ь  на  Соловках   или   захлебнуться   в   тесноте
переполненных трюмов на Волге и  в  Финском  заливе,  российская  поэзия
выдала небывалый залп, получивший название Серебряного  века.  Это  было
последнее "прости" Великой русской  культуры  перед  тем,  как  на  весь
долгий XX век все было поставлено с ног на голову,  когда  писателями  и
поэтами стали не выпускники столичных вузов, а вчерашние босяки.
   И не следует переоценивать великую инерцию наследия,  де  мы  не  все
отвинчивали. Де, вслед за босяками в уже советскую литературу  пришли  и
относительно образованные.
   Совсем нет.
   Кто стал символами, реперами и даже идолами уже  второй  половины  XX
века?
   Тот же хам Высоцкий, тот же хам Шукшин...
   Публика востребовала.
   Закон рынка в подспудной латентности своей работал и при социализме.
   И, вознося горлохвата Высоцкого на пьедестал, публика  таким  образом
желала адаптации шекспировского  Гамлета  и  Пушкинского  Дона  Гуана  к
своему  уровню,  уровню,  где  понимание,  где  восприятие   достигаются
посредством луженой глотки  хама.  Которая  ошибочно  воспринималась  не
далеко  ушедшей  критикой  как  некий  мифический  "нерв".  Как  тут  не
припомнить  золотые  слова,  сказанные   одним   персонажем   Вольфганга
Петерсона, - все глоткой, нынче все только глоткой... Юношеская дворовая
приблатненность Высоцкого с его рандолевой фиксой и финкой в  кармане  в
этом символе времени совершенно не эволюционировала. И  тупое  нежелание
(неспособность) хама шестидесятых (Шукшина  и  К°,  бравировавших  своей
придурошностъю,   с   плутоватостью   наперсточников   выдававших   свою
придурковатость за некую мифическую  народную  мудрость),  неспособность
эволюционировать, впитывая московскую культуру, не поставила их  даже  в
один ряд с босяком  Пешковым,  который  нашел  таки  в  себе  достаточно
талантов, чтобы как-то обтесаться.
   Это был медный век русской культуры, включая и поэзию.
   Но к поэзии Ларина!
   В памятной мне лекции профессора Жирмунского по теории стихосложения,
где, давая определение поэзии как особой области сочинительства, мэтр (и
автор пока единственного и дееспособного сочинения по теории  рифмы)  не
полагал, что рифма есть обязательная составляющая детерминанта стиха.  И
в безусловной оригинальности стихотворений  Ивана  Ларина  это  видно  с
особой ясностью.  И  его  вольное  манкирование  понятиями  канонических
размеров - это не  от  бравады  молодых  разрушителей  и  низвергателей,
умеющих разве что писать глупые манифесты  и  железной  палкой  выбивать
ноктюрны из жестяных водопроводных труб.
   Но ценность стихотворений  Ларина  даже  не  в  оригинальности  рифм,
вольных заигрываниях с размером или в красоте его метафор.
   В одном только коротком приведенном  выше  стихотворении  открывается
(безо всяких аллюзий) целый философский мир.
   Начнем  с  удивительно  точного  (и  в  этом   сразу   видно   поэта)
употреблении глагола "смутить". Здесь "смутить"  -  это  не  привести  в
замешательство, но взволновать. То есть разговор  о  счастье  заставляет
автора задуматься.
   И что мы находим в результате этих раздумий?
   Во-первых, счастье, по мнению Ивана  Лари  на,  -  оно  не  то  чтобы
быстротечно. Оно просто мгновенно.
   И эту мысль надо рассматривать непременно вместе с  другим  открытием
поэта - за спасть ем следует акт смерти.
   И это правда.
   Потому как ложь в том, что они поженились и счастливо  прожили  много
лет, и умерли в один день.
   Нет. Ромео и Джульетта непременно  должны  были  умереть.  И  в  этом
правда, а поженись они и нарожай детей  -  это  была  бы  ложь  (что  бы
осталось от романтического пафоса, примись пылкий Ромео  изменять  своей
женке на второй третий год супружества?).
   Сказка, где есть и разрыв-трава, и мертвая с живою вода,  и  чары,  и
колдовство - до той поры, правда,  покуда  любовники  в  ней  непременно
умрут в конце.  А  если  по  воле  автора  они  примутся  жить  долго  и
счастливо, в этом сразу про явится акт лжи.
   Прав нелюбимый Львом Толстым Шекспир.
   Прав Иван Ларин.
   Прав Зигмунд Фрейд, предлагая  такую  модель  психодинамики,  где  не
тормоз общественной  морали  СУ  ПЕР  Я  сдерживает  эгоизм  эротических
устремлений,  но  ЭРОС  сдерживается  встречным  вектором   ТАНАТОСА   -
стремлением к смерти. Love and death like  a  horse  and  a  carriage  -
любовь и смерть как... лошадь и повозка. И именно в экстремуме  любви  -
обнаруживается этот самый танатос.
   Дубу и кедру хочется быть подрезанными по корням, чтобы целиком  уйти
в семя.
   И умереть.
   Поэтому истинная любовь - мгновенна, как у Ивана Ларина.
   Собственно, и до Ларина  эту  зависимость  инстинктивно  обнаруживали
хорошие настоящие поэты  -  кстати...  И  кстати,  рифма  "кровь-любовь"
потому и на языке вертится, и как не похвалить здесь еще раз  Ларина  за
его "розы морозы" (неплохую рифму на слово "любовь").
   Любовь - как война, и счастье в них (в  войне  и  любви),  во-первых,
быстротечно (девушки, не рассчитывайте на продолжительность  связи!),  а
во-вторых, автору интересна  даже  не  означенная  ОБЪЕКТЕССА  этой  его
любви, а сам процесс, о чем он и говорит, что УКОРОМ ЕМУ БУДЕТ  ТО,  ЧТО
ОН НЕ ПОШЕЛ НА ВОЙНУ.
   Любовь - это война. И там и там - убивают.
   И счастье - счастье жизни (не убили - радуйся) там  в  любви  так  же
случайно, как и на войне - зависит от выбора СУДЬБЫ.
   Но вернемся к началу.
   Появление таких поэтов, как Ларин, сигнализирует о наступлении нового
времени.
   До реконкисты галантного века еще, может, и далеко.
   Но век хама ушел без возврата.
   И была статья подписана: Л. Голубкина.

***

   Людочка... Его Людочка. Его неповторимая редактор и критик...
   После той статьи в том сборничке он пригласил ее в ресторан. И у  них
началось.  Счастливое...  Э-э-э...  Как  бы  это   сказать   поточнее...
Счастливое времечко...
   Иван снова погладил черный глянец обложки.
   Третья книга серии "Цена вопроса"...  Третий  крупный  гонорар...  Он
может теперь планировать свою жизнь. Он может теперь  планировать  их  с
Людочкой жизнь... Через год на его гонорары они  купят  новую  квартиру.
Через два года они построят в Репине или в Комарове новый домик.
   А потом, а потом, через тридцать или сорок лет, его, Ваньку, может  и
похоронят там рядом с Ахматовой... Поэт рядом с поэтессой.
   И Иван задумался, а где лучше лежать - в Комарове, или на Волковском,
рядом с Надсоном и Тургеневым?
   "Как хороши, как свежи были розы", - вспомнилось Ивану.
   А Людочка, его Людочка, она, как  Софья  Андреевна  Льву  Николаевичу
Толстому, как Анна Григорьевна - Федору  Михайловичу  Достоевскому,  как
Анна Ахматова Льву Гумилеву, как Мережковскому -  Зинаида  Гиппиус,  как
Лиля Брик - Маяковскому... Его Людочка стала ему настоящей музой.
   Ах, какой духовный альянс! Какое единение взглядов и вкусов!
   И именно Людочке пришло  теперь  в  голову  собрать  все  поэтическое
наследие Ивана и хоть частично - опубликовать.
   Вот тут то духовный альянс и приказал долго жить!

***

   - Кобель! Сука! - истошно вопила Людочка. - Открой немедленно, или  я
тебе всю рожу расцарапаю! Вон из  моего  дома!  Иди  трахайся  со  своей
крашеной куклой, импотент!
   - Что ты несешь?!  -  кричал  Иван,  запершийся  в  ванной  от  гнева
сожительницы. - Кобель не может быть  сукой!  Через  закрытую  дверь  ты
ничего не расцарапаешь! Это не твой дом, ты здесь не прописана! Импотент
не может трахаться даже с куклой! Да с такой  логикой  тебе  не  старшим
редактором служить, а младшей дворничихой!
   Лучше бы он такого не говорил.
   Людочка тихо вскрикнула, и через  минуту  он  услышал,  как  хлопнула
входная дверь.
   Ушла...
   Иван отодвинул щеколду, осторожно  высунул  голову.  Оглядел  погром,
учиненный трепетной музой.
   Так и есть! Перебила все чашки, с иезуитской избирательностью пощадив
комплектные  блюдца.  Побросала  на  пол  его  бумаги,  дискеты,  еще  и
потопталась. Хорошо, компьютер не расколошматила...
   И он чуть было не связал жизнь с этой истеричкой!..
   Иван  нагнулся,  подобрал  мятый  листочек,  разгладил.  Прочитал   с
выражением:

   Мне светлой радостью освещена душа
   Атласом нежных рук, что не спеша
   Рвут узы, сладкий зуд глуша
   И как была все ж хороша
   Ночь наша
   На
   С тобой
   И ша
   Алиска
   Гей
   Моя
   И ша

   И второе:

   Мир этот дан мне в ощущеньях
   Глаза - чтоб восхищаться красотой твоей
   А руки - чтобы знать ничтожество свое
   Пока тебя в них нет
   А мой язык -
   Зачем он?
   Что в нем толку?
   Петь без умолку
   О красоте твоей?
   Но нет!
   Чтобы прижавшись близко близко
   Наутро прошептать
   Алиска
   Когда в окне забрезжит свет...

   И с чего, спрашивается, тут было заводиться? Подумаешь,  стихи  -  и,
кстати, неплохие... Конечно, посвящение, чего уж там греха таить, весьма
игривое и очень-очень интимное... Да, и что теперь?! Поэт  он,  в  конце
концов, или жалкий обыватель? Творческая натура - широкая, сердце  поэта
- большое... Вмещает оно двух женщин. Теперь уж, наверное, одну...
   Дура, ревнивая пошлячка, филистерша бескрылая!
   Вот похоронят его на Волковом рядом с Надсоном. И будут потом  писать
в биографии поэта... Целые исследования будут  писать...  "Пять  роковых
женщин в судьбе поэта Ивана Ларина".
   Какие пять?
   Татьяна, еще Татьяна, Алиска, Людочка...
   Ну, этой-то до роковухи, как до Пекина раком...
   Размышления Ивана  были  прерваны  телефонным  звонком.  Звонил  Лева
Брюшной.  Ивану  следовало  хватать  тачку  и  со  всех  ног  лететь  на
"Ленфильм", что на Каменноостровском проспекте.

***

   В офисе Творческого объединения  "Новый  телефильм"  уже  сидела  вся
кодла, были и Лева Брюшной, и Колян, братки даже директора  издательства
Антона Пасса притащили для убедительности.
   - А вот и наш гений, - пошутил Лева Брюшной, когда в  офис  втиснулся
Иван Ларин.
   Его  представили  директору  тэошки,  толстому  лысому   дядьке   лет
пятидесяти.
   - Моисей Соломонович Семлер, - пожимая Ивану руку, сказал  толстый  и
лысый.
   - Познакомились? Ну вот  и  ладненько!  -  громко  хлопнув  ладошами,
воскликнул Лева Брюшной, - теперь можно и о деле поговорить конкретно.
   О том, что до этого о деле говорили "не конкретно", свидетельствовала
почти пустая  литровая  бутыль  "Джонни  Уокера",  что  этикеткой  своей
чернела на директорском столе.
   - Конкретно, Ваня, кино сымать будем по твоей книжке, -  сказал  Лева
Брюшной, хлопая себя по коленке, - и  сымать  будем  с  Мосей,  на  его,
тысызыть, базе, но на наши, тысызыть, денюжки.
   Моисей Соломонович утвердительно кивнул - мол на его  базе  и  на  их
денюжки.
   Кивнул на всякий случай и Ваня. В  знак  согласия,  что  он  тоже  не
против.
   - Ванька, ты теперь должен сценарий для Моси навалять, андерстэнд?  -
Лева выразительно поглядел на Ивана, -  Причем  навалять  надо  в  темпе
вальса, потому как время идет, а доллары капают, тайм из  мани.  А  мани
ждать не могут.
   Моисей Соломонович снова кивнул.
   И Ваня тоже кивнул.
   Заодно.
   И тут же чуть не прыснул от смеха, припомнив  ту  историю,  как  один
товарищ повесился, чтоб заодно...
   - Конкретно, Иван, ты понял? - спросил Лева,  снова  хлопая  себя  по
коленке.
   - Понял, чего не понять!  -  огрызнулся  Иван,  -  сценарий  в  темпе
вальса.
   - Во-во! - подтвердил Лева, - а то знаешь, какие деньги мы с  Коляном
в  Мосю  вкладываем?  То-то!  Тут  тебе  не  тот  ваш  с  твоей  Алиской
"Мерседес", тут сто таких "Мерседесов", так что, гляди у нас!
   И Ваня снова кивнул. И икнул.
   Сценарий предстояло писать не забесплатно. И это радовало.
   Помимо перспективы того, что на экранах скоро появится сериал по его,
Ивана, книге, ему еще светило вознаграждение и за сценарий, и  за  права
использования печатного  произведения  и  за  так  называемый  авторский
надзор...
   А это означало, что купить квартиру и загородный  домик,  где  они  с
Людочкой будут жить и поживать, можно будет не  через  два-три  года,  а
раньше!.. Пар-рдон, с какой еще Людочкой? С этой психованной мегерой?! С
Алиской, только с Алиской!
   - Я готов, - сказал Иван.
   - Ну вот и ладушки, - удовлетворенно подытожил Лева и  расплескал  по
стаканам остатки "Джонни Уокера".

***

   -  Ой,  Иван  Павлович,   здравствуйте,   присаживайтесь,   а   можно
автограф...  -  Алискина  секретарша,  как  ее...  Оля,  Вика,  Света...
вылетела, не переставая тараторить, из-за своего фасолевидного  стола  и
сунула Ивану глянцевый томик. - Я всю ночь читала, плакала  даже,  когда
вы Мишаню Костромского убили, он был такой хороший...
   - Это не я его убил, деточка, а волчьи законы нашей действительности,
- Иван расписался на авантитуле,  захлопнул  книгу.  -  Но  братва  люто
отомстила убийцам, и справедливость восторжествовала... У себя?
   - У Алисы Яновны  клиент,  но  вы  проходите  в  вип-приемную.  Сюда,
пожалуйста... - Оля-Вика-Света, прижимая книгу к груди, засеменила перед
ним, показывая хорошо ему известную дорогу. - Чаю, кофе?
   - Спасибо, я, пожалуй, сам похозяйничаю...
   Зайдя в просторную, обставленную причудливой гнутой мебелью  комнату,
Иван первым делом снял  пиджак  и  с  наслаждением  плюхнулся  на  белый
кожаный диван, не раз выдерживавший тяжесть двух сплетенных тел...
   Иван улыбнулся. Ах, Алиска, Алиска, затейница...
   - Я, конечно же, закреплю за вами нашего лучшего риэлтера, - слышался
из кабинета ее деловой голосок, - но, честно говоря, быстрых результатов
не обещаю. Дом ваш мы знаем очень хорошо, и он довольно сложный. Из всех
коммуналок расселить удалось только две, и  обе  на  первом  этаже,  под
магазин и офисы...
   - А что  если  мы  продадим  мою  комнату  и  с  доплатой  приобретем
нормальное жилье?..
   - Это зависит от размера доплаты и от  того,  что  вы  вкладываете  в
понятие "нормальное жилье". И в понятие "мы". С вашей комнаткой придется
о-хо-хо как повозиться, и много за нее в любом случае не  выручить.  Мой
вам совет - покупайте квартиру напрямую и как  можно  быстрее.  В  нашем
банке данных есть несколько типовых "одиночек" в разных  районах,  всего
от пятнадцати тысяч долларов, но это сейчас, а в  сезон  цены  подскочат
процентов на двадцать...
   - Я бы с удовольствием, но... Скажите,  а  если,  допустим,  я  вношу
половину суммы сразу, а вторую... Ну, как бы беру  у  вас  вроде  как  в
кредит под залог недвижимости и автомобиля...
   - Вы сами прекрасно  понимаете,  что  это  несерьезный  разговор.  Мы
подобные предложения не рассматриваем, господин Захаржевский...
   Иван чуть не  свалился  с  дивана.  То-то  голос  Алискиного  клиента
показался  ему  таким  знакомым.  Ник  Захаржевский!  Занялся,   значит,
решением квартирного вопроса, а  с  презренным  металлом,  надо  думать,
напряженка. Иван представил себе, как сейчас выскочит в  кабинет  этаким
чертиком из табакерки... Нет, не выскочит, а вплывет  этак  вальяжно,  с
достоинством   неся   себя.   Подмигнет    заговорщически    Ал    иске,
покровительственно потреплет по плечу онемевшего  от  изумления  Никиту.
"Что, Никитос, проблемы? Могу поспособствовать разрешению  оных.  Я  как
раз команду собираю, под моим чутким руководством ваять сценарии по моим
любимым народом произведениям. Платить  буду  хорошо,  но  и  драть  три
шкуры... Как с меня когда-то Федор Михайлович Золотарев, с твоей,  между
прочим, подачи..." Нет, на фиг, какой  из  Никитки  сценарист,  не  всем
дано... "Пойдешь в нашу съемочную группу администратором? А то мы тут  с
Мосей Семлером проект задумали..."
   Пока он  соображал  и  прикидывал,  момент  был  упущен.  Алиска  уже
выговаривала в трубку секретарше:
   - ... и если еще раз заявится, меня нет. И не будет. Усекла?
   Иван  решил  вдогонку  за  бывшим  одноклассником  не  пускаться,   а
тихонечко прокрался в кабинет, зашел  Алиске  за  спину,  прикрыл  глаза
ладонями и приложился губами к стриженой макушке.
   - М-м-м, Ванька... Ты меня напугал... - томно проворковала Алиска.
   Иван наклонился и поцеловал ее в щечку.
   - Все-то ты в трудах, государыня,  аки  пчелка...  Закрывай  лавочку,
заводи мотор, поехали в "Граф Суворов".
   - Что-то пра-азднуем? - потягиваясь, осведомилась Алиска.
   - Да так... Кинцо сымать бум, по моим, тысызыть, шедеврам, - подражая
Леве, сказал Иван. - А  кого-й-то  ты  сейчас  выставила  и  пускать  не
велела?
   - Да педик какой-то, чмырь хитрожопый. Бабок на нуле,  а  туда  же  -
жилье ему подбери. Ладно, не будем о грустном... Так куда мы идем  после
"Суворова"?..

***

   Алиса была не совсем права. Кое-какое бабло у Никиты водилось.
   Восемь с половиной тысяч долларов - вот сколько было у  Никиты  после
обналички чека, что парижский дедушка, князь Иван Борисович  Новолуцкий,
презентовал ему на геральдические изыскания. Еще триста ушлые  ребятишки
из банка оставили себе в качестве комиссионных.
   Восемь с половиной тонн - сумма серьезная, и бездарно  растратить  ее
на шмотки и жрачку было бы обидно.  Ее  хотелось  бы  посвятить  решению
кардинальных вопросов жизни.
   По большому счету, вопросов таких было два: где  жить  дальше  и  как
жить дальше.
   По первому вопросу получалась  пока  что  полная  лажа.  Агентства  и
бюллетени  недвижимости   наперебой   предлагали   самые   разнообразные
варианты,  но  реально  высвечивались  либо  те  же   коммуналки,   либо
откровенная некондиция, либо схемы паевого строительства, об которое  он
однажды уже крепко обжегся, потеряв полторы тысячи  кровно  заработанной
"зелени". На все прочее, увы, денег, полученных  от  князя,  не  хватало
катастрофически, а достать еще было негде.
   Начать свое дело? Вложиться в какой-нибудь  надежный  бизнес?  Мерси,
это мы тоже проходили. И прогорали, и  бывали  нагло  "кинуты",  и  даже
биты... Кому сейчас можно доверять?.. Хотя, стоп, а Ленька Фаллос?  Хоть
и  не  шибко  приятно  завершилась  последняя   встреча,   но   все   же
одноклассник,  росли  вместе,  тем  более,  Никита  придет  к  нему   не
просителем, а солидным инвестором...
   Но  в  Ленькиной  конторе  ему  сказали,   что   шеф   в   длительной
загранкомандировке и когда вернется - неизвестно.
   Посетила Никиту и здравая мысль сунуть кому надо на  лапу,  сесть  на
хлебное местечко и самому принимать подношения от заинтересованных  лиц.
Здесь очень пригодился бы старинный дружок Гусиков,  но  Наум  Елисеевич
исчез с концами, и искал его не один Никита,  поговаривали  даже,  будто
бывший помощник вице-губернатора объявлен во всероссийский розыск.
   Что оставалось? Приобрести новую тачку взамен не  подлежащей  ремонту
"француженки"? И уехать на  ней  куда?  К  чертовой  матери  с  чертовой
бабушкой?
   Мать? Бабушка? Их шотландские  предки?  Сидит  сейчас  в  собственном
своем замке где-нибудь в Абердине или Данди старый  хрыч,  последний  из
славного клана Мак-Тэвишей, дрожащей рукой  отписывает  все  движимое  и
недвижимое какому-нибудь Обществу охоты на лис и  даже  не  подозревает,
козел, что в  далеком  Петербурге  прозябает  в  нищете  и  безвестности
внучатый его племянник, славный, талантливый парень...
   А  отцовская  линия?  "Чуда  не   вижу   я   тут,   генерал-лейтенант
Захаржевский..." А внучок того  Захаржевского,  тоже  генерал,  Чапая  в
Урале утопил, а сам за кордон. С колчаковским золотом...  А  внучок  уже
того Захаржевского, старый хрыч, один  как  перст,  сидит  где-нибудь  в
особняке на Монмартре и даже не подозревает...
   Вот такая вот занимательная геронтология...
   А  что,  может  и  впрямь  употребить  шальные  денежки  по   прямому
назначению, все равно, ничего более путного с ними не сотворишь. А там -
как знать. Чем черт не шутит...
   Приняв решение, Никита для начала захотел все-таки  подчистить  концы
во флоралайфе. Пепел супервайзорши Илоны по-прежнему бил ему в грудь...
   Мелодично  звякнул  колокольчик,