лом и металлом пятизвездный отель.  Название  отеля  Лиз,
ошеломленная открывшимся ей великолепием, так и не запомнила.
   Дальше  было  еще  чудеснее  -  прозрачные,   бесшумные   эскалаторы,
стремительные  лифты,  переливающиеся  позолотой  и  мелодичным   звоном
колокольчиков, широкие, сияющие  чистотой  и  залитые  светом  коридоры,
двухсветная,  неимоверных  объемов  гостиная,  куда   их   с   поклонами
препроводила почтительная прислуга в алых  ливреях  с  золотым  галуном.
Когда  мать  и   дочь   налюбовались   изысканными   интерьерами,   тихо
растворилась боковая дверь, и вошел - нет, не отец, вошедший был слишком
для этого молод и слишком, как бы сказать, сервилен, очевидно не хозяин,
а слуга, пусть даже из числа приближенных. Молодой человек склонился над
ухом матери,  что-то  прошептал  ей,  и  она  вышла,  шурша  праздничным
гипюром.
   Лиз и подумать не могла, что видит мать в последний раз.
   Между тем, дверь отворилась вновь, и Лиз,  как  воспитанная  барышня,
встала и поклонилась вошедшей  женщине,  а  подняв  голову,  замерла  от
изумления  и  восторга.  Ей  улыбалось  лицо,  так  хорошо  знакомое  по
телеэкрану, газетам и глянцевым журналам. Кати Шар дон,  хозяйка  одного
из известнейших домов высокой моды.
   Кати подошла, заглянула в глаза оторопевшей  Лиз,  взяла  за  руку  и
ласково проговорила:
   - Пойдем, дитя мое. Будем делать из тебя настоящую парижанку.
   Вечер   этого   восхитительно   многотрудного    дня,    пронесшегося
калейдоскопом  умопомрачительных  бутиков,  ателье,   салонов   красоты,
завершился в театральной ложе, откуда было так  хорошо  видно  и  слышно
обожаемого ею Рикардо Фольи.
   В антракте Кати представила ей молодого человека, тощего, рыжего, как
морковка, в круглых очках а-ля Джон Леннон.
   - Знакомься, дитя мое, это твои тьютор, по-нашему говоря,  наставник.
Его зовут Алан Мак-Коркиндейл.
   Имя пришлось повторить трижды, прежде чем Элизабет его запомнила.
   Алан был смешной и смешливый, и они подружились с первой минуты.
   После концерта они поужинали в "Амбрози", потом Алан отвез ее в отель
и проводил до номера, того самого, что так поразил ее воображение днем.
   - Приятных сновидений, юная леди. Спальни на втором этаже,  выбирайте
любую.
   - Алан, постой...
   - Что угодно юной леди? Сказочку на ночь?
   - Где моя мама? - зевая, спросила Лиз.
   - Кто? Ах, мама? - Алан посмотрел на часы. - Через одиннадцать  минут
ее теплоход отчаливает из марсельской гавани.
   - Куда?
   - На Мартинику. Ей там куплен домик, и назначено щедрое содержание  -
при условии, что она не вернется во Францию.
   Лиз  мимолетно  удивилась  равнодушию,  с  которым   восприняла   это
известие.
   Для нее началась новая жизнь, полная новых впечатлений и каждодневных
открытий. Теперь она постоянно жила в  двухэтажном  "люксе".  Оказалось,
что кроме гостиной и двух  уютных  спаленок,  здесь  есть  библиотека  с
новейшим домашним кинотеатром и множеством книг, в том  числе  и  таких,
которые ее старомодная, вульгарно-благопристойная  мамаша  не  разрешала
даже вносить в дом:
   Раймон Кено, Антонен Арто, Генри Миллер. И еще  две  ванных  комнаты,
одна обыкновенная, только очень богатая и красивая, а вторая - настоящий
маленький бассейн, оборудованный разными  гидромассажными  устройствами,
здесь можно было нагонять искусственные волны. А еду приносили  прямо  в
номер в любое время суток, стоило лишь позвонить  по  телефону  -  любую
еду,  какую  только  пожелаешь,  хоть  гамбургер  с  кенгурятиной,  хоть
перепелиные яйца с белужьей икрой.
   Но вся эта роскошь не давалась даром. Каждый день Лиз был расписан по
минутам. Алан заезжал  за  ней  в  половине  девятого  и  отвозил  то  в
танцевальный класс,  то  к  сухонькой  старушке-графине,  обучавшей  Лиз
основам  этикета  и  едко  высмеивавшей  малейшие  промашки  неотесанной
провинциалки,  то  к  другой  старушке  -  прославленному   музыкальному
педагогу.  Иногда  занятия  заменялись  экскурсиями  по  Парижу  и   его
историческим окрестностям. Эти дни были для Лиз самыми счастливыми,  она
все больше - робко, по-девчоночьи - влюблялась в своего рыжего чичероне.
Алан знал и любил Париж так, словно и сам он,  и  многие  поколения  его
предков родились и жили на этой земле. И своей любовью он  заразил  юную
воспитанницу.
   Точно так же, легко, ненавязчиво, с юмором он во второй половине  дня
занимался с нею общеобразовательными предметами. Даже сухая математика и
заумная физика становились в его изложении понятными  и  занимательными,
как детективы Жанризо. Через два  месяца  Лиз  обрела  манеры  настоящей
леди,  прекрасно  танцевала,  бойко  щебетала  по-английски,  а   знания
школьных предметов, несомненно, снискали бы ей все  мыслимые  похвальные
грамоты в ее родной школе в Балансе. Но ей была омерзительна сама  мысль
о возвращении в Баланс.
   В конце июня Алан устроил ей настоящий  экзамен  в  присутствии  двух
пожилых господ, которых ей  представили  как  мистера  Смита  и  мистера
Джонса. Любезно, как учили, представившись в  ответ,  Лиз  автоматически
отвечала на легкие вопросы, а сама пытливо вглядывалась в  непроницаемые
лица Смита  и  Джонса,  мучительно  гадая,  который  из  них,  возможно,
является ее таинственным отцом. Но оба так и просидели истуканами, а  по
окончанию испытаний молча удалились, не попрощавшись.
   - Поздравляю, солнышко,  мы  с  тобой  отстрелялись  cum  laude,  что
значит, с отличием, - сказал Алан за обедом. - Теперь в  обучении  твоем
наступает перерыв. Собирайся в путешествие.
   - В Баланс? - шепотом спросила Лиз, чувствуя, как  сердце  ее  падает
ниже пяток.
   - Несколько дальше... Юная леди, позвольте уведомить вас о  том,  что
за исключительные успехи вы  премированы  поездкой  на  чудный  островок
греческого архипелага по приглашению одного почтенного джентльмена...
   - Отца?! - воскликнула Лиз. - Моего отца?
   Неужели я, наконец; увижу его?
   - Этого я не могу сказать.
   - Но почему? Зачем вся эта таинственность?  Кто  он?  Арабский  шейх?
Какой-нибудь крупный мафиозо, взявший с тебя кровавый обет молчания?
   Алан весело рассмеялся.
   -  Поверь,  солнышко,  никакого  обета  молчания  я  не  давал  и   с
удовольствием рассказал бы тебе все, что знаю. Только, увы,  я  не  знаю
почти  ничего.  Меня  наняло  одно  престижное  кадровое  агентство,   и
признаюсь,  я  был  крайне  удивлен,  что  предложение  поступило  через
Баффина, директора нашей школы, и он тут же дал  под  него  трехмесячный
оплаченный отпуск. Я, разумеется, согласился, о чем нисколечко не жалею.
   - Я тоже... - пролепетала Элизабет, обмирая изнутри.  -  А  ты...  ты
поедешь со мной?
   - Увы, мой отпуск окончен. Но  мне  почему-то  кажется,  что  мы  еще
встретимся...
   Через три дня, погожим  и  тихим  летним  вечером  Элизабет  сошла  с
белоснежной яхты, забравшей ее в Салониках, на берег острова,  сразу  же
показавшимся ей земным раем.  Пока  носильщики  под  руководством  мадам
Нонжар, дуэньи, приставленной к ней  на  время  путешествия,  укладывали
чемоданы в открытый автомобиль  неизвестной  ей  марки,  Лиз  любовалась
окрестностями,  с  наслаждением  вдыхая  свежайший,  напоенный  хвойными
ароматами воздух.
   В прозрачной бухте лениво плескались волны, бликуя закатным  солнцем.
Поросшие самшитом и лиственницей холмы полого сбегали к морю. Автомобиль
небыстро катил в гору по  желтой  песчаной  дороге,  вдоль  окаймленного
розовым камнем канала с пенной голубой водой. Вскоре восхищенному  взору
Лиз предстала высокая каменная стена, сложенная из плит черного мрамора,
а в ней - бронзовые ворота, в решетке которых  причудливо  переплетались
цветы и дубовые листья.
   За воротами начинался чудесный  сад.  За  ровными  аллеями  аккуратно
подстриженных деревьев Лиз  увидела  промелькнувший  силуэт  лани,  а  в
отдалении - маленькую китайскую пагоду.  По  другую  руку  на  отдельном
холмике показался домик-пряник, а впереди - светлое полушарие громадного
купола и окруженный розовыми  клумбами  фонтан-колокол,  весь  в  ореоле
радужной пелены мельчайших брызг.
   Автомобиль медленно обогнул фонтан, и глазам Лиз предстал весь дом  -
высокий, хоть и было в нем всего два этажа, облицованный бежевым камнем,
с обеих сторон забирающий площадь вокруг фонтана в широкое полукольцо.
   А на ступеньках дома стоял,  улыбаясь,  седовласый  человек  в  белом
костюме.
   - Здравствуй, Лизхен, - сказал он  с  чудовищным  немецким  акцентом,
когда машина остановилась напротив входа,  и  шофер,  распахнув  дверцу,
галантно подал Элизабет руку. - Добро пожаловать в Занаду...
   - Как у вас интересно, дедушка Макс!
   Старик с рассеянной улыбкой погладил Лиз по головке.
   - Милые пустячки, невинные забавы одинокого старика. Что тебе  больше
всего понравилось?
   - Мне? Заводная балеринка,  говорящая  голова  Сократа,  механический
клавесин, бабочки...
   - Подойди-ка сюда... - Дедушка Макс подошел к бюро на гнутых  ножках,
поднял  крышку,  достал  красный  лакированный   ларец,   протянул   Лиз
миниатюрный золотой ключик.
   - Вставь сюда и поверни. В эту сторону, по часовой стрелке.
   Лиз послушно вложила ключик в микроскопическую  скважинку  на  стенке
ларца, повернула. Лаковые створки  разъехались,  а  внутри  Лиз  увидела
крохотного волнистого попугайчика. Попугайчик  боком  лежал  на  красной
подушечке и блестел черным стеклянным глазом.
   - Он умер? - спросила Лиз.
   - Он игрушечный,  -  сказал  дедушка  Макс.  -  Достань  его,  только
аккуратно, а то сломаешь.
   Лиз бережно извлекла попугайчика, провела пальцем по крылышку.  Перья
у игрушечной птички были настоящие, только покрытые прозрачным лаком.
   - Поставь сюда, - дедушка Макс показал  на  край  стола.  -  Да,  вот
так... Теперь давай дунем на него, не так сильно, как дуешь на  свечи  в
именинном пироге, а легонечко, будто пылинку сдуваешь. Раз-два-три...
   Лиз  дунула,  и  вдруг  попугайчик  взмахнул  крыльями   и   взлетел,
высоко-высоко, к самому сводчатому потолку и там пропал из вида.
   Лиз захлопала в ладоши.
   - Ой, какая чудесная игрушка!..
   Старый Макс улыбнулся.
   - Более чудесная, чем ты думаешь... Подставь-ка ладошку. - Он  извлек
из ларца кожаный мешочек, высыпал из него мелкие зернышки на ладонь  Лиз
и громко позвал:
   - Гого! Гого! Гого!
   Попугайчик отозвался веселой трелью, спикировал прямо на руку  Лиз  и
принялся деловито склевывать зернышки. Медленно, осторожно, Лиз  закрыла
ладонь. Попугайчик затрепыхался, в пальцах Лиз отдавались  частые  удары
птичьего сердечка. Лиз разжала ладонь, попугайчик вспорхнул,  уселся  на
оконном карнизе и занялся поправкой несколько помятого оперения.
   - Дедушка... - прошептала в смятении Лиз. - Дедушка, он... он живой!
   - Конечно, живой. В  Коране  сказано:  пророк  Иса  сделал  из  глины
птичку, дунул на нее, птичка ожила и улетела... Знаешь, кто такой пророк
Иса?
   - Нет.
   - Это наш Иисус Христос.
   - Тогда получается, что мы с тобой - тоже боги?
   - Немножко. Каждый человек немножко бог, только не всем дано  ощущать
это...
   Старик сидел в глубоком удобном кресле,  посасывая  длинный  янтарный
мундштук  пенковой  трубки.  Перед  ним  на  инкрустированном  шахматном
столике были расставлены в начальной позиции костяные шахматные фигурки.
Кресло напротив пустовало,  а  посреди  залы  на  расстеленной  на  полу
медвежьей шкуре лежала Лиз, пощипывая  гроздь  рубинового  винограда.  В
невидимых динамиках негромко звучала увертюра из "Кавалера роз".
   Старик отложил трубку, потянулся, посмотрел на часы.
   - Что-то запаздывает мой партнер.  Не  иначе,  опять  творит,  поймал
вдохновение. Ох уж эти художники, рука не поднимается требовать  от  них
пунктуальности... Игрок он, конечно, не из  самых  сильных,  но  человек
презанятный, эти фигурки изготовил по его эскизам один  мой  швейцарский
знакомец, партнер по переписке...
   - А что такое "партнер по переписке"? - спросила Лиз.
   - Это когда разыгрываешь с кем-то шахматную партию не лицом к лицу, а
заочно, в письмах. Не всегда ведь люди  могут  встретиться,  один  очень
занят, другой стар и редко покидает дом, третий  живет  очень  далеко...
Вот, взгляни...
   Макс, кряхтя, поднялся с  кресла,  подошел  к  одному  из  шкафчиков,
открыл створку. Лиз увидела множество стеклянных ящичков,  в  каждом  из
которых помещалась маленькая  шахматная  доска.  Она  встала  со  шкуры,
подошла поближе и увидела, что каждый ящичек снабжен бумажкой с  именем,
число фигурок на досках неодинаково, и стоят они по-разному.
   - Это я для памяти, - пояснил Макс, - чтобы не возиться  с  хранением
старых писем, ведь иные партии длятся десятилетиями, по  одному  ходу  в
год, а то и реже... Скажем, герр  Бирнбаум  из  Цюриха,  тот  аккуратен,
письмо с очередным ходом я получаю от него с каждой почтой, она приходит
сюда раз в неделю. Мистер Цорес  из  Нью-Йорка,  несмотря  на  все  свои
миллиарды, тоже находит времечко, хотя, судя по последним его ходам,  он
нанял  Бобби  Фишера...  Ван  Линь  из   Гонконга,   сеньор   Люгер   из
Буэнос-Айреса, товарищ Шеров из Москвы, шейх ас-Саббах из  Кувейта...  В
этом шкафчике, Лиз, весь земной шар... Э, да ты уже зеваешь,  пока  тебе
на  боковую.  Прости  старого  осла,  замучил   тебя   своими   скучными
разглагольствованиями...
   - Нет, дедушка Макс, мне, право, очень интересно. Не отсылайте  меня,
прошу, позвольте еще немного побыть с вами?
   - Деточка моя, в Занаду живут по тем же правилам, что и  в  Телемском
аббатстве мсье Рабле, а именно...
   - Делай что хочешь, - блеснула познаниями Лиз.
   -  Вот  именно...  Кстати,  похвально,  что   читала   "Гаргантюа   и
Пантагрюэля"...
   Дедушка Макс возвратился в кресло и вновь закурил трубку. Лиз  сидела
тихо, как мышка, вглядываясь в старое, но еще  такое  красивое  лицо,  в
добрые морщинки в уголках широко расставленных глаз.
   - Дедушка Макс, - тихо проговорила она. - А как  вы  познакомились  с
моей мамой? Старик вопросительно взглянул на нее.
   - С твоей мамой? Но, милая Лизхен, я вовсе не знаком с твоей мамой. -
Лиз опустила глаза.
   - Зато прекрасно знаю твоего папу.
   - Что?! Но я думала... - Она не договорила, но дедушка Макс прекрасно
все понял.
   - Нет, милая, хотя  о  такой  доченьке,  как  ты,  я  мог  бы  только
мечтать...
   Старик вздохнул и замолчал. Лиз молча глядела  на  него,  не  решаясь
нарушить тишину.
   - Отец твой человек интересный и очень непростой, - продолжил дедушка
Макс. - Жизнь свела нас в самом конце войны, он был тогда  очень  молод,
но уже имел серьезный чин. Мы тогда неплохо поняли друг  друга  и  очень
славно сотрудничали. Потом мы встретились спустя много дет...
   Старик опять помолчал, рассеянно потрогал фигурки на доске. - Кстати,
из него вышел бы отменный шахматист. Жаль, что  он  предпочитает  другие
игры.
   - Как его зовут?
   - Морвен. Лорд Эндрю Морвен. Какой-то там баронет,  кавалер  каких-то
там  орденов.  Думаю,  ты  его  скоро  увидишь...  О,  Борис,   дорогой,
наконец-то!..
   Увлеченные беседой, они не сразу заметили, что в зал  вошел  высокий,
ширококостный  мужчина,  облаченный,  в  отличие  от  хозяина,  запросто
сидевшего в шелковом халате с бранденбурами,  в  безупречный  смокинг  и
белоснежную сорочку. На скуластом, усатом лице  его,  однако,  отчетливо
выступала многодневная седая щетина.
   Мужчина поклонился, несколько деревянно.
   - Guten Abend,  mein  lieber  Max,  entschuldigen  Sie  mir  bitte...
<Добрый вечер, мой дорогой Макс. Прошу меня простить... (нем.)> -  начал
он, но хозяин прервал:
   - Борис, Борис, говорите, пожалуйста, по-французски,  барышня  совсем
не понимает немецкого...
   Мужчина в смокинге растерянно огляделся, заметил, наконец, Лиз,  сухо
наклонил голову.
   - Мое почтение, мадемуазель. - Акцент у него был не  сильнее,  чем  у
дедушки Макса,  но  какой-то  странный,  совсем  не  немецкий.  -  Борис
Вайнахский, художник... Еще раз  простите  за  опоздание,  Макс,  совсем
заработался, потерял счет времени...
   - Вы прощены. Налейте себе что-нибудь.
   Художник отошел к столику с разнокалиберными бутылями, а дедушка Макс
обернулся к Лиз и тихо сказал:
   - Борис живет в том домике на холме. Отменный  пейзажист.  Как-нибудь
загляни к нему, посмотри работы, и не  бойся,  он  совсем  не  страшный,
только дикий немного, что неудивительно, потому что он русский...
   - Макс, я все слышу, - неожиданно отозвался художник. - Во-первых,  я
не дикий, а наполовину ручной, а во-вторых,  не  русский,  а  наполовину
ингуш, это такой народ на Кавказе...
   - Тысяча извинений, дорогой Борис, вечно забываю, что  не  все  такие
глухие, как я... Что ж, начнем, пожалуй.
   Лиз освободила кресло для Бориса, вновь улеглась на шкуру  медведя  и
принялась с любопытством разглядывать гостя. Она никогда еще  живьем  не
видела ни одного русского...

***

   - Что ж, Бет, меня ознакомили с твоими достижениями.  -  Лорд  Морвен
неторопливо  перебирал  бумаги,  разложенные  перед  ним  на   массивном
письменном столе. - Отличные  знания  по  всем  обязательным  предметам,
сертификат об окончании курса русского языка и культуры, диплом Академии
Искусств, участие в трех выставках. Победа на конкурсе  бальных  танцев,
приз за исполнение роли Розалинды, вице-капитан хоккейной команды, хм-м,
это уже интересно.  Комплиментарный  отзыв  доктора  Баффина,  в  высшей
степени комплиментарный отзыв  мистера  Мак-Коркиндейла,  что,  впрочем,
неудивительно... У меня только один вопрос, Бет.
   - Да, сэр?
   Элизабет навытяжку стояла  в  центре  громадного  зала  -  библиотеки
особняка лорда Морвена на Гросвенор-Сквер.
   - Долго ли еще вы,  леди  Элизабет  Морвен,  намерены  выставлять  на
всеобщее посмешище себя, тем самым, косвенно,  и  меня,  вашего  отца  и
опекуна. Отвечайте!
   - Я не понимаю, о чем вы, сэр...
   -  Я  говорю  о  тех  преувеличенных  знаках  внимания,  которые   ты
оказываешь мистеру Мак-Коркиндейлу. Лодочные прогулки, посиделки в кафе,
наконец, эта нелепая сушеная роза, вложенная тобой между страничек  эссе
по истории английского театра. Согласись, это несколько выходит за рамки
нормальных отношений школьницы и ее наставника.
   - Но, сэр, я же не вечно буду школьницей!
   Лиз дерзко взглянула отцу в глаза, но тот лишь рассмеялся.
   - О да, и я ничуть не сомневаюсь, что твою прелестную головку не  раз
посещали картинки вашего  совместного  счастливого  будущего:  маленький
домик на  берегу  Северна,  кварта  молока  под  дверью,  целый  выводок
маленьких  рыжих  Мак-Коркиндейлов...  Да  только,  деточка   моя,   это
исключено, совершенно исключено. И отнюдь не потому,  что  твой  отец  -
ископаемый  тиранозавр,  одержимый   всеми   сословными   предрассудками
викторианской эпохи. А потому, что твой избранник -  чистопородный  гей,
иными словами, джентльмен, предпочитающий мужчин. Кстати,  это  одна  из
причин, почему многие лучшие семьи Англии без опасений вверяют ему своих
дочерей. Вот так. Пусть эта маленькая история послужит  тебе  уроком  на
будущее. И запомни, Бет: леди может  подать  повод  для  злословия,  для
зависти, для осуждения, но никогда - для насмешек... А  в  остальном  ты
была молодцом.
   Лорд Морвен встал из-за стола, приблизился к  Бет,  подставил  бритую
щеку для безучастного поцелуя.
   - Убежден, что ты достойна награды.  Собирайся,  поедешь  в  город  с
мадам  Нонжар,  закажешь  себе  платье  для  рождественского  бала.   Мы
приглашены в Чатсворт, к герцогу и герцогине Девонширским. Ты рада?
   - Да, сэр...
   Лорд Морвен поморщился.
   - И не зови меня "сэр". Это вульгарно. "Папа" звучит гораздо лучше.
   Драматургически выстраивая свое появление в жизни  Лиз,  лорд  Морвен
слишком затянул с собственным выходом на  сцену,  чем  допустил  роковую
ошибку. Место отца в сердце Лиз уже было занято другим. Точнее,  другими
-  чудаковатым  русским  художником  Борисом  Вайнах