тры не будут томить и сушить плодородные почвы".
     Долгой, тернистой дорогой искал Александр место для вала. Пока не увидели люди выжженных пашен, пока не почуяли воздух зловонный. Понял тогда Александр Великий, что путь его - верный. Двадцать семь дней по иссохшему руслу и каменистым утесам шло его войско. Солнце над горными кряжами этих ущелий не грело. Лучи его, дна не достигнув, сияли на пиках, далеко-далеко. Когда расщелина стала столь узкой, что мог там пройти лишь один только путник, Александр поднял голову. Две горы почти что смыкались.
     - Там и велел он построить надежную стену? - в тон монахине переспросил ребенок.
     - Правильно. - Сестра Барбара пригладила вихры на детской макушке. - Тогда воины взяли кирки и лопаты. Кузнецы же отлили железные двери и цепи. Сплавили медью, и сверху залили опоры. Ключ Александр отдал в руки отца Роксоланы, взамен получив ее сердце.
     Больше магоги не разоряли в набегах цветущие земли. Но предрекли мудрецы Александру, что твари зубастые все ж прогрызут его стену.
     Ринутся с воем ветров по прекрасным долинам, ужас и мрак за собою оставят.
     - Когда ж это будет? - испугался малыш.
     - Кто знает? В конце всех времен - так говорят мудрецы и пророки.
     В ту ночь он заснул лишь под утро, и сон его был тревожным.
     Сестра Урсула, пришедшая разбудить заспавшегося Александра, решила уже, что у ребенка жар, но провести день в постели он ни в какую не хотел. Забрался тайком в монастырскую библиотеку, листая страницы тяжелых фолиантов в золоченых переплетах. Так начался его путь познаний. Ни разу не одернули его монахини, не пожурили, если маленькие детские руки не могли удержать книги, с таким трудом сбереженной сестрами в изгнании.
     Радовались, замечая, что читает взахлеб, уплывая мыслями неведомо куда. Глаза его при этом становились странными, меняли свой цвет, как подснежники на склоне Шаумэй? - от бледно-голубого до темного, почти лилового. Понимали сестры, что мечтает мальчик о дальних странствиях и приключениях.
     Александр вырос вдумчивым юношей. Все свои знания вложили монахини в его обучение. Его ум оттачивался в повседневных монастырских хлопотах. Сестры передавали мальчику свой опыт исподволь, играючи. Языки и медицина, математика и география, химия и астрология - вряд ли Александр мог определить, что для него предпочтительней и интересней. Он жадно впитывал информацию. В его любознательности таилось детское умение удивляться всему новому. Эта врожденная способность сделала его человеком остроумным, многогранным. И все же его добрые матушки понимали, что это лишь начальный виток судьбы их воспитанника.
     Едва сложилась такая возможность, Александр Гифт с благословения бернардинок отправился в Донди на ферте Тэй, где нанялся юнгой на каботажное судно, перевозившее в Ирландию уголь..."

***

     Одна за одной догорели и потухли свечи в оплавленных воском подсвечниках, занимавшийся за окошком рассвет сменился ярким, погожим утром, во дворе шипели важно прогуливающиеся гуси да крякал краснощекий ведьмак Хэмиш, ловко раскалывая на части толстые чурбаки.
     Только Никита ничего этого не слышал.

Звезда Странствий (1892)

     Темные воды залива окатило светом налившейся луны. На море начался прикладной час, рябоватые волны беспокойно метались, набрасываясь с приливом на понтонный мост, по которому мерно катила двуколка со спущенным балдахином. Эта дорога из Петры была значительно длиннее, нежели напрямик через Золотой Рог, однако возвращаться в Стамбул по воде Эдмонд Радзивил не решился из суеверных опасений, что море в полнолуние кровожадно.
     Подтверждением тому были увиденные им возле пристани трупы лошадей, брошенные в воды залива. Князю стало тоскливо. Он крикнул извозчику, чтобы поворачивал. Экипаж выехал за ворота и медленно двинулся вдоль длинной извилистой улицы, несмотря на поздний час кишащей снующим народом. Запряженные цугом лошади, словно вот-вот заснут, еле тащили двуколку. Собственно, разницы не было, в какое из питейных заведений наведаться: все они здесь были одинаково шумны и заплеваны, лепились одно к другому, источая смешанные запахи спиртного, кофе и соседствующих цирюлен. Расплатившись с извозчиком, Радзивил заглянул в первую попавшуюся таверну. Из-за парной духоты заходить внутрь не хотелось. Рыжий грек вынес ему глории, небрежно сыпанул прямо в джазве сахара, специально на глазах князя, отдав таким образом дань европейским вкусам.
     Пена сразу осела, но аромат ничуть слабее не стал.
     Выпив кофе, князь почувствовал себя значительно бодрее. Женщины, с лицами, прикрытыми довольно прозрачной тканью зеленых или фиолетовых феранджей, проходя мимо князя, несколько замедляли шаг, зазывно косясь, а то и подмигивая насурьмленными глазками.
     В таверне разгорались страсти. Кости, в которые играли за выпивкой матросы, брякались на столик с такой силой, что стаканы подпрыгивали. Каждый ход сопровождался ударом мозолистых ладоней и криками на всех доступных языках. Радзивил услышал польскую речь. Он вошел в таверну. Заказал у стойки загляви - анисовой водки - и обернулся, чтобы вычислить своих соотечественников. В небольшой нише сгрудились человек десять разномастных, судя по одежде, матросов. По очереди они потягивали крепкий табак из поставленного на стол кальяна.
     Тут же расплескивалась по стаканам тягучая Мадейра. В нише было тихо.
     Черноволосый матрос, в берете, лихо заломленном на ухо, что-то тихо говорил. Слов его не было слышно, но Радзивил заметил его взгляд.
     Он был странным, казалось, задумчивым. А на лице блуждала загадочная улыбка. От князя не ускользнул и тот неподдельный интерес, с которым слушатели, по виду куда старше и солиднее говорившего, внимали его словам. Эдмонд прихватил свою стопку и занял свободное место за соседним столом. Английский язык рассказчика звучал рафинированно изысканно, что само по себе было удивительно в таком месте. Матрос четко выговаривал каждый звук, несколько растягивая слова, вероятно, для удобства понимания теми, для кого родным был иной язык.
     - Каравеллы и галеоны, бригантины, пакетботы, фелюги, чего там только не было. Все полки в лавке были уставлены миниатюрными образчиками корабельного мастерства всех времен и народов. Я переходил от одного судна к другому. Не зря утверждают, что арвадцы строили корабли для великого Тира. Я повертел в руках маленькую доу. Говорят, арабы ходили на них к берегам Индии и на Занзибар. Великолепная мореходная обводка и добротная оснастка. Фальшборт, рангоут, крепежные планки массивны, но просты и надежны, как и вся носовая часть. На соседнем стеллаже мое внимание привлек трехмачтовый фрегат "Надежда" с полным рангоутом. Казалось, ростры были только что вырезаны. От него еще пахло кедровой смолой.
     - Это тот, который лет тридцать назад нарвался на рифы? - спросил один из бывалых моряков. Ответил ему седой старик из его же команды:
     - В Тарсусе я как-то земляка встретил. Так он говорил: на борту "Надежды" был тайный груз русского императора. Вроде шел в персидский Хармуз, а последний раз его видели на Сокотре, потом - бесследно пропал. Только я слышал, что в период малых приливов времени равноденствий неподалеку от Абд-эль-Кури не раз замечали корпус "Надежды". Он появляется из воды, будто всплывает, как фата-моргана, всего на каких-то полчаса. Подойти к нему нельзя. Тот, кто пытался, назад уже не вернулся.
     - До меня тоже доходили эти истории. А тут, представляете, передо мной на полке стоит его копия. Высота мачт или длина снастей - наверное, все соответствовало действительности, только во много крат меньше и выполнено так искусно, что, казалось, вот-вот услышишь свисток боцмана и все это оживет, перестав быть игрушкой. Я настолько увлекся, что не сразу услышал голос хозяина лавки: "Если его пустить по воде, ветер надует паруса, и "Надежда" пойдет в порт назначения".
     Он и не смотрел в мою сторону. Как и тогда, когда я вошел в его мастерскую, он сидел, не поднимая головы, и стругал из красного дерева деталь нового судна. "Сколько лет назад погиб фрегат, а ты словно видишь его воочию, - сказал я ему, а сам подумал: будто бы ноги твои ступали по его палубам, а руки трогали снасти". Мастер словно услышал мои мысли, поднял на меня взгляд и произнес: "Так оно и было". "Тогда расскажи, что ты знаешь об этом?" - попросил я. Он раскурил пенковую трубку, от его самосада я чуть не задохнулся, хоть и устроился на бочонке возле входа.
     "Ты слышал, моряк, что фрегат шел с грузом?" "Да, - ответил я. - Но никто не знает, с каким и куда".
     "Я знаю, что знаю. Тогда я был молод, и со мной еще не случилось несчастья. Ноги мои были целы, лоции знал не по картам, как лоцманы нынче. На Абд-эль-Кури меня наняли провести русский фрегат до Фарсана.
     Красное море - коварное море. Недаром Баб-эль-Мандебский пролив так зовется. Да и у Фарсана - множество рифовых островов. Без лоцмана - не обойтись. Едва "Надежда" вошла в Пролив Слез, поднялся туман, да такой, что не видно руки. Туман был живым, как дыхание джинна. Он поднимался и падал в истоме, покрывая все липкою влагой. Я знал все подводные мели, теченья, но стало мне страшно. Капитан и команда были спокойны. Ко мне обратился русский эмир, хранитель их тайного груза и мой переводчик. Говорил по-арабски как бог и по виду не скажешь, что он чужестранец. Одет в галабею, на голове - куфия и укаль бедуина. "Я вижу твое смятенье. Но судно зовется "Надежда", а значит, и путь свой найдет, иншаллах. Доверься чутью и воле Всевышнего. Ведь лоцман на море - все равно что в пустыне поэт". "Все знаю, но все же в тумане идти, как слепому, наощупь?" "Ты помнишь, сказал Аль-Маари, великий слепец:

     Я слеп от рожденья, но было дано
     Другим озариться мне светом.
     В пучинах сомненья я мутное дно
     Мог видеть прозреньем поэта.

     Бескрайние страны в любые концы
     Легли многоцветно пред вами,
     Но часто, вы, зрячие, - только слепцы.
     Слепые же видят бескрайность сердцами".

     - Лоцман затих и дотронулся до фрегата. "Пролив миновали, как будто во сне. Всю дорогу хотелось узнать мне, что же находится в трюмах, но так и не решился спросить. Да и вряд ли сказали бы... Правда, в Фарсане я кое-что понял. Эмир Тадж-аль-Фахр, не знаю, как звали его россияне, сказал мне, прощаясь: "Знание - в сердце, Ахмад". Так что не верю я в гибель фрегата".
     - Я брел вниз, не замечая ни стен цитадели, ни финикийского гранита мостовых. Капитан уже заполнил все бумаги, но нашего бузотера, из-за которого мы оказались на Арваде, выпустить могли только утром.
     Тогда мы надумали перекусить, а после решать, что делать дальше. Мы зашли к алеппскому армянину. У Закара, как нам сказали, - лучший кебаб, а осьминога он вымачивает в винном соусе. Заметив в моих руках "Надежду", Закар улыбнулся: "Хороший мастер - Ахмад. Знает свое дело".
     "Как всякой лоцман", - гордый покупкой, ответил я. "Лоцман? - вдруг изумился он. - Вы шутите. Он никогда не покидал Арвада. В детстве он разбился, ныряя с прибрежных скал. Но выжил. Ходить, правда, уже никогда не мог. Так и живет в своей лавке. Мастерит корабли, иногда кто-нибудь их покупает, как вы, например..." Он пожал плечами. А я ничего произнести не мог.
     - Он просто обвел тебя вокруг пальца и всучил свой товар, - вздохнул один из слушателей.
     Матрос стянул с себя берет и тряхнул черными локонами. Серьга в ухе, сверкнув, дернулась. Глаза его потемнели под насупленными бровями.
     - Вряд ли, - угрюмо произнес он. - Я тоже не верю в гибель "Надежды".
     - И правильно, парень. Ах ты, холера ясна... - расчувствовавшись, выдохнул старый моряк.
     Знакомое ругательство заставило Эдмонда Радзивила выйти из задумчивости. Князь рассмеялся. Значит, ему не показалась, что послышалась польская речь.
     - Гарсон! - позвал князь. Прикинув, какая выпивка устроит всех, он крикнул:
     - Скотч! - и тут же пояснил шустрому турчонку в замызганном фартуке:
     - Я угощаю.
     Моряки из Гданьска не меньше Радзивила обрадовались неожиданной встрече. Веселые и компанейские ребята, они представили князю своих товарищей, французов и шотландца - рассказчика по имени Александр.
     Захмелевшие матросы вскоре начали куролесить, на столике появились кости. Наудачу выбросил и Радзивил. Зарики упали пятеркой дубль.
     Эдмонд собрал их, потряс в руке, закрыв глаза, и заново кинул. Выпали пятерка и шестерка. Все заворожено глянули на Александра.
     Где-то в уголках губ у шотландца промелькнула улыбка. Он дунул на кулак с зажатыми в нем костями, легко подбросил их. Они упали поочередно двумя шестерками. За столом кто-то крякнул, кто-то застонал, будто на кон был поставлен родовой замок Радзивила. Взгляды уперлись в черноволосого.
     - Достаточно, - неожиданно сказал он. - Передаю свой ход, - обратился он к седому матросу. - Мне пора.
     Он оглянулся на стойку, возле которой ему сигналили товарищи по команде.
     Только под утро Эдмонд Радзивил покинул таверну. На пристани, у дощатого дебаркадера, он нанял каик. Турок в яркой шелковой рубахе ловко управлялся длинной лодкой, похожей на изящную рыбу. Каик легко лавировал среди огромного множества шлюпов и кораблей, стоящих в гавани. На "Каледоне" его встретил вахтенный. Наконец в своей каюте, оставшись один, князь почувствовал, что его клонит ко сну. Едва он положил голову на подушку, как провалился в объятия Морфея. Ему виделись неясные очертания русского фрегата, медленно пробирающегося сквозь дымку тумана. Слышался отдаленный звон колокола. На секунду князь очнулся от сна, понял, что "Каледон" снялся с якоря, успел посожалеть краем мысли, что так и не удалось познакомиться ближе со странным юношей в таверне, и снова погрузился в сон.
     День обещал быть жарким. Парило, как перед грозой, но того тяжелого давления, какое чувствуешь, предощущая шторм, не было.
     Радзивил вышел на палубу освежиться, пока не начался ливень.
     - Небольшая болтанка, сэр. Вам нездоровится? - Капитан Мак-Клосски заметил болезненную бледность лица Радзивила.
     - Вчера позволил себе некоторые излишества. Теперь вот голову ломит.
     - Тогда, князь, нет лучшего средства, чем промочить горло. Я пошлю к вам стюарда.
     - В таком случае, сделайте милость, составьте компанию.
     Столик в каюте уже был сервирован к их приходу. На инкрустированном столике возвышались разномастные графины. От прикрытых блюд тянуло горячим запахом пряностей.
     Стюард стоял спиной к двери у секретера. Склонившись, он листал оставленную князем книгу. Радзивил купил рукопись у переписчика на засиженной голубями площади Сераскира. Продавец утверждал, что это значительная часть "Зиджа Улугбека", знаменитого труда по астрономии.
     В исчисленьях князь не сильно разбирался, но о рукописи, попавшей сложными путями в Стамбул, был наслышан. Изумленное выражение лица Радзивила Мак-Клосски понял по-своему.
     - Вы свободны, Гифт.
     Стюард вздрогнул. Прикрыв книгу, выпрямился, повернулся на каблуках и пошел к двери, кивнув вошедшим. Это был тот самый паренек, что встретился князю в таверне. Едва не потеряв от неожиданности дар речи, князь окликнул его возле самой двери.
     - Постойте. Ведь мы с вами знакомы? Давеча, припоминаете? Вам интересна рукопись?
     Глаза матроса как-то посветлели, заискрились. Он кивнул.
     Капитан переводил растерянный взгляд с одного на другого.
     Радзивил улыбнулся. Показав на книгу, он лукаво спросил:
     - А что если вы и мне поможете с ней разобраться?
     - Могу попытаться. Сейчас я свободен, сэр?
     - Да-да, конечно.
     - Спасибо, Александр, - бросил ему вслед Мак-Клосски. Как только за матросом захлопнулась дверь, капитан с улыбкой вздохнул:
     - Два года как знаю его, а все не перестаю удивляться.
     - Гифт...Странная для шотландца фамилия, нет?
     - Говорят, он найденыш.
     - Знаете, мне почему-то и пить нет охоты, да и головной боли будто и не было. Но вас с удовольствием угощу.

***

     Все свое свободное время Александр проводил в каюте князя. Они засиживались за чтением, составлением каталогов, иногда просто беседовали.
     - Вы ведь книжник, Александр. Почему вы выбрали морскую стезю? - поинтересовался однажды Радзивил.
     - "Ищите знания от колыбели до смертного савана. Ищите, если они будут даже на краю земли!" - Так ведь сказано древними? Видимо, неважно, как странствует человек в этих поисках: бродит ли по морю или суше, копается в книгах или в тайниках своих мечтаний. Так или иначе, он странствует. В конце концов, все наши иллюзии - путешествия в поисках счастливых островов, благополучной развязки всех житейских тягот. Важно, чтобы у тебя была прочная оснастка и надежная команда, даже если ты один на своем корабле. Море научит человека всему, если у человека есть хоть крупица ума. Оно - живое, как существо, что движется, дышит и волнуется.
     - Земля тоже живая, - заметил князь, - со своим языком и повадками. - Радзивила опять коснулось смутное ощущение, что глаза шотландца имеют странное свойство обволакивать, тревожить. Иногда, когда их цвет становился особенно светлым, ему казалось, что они неподвижны, будто и не моргают вовсе. - Да-да. Каждое дерево имеет свой характер, как человек. В это верили еще мои предки.
     - В детстве меня этому учила одна из моих воспитательниц, сестра Урсула. - Александр грустно усмехнулся. - Она считала, что я родом из леса.
     - По преданию, корни моего рода тоже лесные.
     - Может, потому вас тоже тянет к странствиям?
     - Кто знает...
     Уже тогда князя посетила идея составить гороскоп для себя и Александра. Вскоре после того, как "Кале дон" пришвартовался в Александрийской гавани, он предложил матросу найти какое-нибудь заведение астролога. Восточнее Лохиады, в одном из старых кварталов, им указали на лавку каббалиста, для которого не составляло труда решить их проблему. После долгого стука дверь открыл рыжеволосый мальчик в шапочке. Коверкая французские слова, он попросил подождать, пока не освободится хозяин. В помещении было так темно, что сразу трудно было различить даже общие очертания обстановки. На стену, противоположную единственному мозаичному окну, били разноцветные лучи, составляющие пентаграмму. В центре этих лучей размещалось графически-условное изображение человека в венце, с раскинутыми руками. Части тела отмечены были знаками какого-то квадратного письма.
     За изучением обстановки вошедшие и не заметили, как отворилась дверь в глубоком проеме и из-за бархатной занавески выглянул сутулый старик.
     Он покашлял в волосатый кулачок, чтобы обратить на себя внимание.
     - Что бы хотели вы здесь?
     По-французски он говорил так же коряво, как и встретивший их мальчик.
     - Простите, не вы ли - Шломо Алаиш? - несколько сконфузившись от растерянности, спросил Радзивил.
     - Не я ли? - Он прытко пробрался мимо лавки, обитой потертой парчой, и стола из дерева шиит, сдул пыль с бронзового семисвечника, куда то нырнул, кряхтящий голос слышался уже в другом углу:
     - Конечно, я, если вы здесь и ждете Шломо Алаиша.
     Наконец показалось его раскрасневшееся лицо. Из-под нависших седых бровей он кидал взгляды то на одного, то на другого.
     Князь понял, что наступило время объяснить цель их визита.
     Но старик, не дослушав, оборвал его:
     - Вы думаете, это быстро делается? Взял, подглядел за звездами и сказал, что вам надо?
     Радзивил поспешил его успокоить:
     - Мы готовы подождать, не так ли, Александр?
     Шотландец едва удерживался от смеха. Глядя на него, ученый совсем рассердился:
     - Конечно, готовы. - Но подвинул к ним бумагу и перо. - Оставьте все ваши данные.
     Твердым почерком Эдмонд Радзивил отметил все необходимое, включая время суток и место рождения.
     - Хорошо-хорошо. А ваш юный друг?
     - Мне не все известно.
     - Что знаете, то и пишите, - суетливо закивал старик.
     Заглядывая через плечо Александра, он подсказывал, какие общие сведения могут пригодиться. Проставленная дата крещения заставила его поднять брови.
     - Ха! Гам зо