новыми компьютерными технологиями.
     И на первое присуждение премий по литературе и искусству комитет Гейла Блитса якобы учредил такие правила выдвижения соискателей, чтобы их творчество было непременно представлено в Сети.
     Новый век, новое тысячелетие...
     И компьютер сам, по своим меркам, выбирает лауреата...
     - Ванька, тебе необходимо создать свой литературно-поэтический сайт в Интернете, - говорила Алиска, гладя своего любимого романиста по редкой и сильно поседевшей шевелюре.
     - Хорошо, - отвечал Иван, - я все сделаю, милая.
     - Но это еще не все, - продолжала Алиса, - надо нагнать популярность, или как его называют, ?хост?, то есть индекс посещаемости твоего сайта, нагнать его таким образом, чтобы он везде цитировался сносками, по всему Интернету, и я, я знаю, как это сделать...
     Она сидела на нем верхом в позе госпожи, и он покорно внимал ее безумным речам.
     - Ты возьмешь и прочитаешь самые популярные теперь романы самых популярных авторов, - говорила Алиса, - и ты напишешь на них дико скандальные разгромные рецензии, мой милый...
     - А зачем? - недоуменно спросил Иван.
     - Дурачок, - с загадочной улыбкой отвечала Алиса, - это затем, чтобы сделать тебя скандально знаменитым, и уже потом, когда ты станешь скандально знаменит, мы раскрутим сборник стихов обо мне...
     Иван все еще недоумевал.
     - Это известный прием, - продолжала его госпожа, - это способ раскрутки, когда быстрые слава и известность достигаются за счет эксплуатации уже известных имен.
     И тогда до Ивана дошло.
     Дойти-то дошло, а вот в дело никак не претворялось. Выходило как-то вяло, беззубо, а главное - неискренне. Что поделать, не был Ванечка рожден Зоилом, не та психофизика. Беззлобен, бесхребетен, бесконфликтен, даже в ЖЭКе поскандалить - и то кишка тонка... К тому же, врожденное чувство справедливости останавливало руку.
     - Что ты тормозишь? Что ты тормозишь?! - выговаривала ему Алиска. - Вставить не за что? Можно подумать, они все там гении, Гете с крылышками!
     - Ну, не Гете, конечно, даже не Шиллеры, только сам-то я кто? Бандитский Гомер?
     - Не Гомер ты, а интеллигент вшивый! Чистоплюй!
     - Да не в чистоплюйстве дело! Мне это просто поперек натуры. Все равно, как если кролика заставлять мясо есть. Даже раньше, когда по жизни полный облом получался, во всем только себя винил... ну там иногда погоду, правительство. А теперь - теперь я вообще всех люблю и, как митьки, никого не хочу победить...
     - Не хочешь? Тогда победят тебя. Ты продолжай любить всех, а пять лимонов пусть достаются другим. Лови, кролик!
     Алиса с усмешкой швырнула ему скользкий глянцевый журнал.
     - ?Эго?, - громко прочитал Иван, - ?журнал для тех, кто хочет жить красиво?. И что?
     - Поучись, засранец, как это делается.
     Иван пролистал многоцветные страницы, добрался до раздела, озаглавленного ?Культур-Мультур?, и углубился в критическое обозрение. Начиналось оно так:

     ?Известный культуртрегер середины XX века по фамилии Розенберг говорил, что когда он слышит слово культура, он хватается за пистолет.
     У нас - критиков - пистолетов нет... И при словосочетании ?женская проза? нам хвататься не за что, разве что за собственные гениталии. Но и рады бы, может быть, схватиться, да как-то не возбуждает она, проза женская...
     Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы так же нелепо, как не принимать во внимание наличие в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, как существуют в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлений, так есть и феномен женской прозы - никуда от этого не денешься. Другой вопрос - как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую - или нет. Вопрос этот, кстати, и не нов - сколько в свое время шуму наделала одна только мадам Жорж Занд! Но тогда дискуссии о величине нравственного вреда, наносимого социальному сознанию, сводились к праву женщины носить штаны и курить в общественных местах. Теперь же вопросы, предлагаемые так называемой женской прозой, выходят за рамки формального равноправия, идут дальше - пропагандируют откровенную распущенность. Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они могут свободно, равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова. Поэтому какая нужда защищать не нуждающееся в защите?
     Попытки женской прозы утвердиться наравне с традиционной мужской по идейной содержательности своей носят характер привнесения в общественное сознание espece de maladie, своего рода вируса.
     Я уже как-то писал о женщинах в СИ. И вот вновь прихожу к выводу, что любое присутствие женщины в библиотеке Мошкова дарит пример той или иной социальной аномалии. Это либо амнезия и недостаточность, как в случае с Асей Анистратенко, литературные потуги которой напоминают открывание и закрывание рыбой рта... Рот открывается и закрывается... Глаза выпучены, а ничего не слышно. Нет мыслей.
     А вот в случае с разрекламированной некими иногородними поклонниками творчества Елены Стяжкиной ее повести ?Паровозик из Ромашково? - болезнь иная. Слова из-под пера у этой дамы выходят достаточно слышные. И (вот уж прям по заявке еще одной знаменитой на СИ фемины - некоей Джэн) кстати было бы посмотреть на эти слова с позиции опубликованного недавно малого манифеста.
     Друганы мадам Стяжкиной в своей рецензии писали о некоем небывалом блеске стиля...
     И что мы находим? Претензию на что-то среднее между аббатом де Прево, ранним Львом Толстым и Айрис Мердок - от всех понемножку - этакая messalenia из потока сознания и дневниковых отрывков. Нового здесь ничего нет - открытия в форме изложения мадам Стяжкина никакого не сделала. Парадоксальное кольцо вроде ?завтра было вчера? можно найти и у Франсуазы Саган. А вот что до нравственных подвигов, то извините - ценность изысканий госпожи Стяжкиной в представлении образа героини нашего времени сравнима разве что с ценностью проникновения бледной спирохеты в здоровый общественный организм. Вообще, общественная ценность вызывания сочувствия к откровенной нравственной распущенности, преподносимой под соусом ПОПЫТКИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ БАРЫШНИ ЖИТЬ ПО МЕРКАМ СТОЛИЦЫ, представляется столь же сомнительной, как попытка легитимизировать в общественном сознании образ вора или наркомана, что с успехом и делается в нынешней поп-литературе. Вообще, подобные madame Стяжкиной и mademoiselle Джэн провинциалки за то и любят столицы, что там, мол, настоящая жизнь - там можно курить на улице и не быть одернутой за это отсталой дремучей бабулей. Свобода в их понимании - этакая правильная столичная житуха, полная освобожденность от рутинной морали и природой заложенной ответственности женщины... В понимании Стяжкиной и Джэн - мораль, понятие о необходимой компоненте женской сдержанности - так же мешают жить, как длинная юбка при входе и выходе из общественного транспорта. Этим духом и наполнено сочинение госпожи Стяжкиной.
     Имеет ли такая литература право быть?
     Вопрос столь же забавный, как и претензия уже помянутого мною возбудителя срамной болезни быть представленным в благородном зверинце наряду с жирафой и слоном на том лишь основании, что спирохета - тоже представитель живой материи.
     Должна ли литература быть нравственной?
     Обсуждать этот вопрос с дамами, желающими переехать в Питер из-за того, что там на улице можно курить, а на заседание кафедры ходить в штанах, полагаю, нет смысла...
     Правда, зависть провинциальных барышень к столичным штучкам очень быстро перерастает в зависть к отъехавшим на ПМЖ. В этом - вершина НОВОЙ ЖЕНСКОЙ СТОЛИЧНОЙ МОРАЛИ. Советую всем мадамам и мамзелям, грешащим пером и клавиатурой - почитать пьесу ?Собака? - там мораль новой героини нашего времени так и определена: самозабвенно выполнять оральный секс за парижскую прописку...?
     ? А.Е.Баринов

     Покончив с неведомой Ивану Стяжкиной, рецензент в той же непринужденной венерологической манере прошелся по творчеству Укусицкой, Дрынцовой и полковника Алексеевой, а на прощание отмел от себя возможные обвинения в сексизме, пообещав в следующем своем литературном обозрении (?оборзении?, - поправил про себя Иван) разобраться с мужской частью списка лидеров отечественной словесности. В список входили звезда мейнстрима Георгий Сенсеев с историческим детективом ?Асфодель?, авангардный кумир Петр Левин с романом ?Котовский и Вакуум?, любимец молодящихся дам Дмитрий Можжевелов с семейной сагой ?Воронье гнездо?, молодежно-альтернативный Федя Фак-off с текстом ?Гаспачо не херачит? и злободневно-оппозиционный Александр Невжилов с документальным боевиком ?Вынос Меченого, или Беловежские Трупоеды?. Себя Иван в этом списке не нашел - и вздохнул с облегчением.
     А вот подпись под статьей заставила Ивана вздрогнуть.
     - Ни фига себе! Хотя... Он и тогда не упускал шанс опустить ближнего...
     - Ты о ком? - поинтересовалась Алиска.
     - Об авторе этого опуса.
     Алиска аж подскочила.
     - Так ты знаком с Модестом Ломовым? Что ж ты молчал?! Надо немедленно организовать встречу!
     Как Иван ни отнекивался, но пришлось уступить любимой даме...

***

     Модеста Карловича Ломова он узнал сразу, хотя со времен буйной Ванькиной студенческой молодости боготворимый многими загадочный и скандальный препод сильно изменился. Погрузнел, обрюзг. Но никуда не делись ни малый, почти детский росточек, ни сутулость, переходящая в горбатость, ни знаменитая всклокоченная борода.
     Ивану сразу вспомнилась душная аудитория, до отказа забитая публикой, в значительной своей части пришлой, внешним видом своим вызывающей ассоциации скорее с ?Сайгоном?, нежели с родным филфаком. В спертом воздухе витал дух портвейна и нонконформизма, да и название факультативного спецкурса, заявленного молодым доцентом Ломовым, заключало в себе некий завлекательно-диссидентский намек. Непонятно, зато как смело! Оппозитивная семасиология...
     Лектор тогда позволил себе опоздать минут на десять, но народ терпеливо ждал - и встретил припозднившегося кумира громом аплодисментов. На бегу выпрастываясь из длинного, не по размеру, пальто, светило просеменил к кафедре и, вместо того чтобы чинно встать за нее, уселся прямо на стол и, болтая коротенькими кривыми ножками в четырехрублевых кедах, простужено выкрикнул:
     - Здрасьте, здрасьте!.. Ну что, дебилы, попробуем вас вылечить. Правило первое: забыть все, что понапихали в ваши тупые бошки всякие академические козлы. Правило второе: лекции для неспособных понять с первого раза и вообще тупых читают в других аудиториях, я же не имею привычки повторять...
     ?А теперь, видно, приобрел такую привычку...? - подумал Иван, издалека, от самого входа в ресторанный зал, заметив красный, цветущий нос Модеста Карловича.
     Тот тоже заметил приближающуюся к нему пару, но подняться не соизволил, а только, щелкнув пальцами, бросил официантке:
     - Еще два прибора... Ну, с чем пожаловали? Или для начала по соточке?
     - Мы за рулем, - быстро сказала Алиса, а Иван многозначительно кивнул.
     - Оба? - с сомнением проговорил Ломов. - Что ж, хозяин-барин... А я, с вашего позволения... Голубушка, еще графинчик!
     - Нам свежевыжатый сок. Две ?Лангустики?, два шашлыка, - деловито распорядилась Алиса.
     Себе Модест Карлович велел подать черной икры, стерлядь и двести французского коньяку поверх водки. По выражению лица великого критика Иван понял, что тот даже не допускает мысли о ?голландском расчете? - за все должна уплатить приглашающая сторона... Кстати, тогда, в далеком семьдесят четвертом, после столь своеобычного вступительного слова молодой Ломов понес такую премудрую околесицу, что Иван почувствовал себя будто с лютого похмелья и больше на оппозитивную семасиологию не ходил. Да и сам ломовский спецкурс вскоре прикрыли - после того, как ?академические козлы? во главе с академиками Левачевым и Стукалиным опубликовали в ?Литературке? открытое письмо в ЦК с требованием оградить советскую лингвистику от происков вандалов. Говорят, опальный Ломов нашел приют в университете города Тарту, откуда его вместе с другими ?оккупантами? выставили в девяносто первом. Тогда возвратившийся в Петербург Модест Карлович нашел себя в литературной критике...
     - Вы чьи вообще? - допытывался между тем Ломов у Алиски. - Издательские? Если от Хромченко, я с ним не работаю... Или журнальские?
     - Литературный Интернет-сайт писателя Ивана Ларина, - с важным видом напомнила Алиска.
     - Иван Ларин - это я, - тихо уточнил Иван.
     - Даже так? - Ломов лихо опорожнил стопку, не спеша закусил икрой. - И это замечательно...
     - Правда? - обрадовался Иван. - Вам нравятся мои книги?
     - Замечательно, молодой человек, то, что коньячок здесь не паленый и икра не лежалая. А нравятся мне чьи то книги или нет - это, знаете ли, не вопрос... - Критик усмехнулся, показав желтые кривые зубы, и сделался совсем похож на пушкинского ?злобного карлу?. - Хотите панегирик - сляпаем панегирик, желаете разнос - разнесем по косточкам. Главное, чтобы спрос был... платежеспособен.
     - Хотим разнос! - тут же заявила Алиска.
     - Современный подход! - похвалил Модест Карлович. - Нынешняя публика похвалам все равно не верит, считает проплаченной рекламой. А разгром, скандал - это гарантия всеобщего внимания. Да мне и самому, честно говоря, приятней... Про бандитов, значит, пишете? Впрочем, нынче все... про бандитов... Название этакое какое-нибудь... ?Апофеоз жлоба?... - Ломов поднял рюмку, задумчиво посмотрел сквозь нее на свет. - ?Час быка?... Нет, это уже у кого-то было... Значит, определяем семь критериев низкопробности и выводим уникальность ваших сочинений из того факта, что они удовлетворяют всем семи...
     - Не напрягайте напрасно извилины, - с неожиданной резкостью оборвала Алиска. - Вы не про Ларина писать будете.
     - А про кого? Про конкурентов? Черный пиар, так сказать?..
     - Про самых знаменитых. Вроде того, что вы в ?Эго? пишете. Только похлеще, позабористей. Сможете?
     - А то! - Ломов самодовольно погладил бороду. - Случалось, и до драк доходило!.. Не сомневайтесь, скандал я вам гарантирую, не было случая, чтобы мое участие не нагнало популярности новому изданию... Теперь, может быть, обсудим гонорарчик?
     - Платим мы хорошо, - оловянным голосом крутого босса проговорила Алиска. - Но при одном условии - вы уступаете нам не только имущественные, но и неимущественные права.
     - То есть, вы хотите сказать?..
     - Все ваши статьи будут подписаны именем4 Ивана Ларина.
     Иван вжал голову в плечи и зажмурился. Вспомнилась реклама одного давно прогоревшего банка: ?Случилось страшное...?
     - Алиса, может быть, не надо? - жалко пролепетал он.
     Подруга обдала его огненным взглядом зеленых очей.
     - Как скажете. Только это вам обойдется, - спокойно сказал Модест Карлович. - Скажем, три тысячи долларов?
     - Ой! - пискнул Иван.
     Отчего-то вспомнились годы литературной кабалы у незабвенного Федора Михайловича Золотарева, депутата и лауреата. Конечно, время было другое, но все-таки три тысячи... Или соглашаться?
     - Вы себя-то слышите, Модест Карлович? - ехидно осведомилась Алиска. - ?Эго? платит вам пятьдесят долларов за разворот, ?Ведомости? и того меньше. А мы предлагаем вам сто долларов за страницу одиннадцатым кеглем.
     - Сто двадцать. Двенадцатым, - поправил Ломов. - Цикл не меньше пяти статей. И деньги вперед.
     - Половину, - сказала Алиска.
     На том и порешили. Алиска тут же отсчитала Ломову три зеленых сотни, не преминув взять расписку.
     - И все-таки, Модест Карлович, - набрался смелости Иван, - что же такое оппозитивная семасиология?
     Жилистая рука с зелеными бумажками на мгновение замерла в воздухе.
     - Филфак? - прищурился Ломов. - М-да... Откровенно говоря, запамятовал... Много воды утекло...
     И водки немало - они вдвоем еле-еле вывели под руки из зала и запихнули в такси вконец расслабившегося мэтра. Потом еще гуляли по набережной, пили кофе в круглосуточном кафе у причала.
     - Ну вот, - тоном старшего брата сказала Алиска. - А ты боялась, глупенькая...
     Первую статейку мастера они получили уже через три дня:

     ?Роман Татьяны Графовой ?Брысь? как отражение фобий столичной интеллигенции.

     Если писатели конца XIX века и вышли из Гоголевской ?Шинели?, то нынешние, в основном - из ?Гадких лебедей? братьев Стругацких.
     Читая ?Брысь? Татьяны Львовны Графовой, все время думалось: вот только стоит там в деталях антуража поменять ?склизь? на ?бродило?, ?брысь? на ?мокрецов?, а ?андрон-лукичск? на ?болото?... то получится та же самая ?Улитка на склоне?. Или, скажем, ?Пикник на обочине?.
     С той лишь разницей, что первоисточник был как-то повкуснее написан. И что до невкусного стиля ?Брыси?, то, жуя и пережевывая это чтиво, начинаешь понимать, почему женщины вяжут на спицах, а мужчины - нет.
     И почему мужчины не покупают макраме...
     Когда в университете мы изучали прикладную психологию, преподаватель объяснял, что женщины более предрасположены к механически однообразной и рутинной работе.
     И вот, оценивая теперь всю трудоемкость создания текста ?Брыси?, удивляешься усидчивости автора - целых четыре года без устали вязать крючком в псевдо-старорусском стиле сказки-лубка, и при этом придерживаться жанра социальной фантастики... И все эти временные жертвы принести ради того, чтобы поведать миру всего лишь о своем страхе - потерять тот рай, имя которому Москва конца двадцатого века?
     В книгах рекордов Гиннеса зафиксировано много чудаков и чудачек, которые годами отращивали ноготь или складывали из спичек модель Нотр-Дам де Пари. Но ведь натуральный собор, что на острове Ситэ, все равно лучше! Так стоило ли четыре года вязать в стиле les contes populaires russes, чтобы создать эклектическое полотно из Данелиевской ?Кин-дза-дзы?, ?Улитки? и ?Понедельника, который начинается в субботу?? Тем более... Тем более, что по сухому остатку, если пренебречь (не литературы ради, а социального значения для) иными художественными ценностями, ?Улитка? и ?Понедельник? имеют более крепкий идейный базис. Вспомнить даже и ту компоненту восторга от аллюзий, возникавших в юных студенческих душах, когда ?Гадкие лебеди? и вторая, якобы ?запрещенная? часть ?Улитки? ходили по рукам в третьих и четвертых копиях машинописи - ни ксерокса, ни Интернета тогда не было... Зато был КГБ! И как читали и про это ?бродило?, и про ?мокрецов?, и как, посмеиваясь, повторяли вслед за главным героем его приговорку-прибауточку - ?шерсть на носу?...
     А ?Брысь?? Если ее выпарить, что в ней останется в сухом социально-критическом остатке? Кроме сожаленья о потерянном рае той Москвы конца двадцатого века?
     О социальной критике хочется говорить потому, что ?Брысь? явно и неприкрыто заявлена как памфлет в пока еще модной форме этакой, как ее еще теперь называют - ?антиутопии?. Собственно, откуда мода такая пошла? От мрачного журналиста Би-би-си Джорджа Орвелла с его подавляюще-страшным ?1984?? Или от совсем невеселого Брэдбери с его ?451 градусом?? Или от веселого человека Владимира Войновича, с его действительно блестящей ?Москвой 2042 года?? Или от совсем не страшного (и при этом не смешного), но матерого от того, что ?свой - тусовочный? - Кабакова с его ?невозвращенцами??
     Но так, или иначе, читая ?Брысь?, - можно говорить и о традициях, и о тенденциях.
     Каковы же традиции?
     А в лучших традициях интеллигенции было всегда... бояться. Бояться всего, кроме убитых уже (или самоликвидировавшихся) тигров и драконов. Так вот нынешние тусовщики столичных литсалонов уже НЕ боятся памятника Дзержинскому на Лубянской площади. И НЕ боятся КГБ, НЕ боятся, что их поймают и потащат за чтение и обсуждение второй части ?Улитки?...
     Но все они БОЯТСЯ будущего.
     Все им там чудится либо comeback союза коммунистов под православными знаменами и с председателем нового ГБ во гл