мав  удивленный  взгляд
Шерова, пояснила:
   - Он же у нас пидор.
   - М-да, - сказал Шеров. - Общаясь с тобой, узнаешь много неожиданного.  А
Кока мне говорил, что у него бурный роман с Лариной, артисткой.
   - Это для отвода глаз, - сказала Таня; - Хотя он, если захочет, может и с
бабой. Это у них называется "белый". Она вновь взяла трубку и набрала  номер
Огнева.
   - Слушаю! - раздался в трубке нервный, срывающийся голос.
   - Будьте добры Юрия Сергеевича, - вежливо попросила Таня.
   - Да слушаю я!
   - Здравствуйте, Юра. Это говорит Таня, сестра Никиты  Захаржевского.  Мне
он срочно нужен. Я знаю, что он в Москве, я сейчас тоже в Москве.
   - Ничего я не знаю! С самого утра укатил  на  моей  машине,  сказал,  что
будет завтра, ничего не объяснил, я места себе  не  нахожу...  Только  я  не
верю, что он будет завтра! Мы поссорились вчера, он нахамил мне,  ударил,  я
видеть его не желаю!
   - И вы не догадываетесь, куда он мог поехать?
   - Догадываюсь,  только  вам  не  скажу!  Впрочем,  нет,  скажу  -  поехал
трахаться с какой-нибудь бабой сисястой!
   Таня поняла, что Огнев изрядно пьян.
   - И вы не знаете, как бы мне эту самую бабу найти?
   - Вы что, издеваетесь?! - взвизгнул Огнев и бросил трубку.
   - Вот так, - вздохнув, сказала Таня. - Первый номер пустой. Будем  искать
Николая Квасова без телефона или Татьяну Ларину без адреса.
   - Погоди-ка, - встрепенулся Шеров. - Ты сказала, Николай  Квасов?  Фигуры
типа Огнева меня интересуют мало, а вот  Николай  Квасов  -  очень  знакомое
звукосочетание. Конечно, в Москве Квасовых вагон с прицепом,  но  посмотрим,
вдруг тот?
   Шеров пошел в кабинет и поманил за собой Таню. Кабинет напоминал музейный
зал  -  размерами,  антикварной  мебелью  из  карельской  березы,  расписным
плафоном  и  вообще  всем,  включая  монументальный  чернильный  прибор   из
четырнадцати предметов. Особенно удивил Таню  огромный  серый  телевизор,  к
нижней  панели  которого  была  зачем-то  нриделана  клавиатура  от  пишущей
машинки.
   - Это что? - спросила она Шерова.
   - Персональный компьютер, - с гордостью ответил он. Тане  это  ничего  не
сказало, и Шеров пояснил:
   - Гениальное устройство для  хранения  и  обработки  информации.  Дорогой
черт, но в деловых руках окупается мгновенно. Как-нибудь покажу, на  что  он
способен. Ты ахнешь.
   Он подошел к большому и красивому, как  все  здесь,  картотечному  шкафу,
немного подумал и выдвинул один из ящиков.
   - Компьютер компьютером, а по старинке ловчее, -  сказал  он,  просовывая
вдоль вынутых из ящика карточек вязальную спицу. - Алфавитно-систематический
принцип. Помнишь?
   Таня кивнула.  Шеров  аккуратной  стопкой  выложил  оставшиеся  на  спице
карточки, отсчитал с краю несколько дырочек, вновь просунул  спицу  и  резко
поднял ее. На ней осталось висеть три карточки.
   - Вот, пожалуйста, известные мне Квасовы Николаи, проживающие  в  Москве.
Выбирай.
   Квасов, Николай Константинович, 1920 г.р., генерал - полковник, начальник
Академии тыла и транспорта.
   Квасов,  Николай  Андреевич,  1954  г.р.,  референт,  Комитет   Народного
Контроля.
   Квасов, Николай Мефодиевич, 1938 г.р.,  директор,  центр  техобслуживания
ВАЗ.
   - Не похоже, - сказала Таня,  еще  раз  просмотрела  карточки  и  все  же
отложила вторую. - Вот эту, пожалуй, посмотрим. Вот это что значит?
   - Выпускник МГИМО 1976 года, - пояснил Шеров.
   - Никиткин институт, Никиткин год. Тепло, тепло, - сказала Таня. - А  вот
тут что за закорючка?
   - Склонен к нестандартным сексуальным проявлениям, - бесстрастно произнес
Шеров.
   - В яблочко! - воскликнула Таня. - Звоним.
   - Знаю я этого Кольку Квасова, - сказал Шеров. - На  побегушках  у  моего
доброго приятеля Шитова. Шустрый парнишка.
   - Рабочий или домашний? - спросила Таня.
   - Рабочий, конечно. Это же трудовой чиновник, не то что Огнев.
   Таня поспешно набрала указанный номер.
   - Комитет Народного Контроля, приемная председателя, -  ответил  приятный
молодой баритон.
   - Будьте добры Николая Андреевича Квасова. - Я у телефона. Чем могу  быть
полезен?
   -   Здравствуйте,   Николай   Андреевич.   Я   Татьяна,   сестра   Никиты
Захаржевского. Видите ли, мне сказали, что он в  Москве,  а  он  мне  срочно
нужен...
   - Ах, вы та самая Танечка? Мне Никита много о  вас  рассказывал.  Да,  он
здесь, утром заглянул ко мне, попросил взять кое-что... ну, в нашем  буфете,
вы понимаете. Обещал заехать в шесть часов. На всякий случай оставил  номер,
по которому его можно застать до шести. Вам дать?
   - Да, будьте любезны.
   - Записывайте...
   Квасов продиктовал номер телефона и очень мило попрощался с Таней, взяв с
нее слово непременно позвонить ему в конце недели. Судя по всему, отмеченная
склонность Квасова к нестандартным сексуальным проявлениям не исключала, как
и у родимого брательника, проявлений стандартных.
   Не тратя времени даром, Таня тут же набрала записанный номер. Трубку снял
Никита...

II

   - Еще! - хрипло простонала Таня, откинув  на  подушку  голову  с  мокрыми
волосами. - Еще!
   - А ты ненасытная, - лениво заметил Никита  и  стряхнул  пепел  прямо  на
ковер у изголовья. - Что ли, так  изголодалась  при  Ваньке,  что  никак  не
уймешься?
   - Еще, - повторила Таня, словно других слов в русском языке не было.
   Никита задумчиво оглядел себя, ее, одеяло, свалившееся  на  пол,  далекий
стол, на полированной поверхности которого  одиноко  стояла  бутылка  теплой
минералки.
   - Ладно, - наконец проговорил он, - попробую. Только ты спляши.
   Это предложение вывело Таню из забытья.
   - Офонарел, да? - со смехом спросила она и, приподнявшись, дернула его за
причинное место.
   - Кончай, - сказал Никита.
   - И хотела бы, да без тебя никак.
   - Я не в том смысле. Кончай тягать меня за хобот. Он этого не любит.  Еще
обидится и объявит лежачую забастовку.
   - Не надо!
   - Тогда пляши!
   - Все тебе припомню,  Захаржевский!  Таня  перевалилась  через  него,  на
четвереньках приземлилась на ковер, встала.
   - Что ж ты, танцуй! - потягиваясь, сказал Никита.
   - А ты спой тогда! - огрызнулась Таня и показала ему язык.
   - Ля-а-а-а-а! - гнусаво взвыл Никита.
   - Тиш-ше! - зашипела на него Таня. - Ну точно офонарел!
   - Распевка, - сказал Никита,  пожимая  плечами.  -  Без  нее  никак.  Ну,
поехали, да? Три-шестнадцать... Эх, раз, еще раз... Ты что, заснула?  Больше
жизни, товарищ Ларина! Интересно, ты и на съемках такая же амеба?
   - На съемках так не упахивают, - ответила ему Таня.
   - Ах, мы жаловаться? А ведь кто-то только что просил еще...
   - Слушай, а без танцев никак нельзя? - взмолилась Таня.
   Никита почесал в затылке.
   - Вообще-то можно... Только скажи волшебные слова, а потом поцелуй.
   Таня навалилась на него, прошептала ему в ухо: "Пожалуйста, Никитушка!" -
и чмокнула внос. Никита тряхнул головой.
   - Две ошибки, товарищ Ларина!
   - Какие? - осведомилась она и легонько укусила его за ухо.
   - Во-первых, слова твои, конечно, волшебные, но не для этих случаев.  Тут
нужны другие.
   - Какие же? Научи.
   - Закрой глаза и повторяй за мной. Биби меня...
   - Биби меня...
   - ...мой сладкий зу и.
   - ...мой сладкий зу и.
   - Теперь - все вместе, а потом поцеловать, - распорядился Никита.
   - Биби меня, мои сладкий зуи! -  с  выражением  продекламировала  Таня  и
впилась Никите в губы. Он довольно быстро отстранился.
   - Ты не меня целуй, ты его целуй!
   - Кого это его? - спросила Таня.
   - Ну, кого просила... Мой сладкий зуй, - Для большей  наглядности  Никита
провел рукой у себя между ног.
   - И что, он будет... биби? - недоверчиво спросила Таня.
   - Отбибикает за милую душу, - заверил ее Никита. - Только ты тоже к  нему
с душой...
   Таня повторила заклинание и, развернувшись  на  пятой  точке,  прильнула,
куда было ведено.
   Это была одна из бесконечных вариаций  на  заданную  тему.  А  тема  была
задана в тот летний день,  когда  она,  преисполненная  отчаяния  и  чаяния,
позвонила ему с  Садовой.  Хотя  прошло  уже  больше  восьми  месяцев,  Тане
казалось, что это было только вчера. Тогда он опередил ее в гонке  до  дому,
и, когда она  отворила  дверь,  встретил  ее  в  шикарном  шелковом  халате,
намытый, разодеколоненный, и тут же увлек ее в  постель,  где  показал  Тане
неведомые дотоле чудеса секс-атлетики. Пока она, обалдевшая от таких  щедрот
природы и вусмерть удовлетворенная, спала,  он  приготовил  роскошный  ужин,
существенно подкрепивший их силы. С тех пор  они  на  практике  изучили  всю
"Кама-Сутру", за исключением совсем  уж  акробатических  поз,  причем  Таня,
быстро пережив период начального смущения, обнаружила в себе не меньшее, чем
у ее любимого, бесстрашие и не отказывала себе и ему в удовольствии в  самой
разнообразной обстановке. Особо следует отметить  заднее  сиденье  оранжевой
огневской "Нивы" и двуспальное купе "Красной стрелы"  -  всякий  раз,  когда
Таня выезжала в столицу на съемки "Начала большого пути", выяснялось, что  у
Никиты тоже  в  Москве  срочные  дела.  Сосредоточению  на  желаемом  немало
способствовал ритмичный стук колес и мелькающий  в  купе  свет  придорожного
фонаря, поставленного освещать рную заоконную природу.
   Если  не  считать  этих  поездок,  о   которых   обычно   было   известно
заблаговременно, Никита являлся к ней неожиданно,  и  она  всегда  была  ему
рада. Даже после самого утомительного дня - а работы у Тани этой осенью было
много,  -  появление  Никиты  придавало   ей   сил   и   настраивало   самым
недвусмысленным образом: стоило ей увидеть его,  руки  сами  собой  начинали
расстегивать пуговицы. У него тоже, по  его  собственному  признанию,  осень
проходила под тютчевским девизом: "Весь день стоит, как бы хрустальный".
   Но осень отдождила положенный срок, и наступила зима, мягкая, снежная,  а
на двадцать пятый  день  товарищ  Клюквин  вызвал  всех  участников  "Начала
большого пути" на, как он выразился, "предпремьерный показ".  Иначе  говоря,
на приемку начерно еще  смонтированного  фильма  государственной  комиссией.
Учитывая   статус   и   тематику    фильма,    комиссия    была    назначена
архипредставительная, возглавляемая лично заведующим идеологическим  отделом
ЦК  КПСС...  фамилию  Таня  забыла.  Дальнейшая  судьба  киноэпопеи  всецело
зависела от решения этой  комиссии,  и  хотя  ни  Клюквин,  ни  Шундров,  ни
кто-либо из  их  многочисленных  прихлебателей  в  благополучном  исходе  не
сомневался, волнение в начальственных рядах все же присутствовало и  волнами
спускалось вниз, затрагивая всех.
   Уже в самом начале съемок Таня поняла, что Анатолий Федорович  Клюквин  -
человек исключительно занятой, масштабный  и  государственный.  Реквизировав
под свой грядущий шедевр  полдесятка  лучших  павильонов  студии,  он  начал
съемки в пяти местах разом, поставив во  главе  каждого  участка  одного  из
своих молодых помощников - шустрых  и  крепких  парней,  похожих  то  ли  на
кэгэбэшни-ков, то ли на профессиональных комсомольцев.  Раз  в  день,  около
полудня, он появлялся  на  студии,  вместе  со  свитой  обходил  площадки  и
удалялся. Через некоторое время к его дублерам прибегал курьер с записочкой,
и молодые люди, объявив получасовой перерыв, уходили  на  инструктаж.  Почти
все кадры снимались с первого дубля. Здесь, как и во всем,  товарищ  Клюквин
неукоснительно следовал указаниям свыше, а  главное  на  этот  год  указание
звучало так:
   "Экономика должна быть экономной!" Огромная четырехчасовая  картина  была
практически отснята за три неполных месяца. Что  ж,  и  это  было  в  полном
соответствии:  разве  не  был  призыв  "наращивать   темпы"   девизом   всей
пятилетки?
   Госприемка прошла на "ура", всех, имевших отношение  к  фильму,  угостили
ошеломляющим банкетом и выдали поразительные,  по  крайней  мере  для  Тани,
премиальные - полторы  тысячи  рублей.  За  полтора  месяца  они  с  Никитой
просвистели половину этой суммы в свободное от  съемок  и  "биби"  время,  а
вторую половину Таня положила на книжку. И вот теперь, в феврале, Таня вновь
оказалась в  Москве,  в  номере  на  тринадцатом  этаже  гостиницы  "Россия"
(товарищ Клюквин экономил только на пленке и  съемочном  времени),  из  окна
которого  могла  разглядеть  веселые  луковки   Василия   Блаженного,   чуть
присыпанные снегом. Никита проводил ее  со  "Стрелы"  до  самого  номера,  а
поскольку заехать за ней, чтобы отвезти на официальную  премьеру  во  Дворце
Съездов, должны были только в половине шестого,  то  времени  для  "сладкого
зуя" нашлось с избытком.
   В их любви была некоторая странность,  недоговоренность,  которая,  может
быть, и придавала ей столько очарования. Никита, нисколько  не  стеснявшийся
на людях демонстрировать свою близость с ней - словами, жестами,  поцелуями,
- на свидания приходил как бы тайком, никогда не упоминая о них при  третьем
лице, наотрез отказываясь переехать к ней,  предпочитая  жить  с  матерью  и
отчимом, а в Москве селился не в  соседнем  с  ней  номере  гостиницы,  а  у
кого-то из своих многочисленных московских друзей, чаще - у Огнева.
   Прожив с ним больше полугода, зная каждую родинку,  каждую  складочку  на
его теле, она мало что знала о нем, хотя о себе успела  выложить  все  -  от
рождения на торфоразработках, раннего сиротства, детдома в городе Дно, жизни
с Лизаветой и Виктором, вынужденном отъезде в Ленинград и  работы  прислугой
при безумной парализованной старухе. Не остались неизвестными Никите и роман
с Женей, и обстоятельства  знакомства  и  последующего  брака  с  Иваном,  и
прочее, и прочее... Умолчала она лишь об эпизоде с Рафаловичем - но это была
уже не только ее, но и чужая тайна.
   Естественно, все это выкладывалось от случая к случаю,  к  той  или  иной
ассоциации. Таня просто не понимала, какие  могут  быть  тайны  от  любимого
человека. Возможно она и  не  была  бы  такой  откровенной,  но  Никита  был
потрясающим слушателем - внимательным, сочувствующим  понимающим.  И  нельзя
сказать, чтобы он был, в свою очередь, как-то  скрытен.  Нет,  он  охотно  и
увлекательно рассказывал, отвечал  на  все  ее  вопросы,  отмалчиваясь  лишь
тогда, когда Таня заводила речь о сестре Никиты и о Павле - ее муже.  Только
получалось как-то так, что  рассказы  были  не  о  нем  самом,  а  о  чем-то
побочном, хотя и интересном, а ответы мало что проясняли. Впрочем,  Таня  не
требовала от него столь же исчерпывающей откровенности -  куда  важнее  было
то, что он здесь,  рядом.  Нежный  и  внимательный,  неожиданный  и  ловкий.
Неспособный наскучить, оказаться в тягость или не к месту.
   Тане казалось, что именно такого она ждала всю жизнь.
   И еще - она знала, что никакими силами не сумеет  надолго  удержать  его.
Более того, чем больше станет  прикладывать  к  этому  сил,  тем  быстрее  и
окончательное его потеряет. Откуда взялось у нее  такое  убеждение,  она  не
знала - было, и все.
   Так, она знала, что она у него не одна. В этом убеждали ее  и  синяки  от
засосов и царапины на его теле, и слабый аромат чужих  духов  -  неприятный,
тягучий, неженственный. Она запрещала себе зацикливаться на  этом,  свое  от
него она получала сполна, и если у него еще оставались силы на другую -  что
ж, пускай. Вон у Ваньки за все годы супружеской жизни никого, кроме нее,  не
было, а толку?
   Кстати, у Ваньки с новой его пассией недолго продолжалось. Про это ей  от
Марины Александровны было доподлинно известно.  Возвратился  ее  юридический
муж к родителям, как собака с поджатым хвостом, ободранный, насквозь больной
от многомесячного пьянства. Рухнул в беспамятстве прямо на пороге,  а  когда
откачали, родители определили его в лечебницу возле  Удельной,  закрытую,  с
решетками на окнах и дверях, с обыском всех посетителей. Была  она  там,  на
мужа полюбовалась - ничего хорошего. Отощавший, заросший,  глаза  дикие.  Ее
поначалу не узнал, а узнав, начал клянчить водочки или  колес.  Она  убежала
тогда, было и жалко его до слез, и тошно...
   Впрочем, Таню это волновало  недолго.  Она  была  счастлива:  у  нее  был
любимый  человек,  была  захватывающая,  тяжелая  но  невероятно  интересная
работа.  Общение  со  знаменитыми  актерами,  постоянное   постижение   тайн
мас-теоства, разъезды, калейдоскоп впечатлений - были даже такие два месяца,
когда она умудрялась сниматься в трех фильмах одновременно. Имя ее уже стало
появляться в печати, а в  "Советском  экране"  вышла  развернутая  и  вполне
благожелательная статья о ее недолгом еще творческом пути с ее  фотографиями
в ролях Каролины Собаньской и Александры Коллонтай...
   Переливчатый  телефонный  звонок  прервал  очередной  ритуал  пробуждения
"сладкого зуя".
   - Вот черт! - досадливо сказала Таня. - Не снимай.
   - Пожалуй, надо, - сказал Никита. - Не забывай, какой сегодня день. Могут
звонить с самых заоблачных высот с последними распоряжениями. Да и мне может
один человечек звякнуть. Он снял трубку.
   - Алло!
   На лице его Таня увидела не шибко радостное удивление.
   - Это  ты,  надо  же...  Как  узнала?  Впрочем,  неудивительно...  Оттуда
звонишь, или снова в седле?.. Понятно... Да? Это окончательно?.. И что?
   Он  замолчал,  слушая,  лицо  его  расплывалось  в  зловещей,  неприятной
ухмылке.
   - А лысого промежду тут не хочешь ли? По всем документам она моя, и  фига
ты у меня ее получишь. Если жить негде, так и быть, я же  не  изверг  какой,
вот завтра въезжай, только сегодня не смей. Но насчет продать и не  думай...
Имел я в  виду  твоих  покупателей!..  Ну  и  что?  Да,  наслышан.  Покойный
следователь докладывал. Немалые трудовые сбережения  плюс  энное  количество
дури с дрянью... Сочувствую. Кстати, саму-то  как  отмазали?..  Ах,  не  мое
дело? Конечно, не мое, слава Богу... Ну знаешь, это твои  проблемы.  У  тебя
есть шикарная квартира с обстановкой... Долго? Ну, нажми на  дядю  Коку,  на
Поля, пусть почешутся. К тому же,  как  я  понимаю,  на  сцену  вновь  вышел
прежний благодетель с  неограниченными  возможностями...  Молчу,  молчу,  не
дурак... Ах, не хочешь быть в Долгу? Очень благородно, только я-то  тут  при
чем? Ах, обещал? Да мало ли что я обещал?..  Нет,  нет,  я  не  отказываюсь,
но...
   Видно, на том конце резко оборвали  разговор.  Никита  в  сердцах  бросил
трубку.
   Таня, не понявшая из этого разговора ничего, кроме того, что  для  Никиты
он оказался неприятен, спросила:
   - Кто это?
   - Да сестричка, не к ночи будь помянута.
   - Она же в Ленинграде, в больнице.
   - Уже нет, как видишь. В столице обретается.
   - Как же она этот номер узнала? И что ты здесь?
   - Легко. С ее-то связями...
   - И чего ей надо было? - спросила Таня, невольно подхватив  неприязненные
Никитины интонации.
   - Чего-чего! Денег ей надо было, вот чего.
   - Слушай, так ведь у меня есть сотни две. И наверняка еще  дадут.  Может,
поможем? Сестра все-таки. Никита посмотрел на Таню и сокрушенно вздохнул.
   - Ох, и простота ты у меня, Татьяна Ларина! Чихать она хотела на твои две
сотни. Квартиру она себе тут организует, с пропиской, вот что.
   - И у тебя просит таких денег? Откуда?
   Никита замялся.
   - Да есть кое-какое  совместное  имущество...  Только  хренушки  она  его
получит. Пусть и не мылится... Слушай, не знаю, как ты,  а  я  проголодался.
Давай-ка немножко причепуримся и совершим налет на  здешний  буфет.  Кстати,
рекомендую  заправиться  поплотнее:  чутье  мне  подсказывает,  что  сегодня
банкетом вас угощать не будут.
   Чутье Никиту не подвело. В половине шестого Тане  позвонили  и  попросили
спуститься к ожидающей  у  западного  входа  черной  "Волге".  Она  была  во
всеоружии: в ярком, почти сценическом макияже, в вечернем  платье  из  белой
парчи, поверх которого  накинула  каракулевую  шубейку  -  неожиданный,  как
всегда, подарок от Никиты, - в лакированных туфлях с высоченными  каблуками.
От последнего она хотела отказаться (еще бы, в них она ростом почти догоняла
Никиту, а о