митриевича, -
сказал Лимонтьев,  подойдя  к  краю  шеренги.  -  Это  Бейшимбаев  Жаппар...
извините, Жаппар, никак не запомню вашего отчества...
   - Дюйшенбердыевич, - густым басом отозвался рослый, плосколицый Жаппар.
   - Жаппар Джанбердыевич и Калачов Альберт Леонидович.
   - Здравствуйте, - с легким поклоном произнес  парикмахерский  красавчик
Калачов, раздевая Таню наглыми глазами.
   Она чуть поежилась, и  это  моментально  усек  Герман  Фомич.  Приторно
улыбаясь, он взял Таню за локоток и повел к  самой  большой  палатке,  перед
которой  стоял  раскладной  столик  и  несколько  табуреток  с   алюминиевой
крестовиной и брезентовым сиденьем.
   - Чайку с дороги, Татьяна Валентиновна?  Извините,  никаких  разносолов
предложить не можем, на походном, так сказать, положении, и вашего  прибытия
не ожидали.  Кирочка  сейчас  оладушками  займется,  а  пока  не  угодно  ли
тушеночки с сухариками?
   - Спасибо, я поела перед вылетом. А вот чаю с  удовольствием  выпью.  А
ребята не хотят?
   - Они уже  завтракали.  А  вот  Вячеслава  Михайловича  мы  обязательно
напоим... Вячеслав Михайлович, идите к нам!
   Из-за палатки вышла Кира с большим черным чайником  и  тремя  жестяными
кружками.
   - Сахару, сгущенки, повидла? - спросила она, разливая чай по кружкам.
   -  Кирочка,  мы  тут  с  собой  кой-каких  гостинцев  привезли,  вы  уж
разберите, пожалуйста, - сказал подошедший Лимонтьев. - С прибытием, Татьяна
Валентиновна.
   - Чернов спускается! - крикнул на бегу запыхавшийся Кошкин.
   - Не "Чернов", а "Павел  Дмитриевич"!  -  грозно  поправил  его  Герман
Фомич. - Сколько тебя учить, деревня!
   - Где? - спросила Таня, не дав Кошкину времени обидеться.

   - А вон тама! - Кошкин показал на горный склон, где она разглядела  две
едва ли не микроскопические фигурки.
   - Через ручей где перейти? - спросила Таня.
   - Это выше, Татьяна Валентиновна, - опережая  Кошкина,  ответил  Герман
Фомич. - Кошкин, проводи. Только вы  осторожнее,  Татьяна  Валентиновна,  по
камешкам ступайте. Горные ручьи - они коварные.
   Таня не слышала слов Фомича. Она мчалась в  указанном  им  направлении.
Скорее, скорее... Вот сейчас, вот уже сейчас...
   - Очень хорошо, Павел Дмитриевич, - сказал Лимонтьев. - Я  доволен.  Вы
успели пройтись по всем намеченным участкам, кроме вот  этого.  -  Он  ткнул
пальцем в карту, расстеленную на столе и прижатую по углам камнями, чтобы не
трепал свежий горный ветер. - Первые партии образцов уже в  Москве,  спасибо
Жаппару. Без вас, разумеется, никто к ним не притронется... Скажите, так,  в
предварительном порядке, какие-нибудь закономерности вырисовываются?
   - Да, я даже предположить не мог -  ведь  тогда,  в  семьдесят  шестом,
специфика получалась совсем другая. Алмазы там россыпью залегали  в  мраморе
хрусталеносной зоны, как лал, турмалин, шпинель... Мы и в этом году начали с
того участка, взяли хорошие образцы, но теперь можно ответственно  говорить,
что там мы столкнулись со своего рода аномалией, что алмазы были туда просто
вынесены из зоны генеза вследствие какого-то пока неустановленного процесса.
А зародились они вот в таких лампроитовых дайках, и месторождения их следует
искать, ориентируясь на наличие этих даек. По здешним месторождениям у  меня
все  подробно  расписано  в   дневниках,   с   замерами   и   рисунками,   а
систематизировать эти данные по другим регионам я рассчитываю осенью.  Думаю
поручить  это  Жаппару,  пока  мы  с  Аликом  будем  заниматься   собственно
минералами.
   - Отлично, Павел Дмитриевич. Кстати, как вам ваши_ аспиранты?
   - Честно говоря, я боялся,  что  будет  хуже.  Жаппар  не  знает  самых
элементарных вещей, да и соображает, честно говоря, туговато. Но трудолюбив,
настойчив, терпелив. В групповой работе такому человеку нет цены.  Если  его
правильно ориентировать, он перекопает гору материала и отберет все  нужное,
ничего не упустив. У Алика нет и десятой доли трудолюбия  Жаппара,  зато  он
все схватывает на лету, умеет вычленить главное и  на  нем  сосредоточиться.
Получается, что они вдвоем идеально меня дополняют.
   - С таким расчетом и подбирали. А вы, помнится, еще сомневались.
   - Был грех, не сразу разобрался. Первое впечатление было, прямо скажем,
не очень благоприятное. Спасибо вам, Вячеслав  Михайлович,  огромное...  Эх,
мне бы таких помощников на семь лет пораньше, не пришлось бы сейчас догонять
американцев.
   - Да, - задумчиво согласился Лимонтьев. - Ну,  а  остальные  работники?
Жалоб нет?
   - Какие жалобы, что вы? Исполнительны, неприхотливы, никаких эксцессов.
А Герман Фомич - так вообще золотой  человек.  Экспедиция  за  ним,  как  за
каменной стеной. Вот кто настоящий начальник! А я  так,  зам  по  науке.  И,
знаете, меня это устраивает...
   - Волосики на лысину зачесаны, усики как два слизняка на  губе,  глазки
бегают, льстит, заискивает, в рот смотрит, - продолжил с усмешкой Лимонтьев.
- Классический типаж завхоза-жулика. Фомич, кстати, этот образ десятилетиями
оттачивал.
   - Зачем? - недоуменно спросил Павел.
   - Игра на стереотипах.  Когда  человек  с  вашими,  допустим,  внешними
данными и манерами честно и профессионально выполняет свою работу, никого не
обманывает, ничего не крадет, это в порядке вещей.  Но  когда  то  же  самое
делает - и не делает - такой вот Фомич, это уже  событие,  почти  подвиг.  А
во-вторых, ему так проще общаться с другими хозяйственниками: для них  свой,
видите ли.
   Кира принесла чайник и миску со свежими лепешками и поставила  на  край
стола, подальше от карты.
   - Вячеслав Михайлович, Павел Дмитриевич, завтракать! - объявила она.  -
Я пойду остальных будить.
   - Да пусть поспят, сегодня ведь маршрутов не  будет,  -  сказал  Павел,
отводя взгляд. Он не любил смотреть  на  Киру:  она  слишком  уж  напоминала
Таню-Первую. Впрочем, сходство ограничивалось внешностью.
   - А лепешки остынут?
   - Холодненьких поедят.
   Кира ушла, а Павел, убрав карту в планшет обратился к Лимонтьеву:
   - И еще, Вячеслав Михайлович... Спасибо вам огромное, что привезли  мне
Таню... Знаете, мы так давно не виделись...
   - Это случай. Проездом через Москву позвонила мне узнать, как вы,  а  я
как раз сюда собирался. Ну и предложил такой вариант... Я, Павел Дмитриевич,
вот что думаю... Вы этот участок уже отработали?
   - Практически да. Завтра ждем вертолет.
   - Вот и отлично.  Экспедиция  отправится  на  новый  участок,  а  мы  с
Татьяной Валентиновной в Хорог и далее.
   Павел печально кивнул. Что  бы  ему  вертолет  на  пару  деньков  позже
заказать? Эх, знал бы прикуп - жил бы в Сочи. И при этом не работал...
   - Так вот, Павел Дмитриевич. Я предлагаю вам прокатиться с нами.  Право
на недельку отпуска вы заслужили с лихвой.
   - Но... но... как же экспедиция?
   -  Какое-то  время  прекрасно  справятся  без  вас.  Оставьте  за  себя
Калачова, он толковый, только сегодня проведите с ним и с Жаппаром подробный
инструктаж. На карте маршруты укажите, место стоянки, поближе к тракту  и  к
заставе, чтобы вы, когда возвращаться будете, смогли из Хорога  на  попутках
добраться.
   - Ой, я... я даже не знаю, как вас благодарить, Вячеслав Михайлович...

   - Сочтемся, - сказал Лимонтьев и откусил кусок лепешки. -  Ешьте,  пока
горяченькие.
   В отличие от  Хорога,  напряженного,  прифронтового,  забитого  военной
техникой, пропахшего бензином и порохом, Душанбе за семь  лет  не  изменился
нисколько. На пути с площадки вертолетного  полка  -  гражданские  рейсы  на
Памир  были  отменены  -  Павел  узнавал  знакомые  места,  показывал  Тане,
рассказывал, обходя молчанием все, что было напрямую связано с Варей  -  той
женщиной, которая шесть лет назад выхаживала его в  здешней  больнице  после
жуткой автокатастрофы и с которой была у него любовь - бурная,  скоротечная,
закончившаяся резко и очень неприятно. Давно уже это отболело, и  вспоминать
не хотелось - ан вспоминалось...
   Город встретил их лютой августовской жарой. Пять  дней  они  безвылазно
провели в гостинице "Таджикистан", лежа в чем мама родила под кондиционером.
Надышаться любовью не могли - все было мало им, мало, и любая минута,  когда
они не касались друг друга, была бесконечно долгой, пустой, напрасной...
   Рано утром, "по холодку" они  вместе  выбирались  на  Зеленый  базар  и
загружали сумки фруктами, помидорами, орехами, горячими лепешками.  Все  это
великолепие поедалось в течение  дня  со  зверским  аппетитом  и  запивалось
крепким чаем. Когда на город опускался желанный вечер и  жара  спадала,  они
поднимались, одевались, шли гулять по  ярко  освещенным  улицам,  любовались
фонтанами  с  подсветкой,  а  потом  ужинали  в  гостиничном   ресторане   и
укладывались спать.
   Настал день шестой. Таня с наслаждением затянулась сигаретой -  Душанбе
был завален финским "Мальборо" по полтора  рубля,  -  посмотрела  на  Павла,
лежащего рядом с ней на прохладном линолеуме, вздохнула и спросила:
   - Проводишь меня в аэропорт к шести? Мой рейс в шестнадцать  десять  по
Москве, значит в семь десять. Павел встрепенулся:
   - Как, уже?
   - Да, ты просто забыл. И тебе завтра утром лететь.
   - Точно, забыл. Про все забыл. Немудрено. - И со значением посмотрел на
Таню. - Ну ничего, у меня здесь работы недели  на  две  осталось.  Ненадолго
расстаемся.
   - Не так уж и ненадолго, - oнa снова вздохнула.
   - Да что такое?
   - И про это забыл? Я же говорила тебе: мне через три дня нужно  быть  в
Одессе.
   - Ах да, красавица-графиня, - печально проговорил он. Ну почему, почему
так быстро кончается все хорошее? В эти блаженные дни  он  открыл  для  себя
Таню с новой,  неожиданной  стороны,  хотя  в  чем  именно  заключалась  эта
новизна, сказать не мог. Должно быть, какие-то штрихи к ее личности добавило
долгое пребывание за рубежом. Сам Павел никогда за пределы страны не выезжал
и не мог выезжать, поскольку работал  в  закрытом  институте,  но  во  всех,
побывавших  там,  подмечал  некоторые  перемены,  подчас  разительные.   Как
правило, эти перемены Павла немного  раздражали,  но  в  Тане  каждая  новая
черточка была восхитительна. Да и могло ли быть иначе?
   - Которую убивают на двадцатой минуте фильма... - подхватила между  тем
Таня. - Так что  я  быстро  отстреляюсь.  Пантюхин  обещал  отпустить  через
месяц... Знаешь, ты, пожалуйста, береги себя. Мне что-то тревожно...
   - Да брось ты! Граница на замке, вертолеты как часы  летают,  горки  на
том участке не сильно крутые...
   - Я не об этом... Помнишь, ты рассказывал мне про свои экспедиций - как
по вечерам пели у костра под гитару,  спирт  глушили,  спорили  до  хрипоты,
собачились, кому посуду мыть, случалось, и морды друг другу били.
   - Случалось, - подтвердил он. - Это ты к чему? Боишься, как бы мне  тут
напоследок чайник не начистили?..
   - Погоди, не перебивай, я  и  сама-то  не  знаю,  как  точно  передать.
Понимаешь, там, в горах, меня не оставляло чувство, будто я снова попала  на
съемочную площадку. Только декорации и реквизит из одного фильма, реплики из
другого, а типажи - из третьего.
   - Что-то я не понял...
   -  Ну,  про  декорации  понятно.  Горы,  палатки,  спальники,  рюкзаки,
молотки. Природа. Тяжелая физическая работа - она ведь только  для  тебя  и,
может, для твоих аспирантов, немножечко умственная тоже, а для  других...  В
таких обстоятельствах человек помимо воли  становится  грубее,  что  ли.  Во
всяком случае, не очень следит за хорошими манерами. А твои  прямо  из  кожи
вон лезут - все по имени-отчеству, да "пожалуйста", да "будьте любезны".
   Павел усмехнулся.
   - Так это они перед Лимонтьевым выделывались. Начальство как-никак.
   - Фомича твоего я еще понимаю, - продолжила Таня,  -  он  из  тех,  кто
любому начальству попу лижет, на том и поднялся, наверное...
   Павел вспомнил характеристику, данную Фомичу Лимотьевым, и вставил:
   - Это он образ такой создает. В интересах дела. А так - золотой мужик.
   - Может быть. А вот остальных я совсем не пойму. По рожам  ведь  видно,
что в обычной жизни они совсем другие. Заметил, каким поставленным движением
этот Рыбин банки с пивом открывал? Будто всю жизнь только баночным  "Коффом"
отпаивался, а его ведь в наших магазинах не больно-то продают. А Кира? Когда
я консервированную спаржу вынула, даже не спросила, что это такое. И  джинсы
у нее настоящий "супер-райфл", а не польский, как у меня...
   - Что ж ты хочешь - как-никак столичные ребята.
   - Не просто  столичные...  Помнишь,  мы  мои  чеки  зимой  отоваривали?
Примерно такие ребята там и околачивались, купить-продать предлагали.
   - Ну ты, мать, даешь! Тебе бы романы Юлиана Семенова писать!  -  весело
отреагировал Павел. Но на сердце неприятно защемило.
   - Просто я очень тревожусь за тебя, вот и напридумывала всякой  чепухи,
- виноватым голосом сказала Таня. - Ты только не сердись на меня, ладно?
   - Ладно, - сказал Павел, прижал к себе и поцеловал. - А ты  не  бери  в
голову. Мне вообще-то  плевать,  чем  они  там  занимаются  в  свободное  от
экспедиции время. А здесь к ним никаких претензий нет.
   До самого прощания в аэропорту Таня уговаривала  его  не  принимать  ее
болтовню всерьез. Но уж как-то слишком настойчиво уговаривала -  видно,  его
хотела успокоить, а убедить себя в несообразности своих подозрений так и  не
сумела. В результате и Павла не убедила. Он всю ночь проворочался с боку  на
бок и в семь утра выписался из гостиницы невыспавшийся и помятый.
   В противоположность ему приехавший отвезти его на летное  поле  капитан
Мандрыка был свеж  и  бодр,  всю  дорогу  потчевал  его  всякими  армейскими
прибаутками, лихо промчался на своем "уазике" через КПП и вырулил  прямо  на
поле.
   - Пойду машину  готовить,  груз  принимать  и  всякое  такое.  Часа  на
полтора. Завтракал, Митрич?
   - Не успел, - признался Павел.
   - Вот и я гляжу, что ты не  свой  какой-то.  Вон  там  барак  кирпичный
видишь? Дуй туда, там  столовка  офицерская,  приличная  вполне,  подхарчись
маненько.
   В столовой было  чисто,  пусто  -  только  за  угловым  столиком  сидел
какой-то толстый человек в камуфляже, в окне гудел кондиционер. Павел прошел
через зал к стойке.
   - Кушать что будем? - спросила внезапно появившаяся перед ним буфетчица
с обвисшими щеками.
   Павел взял сметаны, сосисок с горошком, яйцо, лепешку и  стакан  чаю  и
понес к ближайшему столику.
   - Эй, прапор, ты чего по гражданке  вырядился?  -  услышал  он  хриплый
голос.
   Павел удивленно огляделся -  в  зале  не  было  никого,  кроме  него  и
сидящего у входа офицера.
   - Тебе, тебе Говорю, - сказал офицер, поймав его взгляд. Павел, держа в
руках поднос, подошел поближе.  -  Обознался,  блин!  Оченно  ты  на  нашего
Петрова похож... Ну, чего глаза разул?
   - Капитан Серега? - не веря своим глазам, выдохнул Павел.
   Связь с этим человеком,  спасшим  Павлу  жизнь,  прервалась  шесть  лет
назад. После того памятного лета они обменялись парой писем, в отпуск Серега
так в Питер и не приехал, хотя обещал, и память о нем  постепенно  стерлась.
Теперь же Павел узнал его мгновенно,  но  чем  больше  смотрел,  тем  меньше
сходства с бравым усачом-капитаном находил в  этом  обрюзгшем,  краснорожем,
мутноглазом хрипуне.
   - Какой капитан, подполковник,  мать  твою!..  Стой!  Поближе  подойди!
Чернов, что ли? Ну прям картина  Репина  "Не  ждали".  Это  надо  спрыснуть.
Тинка, еще стакан сюда!
   - Я, Серега, не буду. Мне лететь через час.
   - Что значит не буду? Пей,  кому  говорю!  Серега  плеснул  зубровки  в
поспешно принесенный буфетчицей стакан, поднял свой и залпом  осушил.  Павел
чуть пригубил мерзкой теплой жидкости и  поставил  стакан  на  стол.  Серега
подозрительно посмотрел на него красными глазами.
   - Лететь, говоришь? Уж не с Мандрыкой ли в Хорог намылился?
   - Именно так, - подтвердил Павел, в душе радуясь тому,  что  Серега  не
настаивает, чтобы он допил зубровку.
   - Стоп, стоп, стоп, - вдруг залепетал Серега. - Ну да, конечно, как это
я сразу не допер? С лета камушки те самые по цепочке к духам  пошли,  а  тут
сразу и ты объявился. Естественно, кто же кроме тебя знает, где их брать?..
   - Эй, по какой цепочке, к каким  духам,  ты  чего  несешь?...  -  начал
Павел, но Серега не дал ему продолжить:
   - Хорош прикидываться! - рявкнул он, стукнув кулаком по столу.  Бутылка
на столе подпрыгнула и стала падать. Серега молниеносным движением  на  лету
подхватил ее, поднес ко рту, и засандалил прямо из горла. Павел  смотрел  на
него, ничего не понимая. Серега подпер щеку  рукой  и  уставился  на  Павла.
Глаза его слезились. - Ты мне лучше вот что скажи, друг  ситный,  -  умильно
протянул он с характерной для пьяных  людей  быстрой  сменой  настроения.  -
Тебе-то чего в жизни недостает? Квартира в Питере, папаша в шишках, наверно,
и дачка с машиной не из последних. Все есть, а все вам мало...
   - Товарищ подполковник,  штаб  округа  вызывает,  -  послышался  четкий
незнакомый голос. Павел посмотрел  наверх  и  встретился  глазами  с  ладным
высоким прапорщиком. Взгляд прапорщика был колюч и холоден.
   - А, Петров, ты, братец... - начал Серега.
   - Разрешите, товарищ подполковник, - отчеканил  прапорщик,  без  особых
церемоний взял Серегу за локоть и рванул вверх. Подполковник нетвердо встал,
и Петров поволок его из столовой.
   - Это... вы куда его? - спросил Павел вслед.
   - Простите, товарищ геолог, подполковнику немного освежиться надо, - не
оборачиваясь, отчеканил прапорщик и исчез вместе с Серегой за дверями.
   Павел вернулся было к своему столику, но после Серегиных  непонятных  и
тревожных слов аппетит пропал совершенно. Он услышал какой-то шум в  сенцах,
громкий хлопок входной двери, встал и вышел из зала. За дверью,  держась  за
щеку, стоял Серега. Выражения его лица"в полутьме было не разглядеть.  Павел
решительно взял его за плечи.
   - Что ты там плел - про духов, про камешки?
   - Прости, братан, - сипло сказал Серега. - Сболтнул  спьяну.  Обознался
я. Перепутал. Ничего не знаю.
   - Кто этот прапорщик? Что тебе известно? Говори!
   - Ничего мне не известно! - Подполковник зло стряхнул с плеч руки Павла
и вышел.
   Павел рванулся было за ним, но на крыльце его перехватил Мандрыка.
   - Все, Митрич, борт подан, полетели.
   - Этот что тут делает? - спросил  Павел,  показывая  в  спину  поспешно
удаляющегося Сереги.
   - Никашин-то, погранец? Водку пьянствует после трудовой недели. Тот еще
капельмейстер. Ты его знаешь?
   - Встречались, -  неопределенно  сказал  Павел  и  вслед  за  Мандрыкой
направился к летному полю.

II

   - ...Сначала Таня своим профессиональным глазом подметила фальшь  в  их
игре, потом был этот странный, неприятный разговор с пьяным воякой. А дальше
все покатилось, как снежный ком. Я еле дождался окончания поля и  сразу,  не
заезжая домой, отправился в институт и потребовал показать мне  материалы  с
обнажений в хрусталеносной зоне, я  еще  летом  переправил  их  в  институт.
Видимо, лаборант был не из их компании - тут же открыл хранилище и  запустил
меня.  Я  пересмотрел  все  образцы,   сверил   с   записями   и   обнаружил
несоответствие. Исчезли пять самых крупных минералов  и  несколько  образцов
мрамора со значительными включениями. Я подумал, уж не те  ли  это  камешки,
которые, по словам Сереги,  ушли  к  духам,  иначе  говоря,  контрабандой  в
Афганистан. Рассказал о пропаже Лимонтьеву, которому тогда еще верил, убедил
его, что никакой ошибки с моей стороны быть не может. Он страшно возмутился,
при мне вызвал и допросил всех, кто мог соприкасаться с  коллекцией  в  поле
или в институте и кого удалось быстро разыскать. Никто, естественно,  ничего
не знал.
   Правда, Кошкин, институтский слесарь, - он в  моей  экспедиции  рабочим
был -  сказал,  будто  видел,  как  аспирант  Жаппар  на  последней  стоянке
разговаривал с неизвестным военным и что-то ему передал.  Правда,  это  было
уже после отправки первой партии в Москву. А перевозил ее Жаппар,