- Специально для тебя приготовил, - Павел улыбался. Его старания не пропали даром.
     - Ты?! - изумилась она.
     - А то кто? Было два часа до твоего приезда, дай, думаю, порадую чем-нибудь свою Танюшку.
     - Спасибо, спасибо, милый. Так вкусно!
     - Только на самом деле этот салат называется ?Столичный?. А ?оливье? - это совсем другое блюдо. Его француз Оливье изобрел. И включает он в себя компонентов в двадцать раз больше, чем здесь.
     - Да ну тебя! Всегда этот салат ?оливье? назывался! - встала в позу Таня.

***

     В конуре Хряк забеспокоился.
     - Чего это они говорят?
     Чахоточный, внук дамского портного с Дерибасовской, в силу чего считавшийся знатоком экзотического для данной местности русского языка, хмыкнул:
     - Обсуждают те блюда, которые едят.
     - Долго еще будет продолжаться это издевательство? Ни стыда, ни совести у людей! Мало того, что они там всякие деликатесы хавают, так еще и обсуждают, как да что называется. Подумали бы о людях! Нам тут еще почти сутки на голодном пайке куковать! - Хряк пошарил глазами вокруг, хотя и без того прекрасно знал: все гамбургеры, купленные по дороге в расчете на целый рабочий день, давно съедены. Съедены за один присест. - Надо было больше покупать. Черт! Ведь думал же: что тебе четыре - на один зубок! И правильно думал! Они ведь небось потом еще и ужинать сядут, а я тут буду слюну глотать. Неблагодарная работа! В следующий раз потребую, чтобы обеспечили трехразовое питание, по всем правилам: первое, второе, третье...
     Хряк схватил литровую пластиковую бутылку с колой и залпом проглотил почти половину содержимого.
     - Да угомонись ты, - пропищал Чахоточный. - Сейчас что-нибудь проморгаем, и не видать тебе ни супа, ни десерта как своих ушей!

***

     А Таня с Павлом все спорили. Еле сдерживали смех, но упорно продолжали стоять на своем. Никто не хотел быть побежденным.
     - Нет, нет и нет! В конце концов, кто его готовил, ты или я? Так что не спорь, шеф-повар лучше знает: салат - ?Сто-лич-ный?! - для пущей убедительности Паша постучал ложкой по столу.
     - Ну ладно! К завтраку я сделаю такой же, и он будет называться ?Оливье?! - Таня встала и уперла руки в боки.
     - Какая ты у меня упрямая! И хитрая!
     - Это я упрямая?! Ну нет, это ты уперся как ослик. Ослик-Пашка!
     И она бросилась к нему, и стала целовать, целовать... А он вдыхал волшебный аромат ее волос. И думал о том, что сейчас на всей земле едва ли сыщется кто-нибудь счастливее, чем он, Павел Розен.

***

     Эту сцену Чахоточный наблюдал в гордом одиночестве. Не выдержав стонов Хряка, он сам дал ему совет обратиться к начальнику тюрьмы с просьбой похарчеваться. А он, так и быть, посидит немного и за себя, и за того парня. И в данный момент Хряк, еле переводя дух - он страдал одышкой - мчался по бесконечному лабиринту коридоров. Путь к еде ему подсказывал инстинкт.

***

     Татьяна с Павлом сидели на диване и разговаривали. И никак не могли наговориться. Она рассказывала про свою жизнь с того момента, как ему был вынесен страшный и несправедливый приговор. О том, как она чуть было не поставила на себе крест. Но Лизка, ее дорогая старшая сестричка, позвонила в Голливуд, на одну из крупнейших киностудий, и так вот запросто договорилась, чтобы Татьяна участвовала в кастинге. А потом сестра измывалась над ней, приводила в чувство с помощью холодного душа и заставила-таки Таню снова поверить в себя, в свои силы. И ее взяли на главную роль. А помог Леня Рафалович.
     Единственное, о чем Татьяна умолчала - ее скоротечный и скандальный роман с Гришей Орловским. Ей не хотелось об этом говорить, и она боялась, что Паша сейчас задаст ей вопрос, на который придется отвечать. А что тут ответишь? Что та боль, которую она носила в сердце, не могла найти иного выхода? Что он, Пашка, отчасти сам виноват в случившемся: зачем он ее обманул тогда, при их последнем свидании?
     Но вопроса, которого она ожидала с таким ужасом, не последовало. Павел все понял, понял и простил. Посчитал, что это была ошибка, которую лучше всего попросту вычеркнуть из их жизни. Так же, как он вычеркнул Клэр. О которой Татьяна ничего не знала. И слава Богу! К чему ей знать про то, что им самим воспринимается теперь, как сон, наваждение, которое прошло и никогда больше не вернется. Как говорится: кто прошлое помянет, тому глаз вон!
     - Так ты у меня теперь голливудская суперстар? - Павел шутливо поднес Танину ладонь к губам. - Мадам, мое почтение! Нижайше кланяюсь, великолепная Татьяна! Вы не будете против, если я посижу немного рядом с вашей особой на этом ничтожном диване?
     - Балбес! - улыбнулась Таня. - Будешь паясничать, изгоню с дивана на кресло!
     - О, это будет мой трон. Я стану королем, повелителем кресел, и мы будем почти на равных!
     Паша предпринял попытку встать с дивана. Но Таня повисла на нем, обняв руками за шею.
     - Не пущу! Не нужен мне кресло-король. Я люблю моего ослика-Пашку!
     - Ладно, уговорила. Но только при одном условии: когда я вернусь домой, на каминной полке будет красоваться статуэтка ?Оскар?.
     Таня сразу стала серьезной.
     - Откуда ты знаешь?!
     - Что знаю?
     - Что фильм, в котором я снималась, номинируют на ?Оскар?. И меня, как актрису, тоже?
     - В самом деле?! Вот это да! - изумился Павел.
     - Так ты не знал?
     - Нет, я просто так сказал, чтобы тебя подбодрить.
     - Ну так ты попал в самую точку, - Таня очень удивилась такому совпадению.
     - Так это же просто здорово!
     - Я так волнуюсь, я боюсь. Ты даже себе представить не можешь, как я боюсь! - призналась она.
     - Все у тебя получится. Ты самая лучшая, поверь моему слову.
     Он сказал это так, что она вдруг сразу поверила: никому другому главную кинопремию года дать не могут. Только ей. Потому что она лучшая. Самая лучшая. ?Я самая обаятельная и привлекательная!?, - прозвучала у нее в голове фраза из одноименного кинофильма.
     - Паш, а теперь ты расскажи о себе. Я понимаю, тюрьма - это должно быть ужасно? И все-таки я хочу знать, как ты живешь?
     Татьяна немного отстранилась и пристально смотрела на Павла.
     - Все не совсем так, - произнес он и прикусил губу. И снова потер ухо.
     ?Что значит не так? И почему он показывает, что не может говорить. Разве это тайна, что он сидит в тюрьме? Может, ему просто не хочется рассказывать? Нет, он показал, что нас слышат. А что если... Если над ним издеваются или проводят какие-нибудь эксперименты? Вон как он осунулся. Но неужели?!?
     Паша заметил тревогу во взгляде любимой.
     - Ты не думай, ничего страшного не происходит. Все не так плохо. Мне не хватает только одного - тебя!
     За окном смеркалось. Они поужинали. Потом еще немного поговорили. Таня рассказывала о детях, а Паша слушал и улыбался с нежностью и легкой грустью.

(9)

     Чахоточный не на шутку перепугался, когда все шесть мониторов вдруг потемнели. Что за ерунда! Неужели камеры отрубились?! Да его за это живым в могилу закопают! Сравняют с землей! Ведь отвернулся всего на пару минут, чтобы достать бутерброд, который заботливая супружница ему с собой завернула. Надо было его съесть, покуда не вернулся Хряк. А то под вечно голодным взглядом этого жирдяя еда в глотке застрянет. Впрочем, если он, Чахоточный, все рассчитал правильно, эта туша еще не скоро сюда ввалится. Повезет, так и вообще не явится.
     Но жена! Сколько раз он ей говорил, чтобы не заворачивала еду в салфетку: бумага прилипает к колбасе так, что хрен отдерешь. А жевать клетчато-бумажный кошерный сервелат из курицы - удовольствие ниже среднего. Вот и допрыгались теперь: пока счищал с бутерброда эти лохмотья, исчезло изображение на мониторах. Замешкался на пару минут - и нате вам!
     ?Что же делать? Бежать к начальнику тюрьмы? А кто будет здесь сидеть?! Пост покидать нельзя. Эх, не надо было Хряка так рано отсылать. Но находиться рядом с ним - это же хуже, чем в аду гореть?, - думал Чахоточный, хотя в аду он, разумеется, пока что не бывал...
     В это время Хряк, скрючившись, сидел на унитазе. Цвет лица у него был зеленоватый. Хряка мутило, и мутило по страшному.
     ?А может, они просто выключили свет? Но ведь мне сказали, что там у них есть невыключающиеся лампочки. Перегорели??
     Чахоточный напряг глаза и различил на одном из мониторов еле видимые очертания предметов в темноте. Потом стал так же вглядываться в соседний экран. И у него отлегло от сердца. Камеры, вроде бы, работали. А в том, что перегорели лампы, он не виноват. Он отвечает за исправность устройств слежения, а раз они в порядке - с него и взятки гладки. Всякие там светильники - не его компетенция. И не в свое дело он не полезет. Может, оно так и было задумано, откуда ему знать? Во всяком случае, бросать пост и попусту тревожить начальство он не станет. А если не попусту? Нет, все равно не станет. Инициатива наказуема - это правило он за тридцать два года своей жизни усвоил четко. Не лезь не в свое дело, и все будет о?кэй: моя хата с краю, ничего не знаю. Такова была его жизненная позиция.

***

     Таня с Павлом наконец-то остались вдвоем. Те лампочки, что не пожелали выключаться, по одной в гостиной, спальне и на кухне, Паша просто-напросто вывернул, вооружившись для этой операции полотенцем, чтобы не обжечься. И они остались вдвоем. По-настоящему вдвоем, если не считать того, что их подслушивают. Но теперь, по крайней мере, не подглядывают. Павел обнял Таню, нежно поцеловал в мочку уха. А потом дважды хлопнул в ладоши. И Таня, в ответ, сделала то же самое.
     - Что там у них за хлопки? Ничего не понимаю! - недоумевал Чахоточный, тщетно вглядываясь в темноту экранов.
     Теперь они лежали, молча. Таня положила голову Павлу на грудь и слушала, как бьется его сердце. Сперва оно стучало быстро-быстро. Потом темп стал замедляться. Вспомнились слова из старого дорогого фильма: ?Могу совсем остановить. Вот. Остановилось. Прикажете пустить? - Бог с Вами, пустите!?. И Таня вдруг на секунду испугалась: а что, если и это сердце, стучащее у нее под ухом, сейчас остановится? Как она будет жить дальше? Нет! Она не даст ему остановится. Ни за что. ?Бог с Вами, пустите!?.
     А Павел гладил ее спину. Потом приподнялся на локте и начал пальцем рисовать у нее на коже.
     - Я! - догадалась Татьяна.
     - Правильно! - Паша продолжал выводить буквы.
     - Тебя!
     - Молодчина!
     - Люблю! Да! Я тебя люблю! - она хотела его поцеловать, но он отстранился.
     - Подожди, еще не все.
     - Хорошо, продолжай, - Татьяне понравилась эта игра. Но слово, которое на этот раз написал Паша было чересчур длинным. - Не понимаю, давай еще раз.
     Паша стал рисовать медленнее.
     - Па...пара...парал. Все, дальше не могу!
     - Ладно, давай по одной букве.
     - П-а-р-а л-л-е-л-е-п-и-п-е-д! Параллелепипед?!..

***

     - Какой еще параллелепипед! При чем здесь параллелепипед? Ерунду какую-то городят, а я - слушай всю эту дребедень! Вместо того чтобы спать рядом с женой в теплой мягкой постели, - Чахоточный зевнул, - да, незавидная у меня нынче работенка.
     Тем временем Хряк стоял на коленях, обнимая руками унитаз. Его тошнило. Никогда в жизни его не тошнило так сильно.

***

     - А теперь молчи! - шепнул Павел. И начал выводить букву за буквой. ?М-е-н-я о-к-л-е-в-е-т-а-л-и. Я н-у-ж-е-н и-м к-а-к с-п-е-ц-и-а-л-и-с-т п-о и-м-п-а-к-т-и-т-а-м. Д-л-я п-р-о-в-е-д-е-н-и-я с-е-к-р-е-т-н-ы-х и-с-с-л-е-д-о-в-а-н-и-й?.
     Таня чуть не вскрикнула. Павел вовремя успел зажать ей рот ладонью.
     Они не разговаривали. Сидели молча и взявшись за руки. Как быстро пролетел вчерашний день, а потом ночь, в течение которой они не сомкнули глаз: боялись потерять даже малую толику отведенного им времени. Слова теперь были лишними. И в наступившей молчании им вдруг послышался шепот морских волн. Откуда он долетел: из вчерашних снов? Из далекого, неведомого будущего?

***

     Ровно в 11.55 в дверь постучали. Паша собрался было пойти открыть, но вовремя сообразил: у него ведь нет ключа! И вообще дверь заперта снаружи. А стук - предупреждение о том, что их время истекает. Пять минут! Осталось пять минут!
     И они бросились друг к другу в объятия. И Таня разрыдалась. А Павел ее успокаивал.
     - Ну все, детка, все. Не надо слез. Мы скоро снова увидимся. Раз нам теперь разрешают встречаться, мы обязательно увидимся. И мальчишек привезешь, и Нютку. Я по ним жутко скучаю. Не плачь, все самое страшное у нас позади.
     Павел сам не очень-то верил собственным словам. Неизвестно, позволят ли им еще одно свидание? А если позволят, то когда? Вряд ли это произойдет скоро. И предательская слеза все-таки скатилась по его щеке. Он осторожно смахнул ее, так, чтобы Таня не заметила.

***

     Чахоточный не ожидал от себя такого. Он смотрел на экран и рыдал, как ребенок на первом просмотре фильма ?Белый Бим Черное ухо?. Рыдал взахлеб и никак не мог с собой совладать.

***

     - Нам пора, - тихо произнес Павел.
     Они услышали, как в дверном замке поворачивается ключ. Вошел вчерашний надзиратель и с ним три амбала, те, что сопровождали Пашу по пути в ?Каса де Койот?.
     - Кхе-кхе, - тюремщик прочистил горло, потом потеребил левый ус. При виде обнимающейся парочки он почувствовал странную неловкость, и сам не мог взять в толк, почему.
     - Пол Розен, вам пора.
     - Наручники?
     Павел привычным жестом оголил запястья. Таня смотрела с изумлением: ее милый, добрый, ни в чем не повинный Пашка так просто протягивает руки, чтобы их заковали в кандалы. Так, будто это нечто само собой разумеющееся.
     - Ладно, обойдемся, - отмахнулся надзиратель, - от этих бравых молодцев все равно не сбежишь.
     - Видишь, у меня тоже есть свои бодигарды, - пошутил Паша.
     - Прощай. Нет, до свиданья. Только до свиданья! - Таня пыталась улыбаться. Но уголки губ предательски дрожали.
     - До встречи! До скорой встречи!
     Последний поцелуй. Наплевать, что все смотрят. Какая разница! На них и прежде смотрели, только, что называется, из кустов - через объективы видеокамер.
     - Паша! - окликнула Татьяна, когда он был уже в дверях.
     И, когда любимый оглянулся, громко хлопнула в ладоши. И Павел, подмигнув правым глазом, сделал то же. Амбалы удивленно переглянулись. А надзиратель понимающе и лукаво улыбнулся в усы, словно вспомнил что-то из своей далекой юности.
     Татьяна буквально упала в кресло. Упала и разрыдалась. Надзиратель тюрьмы с несколькими подчиненными ждали на лестничной площадке. Никто из них не осмеливался войти в квартиру и потревожить Татьяну Розен, звезду, самую перфектную женщину Голливуда.
     А перфектная женщина размазывала по лицу черные от туши слезы. Потом прошла в ванную и минут двадцать приводила себя в порядок.
     Начальнику тюрьмы принесли стульчик, чтобы удобнее было ждать.
     Наконец, она вышла. Суперстар, суперженщина. Никто бы и не подумал, что она недавно плакала: на лице сияет улыбка. И как она красива, как обворожительна.
     - Простите, но я вчера забыл взять у вас автограф для дочки моего друга. Она ваша страстная поклонница. Так что не откажите в любезности, - и начальник тюрьмы протянул ей блокнот и ручку.
     ?Кадиллак? Татьяны Розен отъехал от ?Каса де Койот? в 12.45.
     Следом за ним из ворот выехала старенькая ?ауди?. За рулем сидел парень с впалой грудью и чахоточным румянцем на щеках. Он был очень доволен собой и ехал, мурлыча под нос незамысловатый мотивчик.

     ?Money, money, money!
     Money, money!?.

     Только что он получил деньги - за себя, и за того парня. Все правильно: работал за двоих, и заработал за двоих.
     К счастью, видеокамеры оказались в полном порядке. Утром появилось изображение. Сначала неяркое, когда первые солнечные лучи стали пробиваться сквозь задернутые гардины. Потом оно делалось все отчетливее и отчетливее. Все ночные тревоги растаяли вместе с приходом нового ясного дня.
     Хряк не вернулся. Расчеты оказались верными. Впрочем, это была даже не его идея, а жены. Она у него фармацевт. Сара-то и придумала подсыпать Хряку в колу лошадиную дозу адского коктейля из сильнейшего слабительного и препаратов, провоцирующих рвоту.
     ?Умница моя Сарочка! На выдумки хитра, - рассуждал чахоточный. - Благодаря ей я в кои-то веки поработал спокойно, без этого воняющего луком обжоры с его вечной отрыжкой. Еще и денег срубил вдвое больше. Надо только ей еще раз сказать, чтобы не заворачивала бутерброды в салфетку!?.

     ?Money, money, money!
     Money, money!?.

     В это время Хряк сидел на полу, прислонившись спиной к кафельной стене. Силы покинули его. Он несколько раз пытался подняться, но в глазах тут же темнело, голова начинала кружиться. И главное, ослабевшие ноги отказывались держать тучное тело.
     - Кто-нибудь! - причитал он тихим жалобным голосом. - Кто-нибудь, помогите!
     Но никто не слышал этих стонов.
     Потому что, блуждая по коридорам, Хряк зашел в самый безлюдный, заброшенный уголок здания. И в этот момент у него схватило живот. Ему так приспичило, что он еле-еле дотерпел до ближайшего туалета, благо таковой отыскался неподалеку. Это было накануне, во втором часу дня. С тех пор уже почти сутки Хряк не покидал пресловутый сортир.
     Осознав, что звать на помощь бесполезно, он начал молиться.
     - Господи, помоги мне выбраться отсюда. Господи, я буду хорошим. Я больше никогда не стану врать. Никогда не стану жрать! Честное слово - не больше одного гамбургера за раз! Только помоги мне, Боже!
     Он опять почувствовал схватки в нижней части живота. Откуда? Ведь там, в его измученных кишках, уже должно быть идеально пусто. Хряк на четвереньках пополз к унитазу.

***

     Ровно в час дня через КПП Исправительного учреждения Министерства Юстиции Штата Техас в Форт-Джэксон проследовала еще одна машина: водитель и четыре пассажира.
     - Документы в порядке, можно выпускать! - крикнул своим коллегам на посту чернокожий страж порядка с ослепительно белыми зубами.
     Пассажирами автомобиля были три шкафообразных детины и мужчина лет сорока, с печальной улыб кой на слегка небритом лице.

Глава пятая. БОРЬБА И СОГЛАСИЕ

(ноябрь-декабрь 1996)

(1)

     Остров Танафос нежился в волнах ласкавшего его моря. Легкий бриз слегка колыхал кипарисы, стоящие в Занаду двумя тихими аллеями. Со дня покушения на Нил-Нила здесь ничего не изменилось, как не менялось вот уже три с лишком тысячи лет. Нил-старший не стал усиливать охрану. Он только попросил своего верного Тома полностью ограничить доступ на остров.
     В Занаду сегодня было шумно. Младший Нил дал себе волю и старался присутствовать при всех событиях. При посадке вертолета, при выходе из него компании пассажиров. Когда по короткому трапу спустилась леди Морвен, его единственная и неповторимая Тата, мальчик не удержался и, наплевав на все политесы, с торжествующим криком бросился ей в объятия. За тот год без малого, что они не виделись, Нилушка подрос и поразительно окреп, и если раньше при особо радостных встречах Таня поднимала его на руки и кружила, то теперь это проделал с ней, на глазах изумленной публики, он.
     - Тата, Тата, Тата... - приговаривал при этом мальчик, будто скандировал ямб.
     - Ро, отпусти! - взмолилась Таня. Обретя почву под ногами, она поправила прическу, одернула жакет. - Господа, позвольте вам представить Нила Баррена младшего, четырнадцатого лорда Морвена... Ваша светлость - профессор Делох, мистер Дубойс.
     Нил-Нил, мгновенно обретя важно-официальный вид, поочередно пожал руки спутникам Тата.
     - Счастлив приветствовать вас в Занаду, джентльмены. Разрешите представить вам моего отца, мистера Нила Баррена-старшего...
     Нил-Нил помогал таскать багаж. Украдкой выспрашивал отца о незнакомцах. Тот нежно обнимал сына и шептал ласковые слова, мол, не волнуйся, придет время, и ты узнаешь, ты ведь настоящий тайпин, потерпи до обеда и т.п. и т.д. Тата, вокруг которой Нил-Нил вился буквально хвостиком, тоже не спешила удовлетворить его любопытство, отделываясь улыбками и всякими веселыми пустяками.
     - И в