра свернутым рублем.
   - По кругу? - предложил он и глубоко затянулся. Когда  очередь  дошла  до
Ивана, он тут же позеленел, поспешно передал папиросу Володе  и  кинулся  на
двор.
   - Что это он? - встревоженно спросила Таня.
   - Стравит - вернется. Это с непривычки.
   - С какой непривычки? - удивилась Таня. - Он же смолит с утра до ночи.
   - Так это он табак курит. А тут не табак. - А что?
   - Царь Каннабис, он же матушка-конопелюшка.  Пот  чем,  судя  по  запаху,
неплохая. Пыхни.
   - Ой, я не знаю... Не пробовала никогда.
   - Что-то всегда бывает в первый раз, - задумчиво изрек Никита.
   Почему-то ей неловко было отказаться. Она попыталась  захватить  папиросу
всеми пальцами, как ее  держал  Никита.  Ей  сразу  обожгло  горло,  и  дым,
казалось, остановился где-то над переносицей, тихо просачиваясь в мозг. Таня
закашлялась, в глазах поплыл рябоватый туман.
   - Какая-то дрянь, по-моему, - сказала она, передавая папиросу Никите.
   - Ты исключительно права, - со смаком затянувшись, ответил  он.  -  Такое
название тоже бытует среди знающих людей... Не понравилось?
   - Нисколько, - твердо сказала она.
   - Ну  тогда  и  не  надо.  Кстати,  на  столе  замаячил  крымский  херес.
Рекомендую. - Он дотянулся до бутылки, налил себе и ей.
   Вино было желтое, густое. От стопки потянуло подвальной сыростью.
   - Хороший херес не любит спешки, - объяснял  Никита.  -  Глоточки  должны
быть маленькие-маленькие. Каждую капельку раскатай язычком  и  только  потом
проглоти...
   Она слушала его, и ею овладевало приятное оцепенение. Приглушенный  свет,
плавающий дым, тихая музыка, льющаяся из ниоткуда. Ей показалось,  что  весь
мир стянулся в объем этих стен, а за их пределами не осталось ничего,  кроме
тьмы и холода, пустых, неинтересных и никому  не  нужных...  Неожиданно  для
самой себя  она  почувствовала,  что  к  горлу  подступил  комок,  на  глаза
навернулись слезы. Она не удержалась и, уткнувшись Никите в  плечо,  тихо  и
сладко зарыдала. Он не сказал ни слова, обнял ее, ласково, но твердо  поднял
на ноги и увел в сумеречный  уголок,  где  в  тени  громадной  статуи  вождя
мирового пролетариата лежала большая диванная подушка. Никита усадил Таню на
подушку, сам сел рядом. Она прижалась к нему, а он принялся тихо  и  ласково
поглаживать ее по плечу, по голове.
   - Ты поплачь, поплачь, маленькая, если хочешь... Все будет хорошо...
   Она подняла на него заплаканные, счастливые, немного шалые глаза.
   - А мне и сейчас хорошо, - тихо проговорила она. - Я не хочу;  чтобы  это
кончалось, не хочу... Я ведь совсем не знала отца,  и  мамы  тоже...  Только
Лизавета, но она не то... Хорошая, но не то... И все сама, сама.  Всю  жизнь
сама. Иван вот, - она кивнула в направлении стола, - но он всегда был мне не
как муж, а как ребенок... А теперь, как... как никто.
   Слова лились из нее гейзером, своевольно, минуя сознание. Никита  смотрел
сверху вниз в ее пылающее лицо, и в глазах его разгорались желтые огоньки.
   - Когда я  увидела  тебя,  -  лихорадочно  продолжала  Таня,  -  я  сразу
почувствовала: вот тот, кто может взять за руку и повести по жизни, сильный,
ловкий,  отважный.  Ты  надолго  исчезал,  и  жизнь  моя  пустела,  а  потом
возвращался ты... брал за руку и вел.
   - Маленькая моя... - прошептал Никита и прижался  губами  к  ее  горячему
лбу. - Я... я тоже люблю тебя. Сам себе удивляюсь, но... Знаешь, мы сейчас с
тобой быстренько сделаем прощальный поклон, я уйду,  а  минут  через  десять
незаметно выйдешь и ты. Я буду ждать тебя на улице, у первого фонаря  слева.
Мы поедем в одно потрясающее место, мое тайное прибежище... Хочешь?
   - Да, - прошептала Таня. Никита достал из кармана чистый платок.
   - Теперь вытри слезки, - сказал Никита и поцеловал ее глаза.
   Таня улыбнулась и вытерла слезы.
   - А теперь - шире улыбку! Мы победили и будем побеждать.
   Он встал, стремительно и бодро. Она поднялась вслед  эа  ним,  расправила
плечи, блеснула гордой, счастливой улыбкой...
   - А-а, триумфаторша! Афродита Пандемос, Венера Плебейская! Радуешься?
   Перед ними, пошатываясь, стоял Огнев, бледный, взъерошенный. В его глазах
светилось безумие.
   - В старину был  прекрасный  обычай,  -  продолжал  он.  -  На  священные
театральные подмостки допускались только мужчины. И женские  роли  исполняли
мальчики, прекрасные отроки с нежным пушком на щеках... Тогда искусство было
благородно, любовь была благородна, сцена и жизнь не знали  того  похабства,
что творится сейчас!
   - Юра! - Никита встал между Таней и Огневым.
   - Современный театр - это хлев и сортир! А кино -  что  можно  сказать  о
кино, если оно началось с бардака, со жлобской утехи, с навозной жижи!  Вера
Холодная, страсти-мордасти, прибытие поезда!
   Никита крепко взял его под локоть и потащил к дверям.
   - Бабам место у плиты, над лоханкой с грязным бельем,  за  коклюшками!  -
орал Огнев. - Недаром говорил великий дуче...
   Тут он внезапно  обмяк  всем  телом,  привалился  к  Никите  и  заплакал.
Смущенный Никита пожал плечами и обернулся ко всем, кто наблюдал эту нелепую
сцену.
   - Допился черт те до чего, - с досадой сказал он. - Придется увезти  его,
чтобы кайф не ломал... Я еще вернусь.
   Последние его слова были адресованы Тане, но, кажется, только она одна  и
поняла  это.  Никита  накинул  на  Огнева  полушубок,  нахлобучил  шапку  и,
прислонив кумира юных дев к стеночке, поспешно оделся сам.
   - Не прощаюсь, - бросил он у дверей и вышел, поддерживая Огнева за талию.
   - Зря пригласили этого психа, - прокомментировала Ира. - Он когда выпьет,
всегда такой.
   - Нормальный  педик.  -  Анечка  презрительно  пожала  плечами.  -  А  не
приглашать его на междусобойчики нельзя. Он злопамятный. И со связями.  Если
обидится, можно надолго без работы остаться.
   - Скатертью дорожка! - сказал Вильям Шпет. - Кстати, а не выпить  ли  нам
по этому поводу?
   Иван, доселе дремавший, положив голову на стол, встрепенулся и пододвинул
к Шпету пустой стакан. Этот жест повторили Володя с Пашей и Алина. Остальные
воздержались.
   - Лучше чайку, да под рябиновку! - сказал Белозеров.  -  Хозяюшка,  не  в
службу, а в дружбу, организуй... Скульптор, у тебя гитара далеко?
   Шпет, не прекращая разливать, отвел свободную руку куда-то  в  сторону  и
вверх, а опустил ее уже с гитарой.
   - Ну ты  даешь!  -  восхищенно  сказал  Белозеров.  -  Тебе  бы  в  цирке
выступать.
   -  Вся  наша  жизнь  -  сплошной  цирк,  -  глубокомысленно  изрек  Шпет,
протягивая гитару Белозерову.
   Тот прошелся по струнам, повернул два колка, еще раз  прошелся,  подпевая
себе под нос, и дал полнозвучный аккорд.
   - Для разгона! - объявил он и запел:
   Здравствуйте, дачники, здравствуйте дачницы,
   Летние маневры уж давно начались...
   И все подхватили:
   Лейся песнь моя, любимая,
   Буль-буль-буль бутылочка зеленого вина!
   Хоть все и были  вполпьяна,  получилось  стройно,  красиво.  "Артисты,  -
подумала Таня. - Все-таки школа..."
   Допев песню про бутылочку, Белозеров без паузы завел новую:
   Многая лета, многая лета,
   Православный русский царь!
   Многая лета, многая лета,
   Православный государь!
   Славны были наши деды,
   Знали их и швед, и лях!
   Развевался стяг победы
   На полтавских на полях.
   Многая лета, многая лета...
   - Эх, и залетишь ты когда-нибудь,  Белозеров,  со  своими  монархическими
наклонностями,  -  заметила  Ира,  когда  тот  закончил  марш,   убедительно
изобразив голосом трубу.
   Белозеров, держа гитару на отлете, наклонился и поцеловал Ире ручку.
   - В полном соответствии с амплуа,  мадемуазель,  утвержденном  Госкино  и
прочими инстанциями, - не без грусти сказал он. - Я же не виноват,  что  мне
приходится играть исключительно беляков и прочую Контру. Желаете  что-нибудь
революционное?
   Он провел пальцем по струнам и гнусаво загудел:
   - Мы жертвою пали в  борьбе  роковой...  Впрочем,  это  больше  по  части
своевременно покинувшего нас  товарища  Огнева...  Танечка,  а  где  же  ваш
знаменитый "Воротник"? Он, по-моему, больше в тему. Просим.
   Все захлопали в ладоши и хором подхватили: "Просим! Просим!", прямо как в
пьесе Ос