е меня жить, как говорила жена Моти Добкиса! Если уж ты не
вольный, то тогда кто?
   - Я, Гоша, раб патологической зависимости. Гоша  пустил  дым  в  потолок,
внимательно посмотрел на Нила и произнес задумчиво:
   - А ты переменился. Что-то с тобой произошло на югах.
   - С чего ты взял?
   - Раньше ты после третьего стакана просил  "Битлз"  поставить,  а  теперь
начинаешь грузить на тему собственного алкоголизма. Смена  алгоритма  -  Это
серьезно.
   - Я не про алкоголь... У моей зависимости другое имя.
   -  Угу,  и  даже  научное,  я  намедни  в  одной  умной  книжке  вычитал.
Промискуитет называется. Только разве ж это рабство? Это  как  раз  свобода.
Сошлись, потрахались, разошлись.  Без  претензий,  без  иллюзий,  без  обид.
Красиво это у тебя получается.
   - Иди ты!.. - Нил очень конкретно указал рекомендуемый пункт  назначения.
- Мне что, все это очень нужно?! Все эти сучки похотливые?! -  Он  сгреб  со
стола початую бутылку шампанского, глотнул из горлышка,  фыркнул  и  заметил
обреченно:
   - Выдохлось...
   Гоша вздохнул и очень тихо спросил:
   - Все ждешь? Все надеешься?
   - На что надеюсь? Я ведь встретил ее там, был с ней,  она  простилась  со
мной навсегда. Это было вчера - а сегодня я уже снова жду...
   - Бедняжка! - Гоша явно собирался покрутить пальцем у виска, но передумал
и почесал ухо.
   - На избавление я надеюсь, вот на что! - Нил вскочил, размахивая  руками.
- Надеюсь на то, что если она снова попадется на моем пути,  у  меня  хватит
сил... Хватит сил убить! Ее или себя - все равно!.. Но  только,  знаешь,  на
самом деле никого я, конечно, не убью. Все будет еще хуже.
   - Еще хуже? - Гоша оставался спокоен, но было видно, что это дается ему с
огромным трудом.
   - Представь себе. Я опущусь перед ней на колени и поцелую край платья,  а
она улыбнется и тихо скажет: "Вставай, ты запачкаешь костюм"... И снова  все
по тем же кругам. И снова, и снова, пока...
   - Пока что?
   - Пока кто-то из нас двоих не сдохнет! А я пока еще помирать не хочу! Так
что пускай...
   - Стой! - визгливо выкрикнули за спиной, и чужая рука грубо заткнула Нилу
рот.
   Нил стремительно развернулся и выкинул вперед кулак. И тут  же  сзади  на
него навалился Гоша. Нил еле устоял  на  ногах  и  беспомощно  барахтался  в
железных лапах соседа.
   - Пусти, гад!
   - Не дергайся, а то "скорую психиатрическую"  вызовем.  В  моем  доме  на
людей с кулаками не бросаются.
   - А он? Он что себе позволяет? Грязной лапой в рот!
   Кир Бельмесов стоял, привалившись к стене, и  пальцами  вытирал  кровь  с
разбитой губы.
   - Бельмесов, в чем дело? - спросил Гоша.
   - Вот именно, в чем дело?! - Нил сорвался на крик.
   - Ты смертное слово сказать хотел. Нельзя,  нельзя.  Подумал  так  -  уже
плохо, надо сразу обратно подумать. Сказал так - совсем  плохо,  обратно  не
скажешь. Силу выпустил, обратно не загонишь. А в тебе сила...
   Нилу стало жутко. Он высвободился из Гошиных объятий, повернулся к нему и
нарочито нагло спросил:
   - Слушай, что за ахинею он несет, этот потомок шаманов?
   - Не знаю, не знаю, - задумчиво протянул  Гоша.  -  Может,  и  не  ахинею
вовсе...
   - Да ну вас на фиг обоих! - обозлился Нил. - Вы как хотите,  а  я  устал,
спать пойду.
   - Икры прихвати, - предложил Гоша. - И шампани. А то  позавтракать  нечем
будет.
   Нил, надувшись, смахнул со стола банку икры,  сунул  под  мышку  зеленую,
тяжелую бутылку и двинул восвояси. После такого надрыва и неприятных, больно
задевших что-то внутри, слов молчальника Бельмесова, продолжать общение, тем
более увеселение, было невмоготу.
   У себя он, не, включая свет, разделся, бухнулся  на  диван  и  повернулся
лицом к стене. Сон не шел, вместо этого  наплывала  всякая  муть,  и  голова
болела - причем не только набухшая шишка на лбу, а вся, особенно в висках...
   Он долго ворочался и заснул только под утро.
   Своего телефона у Нила не имелось, но несколько лет назад Гоша  сделал  в
его комнату отвод от аппарата Яблонских и прикрепил на стенке монументальную
допотопную  хреновину  с   тяжеленной   эбонитовой   трубкой   и   громадным
металлическим звонком с молоточками. Эти оглушительные молоточки и разбудили
Нила.
   - Фак! - сказал Нил и перевернулся на другой бок.
   Телефон послушно замолчал, но секунд через пять раздался  мощный  стук  в
стену, общую с кухней, и тут же телефон зазвонил вновь. Стало быть,  звонили
ему. Нил с кряхтением вылез из кровати и сорвал  трубку,  при  этом  ощутимо
заехав себе по уху.
   - Слушаю! - нелюбезно рявкнул он. Пожилой  голос  на  другом  конце  был,
напротив, сама любезность:
   - Нил Романович Баренцев? Очень рад, что застал  вас  дома.  Моя  фамилия
Шипченко, мне дала ваш  номер  заведующая  вашей  кафедрой  Клара  Тихоновна
Сучкова.  Извините  великодушно  за  столь  ранний  звонок.   Скажите,   Нил
Романович, вы не отказались бы принять участие в нашем выездном семинаре? Вы
пансионат "Заря" в Репине знаете?..
 
VII 
(Ленинград, 1982) 
 
   - Шипченко, Шипченко... - задумчиво проговорил Асуров. - Уж не тот ли это
Шипченко, который все пропагандировал обучение во сне?
   - Он самый.
   - И что, это серьезно? Мне кажется - такая чушь!
   -  Это  как  посмотреть.  На  семинаре  показывали  довольно   интересные
результаты, хотя, немного углубившись в тему, я понял,  что  они  достигнуты
вовсе не благодаря методикам Шипченко и его последователей.
   - А именно?
   - Усвоение информации  происходило  в  состоянии  не  собственно  сна,  а
глубокого   гипноза.   Внешне   эти   состояния   почти    неотличимы,    но
нейрофизиологические процессы совершенно разные...
   - Глубоко копаешь.
   - Копал. Мне тогда нужно было сильное отвлечение, да  и  успешно  сданный
кандидатский минимум пробудил некоторые амбиции... После недели в пансионате
я продолжил посещать их семинары в городе, а  месяца  через  два  оформил  у
Шипченко соискательство, стал собирать материал, работать в группах.
   - Успешно?
   -  В  некотором  смысле.  Гипнотизировать  у  меня  получалось  блестяще,
по-русски мои вьетнамцы начинали балакать чуть не с первого сеанса, и  очень
бойко. Но...
   - Но только в загипнотизированном состоянии?
   - И к тому же только в моем присутствии. Видимо, я, сам того не сознавая,
посылал им какие-то импульсы...
   "Должно быть, что-то генетическое, по линии деда", - хотел добавить  Нил,
но не  добавил  -  как  раз  про  Грушина-Бирнбаума  он  ничего  Асурову  не
рассказывал. И вообще никому. Хранил семейную тайну.
   - В общем, к обучению это никакого отношения не имело. Я решил подойти  к
проблеме с другого конца, засел за теорию, изучал записи, сообщения  коллег.
Корпел больше года. И, по-моему, начал кое-что нащупывать...
   - Что же? - с интересом спросил Асуров.
   - Да так, смутные догадки, которые мне не суждено было ни подтвердить, ни
опровергнуть. Когда я изложил их Шипченко, он  закатил  форменную  истерику,
орал, обзывал недобитым фрейдистом. Я, признаться, тоже не сдержался,  много
чего наговорил, хлопнул дверью. А пару месяцев спустя основные  тезисы  моей
прощальной речи оказались почти  дословно  воспроизведены  в  "Правде"  и  в
"Литера-турке". Шипченко обвинили в шарлатанстве,  выставили  на  пенсию,  а
лабораторию прикрыли. Но меня самого это уже не интересовало.
   - Но почему?
   - Потому что самым неожиданным образом напомнило о себе прошлое...
 
VIII 
(Ленинград, 1981) 
 
   После той исторической  поездки  на  юг  Нил  зажил  по  строгому,  почти
монашескому уставу - вставал рано,  исправно  ходил  на  работу,  оставшееся
время проводил в библиотеках, в центре Шипченко, за своим рабочим столом. Из
развлечений позволял себе разве что посидеть часок за чайком или  портвейном
с соседями, число и состав которых  пребывали  в  вечном  изменении.  Помимо
Гоши, Хопы и молчальника Бельмесова в коридорах и на кухне квартиры тридцать
четыре Нил сталкивался то с еврейским семейством из Белоруссии, то с тройкой
молчаливых  дев  из   Прибалтики,   то   с   говорливыми   казахами.   Пожив
недельку-другую, иногда месяц, они так же внезапно исчезали.  Монументальный
телефон в его  комнате  по  временам  буквально  раскалялся  от  бесконечных
междугородних и международных звонков,  адресованных  постояльцам.  Поначалу
эти  звонки   забавляли   его,   частенько,   заслышав   характерную   трель
междугородки, он нарочито казенным голосом вещал в трубку: "Общежитие ОВИР!"
   Потом все это его заколебало вконец, и он  попросту  вырубил  аппарат,  и
включал его лишь после условного стука в стенку - сними, мол, трубочку,  это
тебя. Но после одного разговора он забыл отключить телефон...
   Звонок разбудил его среди ночи - на часах  было  десять  минут  третьего.
Чертыхаясь, он схватил трубку и заорал:
   - Да провалитесь вы со своим Брайтон-Бичем! У нас тут ночь, между прочим!
   На том конце сдавленно всхлипнули и задышали.
   - Ну что у вас там? Опять старый Хаим помер?!
   - Нил... - с трагическим надрывом проговорил женский голос.  -  Нил,  это
ты?..
   - Я, - озадаченно ответил Нил, соображая, кто бы это.
   - Это я, Лера...
   - Какая еще Лера?
   - Лера Оболенская из Алма-Аты... Ну, Коктебель, ты помнишь?
   - Положим, помню, - зло отчеканил он. - А  вот  что  оставлял  тебе  свой
номер - извини, не припомню.
   - Я в книжке нашла, - загадочно ответила Лера и разрыдалась.
   - Да что такое, наконец! - рявкнул Нил, и рыдания чуть стихли.
   - Нил... Нил... умоляю,  приезжай...  Скорее,  немедленно  приезжай...  Я
попала в ужасную историю... Нил, я умираю...
   - Ничего не понимаю... - проговорил он, по тону ее голоса поняв, что дело
и впрямь нешуточное. - Куда приезжать? В Алма-Ату?
   - Не надо в Алма-Ату... Я здесь, в Ленинграде, в Купчине...  Если  ты  не
приедешь, я погибла...
   Со второй попытки выбив из нее точный адрес, он бросил трубку со словами:
   - Еду. Жди.
   Накинув пальто, он выскочил на улицу, тормознул  встречную  машину  и  за
двадцать пять минут (и столько же  рубликов)  перенесся  в  пространстве  до
четвертого  этажа  стандартной  панельной  многоэтажки.   Перед   ним   была
приоткрытая голубовато-серая дверь из прессованного  картона.  Он  осторожно
вошел - и тут же попал в дрожащие  объятия,  а  щека  его  оросилась  чужими
слезами.
   - Ну-ка, ну-ка, - пробормотал он, отстраняя от себя Леру.
   Не знай он, что это она, сразу и не признал бы - волосы растрепаны,  руки
и губы трясутся, в покрасневших глазах слезы и  ужас  нечеловеческий.  Мятый
халатик наброшен прямо на голое тело.
   - Что стряслось, рассказывай.
   - Там...
   Она наклонила голову, показывая на темную комнату.
   Нил  вошел,  щелкнул  выключателем:  На  широкой  тахте,  поверх   сбитых
простыней лежал голый, маленький, лысый человек. Голова  его  была  склонена
набок, один глаз, широко раскрытый,  остекленело  глядел  куда-то  за  спину
Нила, из полураскрытого рта высовывался  край  съемной  челюсти,  с  которой
свисала на простыню сосулька слюны. Над впалой грудью, густо поросшей седыми
волосами,  вздымался  толстый  живот,  из-за  которого  едва  просматривался
крошечный, сморщенный пенис. Вдоль бедра тянулся длинный шрам.  Человек  был
однозначно мертв. "Тоже мне половой гангстер!" - неприязненно подумал Нил и,
повернувшись к Лере, спросил коротко:
   - Кто это?
   - Это... это... это  же  мой  научный  руководитель,  профессор  Мельхиор
Карлович Донгаузер! - начав с лепета, Лера закончила чуть не визгом.
   -  Оп-па!  -  выдавил  в  момент  обалдевший  Нил.  В  эту   минуту   его
респектабельный отчим нисколько не походил на парадный  портрет  реформатора
Сперанского, а походил только на то, чем, собственно, и являлся - на голого,
лысого, мертвого старика.
   - Oh, mummy, - безотчетно прогудел он  начало  известной  песенки,  -  oh
mummy,  mummy  blue,  oh.  Mummy  blue...  В  эрогенной  зоне  идут  бои   с
человеческими жертвами...
   Лера вцепилась ему в рукав и залопотала:
   - Нил, пойми, я все объясню, я все  потом  объясню,  надо  что-то  скорее
предпринять,  его  семья,  моя  аспирантура,  подругина  квартира,  милиция,
скандал, крах всего, умоляю, сделай что-нибудь, ну сделай же что-нибудь...
   Нил очнулся, замолчал, огляделся. Одежда была разбросана по  всему  полу,
на прикроватном столике стояла наполовину опорожненная бутылка  шампанского,
ваза  с  апельсинами,  открытая  коробка  шоколадных  конфет.  "Покайфовали,
засранцы!" - со злостью подумал Нил и рявкнул на Леру:
   - Помоги одеть его!
   Нил стащил горе-любовника на ковер, вдвоем они натянули  на  него  трусы,
носки, вдернули ноги в брюки. Обернув руку полотенцем, Нил  вставил  челюсть
обратно  в  открытый  рот.  Вскоре  доктор   музыковедения   был   полностью
экипирован. Нил вывернул карманы его пиджака и  пальто,  изучил  содержимое.
Бумажку  с  адресом  и  телефоном  Лериной  подруги  он  изъял  и  разорвал.
Удостоверение заслуженного деятеля искусств РСФСР, деньги,  ключи  и  другие
предметы положил обратно.
   - Есть что еще из его вещей? - отрывисто спросил он. -  Портфель,  одежда
какая-нибудь?
   Лера беспомощно развела руки. Нил еще раз внимательно  осмотрел  комнату,
кухоньку, заглянул в ванную. На телефонном столике  в  прихожей  он  заметил
записную книжку, раскрытую на букве "В". Из четырех номеров один принадлежал
ему самому. Нил перелистал книжку. На титульном листе было выведено бисерным
почерком "Профессор М. К. Донгаузер". Нил  закрыл  книжку  и  положил  ее  в
карман профессорского пальто.
   Теперь осталось решить, что делать дальше. Немного подумав, Нил  собрался
с духом.
   - Выйди потихоньку на лестницу, посмотри, нет ли там кого,  и  просигналь
мне, - приказал он. - И прекрати реветь. Действовать надо!
   Лера  осторожно  выглянула  за  дверь,  вышла  на  площадку,   послушала,
посмотрела вверх-вниз, выждала немного и махнула Нилу рукой.  Просунув  руки
под голову и ноги Мельхиора Карловича, он без особого труда поднял отчима  и
понес по ступенькам вниз. На площадке  между  первым  и  вторым  этажом  Нил
аккуратно опустил его, посадил на ступеньку,  прислонил  голову  к  перилам,
поправил шляпу, шарф. Окинул прощальным взглядом.
   - Все-таки молодец ты, Карлович, - прошептал он.  -  Умер  как  настоящий
мужчина.
   Он вышел на улицу. Дойдя до ближайшего автомата, вызвал "неотложку".
   - На лестнице у приличного пожилого человека сердечный приступ, -  сказал
он и назвал точный адрес. Потом позвонил Лере.
   - Дело сделано. Запрись, потуши свет и не высовывайся до утра, -  резким,
неприятным тоном сказал он.
   - Ах, Нил... Нил, мне так страшно!.. Может быть, поднимешься?
   - Не поднимусь.
   - Нил, погоди, не бросай трубку... Скажи, как ты думаешь, отчего все-таки
он умер?
   Это уже было свыше его сил.
   - От  неразрешимого  морального  конфликта,  фройляйн,  -  ледяным  тоном
отчеканил он. - Сердце аристократа и истинного  арийца  не  смогло  пережить
противоестественной связи с дочерью Робеспьера и внучкой Израиля...
   Дома  под  утро  ему  вновь  снилось  забранное  нержавейкой   кубическое
пространство. Он стоял,  макая  палец  лав  собственную  кровь,  и  рядом  с
надписью "Я люблю Луя!" старательно выводил: "Я  люблю  Антуанетту!"  Позади
него, в  нечетком  металлическом  отражении,  мелькнул  зеленоватый  манжет,
черный рукав амазонки.
   Нил проснулся в поту, с бешено колотящимся сердцем. Зато теперь он  точно
знал, что надо делать.
   Самое сложное в поисках Тани Захаржевской заключалось в том, чтобы  никто
не догадывался, что  такие  поиски  ведутся,  чем  ближе  цель,  тем  больше
необходимость в конспирации. Очень уж  не  хотелось,  чтобы  до  Тани  дошли
слухи, будто ее  усиленно  разыскивает  некий  Баренцев,  про  которого  она
определенно и думать забыла.
   Деканатской секретарше Наташе, которая вряд ли запомнила  одну  из  тысяч
студенток, прошедших через факультет  за  последние  годы,  еще  можно  было
наплести, будто он, разочаровавшись  в  преподавательской  карьере,  намерен
создать собственную рок-группу, подыскивает яркую солистку, и  неплохо  было
бы... За коробку фиников в шоколаде Нил получил информацию  о  том,  что  на
четвертом курсе Захаржевская  Татьяна  вышла  замуж  и  сменила  фамилию  на
Чернова, на пятом ушла в декретный отпуск, а  два  года  назад  была  заочно
отчислена как не приступившая к занятиям. В придачу Наташа выдала ему  адрес
и домашний телефон Черновой-Захаржевской.
   Нил так и не придумал, под каким предлогом он появится перед Таней.  Едва
ли она благосклонно отнесется к появлению старого своего знакомца, ближайшем
кафе, получил ответ. Гражданка Чернова, проживавшая по указанному в  запросе
адресу, убыла в апреле сего года и в настоящее время в городе Ленинграде  не
прописана.
   Он вытянул две пустышки подряд.  Что  ж,  остается  искать  другие  пути.
Перебирая в уме все ниточки, которые могли бы  привести  к  ней,  Нил  решил
Прежде всего разыскать Ваньку Ларина. Не то, чтобы этот источник  был  самым
многообещающим, просто с ним было легче завести  разговор  о  Татьяне,  чем,
скажем, с Николаем Николаевичем, ее отчимом.
   На Ванечку он вышел достаточно легко, и доверительная беседа  обошлась  в
тридцать три рубля - стоимость двух порций мяса и трех бутылок сухого вина в
"Погребке" плюс червонец на такси, куда пришлось сгрузить вконец ослабевшего
Ларина. Денежки вылетели в трубу: Ванька, с  которого  впору  было  рисовать
плакаты на тему "Все ты, водка, виновата!", при первом же упоминании о  Тане
расплакался, начал бить себя в грудь и честить себя  скотиной  и  мерзавцем.
Вразумительного от него удалось добиться немного. Оказывается, месяца  через
три-четыре после их встречи в шашлычной он люто загулял, к Тане не вернулся,
потому  что  загремел  в  больницу,  а  там  узнал,  что  Таня  с   друзьями
перекололись героином, и друзья ее погибли, а сама она попала в  реанимацию,
откуда ее увезли в неизвестном направлении.
   К Николаю Николаевичу Нил  долго  не  решался  обратиться,  понимая,  что
импозантный адвокат, скорее всего, пошлет  его  куда  подальше.  Наконец  не
выдержал, и выждав момент, когда тот выходил из  дверей  коллегии,  двинулся
навстречу ему.
   - Здравствуйте, Николай Николаевич! - Здравствуйте...  Извините,  молодой
человек, не припоминаю. Вы по какому делу?
   - Совсем не по делу. Я  сын  Ольги  Владимировны  Баренцевой,  певицы.  -
Холеные черты адвоката чуть разгладились. - Вы в свое время здорово  помогли
нам с женой, и мы до сих пор с великой благодарностью  вспоминаем  вас...  и
Таню, которая порекомендовала обратиться к вам.
   - Да, да, теперь я вспомнил - роковые страсти, нож.... Ну, и  как  теперь
ваша супруга? Больше не бузит?
   - Нет, что вы, у нее все прекрасно, работает в Москве на радио,  обличает
албанских экстремистов  преступный  режим  Энвера  Ходжи.  Видимся,  правда,
только по выходным, зато не успеваем надоесть друг другу, - вдохновенно врал
Нил. - А как вы, как Таня? Что поделывает? Снова замуж не выскочила? -  Таня
тоже в Москве,  работает  в  министерстве  и  о  замужестве,  насколько  мне
известно, пока не помышляет, нахлебалась, знаете ли... А матушка ваша как?
   - О, только что вернулась из турне по странам Азии, готовится к  премьере
"Тоски"...
   - А когда премьера?
   Нил оживленно рассказывал о  матери  и  несказанно  гордился  собой.  Как
мастерски провел разговор - в полном соответствии с заветами Штирлица важный
для себя вопрос затронул в начале и вскользь, получил информацию, а закончил
чем-то  посторонним,  что,  собственно,  и  запомнится  собеседнику.  Теперь
адвокат едва ли вспомнит, что он интересовался Таней. А сразу  после  Нового
года, в тихонький  промежуток  между  зачетными  авралами  и  сессией,  надо
съездить в Москву...
 
IX 
(Москва, 1981) 
 
   - Извините, что отнял у вас время. Телефона у вас нет, так  что  пришлось
нанести визит. Всего доброго!
   - Всего... Не та я Татьяна