тихо, без
претензий, не высовываться, никто  тебя  вовеки  не  найдет.  Это  и  просил
сделать для тебя Леня.
   - Что ж, дядя Миша, прямо не знаю, как вас и благодарить.  Если  бы  не
вы, то... Завтра же утром я уеду. Я и так уже доставил вам столько хлопот...
За вас и вашу чудную семью! - Павел поднял рюмку,  дотронулся  ею  до  рюмки
дяди Миши, выпил и встал. Дядя Миша не шелохнулся.
   - Погоди, Паша, не спеши. Я еще кое-что сказать хочу.
   Павел сел.
   - Как ты понимаешь, ты не первый прошел через эту  станцию.  Разные  до
тебя люди были, сильно разные, попадалась и настоящая  мразь...  Ты  другой,
Паша, такие еще не приходили сюда, да и по жизни редко мне встречались.  Это
не ты меня, а я тебя благодарить должен.
   Павел хотел что-то сказать, но дядя Миша остановил его, подняв руку.
   - За Георгия благодарить... Поздний он у нас,  Паша,  последыш.  Слабый
родился, болел много, и всегда все говорили: не выживет, до года не дотянет,
до трех не дотянет, до школы не дотянет. Ох,  и  дорого  он  нам  с  Мадиной
достался! Потому и самый дорогой стал. Какой праздник  был,  когда  в  школу
пошел! Но потом учителя жаловаться стали: отстает, не понимает, не успевает,
пропускает много, дурачок твой младшенький, дядя  Миша,  в  следующий  класс
переводим только, чтобы ты не огорчался... Я и сам уже  привык  думать,  что
глупый он у нас совсем, даже в  пастухи  не  годится,  овец  пересчитать  не
сумеет. Но как ты начал учить его, совсем парнишка  переменился:  к  знаниям
потянулся, все понимать стал, в себя поверил, на уроках первый  руку  тянет.
Даже физкультура намного лучше пошла. Хорошая мечта  у  него  появилась,  на
ученого выучиться, чтобы таким, как ты, стать... Вот и получается: то, что я
для тебя сделал, это многие могут сделать, а то, что ты для  нас  с  Мадиной
сделал, этого никто больше не сделает. Я не знаю, почему ты тут оказался,  и
не хочу знать, но хочу тебе от себя уже дать кое-что, что тебе может  сильно
пригодиться. Возьми.
   И он протянул Павлу второй пакет, чуть побольше первого.  В  нем  Павел
обнаружил второй  паспорт  и  военный  билет,  целую  пачку  купюр,  но  уже
двадцатипятирублевых. А еще там лежал  диплом  красного  цвета  с  рельефным
гербом на твердой  корочке,  водительское  удостоверение,  выданное  Главным
Управлением ГАИ Каракалпакской АССР, простой почтовый конверт, запечатанный,
но ненадписанный, и еще какое-то непонятное приспособление вроде маленькой и
плоской кожаной папочки  или  портмоне  на  длинных  лямках.  Павел  раскрыл
паспорт, почитал и тут же озадаченно нахмурился.
   - А это вот... Надо ли?
   Он пододвинул паспорт дяде  Мише,  прижав  пальцем  вызвавшую  сомнения
графу. Дядя Миша усмехнулся.
   - Ты, Паша, ученый, в своем деле специалист, и я никогда не скажу тебе,
что у тебя там синус-косинус неправильный. А в  этом  деле  специалист  я...
Этот  комплект  тебе  запасной,  на  экстренный  случай,  а  если  уж  такой
экстренный  случай  у  тебя  возникнет,  значит,  уходить  тебе  надо  будет
далеко-далеко, а с такой отметочкой это будет  проще.  Я,  конечно,  мог  бы
попросить, чтобы вместо "еврей" тебе написали "грек", их тоже  отпускают  на
историческую родину. Но согласись, евреи у нас бывают  всякие,  а  за  грека
тебя даже слепой держать не станет. И еще - я не встречал ни  одного  грека,
который не знает  по-гречески,  и  почти  ни  одного  еврея,  который  знает
по-еврейски... Этот второй паспорт и другие бумаги, что при нем, ты в дороге
на себе носи, не снимай, я тебе для них специальный  набрюшник  сделал,  под
рубашку пристегнешь. - Дядя Миша показал на папочку.  -  А  как  устроишься,
спрячь в самом надежном месте. Письмо тоже в набрюшник положи.
   - А что это за письмо?
   - Какое надо письмо... Ты, Паша, слушай меня хорошо и запоминай. Завтра
рано утром за тобой заедет Асланбек и отвезет в Тихорецкую - не надо,  чтобы
тебя в Майкопе  видели.  Там  ты  сядешь  на  поезд  северного  направления.
Конечный пункт твой - город Клайпеда, есть такой на Балтийском море. Главное
в этом городе - порт, а второй главный человек в  порту  -  Костя  Арцеулов.
Обязательно встреться с ним, передай привет от дяди Миши, он поймет, и отдай
ему письмо прямо в руки... Что я в нем пишу, тебе знать  необязательно,  сам
ты не  прочтешь  его,  по-нашему  читать  не  умеешь...  Костя  тебя  хорошо
определит  -  табельщиком,  экспедитором,  диспетчером,  что  сам  выберешь.
Квартиру, может быть, сразу не получится,  но  отдельную  комнату  в  лучшем
общежитии получишь в тот же день.
   - Дядя Миша, мне, честное слово, неудобно...  И  потом,  мне  не  нужно
столько денег, да я и отдать не смогу...
   - Ай, замолчи, а! Кто говорит за отдать?!
   - ...Его перемещения мы проследили. Как мы и  предполагали,  мурманский
след оказался ложным. Из Ленинграда Чернов  одиннадцатого  марта  вылетел  в
Минводы. Четырнадцатого марта вылетел оттуда на Омск. В Омск прибыл,  оттуда
рейсами Аэрофлота никуда не вылетал.  Областное  управление  подключено.  По
фотографии ни в Минводах,  ни  в  Омске  никто  Чернова  не  опознал.  Поиск
продолжаем.
   - Да уж пожалуйста, Евгений Николаевич... Арик, голубчик, плесни-ка нам
кваску на каменку!.. А что у нас по связям?
   -  Проверяем.  Большинство  абсолютно  бесперспективно.  Но   некоторые
заслуживают внимания. Особенно интересна одна фигура...

   Ночка выдалась трудовая, но очень, очень продуктивная.  С  полуночи  до
пяти утра им с директором пришлось поработать  грузчиками:  перегружали  три
тонны грецких орехов с одной фуры на  другую.  Орехи  пришли  дально-боем  с
тираспольской базы, а к ночи, как и было  договорено,  пришел  транспорт  от
Гагика. Водитель, родной-брат Гагика, стоял у раскрытых дверей своей  машины
с листочком бумаги и старательно отмечал каждый погруженный ящик,  и  каждый
двадцатый отправлял для контроля на весы, Дальнобойщик  мирно  похрапывал  в
своей кабине, а Владимир Степанович, директор универсама, и его  заместитель
Рафалович, пыхтя и отдуваясь, таскали неудобные и тяжелые ящики из машины  в
машину.
   Когда они загрузили последний ящик и, изнемогая от  усталости,  уселись
прямо на ступеньки служебного входа, брат Гагика закрыл  двери  своей  фуры,
неторопливо достал из  внутреннего  кармана  пиджака  толстую  пачку  денег,
перетянутую аптечной резинкой, и  принялся  отсчитывать.  Всего  причиталось
получить три тысячи раз по три пятьдесят, итого десять тысяч пятьсот. Из них
шесть .тысяч шестьсот к завтрашнему утру окажутся на кассе oуниверсама, а  к
вечеру - в банке в качестве дневной выручки. Это святое, ведь два двадцать -
государственная цена за килограмм государственных орехов, и  цену  эту  надо
родному государству отдать, а оно за  это  в  конце  квартала,  может  быть,
поощрит премией рублей в сто пятьдесят и переходящим вымпелом. И еще  рублей
семьдесят подкинуть дальнобойщику - за проявленное терпение и  за  молчание.
Остальное будет поделено по-братски: по тысяче девятьсот  пятнадцать  рублей
на брата. Годовой оклад заместителя директора  за  ночь  физического  труда.
Нет, что ни говорите, а и при социализме, если с головой,  можно  себе  жить
очень даже неплохо! Орехи же все равно  попадут  на  стол  гражданам:  утром
хозяйки смогут запросто приобрести их  на  колхозном  рынке  всего  по  пять
рубликов за кило. Или по шесть. Да  здравствует  плановая  экономика!  Слава
КПСС!
   Босс поехал домой отсыпаться после бурной ночи, а  Рафалович  прилег  в
своем крохотном кабинетике, пропахшем гастрономическим товаром: уже в восемь
утра универсам откроется, и замдиректора должен будет заступить на  трудовой
пост. Он предвидел, что к вечеру  станет  ни  жив,  ни  мертв,  но  Владимир
Степанович проявил нехарактерный гуманизм: прибыв  на  работу  к  часу  дня,
отпустил  своего  утомленного  Праведным  трудом  заместителя  отдыхать   до
понедельника. Обрадованный Рафалович приехал домой, добрал  еще  часика  три
здорового сна и проснулся свеженький, как огурчик.  Насвистывая,  он  сделал
один  телефонный  звоночек,  принял  душ,  заварил  себе  крепенького  кофе,
облачился в серый смокинг  французского  пошива  и  вышел  во  двор,  где  в
кирпичном гараже стояла зеленая  "Волга".  В  кармане  приятно  похрустывали
дензнаки.
   Остановился он возле одного из самых  импозантных  домов  на  Кировском
проспекте. Здесь жил замечательный человек Яша Поляков,  старый  холостяк  и
любитель изящного. По вечерам у Яши собиралась солидная, хорошо между  собой
знакомая публика, преимущественно  мужская,  и  предавалась  интеллигентному
досугу:  легкий  фуршет,  красивые  напитки,  ненавязчивая  музыка,  кофе  с
ликерами, сигары для желающих, а по вторникам и пятницам  -  большие  карты.
Рафалович был в этой компании самым младшим,  как  по  возрасту,  так  и  по
положению, и был чрезвычайно горд тем, что допущен в этот дом.  Сегодня  как
раз была пятница.
   Яша встретил его как родного - обнял, расцеловал, проводил в  гостиную,
налил бокал легкого вина. Рафалович оказался единственным гостем.
   - Надо  понимать,  Яшенька,  что  сегодня  игры  не  будет?  -  спросил
Рафалович, развалясь в вольтеровском кресле.
   - Отнюдь, Ленечка, отнюдь. Не дале как за пять  минут  до  тебя  звонил
Бенечка Накойкер и сообщил, что направляется  сюда  вместе  с  добрым  своим
другом, профессором из Москвы. В беседе со мной он упомянул  заветное  слово
"покер" и очень обрадовался, узнав, что будешь ты. Так что... - Яша  красиво
развел руками.
   Минут через десять подъехали Беня Накойкер из Ювелирторга и  московский
профессор,  представившийся  Евгением  Николаевичем   Коваленко.   Профессор
производил внушительное впечатление  -  рост,  осанка,  красивое  породистое
лицо,  очки  в  тонкой  золотой  оправе,  аккуратная   бородка,   английский
костюм-тройка, лакированные итальянские полуботинки, легкий  запах  хорошего
одеколона. Яша предложил гостям испить  по  глотку  токайского.  Как  бы  из
ниоткуда материализовалась нехитрая закуска: корзиночки с икрой, миниатюрные
тосты с бужениной и швейцарским сыром, корнишоны размером с фалангу мизинца,
прозрачные ломтики русской  селедочки  в  экспортном  исполнении,  анжуйские
виноградные улитки в мятном соусе, консервированные побеги молодого  бамбука
из далекого Гонконга. Завязалась светская беседа.
   - А вы, Евгений Николаевич, каких  наук  профессор?  -  поинтересовался
Рафалович.
   - Я,  Леонид  Ефимович,  занимаюсь  проблемами  прикладной  социологии.
Очень, знаете ли, перспективная сфера.
   - А не скучновато ли?
   - Ну что вы! В науке есть свой азарт, своя, если хотите,  авантюрность.
А если не хватает, добираем на стороне, - Коваленко тонко  усмехнулся.  -  И
пикантных историй предостаточно. Вот был, к примеру, у нас в  Академии  Наук
несколько лет назад представительный симпозиум,  и  к  каждому  иногороднему
академику был приставлен эскорт в виде очаровательной длинноногой девицы.  И
вот, представьте, собираются ученые мужи, да  не  где-нибудь,  а  во  Дворце
Съездов, все чин-чином, отгремели фанфары, на трибуну  поднимается  академик
Александров,  начинает  зачитывать  приветствие  от   Совмина,   и   в   эту
торжественную минуту раздается истошный женский визг: "Если  вы  расстегнете
хоть одну пуговицу, я вам всю морду расцарапаю!" Всеобщее смятение, маститые
головы  возмущенно  оборачиваются  на  возглас.  И  весь  красный  от  стыда
поднимается  один  академик  из  Сибири,  не  будем  называть  фамилию,   и,
запинаясь, объясняет: "Товарищи, я только предложил ей: хотите,  девушка,  я
вам Келдыша покажу".
   Все  расхохотались,  хотя  Рафаловичу  показалось,  что  Беня   смеется
несколько искусственно - должно быть, не понял, в  чем  соль,  но  не  хочет
показать виду.
   - А что, господа, - подал голос Яша, - любопытно, кто  из  нас  и  кому
какого келдыша покажет. Если нет возражений, то не приступить ли?
   Он показал на заранее раздвинутый ломберный столик. Все дружно закивали
головами и расселись вокруг столика  на  мягких  стульях,  обтянутых  желтым
сафьяном. Беня расположился  слева  от  Рафаловича,  Яша  справа,  Коваленко
соответственно  напротив.  Яша  раскрыл  заветную  коралловую  шкатулочку  и
показал всем колоду карт.
   - Прошу убедиться,  господа,  нераспечатанная.  -  Он  щелчком  раскрыл
колоду. - Евгений Николаевич, вы у нас человек новый, если  желаете,  можете
посмотреть карты, убедиться...
   - Ну что вы, зачем?
   - Правила обычные. Для начала предлагаю по десять рубликов за фишку.
   Яша  достал  из  той   же   шкатулки   четыре   разноцветных   столбика
пластмассовых фишек. Каждый из игроков выбрал свой цвет,  взял  по  двадцать
фишек и положил в шкатулку двести рублей. Система была проста и  многократно
проверена на опыте. Каждый играл своим цветом, чтобы не путались  ставки,  и
по ходу игры мог обменять выигранные чужие фишки  на  свои  проигранные  или
прикупить  дополнительных.  Игра  считалась  сделанной,  когда   все   фишки
скапливались у  одного  игрока.  Но  по  общему  согласию  игру  можно  было
прекратить в любой момент и поделить  банк  по  числу  имеющихся  у  каждого
фишек. Можно было тут же начать вторую игру, третью,  заново  оговорив  цену
одной фишки.
   Яша  выбрал  из  колоды  ненужные  джокеры  и  пустышки,   перетасовал.
Коваленко снял, и игра началась.
   Она текла  скучновато,  с  переменным  успехом.  Несколько  кругов  все
оставались примерно при своих, один Коваленко проиграл около половины чипов.
Игрок он оказался неважный - карта ему шла получше,  чем  остальным,  но  он
рано раскрывался на явно выигрышных комбинациях, не всегда пасовал  вовремя,
покупался на своевременный блеф партнеров. Яша,  как  всегда,  осторожничал.
Беня, наоборот, осмелел и начал потихонечку зарываться.  Рафалович  выжидал.
Запасовавшие игроки отходили  от  стола,  наливали  себе  вина,  закусывали,
закуривали.
   Сдавал Беня. Коваленко сбросил три карты, Яша  одну.  Рафалович  поднял
свои, посмотрел. Три короля, туз и тройка червей.  Сбросил  тройку  и  туза.
Медленно протянул руку за прикупленной парой. Посмотрел верхнюю -  восьмерка
пик. С непроницаемым лицом раскрыл вторую... Его могло выдать только сердце,
приготовившееся выскочить из груди. Четвертый король.
   Коваленко поставил три фишки. Яша вздохнул и  бросил  карты.  Рафалович
сравнял и дал пять сверху. Беня сравнял и поставил еще две. Коваленко достал
из кармана толстый бумажник и вытащил сотенную.
   - На все, пожалуйста.
   Получил десять  фишек,  сравнял  и  выкинул  восемь  сверху.  Рафалович
выложил все, что у него осталось. Получилось  шесть  сверху.  Беня  сравнял.
Коваленко купил еще десяток и бросил на кон все. Рафалович вытащил три сотни
и придвинул их к груде фишек, даже не обменяв. Беня ойкнул и сказал "пас".
   - Насколько я понимаю, господа, игра пошла на живые  деньги,  -  сказал
Коваленко. - У Леонида Ефимовича двести двадцать сверху, так? - Яша  и  Беня
дружно кивнули. - Что ж, выравниваю и четыреста сверху.
   Беня закрыл голову  руками.  Яша  отошел  и  нервно  закурил.  Пунцовый
Рафалович судорожно шарил по  карманам,  вытаскивал  деньги,  выкладывал  их
перед собой. Пересчитал и швырнул на кон все.
   - Пятьсот пятьдесят сверху! - крикнул он. Коваленко перебрал  купюры  в
своем бумажнике, отсчитал двенадцать сотенных.
   - Шестьсот пятьдесят сверху. Беня отвернулся. Рафалович шумно выдохнул,
вытер пот рукавом и прохрипел:
   - Яша, одолжи две тысячи...
   - С-сейчас. - Яша на негнущихся  ногах  вышел  из  гостиной.  Рафалович
стопочкой сложил свои карты на край стола, прикрыл пепельницей, пошатываясь,
встал, налил себе полный стакан коньяка  и  залпом  выпил.  Беня  сидел,  не
шелохнувшись. Коваленко откинулся  на  стуле,  зажав  в  зубах  сигарету,  и
щелкнул зажигалкой.
   Вошел Яша и молча вручил Рафаловичу деньги. Тот, не считая, принял их и
направился к столу.
   - Господа, - сказал Коваленко, выпустив  струйку  дыма.  -  Коль  скоро
Леонид Ефимович уже начал играть на чужие деньги, то  вынужден  предупредить
вас, что у меня при себе осталось  всего  триста  рублей  с  мелочью.  Я  не
рассчитывал на столь крупную  игру.  Полагаю,  что  как  порядочный  человек
Леонид Ефимович либо ограничит следующую ставку вышеозначенной суммой,  либо
разрешит мне играть в долг, по записи. Надеюсь,  что  Вениамин  Маркович  не
откажете выступить моим поручителем.
   - Да-да, - пролепетал Беня. - Евгений Николаевич, он... он  лауреат.  Я
ручаюсь...
   - По записи! - проревел багровый Рафалович. - Яша, ручку, бумагу!
   Яша вновь исчез и тотчас вернулся  с  листочком  бумаги  и  авторучкой,
положил их перед Коваленко. Рафалович метнул на стол все деньги.
   - Полторы сверху! Коваленко поднял глаза.
   - Извините, Леонид Ефимович, но если сейчас вы положили две тысячи,  то
сверху может быть не  полторы  тысячи,  а  только  тысяча  триста  пятьдесят
рублей.
   - Да, Леня, ты это того... - промямлил Яша.
   - Тысяча триста пятьдесят! - подтвердил Рафалович.
   - Что ж, в таком случае... - Коваленко  задумался.  -  Закрываю  и  даю
тысячу шестьсот  пятьдесят  сверху.  Для  ровного  счета.  -  Он  размашисто
начертил на листочке двойку с тремя нулями и показал Рафаловичу. -  Впрочем,
если вы, господа, не можете поручиться, я готов...
   - Можем! - тут же пискнул Беня.
   - Яша, и мне бумаги! - крикнул  Рафалович.  Яша  принес  еще  листок  и
черный фломастер.
   - Закрываю и три тысячи сверху! - Рафалович ткнул фломастером в бумагу.
   - Янислав Александрович, проверьте  цифру,  будьте  добры,  -  попросил
Коваленко.
   Яша кивнул. Беня звонко хлопнул  себя  по  лбу  и  вытащил  из  пиджака
плоский японский калькулятор. Яша, так проще будет.
   Закрываю и полторы сверху, - сказал Коваленко. Закрываю и три! Закрываю
и полторы.
   Закрываю и пять!
   И две.
   И пять!
   И две.
   И десять!
   И две.
   И десять!
   Открываю, - сказал Коваленко и бросил карты на стол.
   - И десять! - продолжал бушевать Рафалович.
   - Вы, должно быть, не поняли, Леонид Ефимович. Я сравниваю  и  открываю
карты. Больше ставок нет.
   - Как нет?! - Рафалович безумным взором обвел комнату.
   - Нет, Леня, - шепотом подтвердил Яша. - Открывайся.
   - Х-ха! - Рафалович веером выплеснул свои пять карт на стол.  Остальные
сдвинули  готовы,  внимательно  их  рассматривая.   Первым   поднял   голову
Коваленко.
   - Янислав Александрович, поправьте меня, если я не  прав.  В  настоящий
момент в банке, помимо фишек и наличных  денег,  находится  девяносто  тысяч
рублей по записи, то есть по сорок пять тысяч с каждой стороны?
   Яша заглянул в каракули Рафаловича, который вновь  отошел  от  стола  к
буфету, в листок с цифрами, лежащий перед Коваленко, несколько раз нажал  на
кнопку калькулятора и выдавил еле слышно:
   - Да.
   - Леонид Ефимович, Вениамин Маркович, не возражаете?
   - Нет, - проблеял Беня.
   Рафалович нетерпеливо кивнул, не слыша вопроса.
   - Что ж, в таком случае... - Коваленко одну за одной уложил  в  рядочек
пять карт. - Прошу убедиться. Покер тузов. Или, ежели  угодно,  каре.  -  Он
подгреб к себе груду банкнот и фишек и углубился в подсчеты.
   - Леня... ты проиграл, - мертвым голосом сказал  Яша.  Беня  вздрогнул.
Рафалович посмотрел на Яшу с бессмысленной улыбкой.
   - Ты проиграл, - повторил тот.
   - Я...что?!
   Он рванулся к столу, своротив некстати подвернувшийся  стул,  навалился
на него грудью и чуть не  уткнулся  носом  в  аккуратно  разложенные  карты.
Пятерка  бубен.  И  четыре  туза.  Он  взял  червонного  туза,  повертел   в
непослушных пальцах,  зачем-то  перевернул,  посмотрел  на  рубашку,  потер,
понюхал...
   - Но я же... Я же сам снес этого туза, - сказал он, показывая карту.
   - Может быть, показалось? - участливо спросил Коваленко.
   - Нет... нет.
   Рафалович  перевернул  весь  снос  и  перещупал  каждую  карту.  Тройка
червей... Вот она. Где туз? Где туз?!  Вот  же  о