овала
добавки, за завтраком разбила чашку и умчалась на работу,  впервые  в  жизни
забыв пропуск. Через полтора часа этот пропуск увидела  на  обеденном  столе
Лидия Тарасовна и со значением посмотрела на мужа.
   - Разберемся, - сказал на это Дмитрий Дормидонтович.
   К концу дня он знал о Воронове все, что ему нужно было знать, вечером  он
заперся в кабинете и долго беседовал по телефону с профессором  Сутеевым  из
Бехтеревки, который уже два года пользовал Елену.  Дождавшись,  когда  Елена
ляжет спать, он вызвал на  кухню  жену  и  проинформировал  ее,  что  принял
решение. Лидия Тарасовна, выяснив некоторые  подробности,  с  этим  решением
согласилась.
   На следующий день, к самому концу  рабочего  дня  Воронова  пригласили  в
партком. Туда он шел с некоторой опаской, а оттуда  -  в  настроении  весьма
приподнятом. Его жизненные цели получили заметную  корректировку,  причем  в
положительную сторону.
   Вечером, когда Елена  с  аппетитом  уплетала  вторую  порцию  яичницы,  а
Дмитрий Дормидонтович, отужинав, удалился в свой  кабинет,  Лидия  Тарасовна
спросила:
   - Когда же ты нас познакомишь со своим Вороновым?
   Рука, держащая вилку с куском ветчины, дрогнула и остановилась.
   - С моим Вороновым?
   Елена донесла вилку до рта, долго, нахмурив лоб,  пережевывала  и  только
тогда посмотрела на мать с кривоватой улыбкой.
   - С моим, значит? Откуда  узнали,  не  спрашиваю.  Партийный  телеграф...
Хотите - пожалуйста. Когда угодно.
   - Пригласи его на послезавтра.
   - Почему не на завтра?
   - У отца выездное заседание. Он приедет поздно.
   - Понятно. Значит, послезавтра.
   Елена замолчала. После  ужина  она  ушла  к  себе,  а  оттуда  в  ванную.
Помывшись и почистив зубы, уже в ночной рубашке, подошла к  матери  пожелать
спокойной ночи. Лидия Тарасовна поцеловала ее в  щеку,  и  когда  Елена  уже
направилась к двери, спросила:
   - Любишь его?
   Елена резко развернулась, посмотрела в глаза  матери  и,  отведя  взгляд,
бросила в пространство:
   - А как же!
   Она поспешила прочь, пряча от матери презрительную ухмылку. Любишь?  Если
это любовь, то та еще...
   После сцены в лесу его отношение к ней сделалось  подчеркнуто  дружеским,
участливо-доверительным. В поле он вставал с ней в одну борозду, подтаскивал
ведра и ящики, расстилал  для  нее  клеенку,  когда  она  садилась  на  ящик
передохнуть. Потом они уходили  к  реке,  в  лес,  засиживались  вдвоем  под
столовым навесом, когда остальные уже расходились по койкам или на  вечерний
выпивон. Он рассказывал про методики аутотренинга, до которого  был  большой
любитель, про лечебный бег трусцой, про колоссальную полезность  позитивного
мышления,  которым  сейчас  увлечен  весь  Запад...  Она  слушала,   кивала,
улыбалась, а внутри корчилась  от  унижения.  "Хотела  этого?  Так  получай,
получай!"
   Его рассказы неизменно  скатывались  к  любимой  теме:  недоразвитости  и
порочности   большинства   человечества,    собственной    исключительности,
собственных планах  на  будущее,  получивших  в  последнее  время  внезапный
толчок. на с теплой улыбкой смотрела в его самодовольное лицо -  харю!  -  и
время от времени подначивала его:
   - Капстрана?  Это  совсем  несложно.  Сейчас  многие  ездят,  и  надолго.
Контакты  расширяются.  Через  отца  проходит  множество  дел  такого  рода.
Например, финны очень заинтересованы...
   - Конечно, "мерседес" лучше, но  в  наших  условиях  "Волга"  практичнее.
Никаких проблем с запчастями, техобслуживанием...  Говорите,  все-таки  есть
проблемы? Не знаю, у отца это дело поставлено отлично...
   - Ближе к центру? Побольше? Решается за день. Масса свободной жилплощади.
В исполкоме есть целый отдел... Отец, конечно, в курсе...
   -  Разумеется,  кому,  как  не  вам,  с  вашей   квалификацией,   опытом,
талантом...
   "Боже, какая мерзость! Ну ничего, терпи, голубушка. Еще не  вечер.  Он  у
тебя за все ответит". Слушать-его, сидеть с ним рядом, принимать  его  знаки
внимания было невыносимо, и она упивалась собственными страданиями  и  грела
себя мстительными мечтами,  видя  этого  человека  растоптанным,  униженным,
перемазанным в грязи, извивающимся у ее ног... Любовь?!
   Когда он перешел на "ты" и в первый раз назвал ее "Леночка", она чуть  не
взвыла. Но тем приятнее было стерпеть, собраться с силой, прижаться  к  нему
щекой, выдавить из себя: "Витенька".
   В городе он открыто, на глазах у всего отдела, дарил ей цветы,  билеты  в
театр, провожал до метро. Кузин и бабы не выходили из состояния тихого шока.
Когда она пригласила его к себе, чтобы  представить  родителям,  он  просиял
самым омерзительным образом. Было это через день после доверительной  беседы
в парткоме. Надо же, какое совпадение!
   Он явился минута  в  минуту,  в  роскошном  светло-сером  костюме-тройке,
благоухая дорогим одеколоном, с букетом пышных алых роз и огромной  коробкой
импортных конфет.
   Они  вчетвером  посидели  в  гостиной  совсем  недолго.   Потом   Дмитрий
Дормидонтович встал и решительно пригласил Воронова к себе в кабинет. Виктор
Петрович получил исчерпывающее представление о тех благах,  которые  получит
сразу и в перспективе, об обязанностях, которые принимает на себя в обмен на
эти  блага,  и  о  штрафных  санкциях  за  неисполнение  этих  обязанностей.
Последнее было, конечно, неприятно,  но  договор  был  заключен  и  скреплен
рукопожатием.
   Учитывая категорическое пожелание невесты и еще некоторые обстоятельства,
эту свадьбу, в отличие от свадьбы брата, решили сыграть без всякой пышности,
в семейном кругу.  Представителя  загса  пригласили  прямо  на  дом,  где  и
произошла церемония. Елена держалась идеальным образом до самого  последнего
момента, когда им  предложили  скрепить  свой  союз  поцелуем.  Тут  она  не
выдержала и пребольно укусила Воронова в губу. Он стерпел, только  посмотрел
на нее с удивлением и обидой. В этот момент он страшно пожалел, что ввязался
во все это дело.
   Гостей практически не было. Кроме  жениха  с  невестой,  ее  родителей  и
матери Воронова, совсем простой старушки, взявшей  на  себя  всю  готовку  и
почти не вылезавшей из кухни, был только Павел. Он сильно похудел и выглядел
усталым. После первых тостов и закусок он  извинился,  отправился  в  бывшую
свою комнату, которая теперь стала "уголком" Лидии Тарасовны,  и  прилег  на
диван. Через некоторое время туда заглянула Елена.
   - Мы столько не виделись. Как ты?
   - Ничего. Устаю сильно.
   - Как дочка?
   - Растет. Зашла бы как-нибудь, взглянула на племянницу.
   - Некогда. Ты же видишь.
   - Вижу. Жить будешь здесь или у него?
   - Не у него, а с ним. Но в этом доме. Мы обменяли его квартиру.
   - Хрущевскую "двушку" на сталинскую "трешку"? - Павел грустно улыбнулся.
   - Ты же понимаешь.
   - Понимаю.
   - Ты все там же?
   - Еще полгода. Потом приедет Лихарев, и надо будет что-то решать.
   - А Татьяна?
   - У себя, наверное. Не знаю. Мы не видимся.
   - Понятно. Как тебе женишок?
   - Никак. А тебе?
   Елена не то засмеялась, не то всхлипнула.
   - Ты что?
   - Так, ничего. Просто ты первый догадался спросить. Я его ненавижу. ,
   - Тогда зачем?.. Хотя погоди, я сам скажу, а ты только подтвердишь  -  да
или нет.
   - Хорошо.
   - Ты ненавидишь его и черпаешь в этой  ненависти  силы,  чтобы  жить.  Ты
держишься за него, потому что иначе ты снова превратишься в живой труп. Да?
   - Да, - чуть слышно прошептала Елена. - Как ты догадался?
   - Жизнь научила. - Павел безрадостно усмехнулся. - Только скажи мне - он,
конечно, человечек так себе, но разве тебе его нисколько не жалко? И себя не
жалко?
   - А что такое жалость? Я забыла.
   - Извини, - сказал Павел. - Я забыл, что ты забыла...
   - Леночка, - раздался из гостиной сладкий, чуть нетрезвый голос Воронова.
- Мы тут без тебя соскучились, Елена посмотрела на брата.
   - Иди, Чернова-Воронова, - сказал  Павел.  -  Желаю  тебе...  желаю  тебе
выздороветь. Если что - адрес мой ты знаешь.
   - Знаю. Только он мне не пригодится.  Елена  вышла.  Павел  посмотрел  ей
вслед и откинулся на подушку, глядя в потолок и тихо-тихо напевая:
   - Черный ворон, что ж ты вьешься...
   Эта странная  свадьба  произошла  в  начале  ноября.  В  декабре  супруги
Вороновы отбыли во Францию по  техническому  обмену,  оставив  старушку-маму
куковать в новой трехкомнатной квартире.

Глава пятая
ПЫЛИНКИ НА ВЕСАХ
(27 июня 1995)

   Дверь мгновенно  распахнулась.  На  пороге  стояла  невысокая  женщина  в
строгом костюме и  сквозь  толстые  стекла  очков  без  улыбки  смотрела  на
Люсьена.
   - Э-э... Я, собственно, по приглашению. Информед,  -  с  легким  поклоном
сказал Люсъен.
   Женщина отступила на два шага  в  глубь  гостиной  и  деревянным  голосом
произнесла:
   - Проходите.
   Она быстро прошла к дверям в гостиную и распахнула их перед Люсьеном.
   - Но я, извините, не вполне в курсе... - семеня за ней, говорил Люсьен.
   - Проходите, - повторила женщина, похожая на японскую бизнес-даму средних
лет. - Миссис Розен просит извинения за  некоторое  опоздание.  Пока  можете
закусить и отдохнуть.
   - Но... - начал Люсьен, однако дверь за японкой уже затворилась.

(1979)

I

   Старший лейтенант Рафалович выматерился в трубку, длинно и  вычурно,  при
этом,  однако,  палец  его  предусмотрительно  прижимал   рычаг.   Вроде   и
высказался, и никого не обидел.
   Он  вздохнул,  отставил  телефон  и  придвинул  к   себе   исписанный   и
изрисованный стрелочками листок бумаги. Он поискал  глазами,  нашел  фамилию
"Нефедьев" и под словами "комбикорм" вписал: "гофр. железо 200 кв.". Обвел в
кружочек, повел стрелочку, призадумался, куда бы ее вывести. На Нечипоренко?
   Рафалович вновь придвинул к себе телефон, набрал номер.
   - Верочка, день добрый... Узнали? Да, это я. У себя? Соедините,  если  не
занят... Кузьма Бенедиктович?.. Снова  я.  Тут,  значит,  вот  какое  дельце
вырисовывается. Вагоны, как вы просили, я, кажется, выбил, только...
   Изложив ситуацию и выслушав ответ, Рафалович решительно  замкнул  стрелку
на фамилии Нечипоренко и повел новую в самое начало списка, где  были  жирно
подчеркнуты слова "резина, трубы" и фамилия "Эрлих".
   На сегодня это было все. Эрлиху звонить уже поздно. Оставалось надеяться,
что до завтрашнего утра с таким трудом собранная комбинация не развалится  и
каждый получит желаемое в обмен на имеющееся.
   С громким блаженным стоном Рафалович потянулся, заложив руки  за  голову.
Спать  рано,  делами  заниматься  поздно.  Стало  быть,  надо   прогуляться,
закатиться в ресторацию или взять пузыречек веселия  для  и  под  палтуса  с
огурчиком приговорить его прямо в номере.
   Рафалович любил это время, когда полярная зима сменялась полярным летом и
каждый день добавлял по несколько светлых минуток. Он радовался  всегдашнему
своему удивлению - надо же, половина седьмого, а еще светло. Это потом  уже,
к лету, свет в ночи перестанет удивлять, а начнет раздражать, мешая спать, и
раздражение это можно будет унять лишь словами: "Вспомни зиму".
   Он надел шинель и вышел в коридор.
   - Добрый вечер, Эмма Рихардовна, - обратился он к  дежурной.  -  Ну,  как
летающие тарелки? Больше не досаждают?
   - Все бы вам шутить, Леонид Ефимович! - притворяясь  обиженной,  ответила
дежурная.
   Лет пятнадцать назад она увидела в небе какой-то непонятный овал, и с тех
пор у нее, как говорится, чердак  поехал  на  уфологии.  Она  вела  обширную
переписку с товарищами по увлечению, вырезала из газет все материалы,  прямо
или косвенно касающиеся НЛО, и была готова часами толковать с постояльцами о
неопознанных  объектах  и  внеземных   цивилизациях.   Наиболее   терпеливых
слушателей она даже угощала чаем с домашним вареньем и  давала  почитать  из
своей папочки.
   - Погулять собрались или как?
   - Погулять, фрау Эмма. Или как. Та даже не улыбнулась.
   - Знаем мы вас... Кстати, ваш тристапервый освободился. Брать будете?
   - Да нет, пожалуй. Если все получится, я завтра утром съеду.
   - Ну, дай Бог. Заезжайте почаще.
   - Куда уж чаще?
   Он вышел из "Полярных зорь" и спустился с  пригорочка  на  главную  улицу
Мурманска - проспект,  естественно,  Ленина.  С  моря  дул  свежий  приятный
ветерок.  Холодные  ветры  дуют  здесь  с  юга,  с  материка,  а   обогретый
Гольфстримом норд, наоборот, несет тепло и влагу. Такой  вот  географический
казус.
   Рафалович  не  спеша  фланировал  по  проспекту,  заглядывая  в   витрины
магазинов и кафе, в  лица  проходящих  женщин,  машинально  надеясь  увидеть
хорошенькое. Не увидел. Ну и фиг с ним! Для разнообразия можно сегодня  лечь
и одному, под звуки телевизора. Только вот прихватить пузырек снотворного...
   Вот, кстати, и витрина с бутылочками. Странно, столько раз проходил мимо,
не припомнить, чтобы тут спиртное продавали. Недавно отдел открыли, что ли?
   Он зашел. Выбор был  неплохой  по  нынешним  временам,  и,  что  особенно
интересно, имелся здесь и неподдельный коньяк -  кому  же  придет  в  голову
подделывать  казахстанский?  -  и  шампанское  севастопольского  завода.   У
неработающей кассы выстроилась солидная очередь.  Продавщица  заверила,  что
кассу вот-вот откроют, и Рафалович занял  очередь.  Спешить  было  абсолютно
некуда, и он погрузился в раздумья...
   Нехитрая, на первый  взгляд,  задача  получить  для  родной  части  трубы
определенного диаметра по накладной, а заодно и резину для личных  "Жигулей"
себе и кавторан-гу Семенову уже без накладной, превратилась  в  многоходовую
комбинацию с пятнадцатью сторонами и двадцатью пятью позициями "это на это".
Даже всемогущее Управление тыла и снабжения не могло предусмотреть все нужды
подведомственных ему частей и подразделений, а уж тем более нужды  отдельных
офицеров. От того, насколько удачно затыкались возникающие дыры, зависела, в
конечном  счете,  бесперебойная  работа  части,   а   следовательно   и   ее
боеспособность. Эта работа, за  которую,  при  всей  ее  важности,  чинов  и
орденов не полагалось, была,  что  называется,  "на  любителя"  и  требовала
определенного склада ума и характера. И  здесь  лейтенант,  а  ныне  старший
лейтенант Рафалович пришелся как нельзя ко двору. Походы, маневры  и  учения
заменились для него еженедельными командировками в Мурманск и ежемесячными -
в Ленинград или Москву. И  он  никогда  не  возвращался  пустой.  Начальство
привыкало его ценить, хотя  поначалу  смотрело  на  этого  молодого  офицера
довольно косо.
   Тому были свои веские  причины.  Три  года  назад,  когда  новоиспеченный
лейтенант прибыл с направлением ЛенВО по  месту  прохождения  службы,  он  с
поезда попал  в  учебное  плавание,  по  морским  меркам  пустяковое,  почти
каботажное. Но в первые же часы плавания выяснилось, что  товарищ  лейтенант
страдает тяжелейшей, практически неизлечимой формой морской  болезни.  Толку
от него не могло  быть  никакого,  потому  что  он  вынужден  был  поминутно
вскакивать, выбегать на палубу и травить через поручни в океан на  глазах  у
ухмыляющихся матросиков. Ни в рубке, ни в кубрике, ни в кают-компании, ни  в
лазарете, куда его, полуживого от  голода,  порывались  заложить  на  третьи
сутки, он не мог пробыть ни часа. Так и болтался по палубе, беря на  себя  и
"собачьи вахты", и руководство приборочкой, лишь бы не спускаться.
   На его счастье, подвернулся встречный  корабль,  идущий  в  Северодвинск.
Рафаловича  передали  туда,  а  уже  из  Северодвинска  он  вылетел  военным
вертолетом, воспользовавшись оказией. После этого случая Рафаловича перевели
в береговую службу. Он нес ее старательно, сверяясь с каждой строкой устава,
- но вот приборы в его  присутствии  отчего-то  начинали  барахлить,  а  все
попытки исправить ситуацию приводили к полному выходу из  строя  сложного  и
дорогостоящего оборудования. Видит Бог,  он  старался  -  ночами  штудировал
инструкции и зубрил схемы, а  по  утрам,  невыспавшийся,  но  отутюженный  и
гладко выбритый, прибывал в док минута в минуту... И там сразу же что-нибудь
ломалось.
   Командование почесало в  затылке,  и  назначило  бесталанного  лейтенанта
освобожденным секретарем комитета комсомола части. Тут  уже  аккуратность  и
исполнительность перестали наталкиваться  на  сопротивление  среды,  и  дела
комсомольские, несколько запущенные его предшественником, обрели  образцовый
порядок. Ленинские субботники, комсомольские собрания на базе и  в  экипажах
Проводились своевременно и на высоком уровне, взносы поступали без задержек,
документация велась без изъяна, была отремонтирована и  обновлена  Ленинская
комната. Через полгода Рафалович носил в кармане серую  книжицу  с  профилем
Ильича - билет кандидата в члены КПСС. Видимо, его карьера и дальше  шла  бы
по проверенному пути партполитработы, если бы не случай.
   В части ждали .высокую комиссию из Москвы,  возглавляемую  лично  Главным
инспектором ВМФ вице-адмиралом Громобоевым. Командир  в  экстренном  порядке
созвал  совещание.  Поскольку  комиссии  вменялось  в  обязанность  провести
всестороннюю проверку, были вызваны все офицеры и даже  мичмана,  отвечающие
за конкретные участки работы, в том числе и комсомольский лидер Рафалович.
   Речь шла о многом, в том числе, конечно, и о  том,  как  оказать  высоким
гостям достойный прием. В этом вопросе основная роль отводилась  интенданту,
морскому майору Чеботарю. Товарищ майор бодро  зачитал  список  мероприятий,
после чего перешел к подробностям. Присутствовавшие, уставшие от речей  друг
друга, слушали майора невнимательно, и лишь  перед  лейтенантом  Рафаловичем
лежал раскрытый блокнот, в котором он время от времени что-то чирикал.
   - Так, товарищи, есть вопросы к товарищу Чеботарю? Нет...
   И тут неожиданно для всех поднялся Рафалович.
   - Разрешите, товарищ капитан первого ранга? Командир недоуменно посмотрел
на главного комсомольца.
   - Пожалуйста.
   - Вот вы, товарищ майор,  перечисляя  довольствие,  отведенное  на  прием
комиссии, упомянули коньяк армянский и водку "столичную"...
   - Ну и?
   - Простите, эта продукция будет местного разлива?
   - Разумеется. А в чем дело?
   -  Видите  ли,  от  этой  продукции  у  нас  не  только  дембеля,  но   и
представители командного  состава  имеют  неприятности...  Считаю,  что  для
приема комиссии такого высокого уровня это будет... несолидно.
   - А ты что предлагаешь? - грубо спросил майор.
   - Я, товарищ майор, предлагаю обратиться  в  хорошо  всем  нам  известную
"Арктику".  По  имеющимся  у  меня  сведениям,  Аллавердыев  получил  партию
настоящего шотландского виски и коньяка из самого Еревана. Оптом он согласен
отдать без наценки.
   - А где я возьму средства? - с ударением на последний слог спросил майор.
- Ты, что ли, из своего кармана вынешь? У меня на эти виски ассигнований  не
предусмотрено.
   - Никаких ассигнований и не надо, - выдерживая  сердитый  взгляд  майора,
ответил Рафалович. - Опять же, по моим сведениям, нами, точнее вами, получен
вагон гречневой крупы. Аллавердыев согласен взять крупой, я выяснял.
   Майор стал похож на накаленный утюг.
   - И по какой же статье мне крупу списывать прикажете?  -  осведомился  он
настолько ядовито-презрительным тоном, что всем присутствующим  стало  ясно,
что уж сейчас-то наглый лейтенантишка взбзднет и ссыплется по трапу, как  та
гречка.
   Но лейтенант и не думал ссыпаться.  Глядя  прямо  в  глаза  Чеботарю,  он
отчеканил:
   - По статье "мыши", товарищ майор!
   Эта фраза определила его дальнейшую службу. Московскую комиссию приняли с
учетом рекомендации Рафаловича, и по итогам инспекции часть получила  оценку
"отлично". Через  месяц  Рафалович  с  блеском  провел  отчетно-перевыборное
собрание, передал дела новому секретарю главстаршине Старкову  и  вступил  в
неофициальную должность "командира мышиного отделения", формально  продолжая
числиться инженер-лейтенантом береговой службы.  Настоящие  его  обязанности
начинались там, где кончались  возможности  официальных  к