тровского.
   Таня вздохнула и запела. Белозеров подыгрывал, остальные подпевали.  Было
бы совсем неплохо, если бы в хор не встряли Иван с  Володей.  После  второго
куплета Белозеров даже шикнул на них:
   - Не лажайте!
   Те на мгновение замолчали, но потом снова  открыли  пасти  и  заголосили,
восполняя отсутствие голоса и слуха диким энтузиазмом.
   - Этим больше не наливать! - сказал Белозеров, когда песня была допета.
   - Не согласен, -  возразил  хозяин.  -  Как  раз  наливать.  Нарежутся  -
заткнутся.
   - И то верно, - согласился Белозеров и ударил по струнам:
   - А если я чего хочу, я выпью обязательно...
   Время летело незаметно, и только когда Таню стала разбирать  зевота,  она
взглянула на часы. Господи, двадцать минут четвертого! А ей завтра с утра на
лекции... Да нет, какие лекции? Каникулы ведь.
   Тем временем  сильно  пьющая  часть  гостей  как-то  незаметно  улеглась.
Осветителя Пашу Шпет пристроил на трех диванных  подушках  и  накрыл  сверху
рваным одеялом. Для Володи он  извлек  откуда-то  раскладушку  и,  заботливо
придерживая за плечи, перетащил его туда. Иван пока  что  оставался  сидеть,
привалив щеку к столу.
   Зевота и дремота заразительны. Вскоре уже все  клева-,  ли  носами,  один
лишь хозяин бодро суетился и распоряжался.
   - Сейчас, как заведено в  этом  доме,  по  чашечке  на  сон  грядущий,  -
приговаривал он, разливая чай. - С особым вареньем.
   Таня попробовала варенье - обыкновенное сливовое.
   - Что же в нем особенного? - спросила она.
   - Это варенье из моей жены.
   - То есть в каком смысле?
   - Из сливы сорта "Анна Шпет", выведенного то ли моей прабабушкой,  то  ли
влюбленным в нее садоводом. Про то семейная хроника умалчивает. Я  с  юности
поклялся себе, что в жены возьму только Анну - согласитесь, мало кому дается
случай полакомиться собственной женой. Что может быть вкуснее?
   Он наклонился к Анечке и приложился к ее щеке, жуя ее губами.
   - Да, обеих его прежних жен тоже звали Аннами, - прошептала Ира  Тане  на
ухо.
   - Кресты на лоб! - скомандовал Шпет, когда чай с вареньем  был  допит.  -
Анна, на койку! Дамы, ваша спальня справа. Белозеров, ты с дамами или как?
   - Он еще спрашивает!.. Если, конечно, дамы не против.
   - Только чтоб без глупостей... - начала скромная Любочка.
   - Я лично предпочла бы  с  глупостями,  -  перебила  ее  Ира.  -  Алинка,
просыпайся, спать пора! Они удалились в спальню.
   - Вам, Танечка, я предлагаю разделить этот диван с мужем, -  обратился  к
ней Шпет. - Здесь, конечно, холодновато, но для вас у меня есть  специальное
одеяло, с Крайнего Севера, из собачьего меха. В нем  можно  спать  прямо  на
снегу... Согласны?
   Таня сонно кивнула головой.
   - Только у меня просьба: помогите оттабанить вашего  супруга.  Он  у  вас
упитанный, и мне одному тяжеленько.
   Кое-как, за руки-за ноги  бесчувственного  Ивана  перенесли  на  диван  и
уложили. Шпет перевернул его со спины на бок.
   - Ну, доброй ночи, милая, приятных снов... Поверьте, я искренне рад,  что
познакомился сегодня с вами.
   - Спасибо. Мне тоже очень приятно. Спокойной ночи! Скульптор погасил свет
и на цыпочках удалился.
   Таня проснулась от холода. Зубы выстукивали бешеный ритм,  ноги  в  одних
чулках превратились в ледышки, в голове будто шумел морской  прибой.  Она  с
трудом открыла глаза  и  лишь  через  несколько  секунд  разглядела,  что  в
мастерской горит свет, а за столом сидят бородатый Володя и Иван, закутанный
в северное собачье одеяло.  "Гад,  -  подумала  Таня.  -  Мог  бы  и  пальто
накинуть".
   Она встала, но тут же пошатнулась и  села.  Резкая  боль  пробила  виски.
Дыхание перехватило. От неожиданности и боли Таня застонала. Иван обернулся.
   - Привет, - нетрезво сказал он. - Что с тобой?
   - Голова болит,  -  проскрипела  она  чужим  голосом.  Иван  сочувственно
посмотрел на нее.
   - Похмелье, - сказал он. - Садись, полечимся.
   - Да пошел ты!..
   Иван обиженно отвернулся, а Таня,  набросив  пальто  на  мятое  платье  и
собравшись  с  последними  силами,  босиком  протопала  по   ледяному   полу
мастерской, возле дверей обула чьи-то валенки и вышла на  двор.  Здесь  было
гораздо теплей,  чем  в  доме.  Таня  глубоко  вдохнула  свежего  воздуха  и
спустилась с крыльца.
   Она пригоршнями собирала снег и обтирала им  лицо,  горящие  виски,  лоб.
Боль утихла. Она выпрямилась и посмотрела на часы. Половина десятого. Пора и
честь знать.
   Она вернулась в дом и с порога крикнула Ивану:
   - Собирайся!
   - Куда? - недоуменно спросил он.
   - Как это куда? Домой.
   - Вот еще. Мне и тут хорошо... Таня увидела, как  он  поднял  стакан.  Ее
охватила дикая злость.
   - Ну и оставайся тут, алкоголик!
   Она выскочила из дома, хлопнув дверью, добежала почти  до  перекрестка  и
только там вспомнила, что  оставила  у  Шпетов  сумочку,  туфли  на  высоком
каблуке,  цветы  -  память  о   вчерашней   премьере.   Она   вернулась   и,
демонстративно не замечая Ивана, взяла с  дивана  сумочку,  надела  на  ноги
туфли, потом подумала,  сняла,  вновь  засунула  ноги  в  валенки,  а  туфли
завернула в валявшуюся тут же  газету.  Потом  она  вспомнила  про  цветы  в
банках, но те от холода завяли и являли собой  настолько  грустное  зрелище,
что ей захотелось плакать.
   - Володя, - строго сказала она, - передайте, пожалуйста,  Анечке  большое
спасибо и что валенки я верну при первой возможности...  А  Ивану  Павловичу
передайте, что может вообще не возвращаться. Никто его не ждет.
   Задержавшись на пороге, она услышала, как Иван философически изрек:
   - Видал? Но ничего, страдание очищает душу,  а  писателю  оно  необходимо
вдвойне... Подумай сам, что такое Достоевский без каторги...
   Это было уже слишком. На этот раз  она  не  стала  хлопать  дверью,  тихо
притворила ее за собой и медленно побрела по натоптанной тропинке на  улицу.
Старая жизнь рушилась по всем статьям.  Оставалось  отряхнуться,  набрать  в
легкие воздуха и с головой нырнуть в жизнь новую, неизвестную.
   Она шла не торопясь, глубоко  дышала,  с  удовольствием  замечая,  как  с
каждым шагом понемногу отпускает головная боль, успокаиваются  напружиненные
нервы... Миновав рощицу, она вышла к полотну железной дороги и,  хотя  улица
тянулась  дальше,  к  хорошо  видным  отсюда  городским  домам,  свернула  и
направилась по тропке, тянущейся вдоль рельсов. Сегодня спешить было некуда.
   Таня повернула ключ в замке и с удивлением услышала голоса,  доносившиеся
из гостиной:
   - Пиду я до готеля... это, не скоро, видно, придет...
   - Да вы посидите еще немного, Платон Опанасович. Она вот-вот будет.
   - Это вы про меня? - крикнула из прихожей Таня.
   - Ну я же говорил!
   В прихожую выбежал Никита, помог ей снять пальто, валенки.
   - Ну ты даешь, мать! Где пропадала? Мы с  Платон  Опанасовичем  заждались
совсем...
   - Пешком шла до метро. А вы-то как попали сюда?
   - Я вчера обещал вернуться, помнишь? Вот и вернулся,  только  позже,  чем
хотелось. Юрка в дороге и особенно дома стал такие кренделя выделывать,  что
оставить его я не мог. Пришлось до  утра  нянькой  поработать.  А  когда  он
успокоился и уснул, я, как и было  накануне  договорено,  заехал  за  Платон
Опанасовичем и к Шпетам.  Надеялся,  что  перехвачу  тебя.  Не  успел.  Зато
насмотрелся на пьяного Вано. Когда я спросил про тебя, он вынул  из  кармана
ключи, швырнул на стол и велел передать, что больше они ему не нужны...
   - Свинья! - вырвалось у Тани.
   - Не то слово...  Потом  мы  поехали  сюда,  думали,  что  ты  уже  дома.
Позвонили в дверь, подождали. Сколько можно было на площадке париться? Ну, я
и открыл... Похозяйничал немного, кофейку заварил, колбасы нарезал -  ты  не
против?
   - А что толку? Ты ведь уже похозяйничал.
   Таня улыбнулась. Он взял ее за руку и повел в гостиную.  В  кресле  возле
стола  сидел  Бонч-Бандера.  Перед  ним,  рядом  с   чашкой   кофе,   лежала
сброшюрованная стопка бумажных листков. Режиссер поднялся навстречу Тане.
   - О-о, здоровеньки булы! - сказал он и протянул  стопку  ей.  -  Це  вам.
Побачьте, будь ласка!
   Таня посмотрела на верхний лист. В центре  его  заглавными  буквами  было
напечатано:  "ОЛЕГ  КОРДЫБАЙЛО.  ЛЮБОВЬ  ПОЭТА.  ЛИТЕРАТУРНЫЙ  СЦЕНАРИЙ   ИЗ
ПУШКИНСКОЙ ЭПОХИ".

Глава третья
В горку под откос
(27 июня 1995)

   Из-под квитанции антикварного  салона  высунулся  нижний  край  следующей
бумажки, плотной, сиреневой, и в глаза Люсьену  бросилось  пропечатанное  на
нем сегодняшнее число: "... просят  Вас  пожаловать...  27  июня  1995...  К
12:00... В номер 901... ОТЕЛЬ ПРИБАЛТИЙСКАЯ.
   Ну-ка, что это? Какой-то "Информед, доктор и миссис Розен, а сверху - его
собственное имя и фамилия, бывшие, из прошлой жизни, ныне оставшиеся  только
в документах и вспоминаемые лишь в случаях официальных, с оными  документами
более-менее сопряженных.
   Неделю назад, получив это послание, явно задуманное как загадочное и  тем
призванное заинтересовать, Люсьен первым делом обратил на этот факт внимание
и  в  течение  полминуты  вычислил,  что   к   чему.   Господа   коммерсанты
брайтон-бичской национальности собрали в паспортном столе, за  -  барашка  в
бумажке, естественно, адреса и фамилии и сделали  "mail  shots"  -  почтовый
выстрел, как принято на их новой родине.  Откликнувшимся  на  приглашение  в
сопровождении вкрадчивой музыки и прохладительных напитков будет  предложена
презентация. Причем,  судя  по  тому,  что  приглашение  именное,  а  бумага
дорогая, посвящена эта презентация будет не кастрюлям  и  не  гербалайфу,  а
чему-нибудь этакому.  Тайм-шэру  на  Багамах,  гормонам  счастья,  охоте  на
мамонта. Поле чудес в стране дураков. Не прячьте ваши денежки  по  кадкам  и
углам...
   Тоже  мне,  нашли  Буратино!  А  деревянненького,  господа,  пососать  не
хотите?
   Тогда Люсьен чисто автоматически засунул эту карточку в бюро, вместо того
чтобы выбросить, и совершенно о ней забыл. Теперь же, вертя ее в  руках,  он
думал:  Лимонад,  музыка...  А  при  масштабной   афере,   может   быть,   и
а-ля-фуршетец с коньячком. Пойти, что ли,  отвлечься  до  вечера?  А  чем  я
рискую? Что с меня теперь возьмешь? Даже на буханку хлеба не имею.
   Он резко встал, звякнув монистом из  крестиков,  ладанок  и  образков,  и
потянулся за брюками...

(1978-1979)

I

   Новый год начался для Павла невесело. В отделе на первый план все  больше
выдвигалась чужая для него тема. В доведенном до его сведения  плане  работы
института на год именно эта тема была обозначена как  приоритетная,  на  нее
выделялись средства, как централизованно, так и по линии главных  заказчиков
- Министерства среднего машиностроения и Министерства  обороны.  Его  самого
притягивали к этой теме, и собственными разработками  Павел  занимался  лишь
урывками. Загрузить ими разрешили только двоих сотрудников, причем одним  из
них был активист, настолько и без того загруженный по партийной линии, что в
отдел почти не заглядывал.
   К неприятностям  на  службе  прибавлялась  тревога  за  жену.  Днем  Таня
держалась хорошо, если не считать некоторых странностей,  к  которым  он  за
последние месяцы притерпелся, но вот ночью... По ночам Таня металась во сне,
скрипела зубами, разговаривала непонятно  с  кем,  постоянно  звала  отца  и
проклинала какую-то неведомую бабку, якобы укравшую у нее ребенка. По совету
врача Павел больше не будил ее, хотя ему стоило больших сил и нервов  лежать
рядом и слушать ее стенания. Просыпалась она свежей, отдохнувшей и из  своих
сновидений не могла ничего вспомнить.
   - Звала отца? - пожимая плечами, говорила она Павлу за утренним  кофе.  -
Да я о нем  годами  не  вспоминала.  Кстати,  надо  бы  съездить,  проведать
старика. Но это уж потом - приедем вместе с Нюточкой, покажу ему внучку.
   Правда, он все равно ничего не поймет. Овощ овощем... А бабки я  и  вовсе
никакой не знаю.
   По прогнозам врачей рожать ей предстояло в десятых числах февраля. Однако
двадцать первого января в  ее  ночных  стонах  послышались  новые,  пугающие
нотки. Она проснулась сама, прижалась к Павлу, положила  его  руку  себе  на
живот. Он почувствовал сильные, какие-то озлобленные толчки.
   -  Кажется,  начинается...  -  прошептала   Таня.   -   Схватит-отпустит,
схватит-отпустит., .
   К этому случаю они были подготовлены. В углу спальни стояла сумка со всем
необходимым, в кармашке лежала Танина медицинская карта. Адрес, по  которому
надо было приехать, был обоим хорошо известен.
   - Что ж, одевайся, - как можно спокойнее сказал Павел. - Сама сможешь?
   - Смогу, что я, маленькая, что ли? - Она слабо улыбнулась. - Будем машину
вызывать или?..
   - Сам отвезу, - решительно сказал Павел. -  Резина  шипованная,  гололеда
особого вроде нет. Лишь бы двигатель завелся.
   - Заведется, - сказала Таня. - В гараже тепло. Только смотри,  сильно  не
гони. По-моему, особой спешки не требуется.
   Пока она одевалась,  Павел  сбегал  в  гараж,  вывел  Танины  "Жигули"  и
подогнал к подъезду. Он ездил на машине нечасто, по  доверенности,  выданной
ему Таней. Права он получил еще  студентом  -  на  военной  кафедре  изучали
автодело.
   По дороге Таня совсем успокоилась.
   - Поворачивай-ка обратно, Большой Брат, -  сказала  ему,  когда  они  уже
проезжали по Петроградской. - Кажется, ложная тревога.
   - Не поверну, - упрямо сказал он. - А если все-таки не ложная? Береженого
Бог бережет. Я лучше тебя там подожду. Отпустят - тогда другое дело.
   На отделение он ее сдал в начале шестого утра. Ждал до десяти. Позвонил в
институт, объяснил, по какой причине он сегодня опоздает на работу. В десять
к нему вышла заведующая  отделением.  Таня  была  права:  тревога  оказалась
ложной. Тем не менее заведующая настоятельно рекомендовала оставить  Таню  в
стационаре. Судя по данным УЗИ, роды предстояли непростые;  положение  плода
было нефиксированным,  ребенок  поворачивался  то  головкой,  то  боком,  то
ножками; возможно, потребуется стимуляция или даже кесарево. В любом  случае
показан квалифицированный присмотр. Таню уже направили в  отдельную  палату.
Павел и заведующая вышли из корпуса, и она показала ему окошко этой  палаты.
В окошке показалась улыбающаяся Таня и помахала ему рукой.
   - Поезжайте домой, Павел Дмитриевич, и ни о чем не беспокойтесь.  Мы  обо
всем позаботимся, когда потребуется, известим вас. Если Татьяне Всеволодовне
что-нибудь понадобится, она сама  сможет  позвонить  вам.  У  нее  в  палате
персональный телефон.
   "Да, что ни говорите,  а  номенклатурное  родство  -  вещь  полезная",  -
подумал кто-то чужой в голове Павла. Вслух же он произнес:
   - Спасибо вам. Я буду приезжать каждый день. Когда у вас впускные часы?
   - Вообще-то на отделение посторонние не  допускаются.  Но  мы  что-нибудь
придумаем. Приезжайте лучше ближе к вечеру.
   Павел звонил Тане каждый день, а после работы  заезжал.  Общались  они  в
особой   комнатке,   разделенной,   во   избежание   инфекции,    стеклянной
перегородкой. Таня ни о чем не просила, но он постоянно привозил ей  яблоки,
бананы, апельсины, которые она отдавала медперсоналу. На отделении оказалась
хорошая библиотека; Таня изучала доктора Спока, Лоране Перну,  отечественных
специалистов, перечитала Гоголя, Блока. Всякий раз Павел возвращался от  нее
успокоенный. Все будет хорошо. Не может не быть.
   Эта идиллия кончилась через неделю, и кончилась резко.  Павла  вызвали  к
директору института.
   - Вот что, Павел Дмитриевич, - сказал директор. - Звонили из  Москвы.  На
третье-четвертое  назначены  полевые  испытания  нашего  изделия.  Ну,  того
самого, вы знаете. Так что собирайтесь, послезавтра  вылетаете  на  Северный
Урал. Теплых вещей побольше...
   - Но я не могу, Ермолай Самсонович. У меня жена в роддоме...
   - Надо, голубчик,  надо...  -  Не  удержав  академический  тон,  директор
перешел на генеральский:
   - Вот если б ты сам рожать собрался, мы бы еще подумали, а так  -  приказ
есть приказ. Без тебя родит. Мамки-няньки найдутся...
   Чертыхнувшись про себя и забыв  попрощаться,  Павел  вышел  из  кабинета.
Сволочная работа! Знал бы, что все так обернется,  остался  бы  на  кафедре,
учил бы студентов. За гроши, зато без всяких тебе сюрпризов.
   Таня восприняла новость спокойно.
   - Поезжай, если надо. Мы с Нюточкой тебя дождемся. - Она  погладила  себя
по животу. - А если не дождемся, найдем  способ  тебя  известить...  Оденься
только потеплей, не забудь.
   По извечной расейской традиции испытания  назначили  на  самое  неудачное
время. Метели, заносы, видимость нулевая. Из-за нелетной погоды  Павел  трое
суток проторчал в Салехарде, каждый день с немалыми  трудами  прозвани-ваясь
Тане. У нее пока все было по-прежнему.
   Наконец удалось вылететь на объект, где  уже  собралась  часть  комиссии,
представители заказчика и исполнителей. Среди них было немало больших чинов.
Разместили всех с комфортом, в чистенькой современной гостинице. Даже Павлу,
рядовому начальнику отдела, достался хороший  одноместный  номер  с  ванной,
телевизором и видом на бесконечное, унылое снежное  поле.  Телефон,  правда,
был только местный - по причине особой  секретности  объекта.  Существовала,
конечно, спецсвязь, но использование ее для личных переговоров  возбранялось
категорически. В  ожидании  прибытия  остальных  участников  акции  народ  в
основном  занимался  распитием  напитков,  заигрываниями   с   обслуживающим
персоналом и картежом. Пару пулек расписал за компанию и Павел,  чтобы  хоть
ненадолго отвлечься от грызущей его тревоги. Это обошлось ему в двадцать два
рубля с копейками: по невниманию он иногда ремизился по-страшному.
   От самих испытаний у Павла осталось странное впечатление. Рано  утром  их
вывезли в чисто поле, часть которого вдруг поднялась, открыв вход в шахты  и
бункера. Потом их  на  лифте  спустили  куда-то,  но  не  очень  глубоко,  в
помещение,  стены  которого  были  сплошь  заняты  разного  рода   пультами,
приборами, лампами,  кнопками  и  экранами.  Особое  впечатление  производил
огромный  экран,  изображающий  карту  мира  с  разноцветными  огоньками   в
различных точках. Собравшиеся сгрудились  в  одном  углу  возле  куда  более
скромного экранчика. Тот был размечен по квадратам и  мерцал  серым  светом.
Все стояли, смотрели на экран и чего-то ждали.  Когда  на  экране  появилась
зеленая точка, все загудели, радостно, оживленно.
   - Что там? - спросил Павел ближайшего соседа в полковничьем мундире.
   - Засек, понимаешь, засек!  -  возбужденно  прошептал  полковник.  -  Ну,
сейчас мы ему зададим перцу!
   Потом на экране появилась красная точечка.  Когда  она  соприкоснулась  с
зеленой и обе исчезли, присутствующие стали кричать,  обнимать  друг  друга,
хлопать  в  ладоши.  К  Павлу  тоже  подбегали  незнакомые  люди,  обнимали,
поздравляли.
   - Молодец, наука! - крикнул ему в ухо какой-то генерал.  -  Давай  теперь
дырочки в пиджаке проверчивай!
   - Зачем? - не понял Павел.
   - Да для ордена, дурья башка! Заслужил! Облобызав Павла, генерал отошел и
тут же стал целоваться с кем-то еще.
   Потом их подняли наверх, усадили в автобус и отвезли обратно в гостиницу.
Вечером  состоялся  банкет,  на   который   многие   пришли   уже   прилично
нагрузившись. Говорились пламенные и несколько путаные речи, кому-то обещали
показать кузькину мать, потом принялись  качать  какого-то  генерала  и  еще
одного пожилого человека в гражданском, но  со  звездой  Героя  на  груди...
Павел, улучив первую благоприятную возможность, сбежал к себе в номер и,  не
раздеваясь, завалился на кровать. Возможно, он  действительно  присутствовал
при эпохальном  событии,  возможно,  ему  следовало  бы  разделить  всеобщее
торжество. Но он не мог ощутить себя причастным к этому торжеству  -  он  же
ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы оно состоялось,  более  того,
он просто не понимал,  что,  собственно,  празднуют  эти  люди.  К  изделию,
которое сегодня успеш