им Родина, и бегут отсюда,  как...  -  Он  хотел
сказать: "как крысы с корабля", но вовремя остановился. Тогда получилось бы,
что корабль  этот  тонет,  -  как  последние  сволочи.  После  них  остаются
квартиры, удобные, в хороших местах - хозяева  себя  никогда  не  обижали...
Есть,  например,  одна  в  деленном  особнячке  на   Фонтанке.   По   ордеру
однокомнатная, но комната эта - бальный  зал.  Сорок  четыре  метра.  Камин,
витражи, потолки пять метров с лепниной. Как устроишься к нам в  резиденцию,
начнем оформлять эту квартирку на тебя, если, конечно, глянется  тебе  такое
жилье... Вот, кстати, и смотровой ордер. Осталось только дату вписать.
   Он извлек из папки  две  бумажки  и  протянул  Тане.  Одна  была  красиво
отпечатанным бланком трудового соглашения, вторая - ордером, заполненным и с
печатью. Таня стала читать ордер.
   - Постойте-ка, -  сказала  она,  -  здесь  ошибка.  Написано  "Приблудова
Татьяна Валентиновна". А ведь я уже Ларина.
   - Ошибки нет, - сухо сказал Чернов. - Тут вот какое дело:  резиденция,  в
которую ты поступаешь на работу, находится на  балансе  областного  комитета
партии, а мать Ивана, Марина Александровна, работает там, так же, как и я. И
получается, что мы берем на  работу  невестку  нашего  же  работника.  А  мы
обязаны не только всячески искоренять  семейственность  и  кумовство,  но  и
находиться в авангарде борьбы с  подобными  негативными  явлениями.  Поэтому
придется вам временно развестись - чисто фиктивно, разумеется...  Ну,  и  во
избежание всяких кривотолков насчет морального облика некоторое время пожить
отдельно. А через годик, глядишь, если еще не остынете друг к другу, можно и
обратно под венец... Вот у меня и заявление готово от твоего  имени,  только
подписать осталось.
   Таня окаменела.  Чернов  положил  листок  с  заявлением  прямо  перед  ее
глазами. Она смотрела в бумагу, не видя ни буквы.
   - Оформят за полчаса, - продолжал Чернов. - Видишь, адресовано не в  суд,
а в загс. Детей вы не нажили, не успели, имущества совместного  тоже.  Да  и
паспорт твой прежний пока еще цел. Так что  подписывай  -  и  начинай  новую
жизнь. А мне пора. Засиделся я тут с тобой.
   Таня не шелохнулась. Чернов вздохнул, достал из портфеля черную авторучку
с золотым пером, раскрыл и вложил в руку Тане.
   - Ну, давай!
   Таня медленно, как во сне, отложила ручку в сторону и столь же,  медленно
подняла глаза на Чернова. Щеки ее налились пунцовым румянцем.
   - Так вот для чего вам все это понадобилось, - тихо  проговорила  она.  -
Как вы могли? Вы! Вы! Отец Павла!
   Последнюю фразу она выкрикнула, встала, опрокинув  стул,  и  приблизилась
вплотную к Чернову. Он тоже встал. Оказавшись рядом с ним, Таня, несмотря на
переполнявшую ее ярость, невольно отметила, что он, оказывается, уступает ей
в  росте  и  с  каждой  секундой  становится  все  ниже.  Теперь   уже   она
разрасталась, заполняя собой весь объем комнаты, и казалось, что еще немного
- и она расплющит Чернова, лишив его жизненного пространства, или  испепелит
драконьим огнем своего гнева.
   Чернов отступил на два шага и издал звук, настолько неожиданный, что Таня
остановилась как вкопанная и мгновенно уменьшилась до обычных размеров.
   Дмитрий  Дормидонтович  смеялся.   Добродушным,   заразительным   смехом,
напомнившем Тане смех Павла.
   - Пять баллов тебе! - сказал он, не переставая смеяться,  проворно  сгреб
со стола бумаги, порвал их на мелкие кусочки, а деньги положил в  карман.  -
Ваньку-шельмеца поздравляю! Не  ожидал!  Таня  смотрела  на  него  в  полном
недоумении.
   - У-фф! - сказал, отсмеявшись, Чернов  и  сел.  -  Танечка,  будь  добра,
поставь еще кипяточку. Я тебе все объясню.
   Таня, двигаясь как робот, взяла ковшик и вышла с ним в  коридор.  Соседей
не было, лишь ребята в черных костюмах по-прежнему стояли возле дверей.
   Ковшик был небольшой, и вода  закипела  быстро.  Когда  она  вернулась  в
комнату, на столе увидела пеструю жестянку с каким-то импортным чаем, а
   Чернов стоял у окна и курил.
   - Завари-ка вот этого и садись, - сказал он.
   Таня засыпала нового чаю в заварной чайничек, залила кипятком и  послушно
села - Понимаешь, Марина Александровна, мать Ивана, уже четверть  века  мой
личный секретарь. Ваш брак  ее  расстроил  ужасно,  так  что  она  не  могла
работать. А работа у нее очень ответственная, и пришлось принимать меры. Она
вбила себе в голову, что ты окрутила Ивана из корысти,  позарившись  на  его
жилплощадь,  прописку,  социальное  положение  и  еще  черт   знает   что...
Требовалось проверить ее подозрения - быстро и окончательно. Так было  надо.
Извини.
   - Но... но все, что вы говорили насчет прописки...
   - Полная ерунда. Тебе любой юрист разъяснит. Можете жить  здесь,  сколько
хотите, можете прописаться у Ивана, если он оформит отдельный ордер,  а  это
просто.
   - Лучше мы будем жить здесь, - твердо сказала Таня.
   - Естественно, - согласился Чернов. В дверь просунулась мужская голова  с
ровным пробором и сказала:
   - Дмитрий Дормидонтович,  со  "Светланы"  два  раза  звонили.  Не  знают,
начинать ли.
   - Позвони, скажи Давыдову, пусть начинают без меня, но генеральный  пусть
пока не выступает. Через полчаса буду... Ну, прощай, хозяюшка.  Если  Ванька
куролесить начнет, ты мне скажи, вдвоем мы его быстренько приструним...
   - До свидания, Дмитрий Дормидонтович... И, пожалуйста,  не  сердитесь  на
Павла с Леной. Они у вас такие хорошие.
   - Все в меня, - сказал Чернов и стремительно вышел. Таня пошла  проводить
его, но в коридоре увидела  лишь  захлопывающуюся  дверь.  Из  своих  комнат
боязливо-почтительно выглядывали соседи. Таня  гордо  посмотрела  на  них  и
прошла к себе. Через пять минут начались визиты.
   Первой явилась Марья Никифоровна с тарелкой.
   - Танечка,  я  тут  намедни  пирожочек  спекла  с  капустой,  да  большой
получился, куда мне одной, не съесть, пропадет, - затараторила она. - Может,
вам с муженьком подкормиться, а? Дело молодое, аппетит хороший.
   - Спасибо, Марья Никифоровна, - рассеянно сказала Таня.
   - А товарищ Чернов-то что приходил? Про расселение не говорил?
   - Нет.
   Потом пришли еще две старухи. Одна принесла большой чайник - а то  что  ж
вы, мол, водичку-то все в ковшике кипятите. Вторая  одолжила  оставшееся  от
мужа теплое верблюжье  одеяло.  Обе  любопытствовали  насчет  Чернова.  Таня
поблагодарила их и сказала, что Дмитрий Дормидонтович - старый  друг  семьи,
заезжал проведать и особенно интересовался, не досаждают ли им соседи.
   Шмонов, пыхтя, втащил старый черно-белый телевизор,  поставил  в  угол  и
подключил антенну.
   - А то, понимашь, цветной купили, а этот девать  некуда,  решили,  пусть,
понимашь, у вас постоит пока. Все веселей, понимашь, - объяснил он.
   Про цель визита Чернова он не  спрашивал,  хотя  чувствовалось,  что  его
распирает от любопытства. Лишь на выходе он не выдержал и спросил:
   - А что Чернов? По какому вопросу?
   - Хочет Ивану книгу заказать,  -  серьезно  сказала  Таня.  -  Называется
"Замечательные люди нашего города".
   Последним явился пьяный и сильно перепуганный Циолковский.
   - Это... что, в смысле, говорил?
   -  Дядя  Митя-то?  -  спросила  совсем  развеселившаяся  Таня.  -   Зашел
посоветоваться, кого куда расселять из квартиры.
   - Ну и... это... в смысле, кого куда?
   - Нам и Шмоновым, как семейным, по двухкомнатной квартире. Бабушкам -  по
однокомнатной.
   - А... это... про меня чего говорил?
   - А Циолковского, говорит, в барак на сто первый километр, чтоб, говорит,
славную фамилию не позорил,  молодежь  не  спаивал,  по  ночам  не  бузил  и
закусывать не забывал.
   И уже через минуту дрожащий Циолковский вызвал Таню в коридор,  озираясь,
сунул ей палку колбасы и юркнул в свою комнату.
   Потом пришел Ванечка.
   - Что тут было? - спросил он, оглядев комнату.
   - Садись поешь... Знакомый заглянул - остальное соседи расскажут.
   Дня через три после разговора с Черновым Таню прямо с площадки вызвали  в
трест.
   Ей не часто доводилось бывать в этом массивном мрачноватом здании, и  она
немного нервничала,  не  понимая,  что  могло  от  нее  понадобиться  самому
Гусятникову, начальнику отдела кадров.
   Когда она вошла в кабинет, Гусятников, худой,  очкастый  и  вечно  хмурый
отставной военный, оторвался от бумаг и посмотрел на  нее  с  несвойственным
ему любопытством.
   - Садись, Приблудова, то есть, извините, Ларина. Как работается,  хорошо?
Проблемы есть?
   - Да вроде нет.
   - Мы вот тут с товарищами посовещались и решили, что раз ты  у  нас  кадр
молодой, растущий и перспективный,  надо  тебе,  стало  быть,  работать  над
собой, повышать, как говорится, квалификацию.
   - Как?
   - Учиться, Ларина, учиться и учиться. У тебя десять классов?
   - Восемь.
   - Это, конечно, похуже, но тоже ничего.  Особенно  если,  как  говорится,
есть голова за плечами... Пойдешь ты у нас, Ларина, в строительный техникум,
получишь, так сказать, среднее специальное образование.
   - Да мне некогда. Работа, дом...
   - С отрывом от производства.
   - Спаси-ибо, - иронически протянула Таня. - На вашу стипендию только ноги
протянешь. А у меня теперь семья.
   - Да погоди ты! Я не все сказал. Пойдешь целевым назначением -  это  раз.
Значит,  тарифная  ставка  за  тобой  сохраняется.  Во-вторых,  в  отдельных
случаях, когда речь  идет  о  руководителях  низового  звена  и  передовиках
производства, - а ты у нас и то, и другое - администрация предприятия  имеет
право производить доплату вплоть до реального среднемесячного  заработка  за
последний год. Мы тут посчитали - реальный среднемесячный у тебя  получается
двести семьдесят.
   - И что же?
   - А то, что будешь, дура, два года книжечки почитывать за  те  же  двести
семьдесят в месяц. Мне бы кто предложил! Устраивает?
   - "Дура" не устраивает. Остальное устраивает.
   - Извините. - Гусятников поправил галстук. -  Вырвалось.  Привык,  знаешь
ли, с гегемоном общаться, ну и... В общем, давай,  пиши  заявление.  На  имя
Першикова. От такой-то такой-то. "Прошу зачислить меня" и т.  д.  С  первого
марта идешь на подготовительные  курсы,  с  первого  сентября  -  в  группу.
Факультет строительный или экономический?
   - Строительный, наверное.
   - Напрасно. В прорабах наломаешься не хуже работяги, а в зарплате  еще  и
проиграешь. Иди на экономический. Сядешь у нас в плановом -  чисто,  светло,
чаек-кофеек, все на "вы". И дело живое, интересное, надо только втянуться.
   - Хорошо. Пишу "на экономический".
   -  Число,  подпись...  Все.  Последние  две  недельки  тебе   повкалывать
осталось. Поздравляю... И вот еще что -  зайди  в  местком.  Там  тебе  тоже
что-то сказать хотят.
   - Что?
   - Не знаю. Будет время - потом ко мне загляни,  расскажешь.  Любопытно...
Муж-то у тебя кто?
   - Студент. Хороший человек.
   - Да уж видно, что не из плохоньких. Ну, иди, везунья.
   В месткоме Тане пришлось писать еще одно заявление - на комнату в  только
что отстроенном семейном общежитии квартирного типа. Ключи ей выдали прямо в
месткоме. После работы Таня не удержалась и съездила в Гавань, взглянуть  на
свое  о  новое  жилище.  При  ближайшем   рассмотрении   комната   оказалась
полуторакомнатной  квартиркой  со  встроенными  шкафами  и  минимальной,  но
достаточной меблировкой на  двоих.  Размещалась  квартирка  на  пятом  этаже
огромного двенадцатиэтажного  комплекса  с  магазином,  кафе,  спортзалом  и
прачечной самообслуживания на первом этаже.
   Вечером Таня позвонила Дмитрию Дормидонтовичу домой и поблагодарила  его.
Он ее довольно сухо поздравил и  заверил,  что  не  имеет  к  этим  приятным
событиям ни малейшего отношения. По его  тону  она  поняла,  что  дальнейшие
звонки были бы для него нежелательны.
   В субботу при участии прораба Владимира Николаевича и его "Москвича" Таня
и Ваня перевезли свой нехитрый скарб на новое место. В воскресенье  устроили
веселое новоселье. Были Андрей Житник, Танины подруги по прежнему  общежитию
и Владимир Николаевич. По разным причинам никто из  "мушкетеров"  прийти  не
смог.
   Ванечка напился и заснул прямо в ванной.

III

   - Да кончайте, девки, выть, как по покойнику! -  Таня  улыбнулась  сквозь
слезы. - Я жива еще пока. Все образуется.
   Нинка с Нелькой все не унимались. Рыдали в голос, тыкаясь носами  друг  в
друга и в Таню, притихали иногда, утирая слезы с  красных  глаз,  шмыгали  и
снова заливались плачем.
   - Зачем ты, Танька, ну зачем? - Нинка всхлипнула. - При муже, при  жилье,
при деньгах достаточных?
   Зачем? Как объяснить им да что сказать? Он держался еще, пока жили там, в
старухиной комнате "Видно, само убожество,  в  которое  окунулся  он  тогда,
после свадьбы, совсем к тому непривычный, заставляло его собраться, стиснуть
зубы. Даже помогал ей, герой, правда, в чем полегче - с  ведром  на  помойку
бегал, в магазины иногда поутру,  перед  библиотекой,  -  хотя  покупал  все
больше товар, за которым  не  нужно  было  давиться  в  очередях.  Вермишель
всякую, скумбрию в томате, соль, спички. Потом,  за  ужином,  заводил  умные
разговоры и с укоризной посматривал на нее, что беседу  не  поддерживает,  а
только  кивает  головой  и  норовит  поскорее  завалиться  спать.  Отужинав,
ласкался к ней, откидывал одеяло, целовал всю, ну и прочее. А  она,  усталая
после смены, магазинов, готовки, стирки или мытья  полов  в  коридоре...  не
гнала его, конечно, пускала, но на ответные ласки сил не  доставало.  Лежала
колодой, засыпая в процессе, как говорится...
   Может, это и  была  первая  трещинка?  Нет,  наверное,  за  выходные  все
наверстывалось, и с лихвой. И еще, ей казалось, что за тот  неполный  месяц,
который они прожили в старухиной конуре, он начал что-то  понимать,  учиться
отличать  ее,  живую,  которая  может  и  уставать,   и   ляпнуть   невпопад
какую-нибудь глупость, и срываться иногда по пустякам, от того  безупречного
образа, в который он влюбился. Учиться любить  ее  такую,  какая  она  есть.
Взрослеть.
   Должно быть, рано, слишком рано вошло в их быт благополучие,  воплощенное
в их новой служебной квартирке, непривычное, почти сказочное для нее, но для
него - не Бог весть что, несравнимое с комфортом  родительского  дома.  Так,
социалистический ширпотреб. Вот та коммунальная дыра, да и общага строителей
на Покровке - это была экзотика, романтизьм, как сказал бы Житник. Вроде как
аристократ  переоделся  простолюдином  и   совершает   этакую   волнительную
экскурсию по трущобам... Однажды, когда  она  принесла  домой  зарплату,  он
как-то косо посмотрел на нее.
   - Что ли, мало тебе? - спросила она весело.
   - Нет, слишком много, - без улыбки ответил он. - Понимаешь, вроде хватает
на все необходимое. Скучно. А вот если бы у нас была нужда  настоящая,  если
бы мне пришлось бросить под самый конец  университет,  пойти  куда-нибудь  в
дворники, в сторожа, чтобы заработать на кусок хлеба, на лекарство  больному
ребенку... Как у Достоевского...
   - Ну и шуточки у тебя! - сказала тогда Таня. - Живи и радуйся.
   Только потом она подумала, что он, может быть, и не шутил  вовсе.  И  еще
Таня успела заметить, что люди, окружавшие их на прежнем месте, были для  ее
мужа как бы не вполне реальными, воспринимались  им  скорее  как  живописные
картинки физиологии городского дна. Что и говорить,  они  были  колоритны  -
один Циолковский чего стоит! Только  она  такого  колорита  насмотрелась  на
несколько жизней вперед, и ей этого даром не надо было. А вот Ивану оно было
в новинку, он не успел еще вдосталь нахлебаться, и переезд  их  в  отдельное
жилье, знаменовавший для Тани подъем на новую, праздничную ступеньку  жизни,
для него обернулся окончанием "романтизьма"  и  возвратом  в  будни,  только
менее комфортные и более обременительные, чем прежде, при родителях.
   Новое жилье Таня осваивала практически  в  одиночку.  Что  ж,  профессией
отделочника   она   владела   исправно,   потому   переквалифицироваться   в
"доделочники" ей труда не  составляло.  Тем  более  что  почти  сразу  после
переезда начались занятия на подготовительных курсах, и у Тани высвободилось
много  времени  и,  главное,  сил.  Она  переклеивала   обои   в   комнатах,
перекрашивала  кухню,  меняла  там  линолеум,  выстелила  кафельной  плиткой
крошечную ванную, прибивала отваливающиеся плинтусы  и  закрепляла  розетки,
подвешивала люстры, карнизы и шторы  -  и  все  собственноручно,  только  на
сантехнические доделки пришлось  вызывать  слесаря  и  платить  ему.  Ивана,
который теперь строчил дипломную работу и  катастрофически  запаздывал,  она
старалась не беспокоить, да и сам он помочь не вызывался, а  только  ворчал,
что, дескать, и по-старому неплохо было, что все комнаты краской провоняли и
что довольно гонять его с места на место и мешать работать.  Впрочем,  когда
Таня вынесла последнюю порцию ремонтного мусора, намыла полы и  окна,  самым
нарядным образом расставила скудную мебель  и  постелила  на  стол  парадную
скатерть, посередине поставив вазу  с  букетом  мимозы,  Иван  оторвался  от
писанины, выполз из маленькой комнатенки, где ему был оборудован кабинет,  и
похвалил ее.
   - Молодец ты у меня... Теперь бы слопать чего-нибудь.
   Тогда она впервые в жизни сильно обиделась на него. И именно  поэтому  не
сказала ему что-нибудь язвительное, не погнала за продуктами  в  магазин,  а
молча оделась  и  спустилась  на  улицу,  не  поленившись  пройти  несколько
кварталов до кулинарии  и  купить  там  дорогущих  цыплят  табака,  а  потом
отстоять очередь в универсаме и приобрести для мужа бутылку марочного сухого
вина. Он жадно ел  и  пил,  не  замечая  ее  угнетенного  настроения,  потом
поцеловал ее  сальными  губами  и,  сказав:  "Спаси-бочки!",  отправился  на
боковую. Таня стала мыть посуду, и под журчание воды из глаз у нее  закапали
слезы. Потом она выключила воду, вытерла тарелки, руки, глаза - и  подумала,
что не имеет права дуться на Ивана. Он же не хотел ее обидеть, просто у него
сейчас голова другим занята, более важным.
   После ванной, уже в халате, она вошла в комнату. Над его кроватью  -  или
половинкой, поскольку кровати были придвинуты одна к другой -  горело  новое
чешское бра, прибитое ею накануне.  Иван  читал  журнал.  Таня  залезла  под
одеяло, подобралась поближе к мужу, прижалась к нему.
   - Мяу, - сказала она.
   - 0-ох, - выдохнул Иван, - устал я. Давай спать.
   И выключил свет.
   Такая усталость тянулась у Ивана до конца мая. Таня перестала мяукать,  а
сексапильное шелковое белье, подаренное Нинкой на свадьбу, за  ненадобностью
было затолкано в самый дальний угол шкафа.
   Во сне к ней стал приходить  высокий,  плечистый  молодой  мужчина,  лицо
которого было закрыто черной бархатной маской.  Он  молча  и  легко,  словно
пушинку, брал ее на руки и уносил далеко-далеко, на берег океана. Он  гладил
ее, совсем как когда-то Женя, ласкал сильными руками. Она  отвечала  на  его
ласки, льнула к нему, бездумно, страстно - и просыпалась вся в  поту  в  тот
самый миг, когда прекрасный незнакомец начинал  входить  в  нее.  Сгорая  от
стыда, от ощущения громадной, неизбывной вины,  она  вслушивалась  в  сонное
дыхание лежащего рядом Ивана и лишь через несколько  секунд  сознавала,  что
это был лишь сон, что она не изменила ему.
   "Не молчи", - сказала она в одном из своих снов незнакомцу. "Не  могу,  -
молча ответил он. - Ты узнаешь меня по голосу". -  "Я  слышала  твой  голос?
Видела твое лицо?" - "Да".
   Таня нередко ловила себя на мысли -  поскорее  бы  он  сдал  свой  чертов
диплом! Но когда этот день наконец настал, все сделалось только хуже. Еще  с
площадки она  услышала  из-за  своих  дверей  гам,  громкие  голоса  с  явно
нетрезвыми модуляциями. Первое, что  она  увидела,  войдя  в  комнату,  была
залитая красным вином скатерть. Потом - потное ухмыляющееся лицо Ивана,  еще
каких-то двух незнакомых парней, толстую девицу с грязными сальными волосами
и в рваных джинс