кал:  здешний  отдых  был
полноценен и радостен. Утром и днем - походы, головокружительные  спуски  на
горных лыжах, вечерами - карты  и  легкое  музицирование,  ночами  -  Линда.
Возвратился он, окрепший физически и за две недели полностью покрывший  свой
недавний проигрыш.
   День свадьбы приближался. Нил  совсем  перестал  бывать  дома,  но  и  на
Четвертой Советской становилось день  ото  дня  скучнее.  Линда,  завалившая
зимнюю сессию, интенсивно готовилась к пересдачам и целыми днями пропадала в
Публичке  на  Краснопутиловской.  Ринго  с  Катей  снова  укатили   куда-то.
"Ниеншанц" находился в стадии реорганизации: Геру Гюгеля с треском вышибли с
пятого курса, и он скрывался от весеннего призыва у родственников на  Урале,
а нового соло-гитариста они пока не нашли. Возвратясь с лекций,  Нил  маялся
бездельем, слонялся из угла в угол, едва ли не каждый час примерял свадебный
костюм, закупленный все в том же чековом магазине. Линда  приходила  поздно,
вымотанная до предела, наспех ужинала и бухалась  в  кровать,  а  Нил,  взяв
книжку или гитару, пил чай на кухне, наигрывал что-нибудь тихое и лирическое
и идиллически тосковал.
   В один из таких вечеров, когда до регистрации оставалась всего неделя,  в
квартиру решительным шагом вошел чуть запыхавшийся Ринго.
   - Одевайся, поехали, - кинул он Нилу.
   - Куда? Зачем?
   - Надо у родственника вещички забрать.
   - В такое время? Полночь скоро.
   - Он завтра утром уезжает.
   - А я тебе зачем?
   - Нести поможешь. Вещей много.
   Они довольно долго ехали на  метро,  потом  еще  шли  куда-то  по  унылым
улицам, застроенным одинаковыми длинными девятиэтажками. Та,  возле  которой
остановился Ринго, ничем от других не отличалась.
   - Жди здесь,  -  бросил  он,  показывая  на  сырую  скамейку  у  крайнего
подъезда.
   - Так ведь мокро...
   - Ну, пройдись. Только недалеко. Я скоро.
   Он исчез в подъезде.
   В одной умной книжке Нил вычитал, что труднодоступное  в  теории  понятие
относительности времени знакомо каждому в обыденной практике. Сколько длятся
пять минут, когда вы ждете любимую на  назначенном  свидании,  и  сколько  -
когда вы на это самое свидание опаздываете? И то обстоятельство, что ждал он
отнюдь не любимую, бега времени  не  убыстряло.  Нил  выкурил  три  сигареты
подряд, начал четвертую, закашлялся и выкинул в лужу.  Прохудившаяся  правая
подметка не хуже  насоса  закачивала  воду  с  мокрого  тротуара.  "Простуда
обеспечена, - обреченно подумал он. - А может, ну его на фиг, этого Ринго, и
без меня справится, на метро бы только успеть".
   Нил дошел до соседнего дома, столь же безликого и длинного, и  сообразил,
что совершенно не представляет себе, где метро. Фонари на широком безымянном
проспекте горели через два на третий, прохожих в этот мрачный,  поздний  час
не было, из транспорта - лишь редкие, стремительные автомобили.
   - Тьфу! - сказал Нил и двинулся  поскорее  назад,  пока  окончательно  не
потерял ориентировку и мог еще найти подъезд, где расстался с Ринго.
   А вот, кстати, и он. Стоит у той самой  скамейки,  поставив  на  нее  две
объемистые сумки.
   - Ну, где черти носили? - сердито спросил Ринго, завидев  Нила.  -  Я  же
сказал: жди  здесь.  Ладно,  бери  сумку  -  и  ходу.  Последнюю  электричку
пропустим.
   Не пропустили. Ринго развалился на скамейке в пустом вагоне, закурил и  с
ухмылкой поглядел на Нила.
   - Родственничек-то ничего попался, не бедный. Реализую,  потом  и  вам  с
Линдой деньжат подкину. Вроде как приданое.
   - Что за родственник? - внезапно насторожившись, спросил Нил.
   - Дедушкин двоюродный брат. В Ростове зажмурился, наследство  оставил.  Я
его и не знал совсем.
   - А-а. - Нил мгновенно успокоился. - Слушай, но это  же  твое  имущество.
Нам чужого не надо.
   - Бери, пока дают. Куда мне, солить, что ли? Деньги - грязь. Но  без  них
тускло. А я не хочу, чтобы мои друзья жили тускло.
   - Ринго, - прочувствованно сказал Нил. - Будь моим свидетелем на свадьбе.
Ринго прыснул в кулак.
   - Ты что?
   - Спасибо, конечно, только извини, старик, не могу.
   - Почему? - обиженно спросил Нил.
   - Я на этот день уже приглашен в свидетели.
   - Кем? - Линдой.
 
*** 
 
   Жених был весь в белом, зато невеста!.. С белокурой, чуть завитой  головы
эффектно ниспадала черная фата, черный кружевной подол  подметал  загсовский
ковер, на плече, вцепившись  коготками  в  черный  газовый  шарфик,  ошалело
таращился крошечный черный котенок. Присутствующих  было  немного:  Ринго  с
Катей, Джон с Йоко, казавшиеся в этом  зеркально-хрустальном  зале  особенно
пыльными, успевшие уже залить глаза Ларин с  Пушкаревым,  чуть  особняком  -
сияющая,  как  всегда  безупречная  Таня  Захаржевская,  из  чувства  высшей
симметрии и поэтической справедливости приглашенная Нилом в свидетели <В тот
час мной овладело  спокойствие.  Полное  спокойствие,  какое  бывает,  когда
знаешь, что  твои  действия  -  в  полной  гармонии  с  судьбой.  (Прим.  Т.
Захаржевской.)>. Родственники  представлены  бабушкой,  сидящей  с  каменным
лицом, и накануне нагрянувшими из Мончегорска родителями Линды  -  тощей,  с
грубоватыми чертами мамашей в бесцветном перманенте,  и  блудным  папашей  -
маленьким, щуплым, с редкими волосенками,  наискось  зачесанными  на  плешь.
Неожиданно для всех они явились во всей красе, да не куда-нибудь, а прямо на
квартиру к Ольге Владимировне, знакомиться и брататься с  новой  -  и  такой
знаменитой! - родственницей. Явились прямо с поезда,  с  вещами,  в  девятом
часу утра. Рассчитывали, видимо, и остановиться у нее на правах родни. Но  с
братанием, как и следовало ожидать, не получилось.  Примадонна,  встретившая
гостей в халате, с холодной снисходительностью выслушала  заискивающие  речи
сватьев, не предложила им ни раздеться, ни выпить чаю, а прямо  из  прихожей
позвонила  администратору  и  распорядилась  снять  в  приличной   гостинице
двухместный номер. "На какой срок?.. Трех суток вам достаточно, надеюсь?"
   Этой сцены Нил не наблюдал, знал о ней в изложении Линды, которая, в свою
очередь, услышала о ней от уязвленной матери. К его приходу из  университета
будущая теща немного отошла от утренней обиды, осыпала его комплиментами, но
разглядывала при этом так, будто старалась высмотреть какие-то тайные изъяны
и пороки. Он держался спокойно, вежливо отвечал на ее вопросы,  при  этом  в
голове у него складывался будущий диалог с такими же, как он, женатиками  "А
у моей тещи, братцы, есть одно достоинство, перевешивающее все недостатки" -
"И какое же?" - "Тысяча верст, разделяющие нас".
   Тесть сидел в углу, ерзал, блудливыми глазками  поглядывал  на  часы,  за
время смотрин не проронил ни слова, а потом так же  молча  встал  и  покорно
поплелся  за  своей  дорогой  половиной,  намеревавшейся  совершить  тур  по
ленинградским магазинам...
   - Теперь  можете  поцеловаться!  -  закончив  ритуальную  речь  о  ячейке
социалистического общества, милостиво позволила регистраторша, толстая  дама
в блестящей блузке.
   Нил повернул лицо к Линде, наклонил голову. Черный котенок  на  ее  плече
вдруг встрепенулся и когтистой лапкой царапнул Нила по носу...
 
Глава третья 
Призрак Гименея 
 
I 
(Ленинград, 1982) 
 
   Нил стоял перед витиеватым домом, во всем облике  которого  запечатлелась
борьба  ядовитейшего  русского  модерна  с  буржуазной   прилизанностью,   и
предавался раздумьям. Что предпочесть - физически  утомительное  восхождение
до собственных  дверей  или  чреватый  морально-психологическими  издержками
маршрут, пролегающий через  территорию  соседей?  Сейчас,  пожалуй,  общение
будет свыше его сил, а вот небольшая  нагрузка  на  ноги  и  дыхалку  пойдет
только на  пользу.  Отвлечет,  быть  может...  Нил  вздохнул  и  двинулся  в
подворотню, ведущую в третий двор.
   Путь его пролегал через  проходные  парадные,  мимо  помойки,  на  черную
лестницу, крутым винтом  уходящую  под  самую  крышу.  Тусклые  лампочки  на
лестнице  горели  через  три  на  четвертую,  некоторые  марши   приходилось
преодолевать на  ощупь,  задевая  ведра  с  пищевыми  отходами  и  постоянно
поскальзываясь на кошачьих  каках  и  гнилых  очистках.  Пару  раз  пришлось
остановиться,  передохнуть,  отдышаться.   Недолго,   несколько   секунд   -
невыразимые лестничные благовония гнали дальше, не позволяя расслабляться.
   На последней площадке Нил останавливаться не  стал,  а  поднялся  еще  на
пол-этажа, к железной дверце с навесным амбарным  замком.  Внушительный  вид
замка не смутил Нила,  он  взялся  за  скобу  обеими  руками,  поднатужился,
потянул вверх и на себя. Дверь подалась с ржавым скрежетом, и Нил  шагнул  в
темноту проема. Через  несколько  шагов  он  был  возле  чердачного  окошка,
настежь распахнутого. Нил влез на это окошко, спрыгнул  -  и  направился  по
железному навесному мостику, перекинутому через глухой двор-колодец. Миновав
мостик, он оказался под круглой, увенчанной черепичным куполом башней, прямо
напротив устрашающего вида бойницы. Нил боком протиснулся в  узкую  бойницу,
толкнул тяжелую, снабженную пружиной дверь - и очутился  в  бетонном  боксе,
походившем на лестничную  площадку  современной  новостройки,  за  тем  лишь
исключением, что лестницы, ведущей  вниз,  не  было  вовсе,  а  наверх  вела
вмурованная в стену стремянка, упиравшаяся  в  квадратный  дощатый  люк,  на
котором было коричневой краской, выведено  число  110.  Справа  от  лестницы
находилась серая дверь с жестяной табличкой "109". Нил  остановился  у  этой
двери и достал ключи. Он пришел домой...
 
II 
(Ленинград, 1974) 
 
   Главной переменой  в  их  с  Линдой  жизни  после  того,  как  она  стала
официально совместной, была перемена адреса. Ольга Владимировна не  изменила
своего  взгляда  на  брак  сына  и  на   невестку,   свадьбу   принципиально
бойкотировала, но именно она сделала молодым царский подарок. Великая певица
вовремя сообразила, что, отказав им от дома, обрекает на скитания по съемным
квартирам и тем самым приближает  тот  неизбежный  миг,  когда  они  явочным
порядком реализуют свои законные права на  часть  квартирки  на  Моховой,  и
придется либо совершать срочный и невыгодный для Ольги  Владимировны  обмен,
либо соглашаться на жизнь под  одной  крышей  с  ненавистной  невесткой.  Во
избежание такой перспективы пришлось идти на поклон в дирекцию. Из  дирекции
позвонили в горком, из горкома в исполком  -  и  в  результате  образовалась
экзотическое  жилище  на  последнем  этаже   старого   доходного   дома   на
Петроградской.  Образовалось  оно  очень  своевременно,  поскольку  в  город
возвращался  земляк  Ринго,  и  нужно  было  срочно  освободить  комнату  на
Четвертой Советской.
   Обстановку собирали с бору по сосенке, и тут отдельное спасибо  следовало
сказать родителям Линды. Недели через две после свадьбы прибыл  контейнер  с
ее приданым - страхолюдной, зато люто дефицитной мебельной стенкой "Тюдор" и
пружинным матрасом, громадным во всех измерениях. Стенку  они,  не  собирая,
продали с помощью Ринго, а матрас оставили. Именно в тот момент,  когда  они
дружно плюхнулись на эту громадину посреди  полупустой,  пахнущей  вчерашним
ремонтом комнаты, Нила будто стрелой  пронзило  новое  самоощущение  -  муж.
Объелся груш... Он прижал  к  себе  жену,  та  принялась  стягивать  с  него
тренировочные брюки.
   - Напрасно мы не предохраняемся, - сказал он. -  Не  залететь  бы  раньше
времени.
   Линда резко повернула голову и выстрелила  в  него  вмиг  посерьезневшими
глазами.
   - Раньше времени - это как?
   - Ну, наверное, сначала надо университет закончить...
   - А потом что?
   - Потом заводить бэби. Или двух. Ты сколько хочешь?
   Она отвернулась и уставилась в телевизор,  стоящий  прямо  на  полу.  Там
беззвучно шевелил губами и руками солидного  вида  дядечка,  а  вокруг  него
сияла улыбками и с энтузиазмом кивала головами толпа в спецовках.
   - Что ли интересно? - озадаченно спросил Нил. - Может, звук врубить?
   - Не надо, и так все  понятно.  Они  опять  выполнили  пятилетку  за  три
недели... Запомни, Баренцев, если хочешь плодить рабов - это не ко мне!
   - Погоди, почему рабов? Мы ведь совсем  не  такие,  как  они...  Мы  ведь
понимаем... - залепетал вконец обескураженный Нил.
   - А раз понимаешь - что пристаешь со всякими глупостями?
   Она повернулась к нему спиной и затихла. Он полежал немного, потом  робко
дотронулся до ее плеча.
   - Линда...
   - Что тебе?
   - Я... я не решался тебе сказать....
   - Говори.
   - В общем... понимаешь, я думал, что всякая женщина мечтает, и ты тоже...
И только ради тебя я готов был уступить, но только  не  теперь...  А  теперь
я...
   - Ничего не понимаю. Ты не мог бы толком?.. Нил сделал  глубокий  вдох  и
произнес уже членораздельно:
   - Я боялся сказать тебе, что вообще не хочу детей. Ни  сейчас,  ни  через
пять лет. Не желаю множить страдания...
   Линда накрыла его ладонь своей и крепко сжала...
   Спустя полчаса он читал ей из "Двенадцати  стульев"  размышления  о  роли
матраса в семейной жизни, а она болтала ногами и заливалась смехом.
   На безденежье жаловаться было грешно, и  скоро  гнездышко  приобрело  вид
жилой и благоустроенный. Перво-наперво обзавелись  мощной  электроплиткой  и
подержанным, зато приемистым холодильником "ЗИЛ".
   - С роду не терплю коммунальных кухонь, - объяснила Линда.
   - Яблонские цапают?
   - Пока нет, но без мыла в попу лезут. Вот-вот сорвусь - и начнется  битва
при скалке...
   Соседи - это  была  отдельная  тема.  По  ордеру  сто  девятая  квартира,
занимаемая юной четой Баренцевых, числилась отдельной.  Но  фактически  дело
обстояло несколько иначе. Во-первых, была еще и квартира сто десятая,  прямо
над ними, в башне. До революции и потом, вплоть до  начала  шестидесятых,  в
башне традиционно  жил  трубочист,  но  когда  в  доме  провели  центральное
отопление и должность трубочиста была упразднена, ЖЭК начал селить  в  башне
своих работников - дворников и сантехников. В ту пору  там  жила  дворничиха
Маруся - существо круглолицее, тихое и деликатное.  Башня  была  оборудована
раковиной и газовой плитой, но ни ванной, ни туалета в ней не было,  поэтому
Марусе всякий раз приходилось спускаться к Баренцевым, и  у  нее  были  свои
ключи от их квартиры. У них, в свою очередь, помимо комнаты в двадцать  пять
метров, была и ванная, и уборная, зато не было  кухни,  поэтому  чайник  они
кипятили на электроплитке, там же жарили яичницу и разогревали  консервы,  а
когда  возникала  надобность   сготовить   что-нибудь   более   капитальное,
пользовались кухней квартиры номер тридцать четыре. Туда можно было  попасть
через длинный балкон, куда выходили двери их комнаты  и  этой  самой  кухни.
Балкон круглый год держали открытым, и хоть зимой это было не очень приятно,
но все же удобнее, чем по отвесной чердачной лестнице лазать к Марусе.
   Нормально, по-человечески попасть в собственное жилище они  могли  только
через ту же тридцать четвертую квартиру. Сначала надо было войти в роскошный
старинный подъезд с витыми беломраморными лестницами, высоченными  зеркалами
в бронзовых рамах и хрустальными светильниками в форме ромашек и  тюльпанов.
Подставками для этих светильников служили опять же  бронзовые,  позеленевшие
от времени наяды  и  фавны.  Цветочные  мотивы  светильников  повторялись  в
бронзовой решетке лифтовой шахты, а грозди фруктов, вкрапленные в  цветочные
орнаменты решетки, эхом отдавались в лепном  бордюре,  протянутом  по  верху
стен. Темный, вместительный лифт неспешно, с благородным скрипом возносил на
шестой, последний этаж. Там, на площадку, выложенную  мозаикой  на  античные
темы, выходило две монументальных дубовых двери. Одна из них  была  намертво
заколочена еще в незапамятные времена, так что даже  старожилы  затруднялись
припомнить, что, собственно, за ней находилось. Из-за  второй,  несмотря  на
отличную звукоизоляцию, круглые сутки доносился гвалт, ругань,  взрывы  слез
или смеха, песни или  звон  разбиваемой  посуды,  несло  квашеной  капустой,
жареной рыбой, постоянно примешивались и другие запахи,  неопределенные,  но
сильные.
   Это была квартира  номер  тридцать  четыре,  где  проживало  большое,  на
редкость шумное и бестолковое семейство  Яблонских  -  пожилая  пара,  Рувим
Аркадьевич  и  Пятилетка  Абрамовна,  незамужняя  сестра  кого-то  из   них,
откликавшаяся на имя "тетя Фира", их  старший  сын  Оскар  с  женой  Оксаной
Григорьевной и тремя тощими, горластыми мальчишками  -  двое  задир  и  один
плакса, - и холостой младший сын Гоша,  полная  противоположность  остальным
членам семейства. Если все прочие Яблонские были  малы  ростом,  взбалмошны,
суетливы, подвижны, как обезьяны, и, за  исключением  толстушки  тети  Фиры,
дистрофически  худы,  то  Гоша  был  громадный,  толстый,   медлительный   и
спокойный,  как  танк.  И   еще   была   бабушка,   высохшая,   как   мумия,
девяностолетняя  старушка,  лысая  и  без  единого  зуба,  зато  сохранившая
прекрасную память и живой ум. Имя и  отчество  бабушки  все  позабыли,  если
вообще знали, она сама себя называла "бабушка", так и представлялась гостям,
протягивая тоненькую и корявую, как  прутик,  лапку  "Бабушка...  Бабушка...
Бабушка, очень приятно..."
   Молодые супруги, хоть и имели право  на  беспрепятственный  проход  через
квартиру Яблонских, пользоваться им старались  как  можно  реже.  Иначе  они
рисковали оказаться в эпицентре очередной семейной разборки. При виде  Линды
Яблонские дружно замолкали, сопровождали ее многозначительными взглядами,  а
вот Нила норовили привлечь в качестве третейского судьи,  дергая  за  рукав,
тыча в грудь, крича в ухо.
   Помимо коллективных наскоков бывали и индивидуальные, поскольку у каждого
из Яблонских существовал в общении с Нилом свой конек.
   Рувим  Аркадьевич  любил  порассуждать  о  текущем  моменте  в  политике,
пройтись насчет  бездарности  нынешнего  руководства  и  невыгодно  сравнить
теперешние времена с золотой эрой Сталина и Кагановича, когда  был  порядок,
обилие продуктов на прилавках и чуть не ежемесячное снижение цен.
   Пятилетка Абрамовна налегала  на  медицинскую  тематику  и  могла  часами
рассказывать о своих и чужих  болячках,  о  новейших  лекарствах  и  методах
традиционной и нетрадиционной медицины.
   Сферой тети Фиры было искусство, в особенности оперное -  от  этого  Нил,
выработавший за последние десять лет стойкую аллергию на подобные разговоры,
зверел окончательно и попросту удирал через балкон  после  первых  же  фраз.
День-другой тетя Фира дулась на него  за  это,  но  потом  забывала,  и  все
начиналось сызнова.
   Хуже всех была Оксана,  вертлявая,  преждевременно  морщинистая  крашеная
блондинка с потугами на интеллигентность.  Работала  она  в  сугубо  женском
коллективе какого-то проектного института и  все  норовила  выхвалить  перед
Нилом   какую-нибудь   из   своих   молодых   сослуживиц    -    культурных,
высоконравственных, домовитых,  способных  создать  крепкую  семью.  "Вы  не
подумайте, я не хочу сказать ничего плохого..." - всякий раз  начинала  она,
закатывая глазки. Нил убегал, не дослушав.
   Оскар налетал на него в самых неожиданных местах,  теребил  за  пуговицу,
взахлеб рассказывал о своих изобретениях -  например,  музыкальном  унитазе:
когда садишься, играет военный марш, а когда дергаешь за ручку, то перестает
- и о блистательных  коммерческих  гешефтах,  которые  в  ближайшем  будущем
принесут ему и его семье баснословные дивиденды. Он беспрестанно  покупал  и
продавал какой-то  сомнительный  антиквариат,  выстраивал  всех  желающих  в
безумно сложные цепочки обмена жилплощади, разрабатывал безошибочные системы
выигрыша в "Спортлото", выращивал на  продажу  кактусы  и  попугаев.  В  эти
предприятия, как в черные дыры, ухала вся его скромная инженерская зарплата,
а большая часть жалованья  жены  и  пенсии  родителей  уходила  на  покрытие
долгов. Практически в