собственной прихоти и мрачной инициативе.
     - Женщина!
     Скавронская с усилием открыла глаза. Над ней склонилось незнакомое лицо. Ей показалось, что видит взлохмаченного чертика с глазами ангела.
     - Женщина, - повторила Лиза, - вы ребенка хотите?
     - Боже! Надюшка! Что с ней? Где?
     Скавронская порывалась подняться, встать, но силы изменили ей, и она снова потеряла сознание...
     В тот вечер Антон поздно вернулся домой. Весь день он чувствовал себя настолько неуютно, что, не закончив множество дел, сорвался из командировки.
     - Домой...
     - Да что с тобой, Адамыч? - удивился Мирзо.
     - Не знаю. Этого не объяснить. Что-то случилось с моими.
     - Да рано бы...
     Мирзо провел руками по лицу, будто пригладил несуществующую бороду. "Бисмилаху рахману рахим", - прошептали его губы, нога выжала газ, и он погнал по трассе, не задав больше ни одного вопроса.
     Антона знобило, перед глазами вставали картинки одна другой страшнее. Руки дрожали. Наконец, управившись с замком входной двери, он вошел в квартиру, наперед зная, что она пуста. Он даже не заглянул в спальню, а напрямик, не разувшись, направился к телефонному аппарату. Мирзо все понял без слов. Он помог пролистать абонентский справочник. Вера Дмитриевна еще не спала.
     - Она мне вчера звонила... Да погодите, Антон! Может, просто задержалась где... Так! Вы дома? Если это преждевременные роды - я узнаю первой. Сидите и ждите моего звонка!
     На телефонный звонок мужчины кинулись одновременно.
     - Квартира Скавронских? - спросил незнакомый женский голос.
     - Что с ней? Где? - Антон задыхался.
     - Ее состояние стабилизировано. Но вы приезжайте, как можно быстрей!..
     Мирзо затормозил, чуть не выбив хлипкие больничные ворота. В будке сторожа мелькнула тоненькая фигурка в цветном фланелевом халатике поверх наутюженного белого. Девушка на ходу натягивала колпак, поторапливая сторожа. Механизм ворот заскрипел, створки медленно поползли в стороны.
     - Не закрывай, Бобосайф!
     - Хоп, Лиза, поспешай!
     Девушка прыгнула в уазик, показывая Мирзо, как проехать к корпусу. На ходу приоткрыв дверь, она выскочила, как только машина остановилась перед крыльцом.
     - Я сейчас!
     Вышла со свертком в руках. Рядом с ней семенила старушка с полными руками грелок.
     - Везите дочку в детское отделение третьего роддома. Там аппаратура получше.
     Антон в полном ступоре держал невесомую ношу. Санитарка угадала его состояние и повернулась к Мирзо.
     - Обложите маленькую грелками. Пока ее там не примут, тепло не убирайте. Господь милостив. Она у вас живучая, - попыталась она успокоить Антона.
     - Направление! - спохватилась Лиза. - Вот! Возьмите.
     Девочку приняли без проволочек. Успела предупредить Вера Дмитриевна. Антон отрешенно сидел на деревянной скамейке в коридоре новой больницы. Мирзо переминался с ноги на ногу, заглядывая в матовое стекло, за которое унесли ребенка. Дверь за их спинами распахнулась, обдав по-зимнему холодным предрассветным воздухом.
     - Ну что? - Это примчалась Лиза после дежурства. - Погодите! Я сейчас все узнаю.
     Вскоре послышался тихий дружный смех. Она возвращалась с подружкой.
     - Говорят, будет жить. Можете отдохнуть. - Антон отрицательно замотал головой. - Ну, тогда поезжайте в септику, навестите жену, а я все равно здесь еще побуду, заодно и подежурю около малышки.
     Только тогда Антона отпустило. Он огляделся по сторонам, встал, посмотрел на Мирзо:
     - Тебя дома не загрызут?
     Друг только рассмеялся в ответ.
     Провожая мужчин до машины, Лиза поделилась с Антоном своей уверенностью в необычайности будущего его малышки. Щемящая боль снова сдавила сердце Скавронского. Хотелось спрятать дочку на себе, укрыть от всех бед. Но чутье подсказывало ему, что пока он может всецело положиться на эту девушку, такую хрупкую и такую сильную.
     - Как вас зовут?
     - Лиза. Лиза Шпомер. Я позвоню вам.
     Он улыбнулся, но Лиза заметила, как странно по менялся цвет его глаз. Они стали прозрачными, как застывшая слеза...

(6)

     Вымощенное плиткой шоссе с темными латками свежего асфальта убегало к подножию гор. На еще спеленатых снегами вершинах оседали подточенные теплом ледники. В придорожных канавах бурлила, закручиваясь в водовороты, темная талая вода. В разные стороны разбегались холмы, поля. Влажная пашня дышала, клубясь испарениями. То тут, то там в ярких лучах солнца вспыхивали цветастые косынки крестьянок. На обочинах коренастые стволы тутовника укрыла курчавая зелень. Деревья стригли каждую весну. Тогда они превращались в корявые столбовые вешки. Торчали тонкими веточками, словно перевернутые вверх корнями, ощетинившиеся на весь мир. Не проходило и недели, как молодые побеги наполнялись могучей силой, и тутовник превращался в сплошной ряд густых зарослей. Как всегда, под их сенью толпились ребятишки, собирая сочные ягоды. Антон попросил Мирзо остановить машину. Заслышав шум тормозов, навстречу посыпала детвора, показывая на пальцах, сколько будет стоить дармовой товар.
     - Может, насобираем? - предложил шофер.
     - Да брось ты. Для нас - копейки, а для них - заработок!
     Стараясь не испачкаться - сок потом ни за что не отстираешь, - Мирзо, широко открыв рот, высыпал туда горсть. Ягоды так были похожи на разжиревших гусениц, что Скавронский невольно поморщился. За много лет он так ни разу и не попробовал шелковицы на вкус.
     - Напрасно! Не случайно ее царской зовут.
     - Да что я тебе, тутовый шелкопряд? - усмехнулся Антон.
     - Что-то приуныл, Адамыч... - Мирзо мельком глянул в зеркальце на отражение своего начальника.
     - Да не люблю я этих поездок.
     У самого дома шофер заметил, что в окнах ярко горит свет.
     - Твои еще не спят.
     - Наталья все равно не ляжет, пока не встретит.
     Но навстречу она не вышла. Гремела музыка, в спальне слышался смех. Антон оторопел.
     Заглянув туда, Антон увидел, что растрепанная Надюшка, дорвавшись до родительской кровати, скачет по всему периметру, растопырив пальцы рук и выделывая пухлыми ножками немыслимые па. Магнитофонная бобина шипела, выбивая из утробы "Яузы" бешеный ритм популярной песенки.
     "She's goddess yes baby she's goddess... " - прокуренным дамским голосом надрывался супермодный ВИА "Шокинг блю". Вторя музыкальному такту, запыхавшаяся Надюшка приговаривала любимые стишки:

     Все смесялось в обсем танце,
     И летят во все концы
     Гамадйилы и бйитанцы,
     Ведьмы, блохи, кольдуны.

     - Чем это полуночные богини заняты? - грозным голосом призвал к порядку Антон.
     - Пляшем кекуок! - Наталья зашлась от хохота.
     - Тата! - распахнув объятия, обрадовалась Надюшка.
     Так она называла и отца и мать, объединив их одним именем. Антон достал из нагрудного кармана пупсика, пискнул резиновым животиком.
     - Ой!
     Девочка шлепнулась от счастья на подушку с куклой в руке. Тут же проворно начала вить гнездо, укладывая пупса спать.
     Антон обнял Наталью за плечи, привлек ее к себе, тронул губами бархатистую щеку:
     - Не пора спать?
     Наташа погасила верхний свет, оставив бра. Антон переставил магнитофонную бобину. Удивительный голос Имы Сумак изливался в пространстве, рождаясь в тончайших высотах, как в горнем небе, постепенно наращивал низкие регистры и обрушивался в бездну, заново устремляясь ввысь, словно мифическая птица огня Феникс. Девочка почти растаяла в этих звуках: затихла, ухватив отца за палец. Взгляд ее устремился вдаль, причудливо меняя цвет глаз. Выражение восторга и удивления смешались на ее лице, она затаила дыхание и еле слышным шепотом, прижав отцовский палец к своим губам, произнесла:
     - Высока земли обитель... Поздно - поздно... спать пора?
     Спросила, будто только вот угадала.
     Антон потрепал ее белесую макушку. Под его рукой она зажмурилась от удовольствия. Антон, одолевая в себе нестерпимое желание потеребить, пощекотать ребенка, чтобы не разыгралась пуще прежнего, припал губами к детской ладошке и, хитро поглядывая, пробухтел слова того же, долго бывшего в опале, поэта:

     Что сомненья? Что тревоги?
     День прошел, и мы с тобой -
     Полу звери, полубоги -
     Засыпаем на пороге
     Новой жизни молодой.

     Она кивнула. Свернулась клубком. Намотала на отцовский палец локон своих волос, чтобы удрать ему, если она заснет, было несподручно, и принялась баюкать не то игрушку, не то самого Антона. В грудном мурлыканье послышалось неуловимо родное. Он прислушался.
     Сбивали переливы голоса индианки. Модуляции накатывали волнами, и Антон представил, что это береговой прибой. Картинка зрительно предстала перед его глазами, он почти ощутил соленые брызги и жаркую истому облизанных волною камней. Его слуха опять коснулся мотив, до боли знакомый. Нет! Не может быть!.. Он не верил своим ушам. Нехитрая мелодия маминой колыбельной. Она повторялась снова и снова. Рефреном ей вторил голос самого моря. Антон обомлел. Это было то состояние души, когда не знаешь, радоваться или пугаться, когда так отчаянно хочется исторгнуть из себя не то смех, не то слезы.
     "Огради ее Господь силою креста своего честного и животворящего..."
     - прошептал Антон слова единственной охранной грамоты, которую знал.

Пентакль Надежды (1975)

     Вахоб Умедович Умедов, придерживая под мышкой пакет базарной зелени, пытался одной рукой открыть замок на двери кабинета. Механизм не поддавался, ключ не проворачивался, плотно застрял в скважине.
     Завернутый в бумагу кусок мясной вырезки сочился кровью, пакет промок Беспокоясь за свою кипельную рубашку, директор краеведческого музея все же не хотел ставить торбу на пол, только что до блеска начищенный уборщицей Лидой. С утра она, по обычаю, запоздала, заглянула в кабинет, когда Вахоб Умедович уже заварил зеленый чай и, громко прихлебывая из пиалы, читал свежий номер "Точикистони совета". Он приподнял ноги, освободив Лиде пространство для движения, но мокрая тряпка, кое как замотанная на швабру, задела его лакированные ботинки, отчего их лоск подернулся грязными пятнами Начальник осерчал, накинулся на уборщицу, вспомнив ей все служебные провинности. У него было подозрение, что, ко всем своим недостаткам, Лида крепко закладывает за воротник, но поймать на этом ее не удавалось.
     - Ну-ка, Лида, дыхни сюда.
     Он потянул мясистым носом и ничего, кроме запаха валидола, не почуял.
     Раздосадованный директор покинул свой кабинет, настоятельно потребовав, чтобы к его возвращению полы блестели, и отправился на Колхозный рынок, расположенный в пяти минутах от здания музея.
     Он специально остановился вместе с праздными зеваками у мастерской резчиков по дереву. Запах свежей стружки помог ему избавиться от плохого настроения, задержавшись на базаре на какие-то полчаса, директор музея вернулся на место службы и с удовлетворением оглядел чистые залы. "Ну вот, неужели всегда надо кричать на подчиненных?" - подумал он. Перед приемной остановился, не зная, куда ткнуть свою снедь, и застрял, ковыряя замок. Сзади раздались шаги.
     Вахоб Умедович не успел оглянуться, как почувствовал, что кто-то придерживает его под локоток.
     - Умедов?
     Двое в серых протокольных костюмах, с одинаково непроницаемым выражением на лицах, поджимали его с обеих сторон. Он медленно опустил пакет, прислонив его к стенке. Кровавая жижица потекла по линолеуму.
     Люди в сером проводили струйку пустыми глазами, у директора под ложечкой томно заныло.
     - Мясо... - пояснил он вялым голосом.
     - Пройдемте.
     Тут замок и поддался. На ватных ногах Вахоб Умедов проследовал в кабинет, показавшийся ему отстраненно чужим, и сел на место посетителей, так как один из серых занял его кожаное представительское кресло во главе стола.
     - Где согдийские плиты? - холодящим голосом спросил "серый".
     Вахоб Умедович не понял и глупо выкатил глаза.
     - У нас есть сведения, что работниками вверенного вам музея были захвачены плиты с согдийскими письменами, найденные при раскопках.
     Тут директор музея задохнулся, затряс головой и, положив руку на грудь, начал причитать, что впервые об этом слышит, и если что, разберется, призовет всех к порядку, кого надо накажет. Его пальцы начали искать нужную кнопку селектора. Но тут он вспомнил, что связь так и не была налажена, и кинулся к выходу самолично звать заведующую отделом древнего мира.
     - Не имею понятия, - развела руками пожилая, почтенная дама.
     Оказалось, что не далее как вчера на территории города Душанбе, прилегающей к самому фасаду здания музея, рабочие строители при рытье котлована под памятную монументальную композицию из произведений классика таджикской литературы наткнулись на древние руины, высеченные в виде глубокой траншеи прямо в скале. При расчистке щебня и строительного мусора был обнаружен пласт обожженного кирпича с обвалившимися мраморными плитами облицовки. Небольшие пазы вдоль плит и вписанные в кружки арабские буквы по счету "абжад", обозначающие градусы дуги, свидетельствовали о назначении находки. Это была часть древней обсерватории.
     Остатки такой же, но гигантской по размерам дуги обсерватории в начале столетия были найдены русскими востоковедами по упоминанию в документе семнадцатого века, принадлежащем дервишской обители.
     Обсерватория Улугбека оказалась справа от Ташкентской дороги, всего в двух километрах от Самарканда. К началу пятидесятых Академия наук Узбекистана завершила свои раскопки, но споры о предназначении дуги не стихали до времени обнаружения находки возле музея в Душанбе.
     Принадлежат ли они квадранту, или так называемому секстанту Фахри, говорить не приходилось, хотя бы потому, что при освидетельствовании места раскопа специалисты обратили внимание на согдийский курсив, высеченный на некоторых плитах. А это позволяло Таджикской академии наук надеяться на более древнее происхождение своей обсерватории. Если бы не тот факт, что непостижимым образом плиты исчезли...
     Академия наук сбилась с ног в поисках утраченного сокровища.
     Президиум обратился за помощью в органы правопорядка. Ситуация была настолько неординарной, что задействованы были службы государственной безопасности. Не добившись вразумительного толкования происшедшего от музейных работников, оперативники решили найти источник сведений. Дело происходило в понедельник, поэтому строителей на месте еще не было.
     Бульдозерист, работавший в воскресные дни, так как только в субботу подвезли солярку, с вечера устроил себе разгрузочный выходной. Судя по его состоянию с утра, "отгул" мог продлиться надолго. Совсем тепленьким его приняли под свою юрисдикцию медики - до полного восстановления мыслительных способностей. Но комитетчики не стали терять времени даром и решили вызвать ираниста Захарова.
     Во-первых, именно ему волею случая выпало обнаружить и засвидетельствовать чудесный раскоп. Во-вторых, кому как не ему, специалисту в знаках и идеограммах согдийского письма, следовало засвидетельствовать находку как открытие века.
     Ничего не подозревающий Александр Маркович работал над составлением каталога рукописного фонда института востоковедения за своим рабочим столом. Зафиксировав две новые карточки, он поднял глаза на академика Игнатия Юлиановича Крачковского, строго взирающего с портрета на стене. В этот момент с шумом открылась дверь, и влетела ученый секретарь института. Очки сбились на кончик носа. Дрожащей рукой поправив оправу, она склонилась над Захаровым и сдавленным шепотом, дабы не сбивать с мысли остальных присутствующих в кабинете научных сотрудников, встревожено зачастила:
     - Шурик, срочно в президиум. Тебя вызывают на ковер. Собирайся, Коля подвезет.
     Трое остальных бросили свои бумаги и развернулись на сто восемьдесят градусов. За окном мирно стучал шарик пинг-понга. Спелые грозди бульдонежек плавно колыхались, роняя белые капли на асфальт аллейки.
     - Наночка, голубушка, а что случилось? - недоумевал Захаров.
     Нана Альбертовна сокрушенно пожала плечами.
     Трехколесный "Урал" тяжело рванул с места, пронесся мимо ворот правительственного распределителя, миновал жужжащую пилорамой мастерскую худфонда и на третьей скорости понесся по улице Красных Партизан. У кафе "Бадахшан" он свернул на маленькую улочку, взметая опавшие цветы акации, выехал на центральный проспект Ленина. Всю дорогу Шурик Захаров старался понять, чем вызвал неудовольствие начальства. Особых грехов за собой он не чувствовал. Мотоцикл влетел в рытвину, на скорости выдавил из донной лужицы грязь, окатил брызгами торжественную церемонию приема в пионеры возле памятника вождю. Коля выругался, проклиная "русские дороги". И тут Захарова наконец осенило.
     Как это ни странно может показаться, но виной всему были все те же "русские дороги". Не далее как два дня назад он чуть было не потонул в непролазной грязи. Пошел было напрямик - и завяз по уши.
     Дорога была перерыта, пласты асфальта развороченными грудами преграждали путь. И все же, не желая обходить котлован за три версты, Шурик пошел напролом, через рытвины и ухабы. Изгваздавшись по щиколотку, он удрученно посмотрел на выглаженные женой брюки и решил забежать в ближайший дворик почиститься. Наиболее оптимальным для этого местом ему показался дом, в котором жила Клавдия Петровна Розенблат, в девичестве Клавка Стечкина, давняя его приятельница и однокашница по Ленинградскому университету.
     Отношения между друзьями были, можно сказать, самыми свойскими еще с общежитейских времен на Мытнинской набережной. Посему Захаров, подвернув до колена штанины, попросту позвонил в дверь ее квартиры.
     Клавка открыла и ахнула, разглядывая его голые, покрытые курчавой порослью ноги.
     - Брось шалить, Шурка, - басом профундо возмутилась она и затянулась гнутой беломориной. - Что мой Левка подумает?
     - Я к тебе за советом, - нашелся Захаров. - Дело не терпит отлагательства.
     Клава его впустила и, заинтересованно заглядывая в глаза, навострила пушистые ушки.
     Пока Шурик мыл в ее ванной ноги и чистил костюм, ему в голову пришла идея разыграть Клаву. Розыгрыши у них еще со студенческой поры всячески приветствовались, а Клавка с тех самых времен и со свойственным ей одной шармом легко на них попадалась. "Грех упустить такую возможность", - подумал Шурик и сочинил вполне правдоподобную байку о грандиозной по своей научной ценности археологической находке, и не где-нибудь, а в строительном могильнике возле музея.
     Главное, чтобы история изобиловала красочными деталями и терминологическими выкладками для вящей достоверности. Клава была потрясена известием, усомниться в котором ей не позволило открытое сердце и преданность науке. "Убедил!" - обрадовался Захаров, даже не предполагая, какой переполох вызовет его буйная фантазия.
     Для начала Клава призвала в свидетели Левку Розенблата, затребовав с него припасенную для особо важных гостей бутылку армянского "Ани" и палку сервелата. Захаров сорвал прикуп тем, что на славу угостился, разомлел и, очень довольный и, кстати сказать, умытый, отправился домой...
     Правильность его умозрительных вычислений и догадки подтвердило присутствие Клавдии Петровны в приемной.
     Президент Таджикской академии наук был мрачен. Восточная дипломатия, впитанная сызмальства и выручавшая в самые лихие годины, не позволяла ему окончательно довериться непроверенным слухам, тем более что некоторых фигурантов дела он без сомнения окрестил бы просто "повесами", не будь у них заслуженной научной репутации. Из-под насупленных бровей попрыскивали зоркие глазки. Президент сурово молчал.
     - Ну, что там с согдийскими плитами? - заговорщицким шепотом спросила Клава.
     Шурик воззрился на нее с недоумением, перевел взгляд на начальство и чистым ангельским голосом признался во всех тяжких прегрешениях. Речь его была спонтанной, но пламенной: он творчески интерпретировал события прошлого, плавно переходя к перспективам. На этом месте президент поднял руку и тяжело, очень тяжело опустил ее на стол. Вздох его почему-то вызвал трепет у Кла