ране было почти  пусто:  время
деловых ланчей кончилось, вечерняя публика еще не подвалила.
   - Про этих что скажешь? - спросил Леха, показывая Стасу за спину.
   - Про кого?  -  недоуменно  спросил  Стае.  -  А,  про  этих...  Дай-ка
пересяду, так плохо видно.
   Недалеко от них за  сдвоенным  столиком  у  окна  сидела  на  удивление
разношерстная компания, судя по всему, уже заканчивающая трапезу.  Во  главе
стола восседал весьма холеный и солидный, несмотря на молодость,  джентльмен
с квадратной челюстью, по виду - типичный янки. Рядом с ним, спиной  к  Лехе
со Стасом, разместился не менее солидный дядя в черном  смокинге,  несколько
старше американца, если судить по лысой макушке и складкам на шее.
   Они о чем-то оживленно переговаривались по-английски, причем  лысоватый
говорил неуверенно, с сильным  русским  акцентом,  часто  останавливался,  и
тогда в беседу вступал  третий,  повернутый  к  друзьям  лицом  -  бородатый
блондин в темных очках. Он разговаривал негромко, и даже  наметанный  Стасов
глаз не мог определить, по-русски он говорит или по-английски.  Блондин  был
одет в простую бежевую безрукавку-"поло", но было  совершенно  понятно,  что
он, как и оба собеседника, относится к категории персон бизнес-класса, а  то
и "ви-ай-пи". К этой же категории Стае без колебаний отнес и сидящую рядом с
бородачом роскошную брюнетку  в  алом  платье.  На  привычный  "эскорт"  при
иностранном госте она не походила нисколько, ни  возрастом,  ни  статью,  ни
манерами. Вид у брюнетки был несколько утомленный и ненаигранно  отрешенный.
В разговоре она не  участвовала,  только  молча  дымила  длинной  коричневой
сигаретой. "Член делегации, а скорее всего - жена этого бородатого, -  решил
Стае. - Везет же некоторым!" Глядя на нее, он готов был  биться  об  заклад,
что и фигура у этой дамы - из грез сексуального маньяка, иначе ни за что  не
решилась бы облачиться в столь дерзкий наряд.
   По внешним атрибутам в тот же разряд попадала и сидящая по  левую  руку
от брюнетки очкастая кореянка средних лет в  строгом  кремовом  костюме.  Но
вела она себя совсем иначе -  визгливо  смеялась  чему-то,  что  шептал  ей,
щекоча ухо усищами, громадный бритый негр. Тот  отпал  от  соседкиного  уха,
громко расхохотался, наполнил рюмки из  высокой  бутыли,  опрокинул  свою  в
белозубый рот и вновь припал к ее щеке.
   - Пара странная-иностранная, - Промурлыкал Стас себе под нос.
   - Чего? - удивленно переспросил Леха.
   - Ничего. Интересная команда. Не место им за одним столом, по-моему.
   И действительно, если кореянка с негром еще как-то вписывались в ряд  с
солидной троицей мужиков и шикарной теткой, то остальная часть компании была
совсем уж из другой оперы. В торце, напротив скуластого американца, уткнулся
мордой в тарелку тощий и волосатый субъект в засаленном пиджачишке, расшитом
голубыми бабочками. Двух остальных Стае видел только со спины, но спины  эти
и вовсе доверия не внушали. Одна, облаченная в  потертую  джинсовую  куртку,
венчалась рыжей головой с убранными в  пучок  волосами.  Другая  спина  была
прикрыта вовсе неприличной застиранной  футболочкой,  голова  над  ней  была
седовато-пегой, всклокоченной. Рыжий и пегий сидели,  обняв  друг  друга  за
плечи, ритмично раскачивались и немузыкально горланили:
   - А в городе том сад, все травы да цветы...
   - Джош, плесни-ка еще за встречу! - нетвердо произнес рыжий уже соло  и
придвинул к негру стакан. - Ванька, может, все-таки остаканишься  по  такому
случаю?
   Пегий  что-то  неразборчиво  пробормотал,  зато  кореянка,  к   полному
изумлению Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:
   - Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька твоя что
нам с Танькой скажут, а?  Увозили,  дескать,  мужика  тверезого,  а  вернули
запьянцованного...
   - What? - встрепенулся негр. Кореянка наклонилась к нему  и  зашептала.
Негр оглушительно рассмеялся и,  протянув  здоровенную  ручищу  через  стол,
похлопал рыжего по плечу.
   - А я, между прочим, тут не самый пьяный, - с обидой произнес  рыжий  и
ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.
   - За  этого,  прости  Господи,  мы  не  ответчики.  Пусть  хоть  вообще
сопьется. А Альке мы слово дали, - отрезала кореянка. - Тань,  я  скажу  им,
чтоб кофе подавали.
   Роскошная  брюнетка  рассеянно  кивнула,  а  пегий  хрипло  и  поспешно
добавил:
   - И мороженого...
   - Занятно, - резюмировал Стае. - Это правильно, Леха, что  мы  с  тобой
литр взяли.  Давай-ка  не  гнать  лошадей.  Очень  хочется  досмотреть  этот
стремный спектакль. Только не пялься ты так откровенно...
   Но за длинным столом вскоре замолчали, сосредоточившись на  десерте,  и
друзья как-то незаметно приговорили "Абсолютовку", заказали вторую, а к  ней
по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в  зале  и  даже  не
заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за  столом
подгулявшие не то эстонцы, не то финны.
   - Ай уоз вери... вери мач хиппи ту, это  самое,  мит  ю,  -  запинаясь,
проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. - Ты переведи ему, что, по-моему,
мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу,
и пусть готовит договор.
   Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
   - Oh yeah, sure thing,  mister  Raffle-Ovitch,  -  широко  улыбнувшись,
произнес Кристиан Вилаи. - Ill call you from Moscow. Take care.
   - Это он что сказал? - спросил Рафалович.
   - Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
   - Ага.  Ну,  гуд-бай,  мистер  Вилаи,  -  Рафалович  крепко  сжал  руку
американца.
   - Я тоже пойду, - сказал Павел. - А  то  боюсь,  нашим  дамам  одним  с
Шуркой не управиться, а от Джоша проку мало - сам тоже нализался.
   - Пашка... - начал Рафаловичи вдруг, раздвинув руки, заключил  Павла  в
объятия.
   Тот  несколько  секунд  постоял,  не  сопротивляясь,   потом   легонько
оттолкнул Рафаловича.
   - Будь здоров, Леня, - ровным голосом сказал он. - И вот еще что...
   - Что? - встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла, как показалось,  с
затаенной мольбой.
   - Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам  не
доберется.
   - А как же. - Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в
углу вестибюля, где развалился, громко храпя и  неаппетитно  орошая  слюнями
коричневый в  голубых  бабочках  пиджак,  Никита  Захаржевский,  ныне  более
известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле, ссутулившись, сидел  Иван
Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках
и нелепой майке с  надписью  "Инрыбпром".  -  Иван,  может,  и  тебя  заодно
подбросить?
   - Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и  плащик  в  номере  забрать
надо. Я поднимусь, ты не жди меня.
   - Ты позвони непременно, - сказал  Рафалович,  пожимая  Ивану  руку.  -
Визитку мою не потерял?
   - Нет вроде.
   - Ну, возьми  еще  одну.  Запомнил,  что  я  про  наше  рекламное  бюро
рассказывал? Иван кивнул.
   - Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай.  Денька  через
два-три позвони, не позже.
   - Спасибо, Леня, - пробормотал Иван и поспешно  зашагал  в  направлении
лифта. За поворотом послышался его задрожавший голос: - Поль,  погоди,  я  с
тобой. Плащик забрать...
   Проводив Ивана взглядом, Рафалович  чуть  заметно  кивнул.  Из  темного
уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в  камуфляжной  безрукавке.
Рафалович  подбородком  указал  на  кресло,  где  пребывал   в   алкогольной
прострации Захаржевский.
   - Ну что,  Витюня,  -  со  вздохом  сказал  Рафалович.  -  Забирай  это
сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним  рядом  на  заднее  сиденье  и
следи, чтоб салон не заблевал.
   - Есть, Леонид Ефимович! - отрапортовал Витюня,  наклонился,  подхватил
Захаржевского под мышки, рывком поднял и  без  особых  церемоний  потащил  к
выходу.
   ...Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи. остались кровавые
клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки  Мышиному  Королю.
Задрав к небу острые рыжие морды,  скорбно  выли  Анна  с  Марианной,  навек
превращенные в дворняжек.  Забившись  в  самый  дальний  закуток  Лабиринта,
истекал  черной  кровью  смертельно  раненный  Минотавр...   От   тотального
торжества добра Никиту шка заплакал и проснулся. Было  темно  и  страшно,  и
только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул
мокрую рубашонку и пошел на свет.
   За свет он принял полумрак - синевато мерцал ночник над входной дверью,
да на полу возле  бабушкиной  комнаты  подрагивал  красноватый  ромбик.  Там
скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
   - Собачка, - прошептал Никитушка.
   В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок - маме  в  больнице
выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В  бабушкиной
комнате вякнуло; он толкнул дверь...
   Неровный багровый свет - и черный силуэт, сгорбленный над столом.
   - Бабуска, бабуска, бабуска... - зачастил Никита, пятясь.
   Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо.  Никиту  шка
заплакал.
   - Иди к себе, - чуть нараспев сказала бабушка. - Нечего тебе тут...
   - Сестьичка... - пролепетал малыш сквозь слезы.
   - Иди, иди, - повторила бабушка. - Не сестричка она тебе.
   Никита закричал...
   - Эй, чего развопился? -  прогудел  незнакомый  голос,  и  чья-то  рука
сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На  мгновение
пробила жуть, но, увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально  все
сообразил и успокоился.
   - Надо же, как набрался, - произнес он, искательно и игриво  заглядывая
в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.
   Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
   - Это вы меня  домой  везете,  что  ли?  -  спросил  Люсьен  в  затылок
Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил: - Классная у тебя тачка!
   - Какая есть, - не оборачиваясь, бросил Рафалович.
   - А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего...
   - Проспишься - заберешь. Ничего с ней не случится.
   - Адрес-то мой как узнали? Я сказал?
   - Татьяна дала.
   - Татьяна? А  откуда...  Впрочем,  да,  она  же  мне  открытку...  Нет,
все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо  бы
почаще встречаться...
   Рафалович неопределенно хмыкнул.
   - А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.
   Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:
   - Слушай, Ленька, выручи, а?  По  старой  дружбе?  У  меня,  понимаешь,
деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу... Это же
для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?
   Рафалович молчал. "Понтиак" плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.
   - Ваньке-то ты сам предложил, - с  обидой  продолжил  Люсьен.  -  А  он
книжки публикует, квартира у него своя есть...
   - Сережа, - не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. - Завезешь  меня
в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь  этого
фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь  пятьдесят
долларов из моих.
   - Ясно, Леонид Ефимович, - отозвался гигант в безрукавке.
   - Как это пятьдесят?.. - начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил  ему
локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал...

   - Спасибо, Таня, - со вздохом проговорил Иван,  перебросив  через  руку
плащ. - Пора мне. Спасибо за все. Будьте счастливы и нас не забывайте.
   - И тебе всяческого счастья, -  сказала  Таня  и  подставила  щеку  для
поцелуя.
   Иван приложился сухими губами, тут же отвел побитую сединой голову.
   - Лучше пожелай мне покоя и довольства, - еле слышно пробормотал он.  -
А счастье свое я упустил. Давно уже.
   -  Ну  что  ты!  -  поспешно  возразила  Таня,  но  при   этом   совсем
непроизвольно кивнула головой: упустил, годы протранжирил.
   Он отвернулся, сгорбился, вышел, не оглядываясь. А  Таня  воротилась  в
гостиную. Павел сидел у окна и курил. Она  подошла,  опустилась  в  соседнее
кресло. Павел поднял голову.
   - Ну что?
   - Устала... Ты оказался прав. Ни к чему все это  было  затевать.  Такие
все чужие, и нам, и друг другу. А уж как старались, себе и  другим  внушали,
будто  по-настоящему  рады  встрече.  Даже  когда  тебя  увидели,  живого  и
здорового, обалдели, конечно, но так ли  уж  обрадовались?..  Знаешь,  такое
чувство, будто захотела второй раз войти в ту же реку, а реки уже нет,  одна
старица застойная. Окунулась - и вся в грязи, в ряске, не отмоешься...
   - Ты действительно устала. Слишком много впечатлений навалилось  разом,
а теперь отхлынуло. Я бы на твоем месте прилег немного.
   - А ты?
   - Не хочется.
   - Думы одолели?
   - Одолели. Не помню, рассказывал тебе или нет, только в этот самый день
ровно двадцать четыре года назад мы начало новой жизни отмечали.
   - Как это - новой жизни?
   - Окончание школы. Их класс только-только выпускные сдал.
   - Их класс? - недоуменно переспросила Таня.
   - Ну да. Они ведь все в одном классе учились -  и  Ванька,  и  Леня,  и
Ник... и Елка тоже... Таким составом на озера  и  рванули,  на  велосипедах.
Молодые были, у каждого все впереди. А теперь вот встретились... те  же,  но
без Елки...
   - Прости, я не знала...
   - Не извиняйся. Ты правильно поступила. Нужно было  взглянуть  в  глаза
друг другу еще раз - наверное, последний. Я  за  сегодня  много  пережил  и,
кажется, многое понял.
   - Что ты понял?
   - Пока не знаю. Точнее, знаю, только в слова не ложится. Что ничего  не
бывает случайно, что ли.
   Павел замолчал. Таня подошла к его креслу, обняла мужа сзади, прижалась
лбом к затылку.
   - Люблю тебя, - прошептала она. - Так люблю тебя...
   - Моя единственная... - Павел внезапно вздрогнул. От этого неожиданного
движения вздрогнула и Таня.
   - Что? - встревоженно спросила она. - Что это было?
   - Так, ничего... Почудилось. - Он помолчал. - Ты иди. Я докурю  и  тоже
поднимусь. Надо бы вздремнуть немного перед ночной прогулкой. Не  передумала
еще белыми ночами полюбоваться?
   - Нет, что ты...
   Она расцеловала его и отправилась в спальню.  Павел  потушил  сигарету,
встал, в окно поглядел на залив.
   И вновь из пустоты отчетливо шепнул голос, который он не мог не узнать:
   - А как же я?
   Иван перешел широкий  мостик  через  Смоленку  и  нырнул  в  метро.  На
эскалаторе ехал, прикрыв глаза - не хотелось видеть чужих лиц, чужие затылки
тоже раздражали.. Вот так, казалось, уже ничем не проймешь заиндевелую душу,
ан нет. Сегодняшняя встреча потрясла, ошеломила-и раздавила,  что  он  понял
только сейчас, оставшись один. Ошеломил вид воскресшего Павла,  метаморфозы,
происшедшие с друзьями юности, которых в иных обстоятельствах и не узнал  бы
- а узнал,  прошел  бы  равнодушно  мимо.  А  раздавили  счастье  и  любовь,
вспыхивавшие в бездонных зеленых глазах бывшей жены всякий раз, когда взгляд
их падал на  Павла,  ее  нестерпимая,  почти  нечеловеческая  красота,  лишь
усиленная годами. Вновь, как двадцать лет назад, он был влюблен, но на  этот
раз совершенно безнадежно. Какой идиот, ну какой же идиот,  сам  соскочил  с
поезда счастья, и поезд тот давно ушел без него, и теперь не догонишь...
   "Приморская" - станция  конечная,  вагоны  на  посадку  подают  пустые,
всегда можно занять свободное местечко, присесть  тихонечко,  снова  закрыть
глаза, постараться вызвать в памяти любимый образ и,  притворившись  спящим,
всласть пострадать.
   И вот в темноту сомкнутых глаз  улыбкой  чеширского  кота  вплыли  алые
губы, раздвинулись, открыв жемчуг мелких, острых зубов.
   - Ты? - выдохнул Иван. - Откуда? ...Подвел его тогда автопилот,  крепко
подвел, убил второй - и последний - шанс, данный ему судьбою... Не поперло с
самого начала, в обоих гастрономах было только  кислое  шампанское,  да  еще
аперитив "Степной", бродяжья  радость.  И  потащила  нелегкая  в  подвальную
разливуху, а там случился кто-то знакомый и херес молдавский. Понеслась арба
по кочкам... Очнулся в кровати, а  в  какой  -  не  понял  сначала,  втек  в
ситуацию только когда явилась матушка родная со скорбным фейсом,  волоча  на
буксире кого-то в белом халате. Укол, беспамятство, потом капельница, палата
с голыми стенами и замком, запертым снаружи...
   Ужас! Как рвался тогда обратно, к ней, к  любимой,  с  нежными  руками,
смелой, доброй, несчастной, такой беззащитной и одинокой...  Боже,  до  чего
одинокой! Как ни пытался, так ведь ни  разу  за  все  эти  угарно-счастливые
месяцы не сумел развеселить Таню, нередко готов был сам ширануть ее, лишь бы
увидеть золотое сияние глаз. Но ручки, как у всякого пьянчужки, трясло, да и
жалко было иголкой колоть эту  дивную  прозрачную  кожу.  Хоть  и  приучился
постепенно догоняться после бухалова колесами или травкой, которую,  щеголяя
эрудицией, называл английским словом "хэмп", да  и  опия,  ежели  дадут,  не
прочь был вогнать через клизму, но иглы боялся как огня. Всякий раз при виде
шприца в Таниных руках душа кричала о беззащитности любимой, ее  уязвимости,
но как и от кого защитить эту красоту - не знал, и счастлив был от того, что
его принимают таким, какой он есть, не теребя и ничего не требуя... А  потом
ему сообщили, что она тоже здесь, в глубокой коме,  считай,  при  смерти,  и
неизвестно, вкарабкается ли. Передозировка. А нашел ее  Павел,  бывший  муж,
бывший друг... К ней так  и  не  пустили.  Несколько  дней  подряд  приходил
неприятный следователь, все что-то выспрашивал,  выведывал,  сам  ничего  не
рассказывал. Потом следователь  пропал,  а  через  день  исчезла  и  она.  С
концами, как в  омут  канула,  оставшись  лишь  воспоминанием,  мучительным,
сладким и горьким одновременно, уходящим... "
   - Таня, - простонал Иван и рванулся к закрывающимся дверям вагона. Чуть
свою станцию не проехал.
   - ...и что они знают, сколько реально меди уходит  в  Прибалтику  через
Ленечкину фирму, представляешь? Ну,  я,  конечно,  делаю  лицо  и  мило  так
спрашиваю: "А вы какую, собственно,  криминальную  структуру  представляете?
Тамбовскую, казанскую?" А тот козел прихлебывает  пиво  и  спокойненько  так
отвечает: "Я, собственно, из РУОПа". Слушай, а что такое этот РУОП?.. Ой!
   Рафалович неожиданно вынырнул из-за Аллочкиной спины и прихлопнул рычаг
перламутрового телефона. Аллочка скорчила недовольную рожицу.
   - Как ты меня напугал...
   - Сколько раз я просил тебя не болтать о моих делах с посторонними?!
   - То посторонние. А это Бамся, ну ты помнишь, из агентства.  -  Аллочка
поймала ладонь Рафаловича и провела по ней шелковистой щечкой. - Ленечка,  а
по  телеку  сегодня  опять  Австралию  показывали.  Слетаем,  а?   Мне   это
Средиземное уже во!
   Рафалович резко вырвал руку.
   - Сначала грибок вылечи. А то в промежность перекинется - и будет, тебе
КВД вместо Австралии.
   Аллочка распустила губки и зарыдала. Хлопнув дверью, Рафалович вышел  в
кабинет.
   Зачем, спрашивается, обидел девочку? Что она  ему  сделала?  Старается,
скрашивает будни, украшает праздники, ножки до подбородка, даром что  грибок
между пальцами, глаза как блюдца,  от  попсы  тащится...  Все  как  надо,  и
лучшего ему уже не видать. С Лилькой не склеилось, с Таней  склеиться  и  не
могло... Просто день такой. Увидел, как Таня с Павлом смотрят друг на друга,
ну и всколыхнулось... И ведь сам же, можно сказать, их друг другу в  объятия
толкнул, потом... Да что потом, что толку вспоминать... Но воспоминания воле
не подчинялись, так и лезли, наплывая одно на другое...
   Очень уж интересен оказался контакт с мсье Жоресом, вот и засиделись  в
"Экономическом совете" за кофе, увлеклись, калькуляторы  подоставали.  Когда
спохватился, зарулил за Лилькой в казино, но  ее  там  уже  не  было.  Конец
света, не иначе! Захотелось воспользоваться передышкой, окунуться наконец  в
ласковое море, заехал в отель за плавками и полотенцем, поднялся в номер...
   Потому, наверное, так и наех