Нил, пожимая плечами, вернулся в зал, подошел к кассе и  положил  бумажку
на блюдечко перед кассиршей.
   - Вот... - Он вздохнул. Кассирша ему эту бумажку вернула.
   - Сумма прописью, число и подпись! - отрезала она.
   - Что?
   - Здесь, здесь и здесь! - Она быстро поставила галочки в трех местах.
   Нил  отошел  к  подоконнику,  достал  из  портфеля  ручку,  посмотрел   в
отмеченное галочкой место - и  не  поверил  своим  глазам.  Ему  причиталось
триста шестьдесят рублей...
   "Спокойно, спокойно! - внушал он себе, идя по Литейному.  -  Я  взрослый,
разумный человек, и никакое богатство не вскружит мне  голову...  Еще  через
квартал - сберкасса. Восемьдесят рублей я оставлю себе, а  четыреста  положу
на книжку. Бабушка говорила, есть такой срочный вклад,  по  нему  через  год
выдают три процента годовых. Это будет... это будет двенадцать рублей! Ни за
что ни про что - целых двенадцать рублей!.."
   Но он струхнул идти в сберкассу - а вдруг  еще  спросят,  откуда  у  него
такие деньги, заставят  принести  справку  от  родителей?  Вместо  этого  он
отправился в кафе-мороженое, лихо заказал двести граммов ассорти  с  двойным
сиропом и сто пятьдесят граммов сладкого шампанского -  не  столько  потому,
что так уж хотелось вина, сколько из желания  этим  отважным  жестом  как-то
компенсировать  в  собственных  глазах  трусость,   проявленную   у   дверей
сберкассы. Толстая буфетчица в кокошнике окинула Нила оценивающим  взглядом,
неодобрительно хмыкнула, но заказанное налила. От сладкого и  шипучего  вина
немного закружилась голова, стало легко, и сегодняшний  проступок  показался
Нилу совершенно пустячным. "Безсознательнаго" все равно никто не осилил и не
осилит никогда, а вторая  книжонка  и  вовсе  такая  серенькая,  невзрачная,
никому не нужная... Если подумать, то вообще чудо, что  ее  до  сих  пор  не
выкинули на помойку, не сдали в макулатуру.  Зато  теперь  сослужила  добрую
службу. Теперь у него есть огромные деньги, которые надо  как  можно  скорее
спрятать как можно глубже в письменный стол. А завтра...  завтра  он  станет
владельцем роскошной трубочки фирмы "Данхил"...
   Бабушка стояла на кухне и молча смотрела р  окно.  Нил  подошел  сзади  и
слегка приобнял ее.
   - Ба, как у нас насчет покушать, а?
   - Тише...
   Она повернула к нему лицо. Он удивленно заморгал, впервые увидев слезы на
этом морщинистом лице.
   - Ты что, бабушка?
   - Бабуленька умерла...
   В придачу к трубке он получил от Васютинского кожаный мешочек для  нее  и
за отдельную плату - набор „ршиков для чистки. Эту трубку он носил на каждую
консультацию, на каждый экзамен. Обратил на себя внимание многих,  но  рыжая
красавица, ради  которой,  собственно,  все  и  затевалось,  так  ему  и  не
встретилась. Может быть, передумала поступать  или  -  что  казалось  совсем
невероятным - завалила экзамены...
 
XVIII 
(Ленинград, 1982) 
 
   - Вот ведь как бывает, -  задумчиво  проговорил  профессор.  -  Ведь  эта
мимолетная девушка, практически, сотворила из  вас  филолога  и  трубочника,
предопределила,  можно  сказать,  все   последующие.   переплетения   судеб,
приведшие, в числе прочего, и к нынешнему нашему разговору, а, мы даже имени
ее не знаем...
   - Отчего же? - Нил улыбнулся. - Она, конечно, тоже поступила, и потом  мы
несколько лет встречались чуть не каждый день.
   - Вот как? - ответно улыбнулся Евгений Николаевич.
   - О да! Ее звали Таня Захаржевская... В руках  профессора  что-то  громко
хрустнуло, он с отвращением отбросил от себя переломанную пополам  шариковую
ручку.
   - Сплошной брак производят! - сердито сказал он.
   Нил смотрел на него молча и внимательно.
   - Вот что, Нил Романович, - прежним благодушным тоном сказал профессор. -
Давайте-ка мы закажем нашей любезной Тамаре Анатольевне по чашечке кофейку и
поговорим, для разнообразия, о вашей нынешней работе. А  то  что  мы  все  о
прошлом, да о прошлом...  Вы  ведь,  если  не  ошибаюсь,  в  Политехническом
служите?
 
XIX 
(Москва, 1982) 
 
   - Впечатления?
   - Непростой парнишка. Старается внушить себе и  другим,  что  он  гораздо
слабее и уязвимее, чем есть на  самом  деле.  Ложная  самооценка  на  основе
рационализации детских комплексов... Извините, вошел в образ... Он прекрасно
помнит Татьяну  Всеволодовну,  отзывается  о  ней  с  глубоким  уважением  и
считает, что она сыграла в его жизни очень большую роль.
   - Вот как? - Вадим  Ахметович  Шеров  подлил  чаю  себе  и  подполковнику
Ковалеву, поднялся, с чашкой в руках подошел к окну,  поглядел  на  вереницу
огней в вечернем саду. - И что из этого следует?
   - Уточним. Он мне верит и, похоже, ничего не утаивает. У нас есть еще три
дня...
   - У нас их нет. Я получил информацию, что его разрабатывают ваши коллеги.
Чужие.
   - В связи с нашим делом?
   - Пока не могу сказать.  Помешать  им  мы  не  можем,  остается  временно
уступить инициативу, отойти в тень и пронаблюдать за их  действиями.  А  там
посмотрим... Во всяком случае, в Ленинград вам пока возвращаться не стоит...
XX (Ленинград, 1982)
 
   Нил лежал поверх покрывала и разглядывал трещины на потолке. До ужина еще
полчаса, а потом, глядишь,  можно  и  на  боковую.  Если  получится.  Можно,
конечно, попросить укольчик на ночь, но лучше не  стоит.  От  бессонницы  не
умирают...
   Он повернул голову на скрип открываемой двери и увидел Тамару Анатольевну
и незнакомого врача в белом халате.
   - Ну, как вы? - спросил, улыбаясь, врач.
   - Ничего, спасибо. Скучновато, а так - ничего.
   - Это хорошо, что ничего. Анализы у вас в норме. Выглядите  молодцом.  Не
вижу оснований, не вижу... Давайте-ка завтра  на  выписку.  -  Но  профессор
сказал - еще три дня.
   -  Профессор?  -  переспросил  врач.  -  Ах  да,  профессор...  Профессор
неожиданно уехал в командировку, просил передать, что  по  возращении  будет
консультировать вас амбулаторно.  Так  что  сразу  после  завтрака  прошу  в
канцелярию... Недельку еще дома на больничном посидите, отдохнете.  Месячный
курс тазепама, режим, питание - я  все  напишу...  Не  беспокойтесь,  ничего
страшного в бюллетень ваш не нарисуем. Посттравматический шок,  а  хотите  -
вегетативный невроз. Что хотите.
   - Спасибо.
   - Ну, отдыхайте...
   Лежать сил не было. Он встал,  набил  трубку,  распахнул  окно  в  теплую
светлую ночь...
 
Глава вторая 
Ночь без милосердия 
 
I 
(Ленинград - Житкове, 1973) 
 
   Таню он вновь увидел  только  первого  сентября,  после  организационного
собрания, где, как и ожидалось, новоиспеченным студентам было объявлено, что
этот этап своей жизни они начнут с месячной трудовой повинности  в  совхозах
Ленинградской области. Было упомянуто три названия, ни одно из которых  Нилу
ничего не говорило.
   - Привет, - сказал он, вырастая на ее пути в коридоре. - Тоже  поступила?
Поздравляю. А я теперь трубку...
   Он принялся лихорадочно рыться в портфеле, намереваясь продемонстрировать
приобретенный с ее подачи джентльменский атрибут.
   - Рада за тебя.
   Она не остановилась, но чуть замедлила шаг, и ему ничего  не  оставалось,
как двинуться следом.
   - А ты в какой колхоз записываться будешь? - спросил  он,  заглядывая  ей
через плечо.
   Она повернулась и посмотрела на него с искренним недоумением.
   - Я - в колхоз? Зачем?
   - Но ведь надо...
   - Мне не надо! - отрезала она и свернула  направо,  оставив  его  посреди
узкого коридора.
   Он вздохнул, поглядел ей вслед  и  поплелся  в  сторону  партбюро,  возле
которого толпился народ - там записывали в сельхозотряды.
   Наверное, Нил долго простоял бы в тесном  предбаннике,  пропуская  вперед
всех желающих и нежелающих, но тут как раз  его  окликнули  по  фамилии.  Он
оглянулся.
   - Ба, Васютинский, какими судьбами?  Ему  было  приятно  видеть  знакомое
лицо, особенно после обескураживающего разговора с Таней.
   - У меня свидание кое с кем...  Как  вы,  Баренцев,  рассказывайте.  Надо
полагать, студент? Поздравляю!
   - Взаимно, не так ли?
   - Да, благодарю... Сейчас что поделываете?
   - Да вот, в колхоз записываюсь. Посылают.
   - Представьте, меня тоже. Ваш факультет куда направляют?
   - Репино, Шушары и еще какое-то Житково.
   -  Житково?  Да  что  вы  говорите!  И  мы  тоже   будем   в   Житково...
Записывайтесь, записывайтесь непременно туда. Места  замечательные,  Вуокса,
рыбалка потрясающая, леса... Я служил неподалеку, знаю.  У  меня  там  масса
знакомых. - Он выдержал паузу, весело  подмигнул  Нилу.  -  В  том  числе  и
бабского полу. Послушайте моего совета, Баренцев. Не пожалеете...
   Но жалеть Нил начал уже через день, прибыв к половине  восьмого  утра  на
Финляндский вокзал и вглядевшись в лица тех, с кем  ему  предстояло  прожить
ближайший месяц. Сомнений не было - он оказался в спецгруппе!
   Как всякий советский человек, Нил вырос в окружении слов, начинающихся  с
многозначительной и  многозначной  приставки  "спец",  придающей  словам,  к
которым она  приставлена,  самые  разные,  подчас  полярно  противоположные,
смысловые оттенки. Так, школа в которой учился  Нил,  числилась  спецшколой,
потому что там  углубленно  изучали  английский  язык.  Еще  были  спецшколы
математические, художественные. Но учебные заведения для умственно отсталых,
дебилов и олигофренов,  тоже  назывались  "спецшколами",  как  и  школы  для
глухонемых, слепых, обездвиженных. А еще,  малолетних  хулиганов  и  воришек
тоже направляли в "спецшколы" - нечто среднее между  закрытым  интернатом  и
колонией.
   Закончив спецшколу, Нил поступил на спецотделение (преподавание  русского
языка   как   иностранного).   А   еще   имелся   спецфакультет   (повышения
квалификации), спецкафедра,  где  все  проходили  спецподготовку  (то  бишь,
военная кафедра и военная подготовка). И, в  довершение  всего,  спецгруппа,
куда зачисляли по спецнабору - то есть,  по  заявкам  из  отделов  народного
образования  разных   областей.   Предполагалось,   что   через   пять   лет
Ленинградский университет возвратит областям молодых специалистов высочайшей
квалификации. На деле  получалось  несколько  иначе.  Неизвестно,  по  каким
критериям подбирались студенты в эти спецгруппы, только в  массе  своей  это
был народ серый, малограмотный, плохо подготовленный и почти  не  обучаемый.
Из десяти человек курс заканчивал один - причем именно тот,  который  вполне
попал бы на факультет и своими силами, без всякого спецнабора.
   Все это Нил узнал намного позже, пока же он просто смотрел  в  окружающие
физиономии и не находил в них ничего для себя утешительного. Не  радовало  и
то, что подавляющее большинство группы относилось к женскому полу -  взгляду
остановиться абсолютно не на чем. Корова на корове. И между ними - несколько
плюгавых, прыщавых пигалиц. А ведь столько симпатичных девчонок поступало  -
в какие, интересно, места их отправили?.. И  двое  парней,  что  стоят  чуть
поодаль от группы, вполне подстать остальным. Один квадратный,  на  коротких
кривых ножках, черты лица крупные, неприятные. Второй -  коротышка,  метр  с
шапкой, лобик и носик микроскопические, угодливо заглядывает первому в  рот,
подхихикивает. А первый излагает, налегая на "о":
   - А я чо ? А я ничо! Чо хочу, то и ворочу! У меня деды  половиной  Сибири
володели!
   "Влип! -  с  тоской  подумал  Нил.  -  Действительно,  спецотряд!  Нечего
сказать, удружил мне этот Васютинский!"
   Подошла электричка. Дали команду "по вагонам!",  и  Нил  понуро  поплелся
следом за всеми.
   Ехали долго. Полтора часа на электричке, потом столько же на двухвагонном
"подкидыше". Всю дорогу Нил, нахохлившись, сидел у окошка, особняком,  ни  с
кем не общался, только  мрачно  посматривал  на  остальных.  Чем  дольше  он
смотрел, тем больше все лица сливались в одно - широкое, как  Днепр  (редкая
птица долетит  до  середины!),  тупо  апатичное,  с  крошечными  поросячьими
глазками и низким скошенным лбом,  на  котором  без  всяких  букв  отчетливо
прочитывалось - быдло! Единственное, пожалуй, исключение, составлял высокий,
гибкий, с кошачьей пластикой молодой человек в модных больших очках. С  этим
Нил и не прочь был бы пообщаться, но тот, как приклеенный, всю дорогу  сидел
рядом с руководителем группы, Игорем Донатовичем Абзалиловым, и оживленно  с
ним беседовал.
   Сгрузили их на мрачном полустанке посреди чистого поля. Все разбрелись по
полу сгнившему дощатому перрону, а Нил спустился по лесенке и лег  прямо  на
сырую траву. Он злился на Васютинского и очень жалел себя.
   - Эй, эй, товарищ студент, как  вас,  Марков!  -  окликнул  сверху  Игорь
Донатович.
   - Баренцев, - индифферентно поправил Нил.
   -  Баренцев...  Немедленно  поднимитесь,  Баренцев!   Трава   сырая,   вы
простудитесь.
   Нил покорно поднялся, думая про  себя:  "Тоже  мне,  эрзац-мамаша!  Ну  и
простужусь, ну и хорошо, быстрей дома буду... В самом деле, вот бы  заболеть
бы..."
   Минут через десять к платформе на всех парах подкатил  заляпанный  грязью
грузовичок, с визгом затормозил, и из кабины шустро выпрыгнул не  кто  иной,
как Витя Васютинский.
   - Ребята, все  сюда  шагом  марш!  -  крикнул  он.  -  Вещички  в  кузов,
живенько!.. Здравствуйте, Игорь Донатович...
   - Вещички в кузов, а сами куда?  -  неприязненно  осведомился  кривоногий
здоровяк, у которого деды половиной Сибири владели.
   - А сами пешочком!  -  весело  отозвался  Васютинский.  -  Идти-то  тьфу,
километра полтора. Сразу за тем леском возьмете влево, там  на  горке  амбар
двухэтажный, это и будет ваше хозяйство.
   Все принялись кидать в кузов рюкзаки  и  чемоданы,  а  Нил  тем  временем
подошел к Васютинскому.
   - Здорово! Я боялся, что ты передумал и в другой отряд подался.
   На "ты" он перешел, даже не заметив этого - сказалась сельская местность,
способствующая мгновенному опрощению нравов.
   - А, Баренцев! Ну, как  трубочка  моя,  ничего?..  Нет,  брат,  я  тут  с
позавчера. Видишь, уже шоферить пристроился.
   - Ты, что ли, и машину водить умеешь?  -  задал  Нил  удивительно  глупый
вопрос.
   - Я танк водил! - гордо заявил Васютинский и, понизив голос, добавил:
   - Ты тоже попробуй подальше от стада  устроиться,  у  нас  с  тобой  своя
программа будет... Игорь Донатович, прошу в  кабину,  нам  еще  в  правлении
отметиться надо.
   Они укатили, а остальные нестройными рядами двинулись к лесочку...
   Памятуя совет Васютинского, на летучке, созванной Игорем Донатовичем, как
только все разобрались по помещениям, покидали  вещички  на  нары  и  набили
полосатые наматрасники прошлогодним сеном, Нил записался в кухонные  мужики,
под начало Нины, самой голосистой из всех прибывших коровищ. Фамилия у  этой
Нины была редкая и весьма красноречивая - Каракоконенко. Драконий норов  она
проявила незамедлительно - после летучки все помчались купаться на озеро,  а
ему было велено наколоть изрядную кучу дров, натаскать с десяток ведер  воды
из неблизкого колодца и разделать половину бараньей туши. Зато они  с  Ниной
первыми напились холодного молока с горячим, одуряюще ароматным хлебом  -  и
то и другое привез из деревни Васютинский. Нила разморило,  глаза  закрылись
сами  собой,  и  только  громкие  веселые  голоса   оголодавших   студентов,
вернувшихся с озера, вывели его из состояния полудремы. Когда  все  поели  и
разбрелись по стойлам, поганка Нина заставила  его  перемыть  всю  посуду  и
только потом отпустила окунуться.
   Уже стемнело, но тропка, по которой шел Нил, была видна хорошо - как  ему
объяснили, если идти по  пей,  никуда  не  сворачивая,  упрешься  в  пологий
песчаный берег Он миновал перелесок, край огорода, еще перелесок и  очутился
на широком лугу. Впереди, над озером, клубился туман, а справа, совсем рядом
с тропинкой горел костер, и виднелись вокруг него черные человеческие фигуры
Нил вжал голову в плечи и замедлил шаг  Ему  захотелось  повернуть  назад  -
встреча с местными, о чьих диких нравах особо предупреждали на собрании,  да
еще одному и почти ночью, в его планы не входила.
   "Ладно же, - упрямо подумал он, - хватит  труса  праздновать!  Сберкнижку
завести испугался, теперь вот аборигенов испугался! Назло вот пойду!"
   Он решительно двинулся к озеру, но через десяток  шагов  горько  об  этом
пожалел: от костра донесся грубый, нетрезвый голос:
   - А ну, кто там шляется? Тебе говорю! Стой, а то хуже будет!
   Нил развернулся, изготовившись бежать, но тут его с ног до головы  залило
светом мощного армейского фонарика.
   - Стой, студень вшивый! - крикнул тот же голос, но тут же вмешался второй
голос, знакомый и в данную минуту несказанно родной:
   - Коль, погоди, не ори, это вроде свой... Баренцев, ты? Подай голос!
   - Витя! Витя! Я это, я! - прокричал Нил, сбившись под конец на фальцет.
   - Так иди сюда! - отозвался Васютинский.  -  Не  бойся,  ребята  хорошие,
старые мои кореша.
   - Я и не боюсь! - мгновенно осмелев, заявил Нил и двинулся к костру, одна
из фигур поднялась ему навстречу.
   - Мужики, рекомендую, Нил Баренцев,  главный,  можно  сказать,  друган  в
нынешней моей жизни, - Васютинский качнулся к Нилу, неожиданно  крепко  сжал
его в объятиях, увесисто хлопнул по спине и запечатлел на щеке пьяный мокрый
поцелуй. - А это вот, знакомься, Женя, Вася, Коля.
   Парень с  гармошкой  на  коленях  слегка  кивнул.  Двое  других  даже  не
пошелохнулись.
   - Садись, в ногах правды нет, - сказал гармонист, и Нил послушно  сел  на
край длинного бревна, рядом с Васютинским.
   Воцарилось долгое, тягостное молчание.
   - А что, малой, винца нашего не  хлебнешь?  -  неожиданно  спросил  самый
крупный из мужиков.
   По грубому голосу Нил узнал того, кто первым окликнул его и так напугал.
   - Хлебнет, Коля, обязательно хлебнет, - подхватил Васютинский,  не  давая
Нилу и рта раскрыть. - Я ж говорю, парень свой в доску. Я ему даже  трубочку
свою уступил...
   Коля наклонил туловище, и Нил заметил в ногах  у  него  два  ведра.  Коля
зачерпнул из обеих и с едкой улыбкой протянул Нилу две кружки. Нил взял  их,
поднес одну из них ко рту.
   - Да не с этой начинай, - сказал Коля. - Это вода, для запивки.
   Нил приблизил к себе вторую кружку, нюхнул и страшно скривился.
   - Это что? - спросил он, чувствуя, как побелели губы.
   - Ты не нюхай, ты пей давай, не в театр пришел! - прикрикнул грубый Коля.
- Аль кишка тонка?
   - Диколон это тройной, - подхихикивая,  пояснил  мужичок,  сидящий  между
гармонистом и Колей.
   - Давай, Баренцев, нос зажмурь и  залпани.  И  сразу  водички,  -  горячо
зашептал Васютинский. - Не посрами честь Альмы, нашей матери.
   Нил зажмурился, в два стремительных героических выхлеба осушил  кружку  и
жадно пригасил водой вспыхнувшее в горле и пищеводе едкое пламя.
   - Для городского сойдет, - похвалил Коля, отобрал у Нила кружки и тут  же
зачерпнул ими из ведер.  -  Пока  никто  не  желает?  -  спросил  он  и,  не
дождавшись ответа, мгновенно влил в себя обе кружки.
   - А не в очередь? - встрепенулся мужичок, говоривший про "диколон".
   - Кто не в очередь? - грозно надвинулся на него Коля. - Ты на  кого  тут,
тварь, тявкать удумал?! - Да ладно вам, - примирительно сказал гармонист.  -
Добра много, на всех хватит.
   - Именно!  -  подхватил  Васютинский.  -  Давай-ка,  Жека,  изобрази  нам
что-нибудь этакое. А ты, Коля, черпани и мне, а то в горле пересохло...
   Жека приладил на плечо ремень и с громким "Е-ех!" растянул меха:
 
   Ox, изменит мне Матрешка,
   Раскрасавица душа!
   Только ты, моя гармошка
   Нежным звоном хороша!
 
   - Ты прощай, моя родная, -
 
   Визгливо подхватил мелкий мужичонка:
 
   Уезжаю в Азию
   Может быть, в последний раз
   На тебя залазию!
 
   - Люди пудики срывают,
   Нам полпуда бы украсть.
   Люди цепочки ломают,
   Нам в готову бы попасть! -
 
   Монотонно прохрипел Коля вслед за ним. Настал черед Васютинского:
 
   - Что за юбочка из ситца,
   А под юбочкой - ларек.
   Разрешите попроситься
   На усиленный паек!
 
   Все это время Нил, понимая,