забывали. Если Валька  встречала  его
одна, он, по настроению, либо садился ужинать, а потом  тащил  ее  в  койку,
либо наоборот. Иногда он заставал ее  в  компании  каких-то  серых,  смирных
мужичков, и в этом случае выпивон продолжался. Но к полуночи она  выставляла
гостей, укладывала Алексея  спать,  если  он  выказывал  такое  желание,  и,
прибрав со стола, забиралась к нему под бочок.
   Просыпался он, если не был с сильного перепоя, поздно. Иногда Валька была
дома, и тогда она тут же кормила его плотным завтраком. В другие дни ее  уже
не было, тогда завтрак стоял на столе под  салфеточкой.  Когда  же,  мучимый
похмельем, он  продирал  глаза  затемно,  то  тут  же  расталкивал  ее:  она
безотказно пользовала его из своих  заначек,  как  правило,  подлечиваясь  и
сама, после чего он обычно снова засыпал.
   Он так и не понял, работает где-нибудь Валька или нет. Как-то вечерком за
бутылочкой он спросил ее об этом. Она  тут  же  охотно  и  путано  принялась
что-то рассказывать, но он ничего не запомнил. Да и не  сказать,  чтобы  его
это особенно интересовало, как и вообще ее биография и личные  чувства.  Его
безучастность ни капельки не смущала ее, и она, если не прикрикнуть,  чесала
языком безостановочно.
   Кое-что из рассказов невольно  отложилось  в  его  памяти.  Эта  комнатка
досталась ей после того,  как  расселили  их  барак,  оказавшийся  в  полосе
отчуждения новой железнодорожной ветки. Раньше здесь  жила  какая-то  бабка,
которая давным-давно уехала в другой город к родственникам да там и померла.
Из вещей Валька принесла сюда только швейную машинку, свои наряды  и  всякую
мелочевку. Все прочее, от шкафа до чугунного чайника, осталось  здесь  после
бабки, точнее, после того, как ее родственники вывезли или  распродали  все,
имеющее хоть какую-то ценность. Если бы квартира не  числилась  по  нежилому
фонду, Вальке бы не  видать  этой  комнаты,  как  своих  ушей  -  отошла  бы
жилплощадь кому-нибудь из  городских  очередников.  А  так,  можно  считать,
повезло ей чрезвычайно.
   В ту пору она работала в УРСе подсобницей.  Зарплату  платили  с  гулькин
нос, и, хотя на такой работе можно было  немного  подкармливаться,  хотелось
еще и приодеться, и в кино -  дело-то  молодое.  И  открыла  Валька  отхожий
промысел: призаняла денег, купила в родном УРСе  два  ящика  водки  и  стала
потихоньку продавать по ночам жаждущим  ханыгам.  Наученная  более  опытными
подругами, товар она с собой не брала, а тащила клиентов на шестой  этаж  и,
оставив их на  площадке,  брала  деньги  и  выносила  за  сколько  уплачено.
Поначалу все шло неплохо, но потом желающие стали сами  являться  к  ней  на
дом, преимущественно без денег, канючить, предлагать в залог какой-то  хлам,
скандалить,  громко  материться.  Соседи  нажаловались  в  милицию.  Пришли,
составили протокол, отобрали водку и сообщили на работу. Валька обрыдала все
начальственные кабинеты. Ее хотели было пожалеть,  не  увольнять,  а  только
понизить в должности, но  дальше  подсобницы  понижать  было  некуда,  и  ее
перевели "на путя". Поворочав с месяц рельсы, Валька  не  выдержала  и  ушла
сама.
   Еще Алексей узнал, что прежде у нее был муж, капитан артиллерии, герой  и
инвалид войны, безвременно  скончавшийся  от  ран,  и  дочка  Лиза,  которая
воспитывается у бабушки  под  Новгородом.  Фотографию  дочки,  широкоскулой,
узкоглазой и некрасивой, она показывала ему при каждом удобном случае, а вот
фото героического мужа у нее не оказалось. Алексей сразу понял,  что  муж-то
вряд ли и был.
   И лишь одно ее высказывание запомнилось ему железно, потому что  поразило
до глубины души. Как-то ночью, когда он был в  лирическом  настроении  после
хорошего ужина под коньячок, она прижалась к нему и всхлипнула.
   - Что ты, дура, сопли-то распустила? - ласково осведомился он.
   - Ой, боязно мне, Алешенька...
   - Чего тебе боязно?
   - Что надоем я вам, что уйдете вы от меня, оставите одну-одинешеньку...
   - Ну, уйду когда-нибудь, - сказал он, начиная понемногу сердиться.  -  Не
век же мне с тобой куковать. Найдешь себе другого. На  мне  свет  клином  не
сошелся.
   - Ой, да где ж я еще такого найду-у?..
   - Какого еще такого? - спросил Алексей.
   - Такого... ну, с бабами ласкового да сноровистого...
   - И чем это же я такой особенно  сноровистый?  Дыхание  Вальки  сделалось
прерывистым. "Небось покраснела, оглобля", - решил Алексей.
   - Ну,  это...  Вот  когда  вы  еще  в  самый  первый  раз-то  с  Надеждой
Никаноровной пришли и на ночь остались... так ночью проснулись, зашуршали, я
еще к вам подошла, водички, думаю, подать или еще чего. А вы меня - хвать! И
до утра... это самое... Четырнадцать раз...
   - Сколько-сколько? - не веря своим ушам, спросил Алексей.
   - Четырнадцать разиков оттоптали, я считала... Сомлела я тогда чуть не до
смерти... Охочая я до  этого  дела,  прямо  срам,  -  прибавила  она  совсем
шепотом.
   - Ты вот что, - после паузы  сказал  Алексей.  -  Коньячку  мне  спроворь
полстаканчика, если осталось еще.
   Она поднялась, включила свет, подошла к столу, забулькала.
   Он лежа выпил, утер рот.
   - Поставь на место. Она поставила.
   - Теперь иди сюда.
   Он самодовольно улыбался.
   - Ляг. Четырнадцать не обещаю, но разик-другой с моим удовольствием.
   Проснулся он поздно. Валька против  обыкновения  еще  спала,  свернувшись
калачиком, как говорится, усталая, но довольная.
   Он подошел к столу, и хотя  нисколько  не  мучился  после  вчерашнего,  с
удовольствием хлебнул из горлышка марочного коньяку. Закусил ломтиком краба,
который вытащил пальцами из открытой банки.
   Со жратвой у них определенно становилось лучше день ото дня. Его заслуга.
Борисыч начал кое-что отстегивать, всякий раз извиняясь:
   - Пока что удерживаю двадцать пять процентов. В счет долга.
   А на днях его прямо с репетиции вызвала в  коридор  Надежда  Поликарпова.
Посмотрев по сторонам, она вынула из сумочки две тысячи и протянула ему:
   - Ваша доля.
   - А не маловато ли? - укладывая деньги во внутренний карман, спросил он.
   - Да там и было... - Она брезгливо махнула рукой.  -  Впрочем,  вот  еще,
возьмите.
   Она еще раз залезла в сумочку и вручила ему небольшую пачку облигаций.
   - Резаная бумага, - заметил он, но облигации взял.
   - Не ерундите. С осени начнут погашать. Сам Хрущев объявил. Газеты читать
надо.
   Алексей купил себе часы, новых рубашек, куртку "с плечиками", стал больше
выдавать Вальке. На себя она не тратила ничего, боялась, но покупала дорогие
продукты, вино, коньяк.
   "Может, со следующего раза абажур приличный купить? - подумал он, еще раз
хлебнув из горлышка. - Или там скатерть?"
   Впрочем,  с  какой  стати  обустраивать  эту  халупу?  Все  равно   через
недельку-другую он отсюда съедет. Борисыч уже начал хлопотать.
   Валька сладко зевнула и перевернулась на другой бок.
   "Захаживать, однако, буду. Отчего бы не захаживать... Пожалуй,  куплю  ей
платок. Или чулки со швом?" .
   Он отправил в рот кусок ростовского окорока.
   "Нет, братцы, так жить можно, - думал он, облизывая пальцы. - Еще бы  эта
фефела готовить научилась... Вот что - я ей гусятницу куплю".
   Валькины поразительные глаза больше  не  будоражили  его,  не  заставляли
скрывать  смятение  нарочитой  грубостью.  Привык,  должно  быть...  Ада  не
вспоминалась вовсе. Иногда хотелось подумать о ней, как она там  -  но  мозг
тут  же  словно  погружался  в  туман,  из  которого  Алексей   выплывал   с
какой-нибудь совсем посторонней мыслью.
   Квартира, в которой жила Валька, была совсем небольшая, деленная -  всего
три комнаты, кухня, уборная и еще большой чердак, куда можно было попасть из
кухни  и  где  жильцы  хранили  всякий  хлам,  а  помимо  лета  -  и  разные
скоропортящиеся продукты. Соседей тоже было немного  -  старик  да  старуха.
Полупарализованного старика соседа Алексей так и не  увидел,  только  слышал
его  кряхтение  за  стенкой.  С  соседкой  же,  угодливой,  но  малоприятной
старушенцией, он постоянно встречался на кухне или возле  уборной.  Держался
вежливо, но холодно. И еще пару раз сталкивался с жильцом, которому  старики
сдавали угол. Это был неприметный и тихий молодой человек, от вида  которого
Алексея почему-то передергивало. Они не сказали друг другу ни слова, даже не
поздоровались.
   Раньше, как рассказывала Валька, у нее с соседями были  жуткие  скандалы.
Старуха даже раз, подметя кухню, высыпала весь мусор ей в  суп.  Но  теперь,
когда старик окончательно слег, а особенно когда появился жилец, все  как-то
успокоилось.

X

   Начальник службы тяги женил сына. Свадьбу играли в Доме железнодорожника,
а на свадьбе, само собой, играли музыканты народного оркестра.  Мероприятие,
разумеется, оформили как плановое,  и  никто  из  оркестрантов  за  него  не
получил на руки ни копейки. Однако они не роптали и  старались  на  совесть.
Свадьба сына большого начальника - это  событие  из  разряда  "надо",  а  на
всякое "надо" полагается  отвечать  "есть!".  Тогда  и  только  тогда  можно
рассчитывать на блага, которые просто на  деньги  купить  ой  как  трудно  -
отпуска в желательное  время,  продвижение  по  службе,  премии,  путевочки,
ордерочки, а то и орденочки. Алексею тем более было за что пахать: дело его,
похоже, сдвинулось,  и  вскорости  ему  предстояла  ответственная  беседа  в
месткоме. Борисыч намекал, что предложат нечто  непыльное  по  культмассовой
линии.
   На самом событии его явно отметили. Заказывали сольные номера, хлопали от
души,  зазывали  к  столу,  угощали.  Под  конец  какой-то   важный   дядька
облобызался с ним, и чуть позеленевший от зависти  Борисыч,  улучив  момент,
шепнул ему, что это был не кто-нибудь, а сам начальник главка.
   Домой  Алексей  пришел  в  первом  часу,  изрядно  пьяный,  но  в  весьма
приподнятом настроении.  Дверь  в  квартиру  оказалась  незаперта.  Кинув  в
прихожей портфель, с которым он теперь не расставался-и  для  солидности,  и
храня в нем, на всякий случай,  "джентльменский  набор":  стакан,  штопор  и
презервативы, - он подошел к Валькиной комнате. В приоткрытых дверях  торчал
ключ. В комнате горел свет и слышалась музыка.  Он  немного  удивился  -  ни
репродуктора, ни проигрывателя у Вальки не было - и, толкнув дверь, вошел.
   Валька не кинулась ему навстречу. Она сидела за столом, тупо  улыбаясь  и
держа в руке стакан. Напротив нее восседали двое мужиков: один маленький, со
смешным остроносым личиком, второй - настоящий громила  с  черепом  и  рожей
неандертальца. На полу стоял патефон. Гуляли, судя  по  всему,  неслабо.  На
столе стояли две водочные бутыли, одна пустая на две  трети,  другая  пустая
совсем. Еще одна  лежала  на  боку.  Из  закуски  Алексей  разглядел  только
нарезанный лук на блюдечке, не  считая  некоторого  количества  беспорядочно
разбросанных объедков огуречно-колбасного происхождения.
   - Алелешенька пришли! - радостно взвизгнула Валька. - А у нас гости...
   Маленький приподнялся и с большим  чувством  достоинства  протянул  руку.
Чтобы пожать ее, Алексею пришлось сделать шагов пять,  что  ему  и  удалось,
правда, не без труда.
   - Тюкавкин, - представился гость, обхватив руку Алексея уже двумя руками.
- Бухгалтер УРСа.
   - Захаржевский, - в тон ему сказал Алексей и покачнулся.
   -   А   это   мой   сослуживец,   Дулев   Джон   Терентьевич,    бригадир
погрузо-разгрузочной бригады того же УРСа, - Тюкавкин  показал  на  громилу,
сидевшего совершенно неподвижно.
   - Назван в честь Джона Рида, выдающегося пролетарского писателя  Америки,
- членораздельно произнес громила и тут же уронил голову на стол.
   - Валенька, нам бы еще  стульчик  и  приборчик  для  товарища,  -  сказал
Тюкавкин. Валька хихикнула.
   - Бесполезно, - заметил Алексей. - Набралась, как сука.
   - Сам сука, - вдруг сказала Валька.
   Алексей от неожиданности икнул. Тюкавкин потянулся к громиле  и  внезапно
резко дернул его за волосы. Тот поднял голову.
   - Ты, Джон Терентьевич, иди-ка вон на лавочке отдохни. А мы  с  товарищем
посидим-потолкуем...
   Громила встал, четко прошагал к лавке и упал на нее лицом  вниз.  Алексей
тут же сел на его место.
   Пластинка кончилась, и моментально встрепенулась Валька.
   - Алешенька, а нам товарищ Тюкавкин патефон подарили, - радостно сообщила
она.
   - Стакан лучше давай и тарелку! - пробурчал он.
   - Я танцевать хочу! - отозвалась она и, держась  за  шкаф,  встала.  -  В
парке Чаир распускаются ро-озы! Поставьте, а?
   - Я те поставлю! - пообещал Алексей. - Стакан тащи!
   - А вон тут чашечка стоит, - сказал Тюкавкин. -  Из  нее  не  пил  никто.
Валенька чаю захотела, достала, а потом и забыла...
   - Наливай! - махнул рукой Алексей. - Со знакомством!
   - Очень приятно! - сказал  Тюкавкин  и  вылил  всю  водку  из  оставшейся
бутылки в чашку Алексея.
   - А себе-то? - качая головой, спросил Алексей.
   - Да, проявили, так  сказать,  нетвердость  руки.  -  Тюкавкин  вздохнул,
нагнулся под стол и вынырнул с новой бутылкой.
   Валька,  пытаясь  завести  патефон,  споткнулась  об  него,   расколотила
пластинку и разревелась.
   - Да ладно тебе. - Алексей вдруг сменил гнев на милость. - Я завтра новую
куплю. Садись, выпей с нами.
   - Женское общество украшает коллектив, - высказался Тюкавкин,  наливая  и
ей.
   Выпили. Валька даже, кажется, протрезвела  маленько,  слазала  на  полку,
достала еще огурчиков и хлеба на закуску. На большее ее, правда, не хватило.
Она, держась за стену, доползла до лежанки и свалилась поперек нее.  Алексей
ломанулся было вслед за ней, но врезался  в  шкаф,  сверху  что-то  упало  и
звякнуло. Алексей пожал плечами и вновь уселся на стул.
   - А вы, значит, как нам Валенька  докладывала,  музыкальный  работник?  -
осведомился Тюкавкин, наливая еще по одной.
   - Да. Пианист. - Для большей убедительности Алексей  поболтал  в  воздухе
пальцами.
   - Почетный труд, - сказал Тюкавкин. - У нас всякий труд почетен. Я  лично
больше уважаю труд умственный, как то: работник культуры,  образования  или,
допустим, финансово-учетного фронта...
   Алексея качало на волнах этого липучего голоса, то унося в  беспамятство,
то  возвращая  сюда,  на  шаткий  стул  у  пьяного  стола.  Качало,  качало,
убаюкивало...
   Резко накренило и грохнуло... Алексей дернулся и протрезвел мгновенно.
   На него, обходя стол, кошачьим шагом надвигался товарищ Тюкавкин, держа в
руке сточенную финку, которую Валька использовала для резки хлеба.
   - Ш-шпион! - шипел Тюкавкин. - Политбандит, с-саботажник!
   Осторожно, не отрывая глаз от безумного лица бухгалтера, Алексей поднялся
и отпятился из узкого пространства между  столом  и  боком  шкафа  на  центр
комнаты. Зрачки Тюкавкина сузились в точки, губы  сосредоточенно  двигались,
острие финки в его руке смотрело Алексею прямо в горло...
   ...Эту  несложную  последовательность  движений  Алексей  усвоил  еще   в
гимназические времена. Его  научил  странный  человек  Василий  Фалькенгауз,
бывший полицейский агент, работавший одно время в мастерской  отца.  Всерьез
воспользоваться этим приемом пришлось  лишь  однажды,  когда  дальстроевские
"социально близкие", они же "воры", проиграли  его  в  карты.  Проигравшего,
явившегося за его жизнью, утром нашли в мусорном баке за пищеблоком.  Больше
на Алексея в карты не играли...
   Он плавным движением опустил руку в карман, нащупал там что-то,  кажется,
коробок спичек, медленно вытащил - и швырнул прямо в лицо Тюкавкину.
   Безумный  взгляд  бухгалтера  переметнулся  на  летящий   предмет,   рука
инстинктивно взлетела, прикрывая лицо.
   Этого было достаточно.  Продолжив  телом  движение  руки,  Алексей  одним
прыжком приблизился к Тюкавкину и  носком  маховой  ноги,  обутой  в  модный
остроносый ботинок, ударил его по голени. Тюкавкин охнул и согнулся.  Колено
Алексея поймало его опускающееся лицо на  противоходе,  а  выкинутая  вперед
ладонью рука оттолкнула задравшийся подбородок  противника  назад.  Тюкавкин
упал. Ноги Алексея оторвались от пола  и  опустились  на  грудь  бухгалтера.
Оглушительно треснули ребра, из распяленного рта хлынул  красный  фонтанчик.
Тюкавкин пару раз стукнул пятками по полу и затих.
   Алексей уже стоял на полу и дико озирался.
   Со скамейки на него пристально смотрел Джон Терентьевич. Поймав  на  себе
взгляд Алексея, громила вскочил и рванулся к двери, по пути сбив  Алексея  с
ног.
   - Стой, гад! - крикнул Алексей, поднимаясь.
   В двери повернулся ключ. По коридору затопали тяжелые сапожищи
   - Убили! - надсадно орал Джон Терентьевич. - У Вальки человека убили!
   В комнату доносился дверной скрип, торопливое шуршание, старухин визг.
   Алексей кинулся к двери,  стал  дергать  за  ручку.  Бесполезно.  Заперто
снаружи, а открывается внутрь, так что вышибить можно только из коридора.
   - Точно убили? - Голос приближался вместе с шагами, интонация  деловая  и
даже как будто приятно возбужденная.
   - Падла буду! Только что! Сам-то еле ушел! Все в кровище, нож валяется...
   - Спокойнее, гражданин! Убийца там?
   - Ага. Я дверь-то на ключик того... Не вырвется.
   - Это правильно. Ты слушай, как тебя...
   - Дулев, товарищ...
   - Лейтенант. Ты,  товарищ  Дулев,  опорный  пункт  знаешь?  Дом  двадцать
девять, во дворе?
   - Ха, как не знать!
   - Ты давай дуй туда по-быстрому, пусть  все,  кто  есть,  бегут  сюда  на
подмогу и наряд из отделения вызовут.  Скажешь,  в  сорок  второй  убийство,
следователь   Миронов   в   одиночку   преступника   держит,    чтобы    там
поторапливались.
   - Есть!
   Удаляясь, забухали сапожищи. Хлопнула входная дверь. Стало тихо.
   Алексей на цыпочках отошел от двери и наклонился над  Тюкавкиным.  Крови,
смешанной  с  блевотиной,  натекло  изрядно,  лицо   и   ногти   синели   не
правдоподобно быстро.
   - Вот так, значит. - Алексей выпрямился, поглядел в угол.  Валька,  белая
как бумага, сидела, закутавшись в одеяло, и вытаращенными глазами смотрела в
одну точку.
   - Эй! - шепнул Алексей. Она не шелохнулась. Алексей прокрался к дверям  и
встал впритык к  ним,  прижавшись  к  стене  спиной.  За  дверями  дышали  -
несколько часто, но ровно.
   - Не притомился, начальник? - спросил Алексей. - Может, договоримся?
   - Не о чем мне с тобой договариваться, - сказали из-за двери.
   - Это как посмотреть. Ты открываешь дверь, я ухожу...
   - Ну и?
   - Ну и цел будешь. Не трону.
   - Не тронет он! Как бы я тебя не тронул. У меня оружие.
   - Так и я не пустой. Может, шмальнуть тебе через дверь для острастки?
   - Давай-давай, усугубляй.
   - Чего усугублять-то? Дальше некуда.
   - Это не скажи. Мокруха бытовая, по пьянке. Будешь себя вести, лет  шесть
отпаришься и гуляй.
   - Я на зону не пойду.
   - А куда ты на хрен денешься?
   "Однако и вправду - куда?" - подумал Алексей. Взгляд его упал на  Вальку,
застывшую на своей лежанке.
   - Слышь, начальник, тут еще хозяйка осталась. Открывай давай, а то я  ее,
как свинью, зарежу.
   - Валяй, режь. Тогда точно вышку схлопочешь.
   - Я ведь не шучу.
   - А пусть-ка она сама голосок подаст. Алексей  подошел  к  Вальке  -  под
ногами что-то хрустнуло,  -  с  силой  дернул  за  волосы.  Она,  как  куль,
перевалилась через, край кровати и шлепнулась  на  пол.  Алексей  поднял  ее
голову. Удивительные глаза по-прежнему смотрели в одну точку, не мигая.
   - А-а-а! - крикнул Алексей. - Да пошли вы все!..
   Он подбежал к окну и рванул раму на себя.
   - Стоять! - крикнул из-за двери Миронов.
   - Сам постой, - сказал Алексей и вышел на узкий наружный подоконник.
   Слева подоконник упирался в глухую боковую стену эркера. Справа  рядом  с
окном проходил водосток. Это обстоятельство  открывало  три  пути  -  и  все
довольно рискованные. Можно было попробовать спуститься по трубе  на  улицу.
Либо попытаться залезть по ней на крышу. Либо, обогнув водосток, вломиться в
соседнее окно.
   Алексей, вжимаясь в стену, начал перемещаться к трубе. Побелевшие  пальцы
одно