вилась на  богато
расшитом халате турецкого султана. Закрывая дверцу,  она  отчетливо  поняла,
что больше никогда не раскроет этот шкафчик.
   Сегодня перевернута еще одна страница жизни. Зачет сдан.
   Поднявшись на второй этаж, она услышала приглушенные голоса,  доносящиеся
из-за чуть приоткрытой двери в конце коридора. Из кабинета Шерова.
   Таня  влетела  в  кабинет,  ринулась  мимо  стоящего  Джабраила  прямо  к
письменному столу, перегнулась через стол  и  влепила  Шерову  оглушительную
пощечину.
   Голова его дернулась, но он тут же вернул  ее  в  исходное  положение  и,
скорбно улыбнувшись, подставил Тане другую щеку.
   - Бей, - сказал он. - Ты имеешь право.
   Занесенная рука Тани остановилась на полпути.
   - Джабочка, - сказал Шеров. - Придержи-ка ее. Только нежненько.
   Джабраил подошел к Тане сзади и заключил ее в железные объятия.
   - Выслушай меня, - сказал Шеров. - Так было надо. Получилось так, что или
он - или я. Пришлось идти на крайние меры. Ты не  представляешь,  кто  такой
оказался этот Афто...
   - Да насрать мне на вашего Афто! - взорвалась Таня. - Делайте с  ним  что
хотите! Зачем вы меня-то за болвана в эти игры посадили?!
   Шеров переглянулся с Джабраилом.
   - Понимаешь, так тоже было надо, -  сказал  Шеров.  -  Если  бы  мы  тебе
рассказали, Афто определенно заподозрил бы неладное. Нюх у него был собачий.
А ты молодец! Ах, какой молодец!
   - А вы - два козла вонючих! - с жаром сказала Таня.
   - Очень может быть... А вот  тебе  надо  отдохнуть.  Хорошо  отдохнуть...
Джабочка, открой-ка ей ручку до локтя.
   Шеров встал, подошел к тумбочке, достал оттуда железную коробку и  извлек
из нее  полиэтиленовый  шприц  и  ампулу  с  темно-красной  жидкостью.  Таня
забилась в руках Джабраила, но тот держал  крепко.  Пальцы  Шерова  нащупали
вену на локтевом изгибе и ловко ввели шприц. Таня перестала сопротивляться.
   - Это... это яд? - упавшим голосом спросила она.
   Шеров улыбнулся.
   - Танечка, ты нас за каких-то негодяев держишь. Ты  погоди,  сейчас  тебе
будет так хорошо...
   И действительно, секунд через десять комната  наклонилась  и  нежно-нежно
отплыла куда-то вдаль. К Тане приблизился висящий над столом Шерова пейзаж с
лесной дорогой. Она воспарила над своим телом и плавно опустилась на теплую,
мягкую дорогу. Над ней шумели вековые  дубы,  играя  тенями  листьев  на  ее
прохладной коже. Она сделала один легкий шаг,  другой,  потом  обернулась  и
посмотрела вверх. Половину неба занимало колеблющееся в дымке лицо Шерова.
   - Папик! - блаженно простонала она. - Я тебя люблю! Ты убил меня...
   Джабраил растерянно сжимал в руках обмякшее тело Тани.
   - Джабочка, отнеси ее, пожалуйста, на кроватку, - сказал Шеров.  -  Пусть
девочка отдохнет хорошенько. Я с ней потом поговорю.
   Таня проспала двое суток. Когда она  открыла  глаза,  у  изголовья  сидел
Шеров и нежно держал ее за руку.
   - Проснулась, хорошая моя? - спросил он. - На-ка.
   Он поднес к ее губам стакан с какой-то мутной жидкостью.
   - Не очень вкусно, но надо выпить, - сказал он.
   Таня послушно выпила горьковатую, но  не  такую  уж  противную  жидкость.
Почти  мгновенно  с  глаз  ее  сошла  пелена,  сознание  сделалось  ясным  и
чрезвычайно активным. Она приподнялась и села.
   - Ты сделала для меня больше,  чем  можешь  представить  себе,  -  сказал
Шеров. - Я твой Должник. Как минимум, ты заслужила хорошую премию и  длинный
отпуск. Вот, - сказал он, протягивая ей конверт.
   Таня  раскрыла  конверт.  В  нем  лежала  нераспечатанная  пачка   денег,
заграничный паспорт на ее имя, билет на самолет до Одессы и путевка в круиз
   "Одесса-Ленинград" вокруг Европы.
   -  Теплоход  отходит  двадцать  восьмого   мая,   -   сказал   Шеров.   -
Варна-Стамбул-Афины-Неаполь - Рим - Мальта - Марсель - Барселона -  Лиссабон
- Гавр - Париж - Гавр  -  Лондон  -  Копенгаген  -  Гамбург  -  Стокгольм  -
Хельсинки - Ленинград. Всего двадцать  четыре  дня.  Придется  тебе  сдавать
сессию досрочно. Впрочем, у тебя почти месяц  на  подготовку.  Потом  можешь
отдыхать на свое усмотрение. Раньше пятнадцатого августа я тебя  не  жду.  А
это твои отпускные.
   Он протянул ей еще одну пачку.
   Таня положила деньги и все остальное на подушку, выпрыгнула из постели  и
закружилась по комнате, увлекая за собой Шерова. "Имею право. Имею право  на
все!"
   - Папик, хочу шампанского! - смеясь, заявила она.
   - Что ж, прошу в гостиную. Потом переодевайся, собирай вещички,  и  Джаба
отвезет тебя к матери. Поживешь пока дома.
   - Так надо?
   - Так надо. Пошли пить шампанское.

V

   Павел Чернов, Малыхин и крепкий  белобрысый  усач  млели  на  брезентовых
шезлонгах на белом галечном берегу возле  облепиховой  рощи  и  смотрели  на
грязно-молочные  воды  пограничной   реки   Пяндж,   с   равномерным   шумом
проносящиеся перед ними.
   - Все же благодать тут у вас, капитан Серега, - громко,  перекрывая  шум,
сказал Павел. - Воздух свежий, вроде и жара за тридцать, а незаметно  совсем
- ветерок. Зелень какая-никакая.
   - Летом оно ничего,  -  согласился  усатый.  -  Туристочки-альпинисточки,
Гармчашма с ваннами, танцы на веранде. А зимой - хоть волком вой.  Холодрыга
не хуже Сибири, ветрище, как в трубе. Халатники - и  те  по  своим  кибиткам
сидят, носу не высовывают. Солдатушек в наряд поднимать - так сердце  кровью
обливается... Эй, Сидоров, шевелись давай, а то командир от жажды дохнет!
   К ним шустро подбежал солдатик в шортах и поставил у ног каждого  по  уже
откупоренной влажной бутылке пива из тех, что охлаждались в ледяной  воде  у
края речного берега.
   - А на фига ж вам тут, Серега, . стараться? - подал голос Малыхин. - Кому
на хрен нужна такая граница и такая заграница?
   - Большому начальству, кому ж еще? Даже местные, из  отряда,  понимают  -
когда у чечмеков Навруз или еще  какой  праздник,  предупреждают,  чтобы  не
препятствовали воссоединению, так сказать,  семей.  А  тут  все  друг  другу
родственники - вот и гуляют туда-сюда. Это только  нашему  брату,  русскому,
нельзя. Один шоферюга в Поршневе напился, полез в Пяндж искупаться, вылез не
на том берегу, так домой возвращался через Кабул, Москву...
   - Хорошо еще, что не через Магадан, - вставил Малыхин.
   - Это вполне мог бы. Какая-никакая, а граница. Не балуй.
   На другом берегу к самой реке подкатил армейский джип.  Из  него  вылезли
трое  афганцев  в  шароварах  и  круглых  шапках  в  сопровождении  смуглого
вислоусого офицера в  белой  форме.  Заметив  людей,  сидящих  в  шезлонгах,
афганцы заулыбались, замахали руками, что-то бесшумно закричали.
   Капитан Серега мгновенно поднялся, надел фуражку, сложил ладони рупором и
заорал:
   - Здорово, засранцы!
   С  того  берега  еще  оживленнее  замахали  руками,  потом   все   дружно
поклонились, сели в джип и уехали.
   - За что ж ты их так? - отсмеявшись, спросил Павел.
   - А засранцы и есть! Тоже мне, воинство Аллахово! У нас-то тут уж на  что
раздолбайская служба, а там и вовсе никакая. Они же сами говорят: на что нам
границу охранять, если  ее  за  нас  шурави  охраняют.  У  них  там  каждому
новобранцу по пять патронов выдают на два года службы, так они  их  в  штаны
зашивают, чтобы не потерять. Как службу кончил - так сдать обязан все  пять,
а не то - сто палок.
   - Шариат! - глубокомысленно заметил Малыхин.
   - Ладно, тут еще хоть какая-то жизнь пограничная идет.  По  крайней  мере
начальство  рядышком,  скучать  не  даст.  А  вот  у  Володьки  Селихова  на
двенадцатой и вовсе смех: с нашей стороны на сто верст голые горы,  с  ихней
на двести. Наряды  в  основном  своих  же  солдатиков  отлавливают,  которые
нажрались до посинения и не в ту степь укандехали... Вот дальше, на  Кызыле,
уже плохо - Китай. Там на заставе в прошлом году один  сержант  до  того  от
бдительности  свихнулся,  что  свой  же  пост  перестрелял,  а   потом   сам
застрелился. Так что еще порадуешься, что  тут  тебе  Афган,  патриархальная
идиллия-дебилия - добрый шах, счастливый народ,  могучий  старший  брат  под
боком... Не, ребята, вам бы точно к Володьке на Харгуш  смотаться,  вот  где
лафа. На архаров бы с "газиков" поохотились, рыбалку  знатную  организовали,
хошь с динамитом, хошь по-культурному... А пейзажи там какие - прямо лунные!
Здесь, конечно, тоже красиво, но все же чувствуешь, что на Земле еще. А  там
как на другой планете.
   - Может, через годик, -  сказал  Павел.  -  Свои  дела  я  здесь  сделал,
командировка кончается. Домой пора, к родным микроскопам!
   - Завтра едешь?
   - Завтра.
   - С транспортом определился?
   - Нет пока.  Ну  да  отловлю  кого-нибудь.  Барахлоо  мне  потом  Малыхин
довезет, а образцов у меня килограмм на двадцать, не больше. Справлюсь.
   - А то смотри, у нас как раз на завтра прапор и еще трое  из  хозчасти  в
Хорог за продуктами командированы. Могут и тебя прихватить.
   - А что, это выход. Спасибо.
   - Тогда уж и я смотаюсь,  -  сказал  Малыхин.  -  Тебя  провожу,  погуляю
малость, ребят с базы проведаю, поварешка там у них симпатичная опять же...
   Все засмеялись.
   - Лады, - сказал, поднимаясь, капитан Сере-га. - Вы тут отдыхайте, а  нам
с Сидоровым пора служить Советскому Союзу... Пивко мы вам у бережка оставим.
И не забудьте, ровно в семь жду к себе на отвальную.  Не  придешь  -  кровно
обидишь, Догоню и зарежу!
   Все снова засмеялись.
   - Согласен. Только при условии, что я тебя  Питере ответно принимаю.
   - Договорились... Сидоров, за мной!
   Отвальная получилась в  украинском  духе:  сало  с  помидорами,  галушки,
вареники с вишнями. Было много водки. Как только кончалась  бутылка,  хмурый
косоротый прапорщик жестом фокусника  извлекал  из  своего  бесформенного  и
безразмерного портфеля новую. Павел быстро запьянел и осоловел от  обильной,
вкусной еды, извинился перед  хозяйкой,  разбитной  и  пухлой  хохлушкой,  и
отправился на боковую в специальную светелку .для гостей, где им с Малыхиным
было заблаговременно постелено. Он тут же заснул, крепко, без сновидений,  и
не знал, что все прочие еще долго пили и закусывали, потом уселись играть  в
домино "на интерес" - проигравший должен был пролезть под столом и при  этом
трижды прокукарекать. Его даже не  разбудили  громкие  взрывы  смеха,  когда
очередную партию проиграла хозяйка, которая сразу же после похода  под  стол
как-то резко посуровела и заявила, что ей с капитаном  пора  спать.  Капитан
Серега покорно поплелся умываться, а Малыхин перемигнулся с  прапорщиком,  и
оба ретировались в запасную пустую каптерку, где до самого утра тихо квасили
"под лунный свет".
   Павла разбудила капитанша и пригласила к столу доедать  оставшееся  после
вчерашнего. К концу завтрака  явился  желтый,  трясущийся  Малыхин,  наотрез
отказался от еды и сообщил, что пора ехать. На дороге  уже  стоял  ГАЗ-51  с
крытым кузовом, в который трое солдат  загружали  всякое  хозяйство,  в  том
числе и собранные Павлом образцы. За рулем, как истукан,  сидел  небритый  и
неприветливый прапорщик.
   - Дав-вай садись в кабину, там трясет меньше, -  просительно  и  виновато
глядя на Павла, сказал Малыхин.
   - Да ладно тебе! Сам садись - тебе нужнее.
   А я уж по-простому, с народом.
   Малыхин для виду еще немного повыпендривался,  но  было  видно,  что  ему
очень хочется в кабину. На том и порешили.
   Павел порекомендовал солдатам закрыть на кузове тент  сзади,  но  открыть
спереди, а самим сесть на  переднюю  лавку  лицом  вперед,  как  это  делают
геологи. Сам он залез в кузов последним, на прощание помахав рукой  капитану
и капитанше. Взревел мотор, и машина рывком стронулась с места.
   Ехать до Хорога было километров сорок пять, но это были, что  называется,
"веселенькие километры". Памирский тракт, тянущийся здесь вдоль русла Пянджа
и вдоль афганской границы, являл собой  узенький,  осыпающийся  серпантин  с
коварными разворотами, резкими подъемами и спусками. Места,  где  трасса  не
зажималась с одного бока отвесной скалой, а с другого не  поджималась  столь
же крутым обрывом, можно было пересчитать по пальцам. Ведьмин язык дороги то
подрезало крутыми обрывами, то перекрывало оползнями и  камнепадами.  Вместо
дорожных знаков почти на каждом километре красовалось нечто экзотическое про
родную компартию: "Шаъну шараф ба КПСС" или: "Плани панчсоларо пеш аз мухлат
ичро мекунем". Может, про пятилетку?
   Сначала дорога шла поперек устья горной речки,  впадающей  в  Пяндж.  Еще
выше, не доходя до тракта, речка разбивалась  на  тысячи  ручейков,  образуя
островки, отмели, подпитывая рощицы арчи, ивняка, облепихи и шеренги светлых
пирамидальных  тополей,  выстроившихся  вдоль  трассы   и   своими   корнями
скрепляющих ее основание. Это был  спокойный,  благодатный  участок.  Дорога
могла расшириться до трех полноценных рядов. На таких отрезках шоферы обычно
наверстывали упущенное время.
   Прапорщик дал по газам, машина тряско и весело помчалась. Подставив  лицо
встречному ветру,
   Павел смотрел на дорогу. Он прощался с этим ни на что  не  похожим  краем
ровно на год. За  неполный  месяц,  присоседившись  к  отряду  душанбинского
треста "Самоцветы", в  который  ввел  его  Малыхин,  давно  уже  свой  здесь
человек, он излазал всю  хрусталеносную  зону  Памира,  изучил  -  со  своей
позиции - знаменитые пещеры Марко Поло. На  неделю  ушел  в  глубь  массива,
куда, можно сказать, не ступала нога человека, в сопровождении двух ишаков и
колоритнейшего местного старичка,  носившего  четыре  шапки  одновременно  и
почти не умевшего говорить по-русски, зато прекрасно знавшего горы  и  своих
покладистых ишаков. В платежной ведомости старичок был оформлен  как  "чабан
А. Памиров" - документов с настоящими именем и фамилией у старичка не  было,
а ответить на вопрос, как его зовут, он никак не мог. Именно  там,  в  самых
безлюдных горах, в мраморных  толщах,  Павел  нашел  наиболее  интересные  и
перспективные образцы. Большая их часть ехала теперь у  его  ног  в  зеленом
вьючном ящике, а несколько самых крупных и чистых голубых алмазов  висели  в
кожаном мешочке на шее. Это была рекогносцировка. На следующее лето  уже  со
своим отрядом, со своей машиной...
   Дорога резко вильнула вправо, обходя глубокое ущелье. Справа придвинулась
стена. Левые колеса,  повизгивая,  сбрасывали  мелкие  камушки  в  пропасть.
Прапорщик, сбросив скорость, повел машину медленно, аккуратно, четко попадая
в колею,  наезженную  прошедшим  транспортом.  Солдатики  притихли,  как  по
команде развернулись лицом вперед и сжали борт пальцами. Прошла минута, две,
три. Машина уверенно ползла по кромке ущелья, и оставалось пройти еще девять
десятых этого неприятного участка. А потом  опять  тополя,  белые  кишлачки,
прозрачные арыки, стройные, изысканно красивые памирки в расписных изорах  и
цветастых ярких платках - и так уже до  самого  Хорога...  Напряжение  ушло.
Павел и солдаты ослабили хватку, а один и вовсе отпустил борт.
   - Закуривай, ребята, пока ветерка нет! По рукам  пошла  пачка  уникальных
местных сигарет "Ала-Арча" (табачное  довольствие  рядовых  погранцов,  а  в
магазине, если кому-то вдруг захочется - шесть копеек). Павел тоже  закурил,
задумался...
   На выходе из ущелья дорога расширялась, выравнивалась. Здесь уже не  было
нужды в черепашьем ходе. Из открытого окна кабины Павел услышал хриплый смех
и обрывок фразы:
   - ...ну чо, теперь с ветерком...
   И опять началась бодрая тряска, и огоньки сигарет посыпались  искрами,  и
тем, кто в кузове, пришлось отложить перекур.
   От ущелья дорога плавным  широким  поворотом  забирала  вправо.  ГАЗ  уже
выкатил на этот  поворот,  и  тут  Павел  по  какому-то  еле  заметному,  но
категоричному отсутствию смены ритма в машинном теле почувствовал, что... не
впишутся... Нелепо... Совсем уже не опасное место, а не впишутся.
   - Э-э-э, - предостерегающе начал он. Колеса упорно  несли  вперед,  и  он
только успел крикнуть:
   - Прыгай! За мной!
   Он  вскочил  на  борт  уже  заваливающейся  носом  вниз  машины  и  резко
оттолкнулся, стараясь взять как можно правее, чтобы не  попасть  под  задние
колеса.
   Под колеса он не попал, но и на дорогу приземлиться не  удалось.  Еще  на
лету он увидел, как машина, нырнув, ушла в пропасть, как из кузова вслед  за
ним взмыл еще кто-то...
   Павла волчком закрутило по обрывистому склону.  Мир  закружился,  налился
красным, как кинокамера в фильме ужасов, и померк...

VI

   Таксист помог донести  чемоданы  до  самых  дверей,  за  что  был  одарен
ослепительной  улыбкой  и  пятеркой  сверх  счетчика,  и  отчалил,  премного
благодарный. Таня вынула из кармана заранее приготовленные ключи - домой она
позвонила прямо из порта, и никто трубку не взял - и открыла дверь.
   В прихожей на нее пахнуло ароматным,  сладким  дымом  трубочного  табака.
Странно, Ада трубку не  курит,  дядя  Кока  не  курит  вообще.  Может  быть,
погостить приехал кто-нибудь?
   Таня занесла в квартиру чемоданы и отправилась  на  розыски.  В  гостиной
никого, в кухне тоже, только в  раковине  полно  грязной  посуды,  на  столе
ополовиненный "Ленинградский набор" - коробочка с  крохотными  пирожными,  -
початая бутылка горького "кампари", стакан, на плите исходит последним паром
раскаленный чайник. Она выключила газ, открыла форточку.
   - Эй, есть кто живой? - громко позвала она. - Чайник чуть не загубили!
   Ноль эмоций. В лавку, что ли, выскочили, раззявы?
   - Ну и фиг с вами! - сказала Таня и  полезла  под  холодный  душ,  скинув
одежду прямо в ванной.
   Остальное подождет. Жарко!
   Душ здорово взбодрил ее. Напевая и пританцовывая, Таня промчалась в  свою
комнату  и  принялась  рыться  в  ящиках  комода  -   подыскивала   бельишко
посимпатичнее. Вдруг отчего-то захотелось принарядиться, пусть даже никто  и
не видит...
   За спиной раздалось нарочитое покашливание и  два-три  хлопка  в  ладоши.
Таня резко  выпрямилась,  развернулась,  инстинктивно  прикрывшись  какой-то
тряпочкой.
   На ее тахте лежал совершенно голый Никита и гнусно ухмылялся.
   - Мне повизжать для порядку? - ангельским голоском осведомилась Таня.
   - Ты нэ пой, - с кавказским акцентом проговорил Никита. -  Ты  так  ходы,
ходы...
   - Нашел  Людмилу  Зыкину!  -  Таня  хмыкнула,  нащупала  в  ящике  другую
тряпочку, кинула ему. - Прикройся, охальник. Смотреть противно!
   - Ой, цветет калина в  поле  у  ручья.  Тело  молодое  отрастила  я...  -
заголосил он ей в затылок. Она даже не заметила,  как  лихорадочно  блестели
его глаза, как он украдкой облизнул пересохшие губы...
   Надо же, вот уж кого не ожидала! За пять лет студенческой  жизни  братец,
впрочем, как и она сама, не шибко баловал родной дом своими посещениями.  На
первых порах  еще  наезжал  -  на  зимние  каникулы,  на  майские,  а  потом
разругался с Адой и дядей Кокой, и как отрезало. Вещички с вокзала  закинет,
буркнет что-то взамен разговора и отчалит по друзьям или еще куда.  Главное,
размолвка  вышла  из-за  сущей  ерунды.  Точнее,  из-за  того,  что  старшие
отважились наконец на то, что давно уже следовало бы  сделать  -  с  концами
сдали папашу-маразматика в богадельню.
   Еще учась в школе, она недоумевала,  как  может  Никита,  такой  эстет  и
чистюля, ходить за старым идиотом,  как  нянька,  выносить  за  ним  горшки,
менять вонючие подштанники,  мокрые  или  обкаканные  -  старик,  садясь  на
горшок, нередко забывал стаскивать перед этим трусы, а то и штаны. Дошло  до
того, что братец милый надумал вообще  не  поступать  в  свой  распрекрасный
институт - видите ли, матери  одной  будет  со  стариком  не  справиться.  И
соизволил отъехать в столицу только после многократных Адочкиных заверений.
   В институт он поступил, а в  конце  ноября,  вернувшись  с  затянувшегося
допоздна свидания с Генералом, Таня застала в доме большую  перестановку.  В
гостиной на месте пожилого дивана  образовалось  антикварное  бюро  красного
дерева с креслом, в бывшей Никитиной  комнате  вырос  роскошный