шься - со службы в три шеи, а тогда
хоть в грузчики иди.
   -  В  грузчики  оно  тоже  того,  -  авторитетно  заявил   Стас,   окинув
красноречивым взглядом тщедушную Лехину фигуру. - Не всякого возьмут.  Опять
же, сокращения везде, заводы закрываются, части военные расфасовывают.
   - Расфор... расформировывают, - поправил Леха.
   - И это тоже, - не утрачивая солидности, кивнул  Стас.  -  В  общем,  без
фейс-контроля никуда. За считанные секунды сумей любого кадра прочитать.
   - Ага. Вот этих, например, я бы не пустил, пока  лимон  не  предъявят.  -
Леха показал на компанию краснорожих мужичков,  гомонящих  в  дальнем  конце
зала.
   Стас иронически фыркнул.
   - Ты чего? - обиженно спросил Леха.
   -  А  того.  Учиться  тебе,  дорогой   товарищ,   и   учиться.   Это   же
железнодорожники контракт с ирландцами обмывают. У них у каждого  лимоны  из
ушей торчат, да не деревянные, а настоящие, зеленые.
   - Откуда? - недоверчиво спросил Леха. - Дороги ведь убыточные.
   - Потому-то и торчат. Дотациями государственными с умом распоряжаются.
   - А у этих тоже лимоны из ушей? - язвительно спросил Леха,  показывая  на
двух пожилых, скромно одетых теток, чинно вкушающих фаршированный авокадо.
   - У самих - не знаю, а у конторы их точно, - заверил Стас. -  Евангелисты
какие-то. Третий месяц два люкса держат, чуть не по тонне баксов каждый день
выкладывают.
   Леха  присвистнул  и  обвел  глазами  зал,  намереваясь  хоть  на  ком-то
отыграться перед Стасом. Но в этот час в ресторане было почти  пусто:  время
деловых ланчей кончилось, вечерняя публика еще не подвалила.
   - Про этих что скажешь? - спросил Леха, показывая Стасу за спину.
   - Про кого? - недоуменно спросил Стас. - А, про этих... Дай-ка  пересяду,
так плохо видно.
   Недалеко от  них  за  сдвоенным  столиком  у  окна  сидела  на  удивление
разношерстная компания, судя по всему, уже заканчивающая трапезу.  Во  главе
стола восседал весьма холеный и солидный, несмотря на молодость,  джентльмен
с квадратной челюстью, по виду - типичный янки. Рядом с ним, спиной  к  Лехе
со Стасом, разместился не менее солидный дядя в черном  смокинге,  несколько
старше американца, если судить по лысой макушке и складкам  на  шее.  Они  о
чем-то оживленно переговаривались  по-английски,  причем  лысоватый  говорил
неуверенно, с сильным русским акцентом,  часто  останавливался,  и  тогда  в
беседу вступал третий, повернутый к друзьям  лицом  -  бородатый  блондин  в
темных очках. Он разговаривал негромко, и даже наметанный Стасов глаз не мог
определить, по-русски он  говорит  или  по-английски.  Блондин  был  одет  в
простую бежевую безрукавку-"поло", но было совершенно понятно, что он, как и
оба  собеседника,  относится  к  категории  персон  бизнес-класса,  а  то  и
"ви-ай-пи". К этой же категории Стас без колебаний отнес и сидящую  рядом  с
бородачом роскошную брюнетку  в  алом  платье.  На  привычный  "эскорт"  при
иностранном госте она не походила нисколько, ни  возрастом,  ни  статью,  ни
манерами. Вид у брюнетки был несколько утомленный и ненаигранно  отрешенный.
В разговоре она не  участвовала,  только  молча  дымила  длинной  коричневой
сигаретой. "Член делегации, а скорее всего - жена этого бородатого, -  решил
Стас. - Везет же некоторым!" Глядя на нее, он готов был  биться  об  заклад,
что и фигура у этой дамы - из грез сексуального маньяка, иначе ни за что  не
решилась бы облачиться в столь дерзкий наряд.
   По внешним атрибутам в тот же разряд попадала и сидящая по левую руку  от
брюнетки очкастая кореянка средних лет в строгом кремовом костюме.  Но  вела
она себя совсем иначе - визгливо смеялась чему-то, что шептал ей, щекоча ухо
усищами, громадный  бритый  негр.  Тот  отпал  от  соседкиного  уха,  громко
расхохотался, наполнил рюмки из высокой бутыли, опрокинул свою  в  белозубый
рот и вновь припал к ее щеке.
   - Пара странная-иностранная, - промурлыкал Стас себе под нос.
   - Чего? - удивленно переспросил Леха.
   - Ничего. Интересная команда. Не место им за одним столом, по-моему.
   И действительно, если кореянка с негром еще как-то вписывались  в  ряд  с
солидной троицей мужиков и шикарной теткой, то остальная часть компании была
совсем уж из другой оперы. В торце, напротив скуластого американца, уткнулся
мордой в тарелку тощий и волосатый субъект в засаленном пиджачишке, расшитом
голубыми бабочками. Двух остальных Стас видел только со спины, но спины  эти
и вовсе доверия не внушали. Одна, облаченная в  потертую  джинсовую  куртку,
венчалась рыжей головой с убранными в  пучок  волосами.  Другая  спина  была
прикрыта вовсе неприличной застиранной  футболочкой,  голова  над  ней  была
седовато-пегой, всклокоченной. Рыжий и пегий сидели,  обняв  друг  друга  за
плечи, ритмично раскачивались и немузыкально горланили:
   - А в городе том сад, все травы да цветы...
   - Джош, плесни-ка еще, за встречу! - нетвердо произнес рыжий уже  соло  и
придвинул к негру стакан. - Ванька, может все-таки  остаканишься  по  такому
случаю?
   Пегий что-то неразборчиво пробормотал, зато кореянка, к полному изумлению
Стаса с Лехой, произнесла громко и четко:
   - Шурка, побойся ты Бога! Опять нарезался, как сапожник. Алька  твоя  что
нам с Танькой скажет, а?  Увозили,  дескать,  мужика  тверезого,  а  вернули
за-пьянцованного...
   - What? - встрепенулся негр. Кореянка наклонилась  к  нему  и  зашептала.
Негр оглушительно рассмеялся и,  протянув  здоровенную  ручищу  через  стол,
похлопал рыжего по плечу.
   - А я, между прочим, тут не самый пьяный, - с  обидой  произнес  рыжий  и
ткнул пальцем в голубую бабочку на рукаве прикорнувшего гражданина.
   - За этого, прости Господи, мы не ответчики. Пусть хоть вообще  сопьется.
А Альке мы слово дали, - отрезала кореянка. - Тань, я скажу  им,  чтоб  кофе
подавали.
   Роскошная брюнетка рассеянно кивнула, а пегий хрипло и поспешно добавил:
   - И мороженого...
   - Занятно, - резюмировал Стас. - Это правильно, Леха, что мы с тобой литр
взяли. Давай-ка не гнать лошадей. Очень  хочется  досмотреть  этот  стремный
спектакль. Только не пялься ты так откровенно...
   Но за длинным столом вскоре замолчали,  сосредоточившись  на  десерте,  и
друзья как-то незаметно приговорили "Абсолютовку", заказали вторую, а к  ней
по шашлыку, постепенно утратили интерес к происходящему в  зале  и  даже  не
заметили, что компанию, привлекшую их внимание, давно уже сменили за  столом
подгулявшие не то эстонцы, не то финны.
   - Ай уоз вери... вери мач хиппи  ту,  это  самое,  мит  ю,  -  запинаясь,
проговорил Рафалович и оглянулся на Павла. - Ты переведи ему, что, по-моему,
мы в принципе договорились. Свои окончательные предложения я вышлю по факсу,
и пусть готовит договор.
   Павел усмехнулся в бороду и негромко перевел.
   - Oh yeah,  sure  thing,  mister  Raffle-Ovitch,  -  широко  улыбнувшись,
произнес Кристиан Вилаи. - I'll call you from Moscow. Take care.
   - Это он что сказал? - спросил Рафалович.
   - Сказал, что из Москвы тебе позвонит, и попрощался.
   -  Ага.  Ну,  гуд-бай,  мистер  Вилаи,  -  Рафалович  крепко  сжал   руку
американца.
   - Я тоже пойду, - сказал Павел. - А то боюсь, нашим дамам одним с  Шуркой
не управиться, а от Джоша проку мало - сам тоже нализался.
   - Пашка... - начал Рафалович и вдруг, раздвинув руки,  заключил  Павла  в
объятия.
   Тот несколько секунд постоял, не сопротивляясь, потом легонько  оттолкнул
Рафаловича.
   - Будь здоров, Леня, - ровным голосом сказал он. - И вот еще что...
   - Что? - встрепенулся Рафалович и поглядел на Павла,  как  показалось,  с
затаенной мольбой.
   - Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем  расклеенный,  сам  не
доберется.
   - А как же. - Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на  кресло  в
углу вестибюля, где развалился, громко храпя и  неаппетитно  орошая  слюнями
коричневый в  голубых  бабочках  пиджак,  Никита  Захаржевский,  ныне  более
известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле  ссутулившись  сидел  Иван
Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках
и нелепой майке  с  надписью  "Инрыбпром".  -  Иван,  может  и  тебя  заодно
подбросить?
   - Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо.
Я поднимусь, ты не жди меня.
   - Ты позвони непременно,  -  сказал  Рафалович,  пожимая  Ивану  руку.  -
Визитку мою не потерял?
   - Нет вроде.
   -  Ну,  возьми  еще  одну.  Запомнил,  что  я  про  наше  рекламное  бюро
рассказывал?
   Иван кивнул.
   - Предложение вполне реальное. Ты особо-то  не  затягивай.  Денька  через
два-три позвони, не позже.
   - Спасибо, Леня, - пробормотал Иван  и  поспешно  зашагал  в  направлении
лифта.
   За поворотом послышался его задрожавший голос:
   - Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать...
   Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка
вестибюля  шагнул  доселе  незаметный  детина  в   камуфляжной   безрукавке.
Рафалович  подбородком  указал  на  кресло,  где  пребывал   в   алкогольной
прострации Захаржевский.
   - Ну что, Витюня, - со вздохом сказал Рафалович. - Забирай это сокровище,
раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее  сиденье  и  следи,  чтоб
салон не заблевал.
   - Есть, Леонид Ефимович! -  отрапортовал  Витюня,  наклонился,  подхватил
Захаржевского под мышки, рывком поднял и  без  особых  церемоний  потащил  к
выходу.

***

   ...Кони резво рванулись врассыпную, и от злой  мачехи  остались  кровавые
клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.
   Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна  с  Марианной,  навек
превращенные в  дворняжек.  Забившись  в  самый  дальний  закуток  Лабиринта
истекал  черной  кровью  смертельно  раненный  Минотавр...   От   тотального
торжества добра Никитушка заплакал и проснулся.  Было  темно  и  страшно,  и
только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул
мокрую рубашонку и пошел на свет.
   За свет он принял полумрак - синевато мерцал ночник над  входной  дверью,
да на полу возле  бабушкиной  комнаты  подрагивал  красноватый  ромбик.  Там
скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.
   - Собачка, - прошептал Никитушка. В доме не было собачки.  Зато  появился
новый ребенок - маме в больнице выдали. А Никитушке сказали,  что  теперь  у
него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь...
   Неровный багровый свет - и черный силуэт, сгорбленный над столом.
   - Бабуска, бабуска, бабуска... - зачастил Никита, пятясь.
   Бабушка выпрямилась, обернула к  нему  чужое,  страшное  лицо.  Никитушка
заплакал.
   - Иди к себе, - чуть нараспев, сказала бабушка. - Нечего тебе тут...
   - Сестьичка... - пролепетал малыш сквозь слезы.
   - Иди, иди,  -  повторила  бабушка.  -  Не  сестричка  она  тебе.  Никита
закричал...

***

   - Эй, чего развопился? - прогудел незнакомый голос, и чья-то рука  сильно
тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила
жуть, но увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил
и успокоился.
   - Надо же, как набрался, - произнес он, искательно и игриво заглядывая  в
лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.
   Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.
   - Это вы меня домой везете, что ли? - спросил Люсьен в затылок Рафаловича
и, не дождавшись ответа, продолжил:
   - Классная у тебя тачка!
   - Какая есть, - не оборачиваясь, бросил Рафалович.
   - А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего...
   - Проспишься - заберешь. Ничего с ней не случится.
   - Адрес-то мой как узнали? Я сказал?
   - Татьяна дала.
   - Татьяна? А откуда... Впрочем, да, она же мне открытку... Нет,  все-таки
молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь  надо  бы  почаще
встречаться...
   Рафалович неопределенно хмыкнул.
   - А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.
   Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:
   - Слушай, Ленька выручи, а? По старой дружбе? У меня,  понимаешь,  деньги
украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я  сразу...  Это  ж  для
тебя не сумма, а? Тысячу баксов?
   Рафалович молчал. "Понтиак" плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.
   - Ваньке-то ты сам предложил, - с обидой продолжил Люсьен. - А он  книжки
публикует, квартира у него своя есть...
   - Сережа, - не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. - Завезешь меня  в
офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь.  Потом  подкинешь  этого
фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь  пятьдесят
долларов из моих.
   - Ясно, Леонид Ефимович, - отозвался гигант в безрукавке.
   - Как это пятьдесят?.. - начал Люсьен, но Витюня так  больно  сдавил  ему
локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал...

(1971-1976)

II

   - Вам что, девушка?
   - Мне бы справку оформить.  Голосок  такой  звонкий,  что  уткнувшаяся  в
картотеку регистраторша невольно обернулась.
   - Номер карточки? - спросила она, раздраженно оглядывая посетительницу  с
головы до ног. У  стойки  регистратуры  стояла  высокая  ладная  красотка  с
детскими ямочками на щеках и смеющимися глазами.
   - Шестнадцать шестьдесят шесть. Захаржевская Татьяна, - лукаво улыбнулась
девочка.
   - Справка-то в  школу?  -  недоверчиво  переспросила  медсестра,  не  без
зависти оценив зрелые формы Захаржевской.
   - В клуб ДОСААФ... - усмехнулась та в  ответ.  Привычное  раздражение  от
вечно унылых больных и слякоти за окном улетучилось. Заговорщически  понизив
чуть не до шепота голос, сестра прочитала  на  коленкоровой  обложке  пухлой
тетради:
   - Татьяна Всеволодовна.
   Девушка кивнула. Выбившийся из-под шапочки рыжий локон при  этом  задорно
прыгнул колечком, и медичка, замотанная чужим гриппом, гуляющим  по  городу,
наконец улыбнулась и протянула в окошко карточку.
   - Кабинеты я тебе вот здесь записала. Второй этаж...
   Перепрыгивая через ступеньки, Таня пошла для начала к  участковой.  Марью
Филипповну видела редко, в основном - когда оформляла очередную справку,  то
в  бассейн,  то  на  легкую  атлетику.  Та  и  встречала  обычно  улыбкой  и
непременным:
   - А, спортсменка?
   И каждый раз Танюшка удивляла новым увлечением, как и  сегодня.  Наблюдая
девочку с детства, Марья  Филипповна  всякий  раз  поражалась  ее  завидному
здоровью, любопытству и радостному восприятию жизни. Таня никогда ни на  что
не жаловалась.
   Марья Филипповна  уже  привыкла  отвечать  на  кучу  девчачьих  вопросов.
Старалась рассказать побольше, например, про асептику и антисептику. Танюшка
на месте не сидела. "А это что?" Приходилось объяснять,  для  чего  корнцанг
нужен и почему инструменты под тряпкой лежат. Иногда девочка своими  "зачем"
да "почему" ставила пожилую, уже на пенсии, врачиху в тупик. Вот и сейчас:
   - То, что гинеколог - ладно, но лор-то здесь при чем? Я  же  не  на  ушах
кататься собираюсь.
   Марья Филипповна, заполняя бланки, только плечами пожала.
   - Так... Бери карточку под мышку и иди сейчас во флигель,  к  гинекологу.
Там народу поменьше.
   Уютно устроившись  в  обитом  дерматином  кресле,  Таня  заняла  очередь.
Впереди была отекшая, с пигментными пятнами  на  лице  баба.  Жаловалась  на
ноги, извиняясь тем самым за расстегнутые сапоги, голенища которых болтались
по полу.
   Еще одна тетка со впалыми глазами и беззубым ртом периодически  доставала
из кармана носовой  платок,  судорожно  в  него  дышала,  издавая  отчетливо
уловимый свист носом.
   Вид беременных  несколько  развеселил  Таню.  Прям  вирус  какой-то.  Она
оглядела очередь, выудила заткнутую за пояс  вельветовых  джинсов  карточку,
одернула свитер и  стала  листать  увесистую  тетрадку.  Пыталась  разобрать
непонятную скоропись.
   Прикрепленные к отдельным страничкам результаты  многочисленных  анализов
были вовсе загадочны. Надо же, как много. Сколько себя помнила,  никогда  не
болела.
   Лейкоциты. РОЭ. А это что?
   Когда наконец попала в заветный кабинет, о котором была наслышана, нашла,
что здесь довольно интересно, особенно это гестаповское полулежачее кресло с
идиотскими вертушками подлокотников.
   На вопрос: "Живете?" - Таня ошалело задала встречный: "А вы?"
   С легким омерзением она покидала кабинет в уверенности, что если здесь  и
появится когда, то только в случае самой крайней нужды. Впечатлениями даже с
матерью потом  не  поделилась.  Все  поползновения  что-то  из  нее  выудить
обернулись для Ариадны Сергеевны против себя же самой.
   - Тебя, Адочка, ухогорлонос героической мамашей  обозвал.  Говорит,  если
ребенок до четырех лет молчит, любая другая давно по врачам бы затаскала.
   Мать  побледнела.  Начала  было  объяснять,  что  невропатолог  или   там
дефектолог - тяжкое испытание для психики маленького ребенка, но Таня  резко
ее оборвала:
   - Ты хоть помнишь, что первое я сказала, когда заговорила?
   - Нет, - вконец растерялась Ада и внимательно посмотрела на дочь.
   Таня взгляд выдержала, кивнула и вышла из кухни, оставив мать с невымытой
чашкой в руке.
   Ариадна Сергеевна солгала дочери, что случалось чрезвычайно редко. Первые
ее слова она помнила прекрасно...
   В тот вечер ее пожилой муж и официальный отец Танечки  Всеволод  Иванович
Захаржевский,  академик,  лауреат  Сталинской  премии,  директор   Института
микробиологии,  возвратился  домой  немыслимо  грязный  и  в  отвратительном
расположении духа. Он ездил под Тосно на опытное кукурузное поле.  Это  поле
было детищем личной  инициативы  товарища  академика,  проявленной  в  свете
последних решений партии и правительства. Строго говоря,  кукуруза  была  не
совсем по профилю возглавляемого Захаржевским института, но  так  необходимо
было напомнить о себе на самом верху, где про академика  стали  в  последние
годы потихоньку забывать! И Всеволод Иванович не ошибся: инициатива получила
самую серьезную поддержку, о его почине писали газеты, академика  пригласили
выступить на Президиуме Академии наук, на Пленуме ЦК, по  телевидению...  Но
вот в области практической пошли неприятные проколы. Ну, не желала эта дрянь
зеленая плодоносить как следует  на  скудных  северных  подзолах,  солнышка,
зараза,  требовала.  Царица  полей,  мать  ее!..   И   академику   частенько
приходилось   выезжать   в   поле,    устраивать    нахлобучки    недобитому
менделисту-морганисту  Логинову,  которому  руководство  в  лице   академика
оказало высокое доверие, поручив возглавить этот ответственный  участок.  За
вредность характера и направленности мыслей. Генетик хренов, продажный девка
империализма! Или как правильно - продажный девк?
   Сволочь, одним словом. А сегодня вообще  политическую  диверсию  устроил!
Вызвал его академик на ковер, то бишь на  межу  возле  поля,  принялся,  как
положено, делать  вливание.  А  тот  выслушал  спокойненько  так,  подхватил
Всеволода Ивановича под ручку и  со  словами:  "Видите  ли,  у  нас  главные
сложности не здесь, а там, позвольте  покажу",  -  завел  шагов  на  пять  в
борозду. А  там  грязь,  глина  мокрая,  органические  удобрения.  Опомнился
академик, уже  выше  щиколотки  в  этом  добре  увязнув.  Это  в  ботиночках
чехословацких, в брюках девятисотрублевых!.. Ну  ничего,  он  еще  попляшет,
наймит глумливый! Вылетит из института по статье - это как пить дать. А  еще
надо  с  грамотными  людьми  посоветоваться,  может,  и  уголовную  статейку
нарисовать получится, хотя бы  за  хулиганство.  Жаль,  не  прежние  времена
нынче. Сплошной либерализм развели...
   Свой гнев на Логинова академик по инерции перенес  на  домашних.  Сначала
влетело домработнице Клаве - за  непроворность  и  тупость.  Потом  Никитка,
выбежавший в прихожую встречать отца, тут же  с  воем  бросился  в  детскую,
получив увесистый  подзатыльник.  Академик  прошествовал  в  столовую,  куда
перепуганная Клава поспешно принесла глубокую тарелку с борщом,  соте