сю семью кормил и одевал Гоша  -  телевизионный  мастер
высочайшего класса, способный, помимо этого, отремонтировать что угодно - от
автомобиля до утюга. Собственно, из всего семейства с ним одним и можно было
общаться. Случалось, они и сами зазывали его, то на чашечку кофе, а то и  на
стаканчик портвейна.
   Кофе и быстрые супы из пакетиков  варили  на  электроплитке,  на  ней  же
жарили яичницу и разогревали готовые продукты из кулинарии.  В  холодильнике
не переводилось заливное в блестящих жестяных  формочках  и  любимое  Линдой
"Мартовское" пиво. Когда же такая "домашняя" пища надоедала, они одевались и
шли перекусить куда поближе  -  в  "Мушкеты",  к  "Чванову"  или  в  недавно
открывшуюся стеклянно-бетонную "Орбиту".
   Потом настал черед стиральной  машины,  кресел,  секретера.  Они  пускали
корни - и  прорастали  друг  в  друга  тысячей  мелких  черточек,  привычек,
особенностей. Подчас такие мелочи в одном из супругов были  другому  милы  и
приятны,  иногда  раздражали,  даже  выводили  из  себя  -  но  со  временем
становились  или  забавны,  или  переставали   замечаться,   или   осознанно
изживались, будучи замеченными. Так Линда  приучилась  чистить  зубы  только
своей щеткой,  а  Нил  отучился  громко  зевать  и  без  крайней  надобности
почесывать интимные места.
   Приближалось лето, а с ним -  сезонная  трудовая  повинность,  официально
именуемая третьим трудовым семестром. На  бумаге  студенческие  строительные
отряды признавались делом добровольным,  и  действительно  истории  известны
личности, рискнувшие проигнорировать  это  мероприятие,  не  имея  серьезной
отмазки, но дальнейшая судьба таких личностей была, как правило,  незавидна.
Юная чета Баренцевых решили тянуть до последнего и, если ничего за это время
не образуется, явочным порядком  вписаться  в  один  специфический  отрядик,
называемый в народе "мебельным" или "мичуринским". Первое название  отражало
тот факт, что отряд существовал исключительно для  мебели,  вернее  сказать,
для звонкого отчета, а реальный  его  народнохозяйственный  КПД  представлял
собой устойчиво отрицательную величину - явление, невозможное в  теории,  но
сплошь и рядом встречающееся в повседневной практике. "Мичуринским" же отряд
стал благодаря  единственному  виду  трудовой  деятельности,  осуществляемой
бойцами, а именно - детородными органами груши  околачивать.  Это,  конечно,
следовало  понимать  в  переносном  смысле,  потому  что  в  прямом   смысле
упомянутые  органы  использовались  исключительно   по   своему   природному
назначению  -  и  с  повышенной   интенсивностью.   О   последнем,   кстати,
свидетельствовала  табличка  на  входе   в   отрядный   барак,   определенно
рассчитанная на знатоков мужской консонансной  рифмы:  ОТРЯД  "БОРЕЙ"  -  48
ЕДОКОВ!
   Самое  удивительное,  что  за  попадание  в   "Борей"   даже   не   брали
вступительного взноса. Правда, пребывание в нем требовало немалых денег -  в
торговле алкогольными напитками наступления коммунизма пока не предвиделось.
   Такая халява была, конечно, предпочтительней, чем по двенадцать  часов  в
сутки месить бетон на строительстве КамАЗа или  катать  асфальт  на  болотах
Полесья в надежде привезти с  этой  двухмесячной  каторги,  в  самом  лучшем
случае, столько, сколько можно было взять за один скромненький  "разгон"  на
Галере или за удачную карточную партию  с  применением  Ниловой  оптики.  Но
перспектива провести лето в сельском нечерноземном  захолустье  и  в  тесном
принудительном общении  с  полусотней  пьяных  рыл,  успевших  обрыднуть  за
учебный год, радости не внушала. У Нила, правда, была пуленепробиваемая маза
- перенесенный менее года назад гепатит. Но  у  Линды  ничего  подобного  не
имелось, а бросать жену на произвол судьбы он не собирался.
   Помог случай. На последнем экзамене Нил отстрелялся быстро, удачно,  и  в
праздничном настроении заглянул в комитет комсомола,  намереваясь  сгоношить
кого-нибудь на распитие бутылочки-другой  пива.  Но  там  он  застал  только
Карину Амирджанян из факультетского бюро. Вид  у  комсомольской  богини  был
озабоченный.
   - Спихнул? - спросила Карина.
   - А как же! Четыре шара по общему языкознанию - это вам не хухры-мухры!
   - Поздравляю... Слушай, Баренцев, ты-то мне и нужен!
   - А что такое?
   - Новая разнарядка прямо из горкома. Агитколлектив  при  городском  штабе
ССО. Позарез нужны  классные  музыканты  в  молодежном  стиле.  Пуша  я  уже
подписала, дело за тобой. Заработков не обещают, зато поездишь за бесплатно,
страну посмотришь, с новыми людьми пообщаешься. Ты,  конечно,  имеешь  право
отказаться, у тебя  освобождение...  Только  ты  ведь  не  хочешь  испортить
отношения с комитетом? А я в долгу не останусь. Ну как, согласен?
   Нил улыбнулся.
   -  Как  говорил  некто  Мечников,  согласие   есть-продукт   при   полном
непротивлении сторон. Карина ответила недоуменным взглядом.
   - Утром деньги - вечером стулья, - подсказал он цитату из классиков.
   - Баренцев, ты же умный парень. Это же официально заработков не будет,  а
в принципе... Она многозначительно замолчала.
   - Так ничего нет, а в принципе есть все, да?  -  Карина  хихикнула.  Этот
анекдот она знала. - Давай поторгуемся, принципиальная  моя.  Мне  нужна  не
денежная халтура, а чтобы вместе со мной взяли и Линду. Если нет  -  мы  оба
подаемся в "мичуринцы". Устроишь?
   - Кем, интересно?
   - Допустим, солисткой.
   - Издеваешься?! Я ж  говорю  -  заявка  пришла  на  классных  музыкантов.
Городской уровень,  будет  профессиональное  прослушивание.  А  твоя  Линда,
извини...
   - Я все сказал. Будешь у нас в "Борее" - заходи в гости.
   Карина позвонила на другое утро. Линду  берут  в  секретариат  городского
штаба. В паузах между выездами агитбригады они смогут быть вместе, к тому же
твердо обещано, что в некоторые поездки он сможет брать ее с  собой.  Вопрос
был решен.
 
III 
(Ильинка - Ленинград - Новгород, 1974) 
 
   - Ну что, комиссар, ужин у вас  в  семь,  концерт  в  половину  восьмого.
Получается, у нас  есть...  -  Вова  Слонов,  представитель  горкома  ВЛКСМ,
посмотрел на свои японские часы в хромированном корпусе, - еще шесть  часов.
Колись давай, какая в вашей глуши развлекуха имеется, окромя самогона?
   - Самогон, Вова, предлагаю отложить на после выступления, - вмешался Олег
Иванович,  директор  студенческого  клуба,  ныне   исполняющий   обязанности
художественного руководителя  агитбригады.  Неровен  час,  нажрутся  господа
актеры, сорвут мероприятие, кто отвечать будет?
   - Пожалуй,  -  степенно  согласился  Вова.  -  Тогда,  может,  что-нибудь
пасторальное? Рыбалка там, грибочки-ягодки...
   - С рыбалкой напряженка, - сказал комиссар. - Снастей нет, озеро  далеко.
Грибы еще не пошли.
   - У Ильинки малины завались, - вмешалась санинструктор отряда. - С дороги
видно.
   - До поворота на Ильинку  километров  восемь,  не  меньше,  -  проговорил
комиссар задумчиво. - Обернуться не успеете.
   - А мы автобус организуем. Мне так и так  в  Хвойное  заглянуть  надо.  -
сказал Вова. - Это ведь в ту же сторону?
   - Ну да! От поворота еще километров  тридцать  -  и  Хвойное,  -  сказала
санинструктор.
   - Так и постановили. Тебе, Надюша, места эти известны, пойдешь с народом,
чтобы никто не заблудился, часам к пяти обратно на  дорогу  выведешь.  Мы  с
Вовой будем из райкома возвращаться - подберем вас. Годится?
   Комиссар вопросительно посмотрел на Слонова и Олега Ивановича.
   - Годится! - решил Вова. - Ну что, народ, кто по малинку желает?
   Желающих набралось двенадцать человек - две трети агитбригады. В их числе
и Линда с Нилом...
 
*** 
 
   - Ау, я тут!
   Нил поднял голову и невольно застонал - Линда стояла на крутом  склоне  у
самой вершины холма, а за ее спиной виднелся острый обломок кирпичной стены.
   - Зигги, ну же, иди сюда!
   Это прозвище она подарила мужу за  день  до  поездки  вместе  с  альбомом
прежде неизвестного ему английского музыканта Дэвида  Боуи  "Ziggy  Stardust
and the Spiders from Mars".  Развернув  бумагу,  в  которую  была  завернута
пластинка, Нил обомлел: с обложки на него  глядело  лицо,  конечно,  изрядно
отретушированное и подгримированное, дополненное сверкающим  психоделическим
нарядом и диким желтым хайром, но - его собственное! "Наконец-то  я  увидела
твой истинный фейс, Давид Робертович, - сказала тогда Линда,  утирая  слезы,
выступившие  от  безудержного  смеха.  -  Отныне  быть  тебе   Додиком".   -
"Помилосердствуй! - воскликнул Нил. - У нас и  так  за  стенкой  полна  хата
Додиков!" - "Тогда будешь Зигги-Звездная Пыль..."
   - Да хватит уже! - крикнул Нил, задрав  голову.  -  И  так  полное  ведро
набрали. Пойдем лучше назад!
   - Ой, ну пожалуйста, пожалуйста! Тут такая красота!
   Нил вздохнул, переложил потяжелевшее за какой-то час ведро в  отдохнувшую
руку и начал подъем.
   Поравнявшись с Линдой, он поставил ведро, уселся  на  замшелый  камень  и
достал погнувшуюся сигарету. Линда отошла  на  несколько  шагов  и  застыла,
глядя куда-то вниз. Он докурил сигарету, а она все не двигалась. Нил подошел
к ней, тихо положил руку на плечо.
   - Что с тобой?
   - Ильинка...
   Деревня под холмом опустела давно.  Это  было  понятно  и  по  отсутствию
столбов с электропроводами, и по высоте  деревьев,  проросших  на  крышах  и
сквозь крыши. От деревянных  домов  остались  закопченные  трубы,  сиротливо
выглядывающие из буйной дикой зелени, от  кирпичных  -  осыпающиеся  красные
стены с пустыми черными глазницами окошек. Дом, стоящий несколько на особицу
и обнесенный чудом сохранившейся чугунной оградой, обращал на себя внимание.
Это  было  длинное  двухэтажное  сооружение,  на  стенах  которого   кое-где
сохранилась желтая штукатурка,  с  облупившимся  прямоугольным  фронтоном  и
высоким   каменным   крыльцом   с   монументальной   дверью,   крест-накрест
заколоченной  почерневшими  досками.  Над  дверью   косо   свисали   остатки
черепичного козырька. Один столб под козырьком упал и теперь  лежал  поперек
крыльца, расколотый на три части. Сбоку  от  входа  Нил  разглядел  круглую,
дырявую крышу беседки.
   - Там была усадьба помещиков Ильинских, - прошептала Линда.
   - Откуда ты знаешь? - спросил потрясенный Нил.
   - Я не знаю. Я так думаю. Пошли. Не пройдя и пяти шагов,  они  наткнулись
на удивительный малиновый куст, сплошь облепленный громадными,  прозрачными,
сочными ягодами. В лучах  солнца,  клонившегося  к  закату,  ягоды  отливали
золотом изнутри. Мгновенно повеселевшая Линда  принялась  горстями  сгребать
золотистые ягоды и запихивать Нилу в рот. Он, недолго думая,  последовал  ее
примеру. За считанные минуты они наелись до отвала,  почти  до  тошноты,  но
остановиться никак не могли - нежная, ароматная, тающая  сладость  чудо-ягод
была непреодолима...
   - Ай! - вдруг воскликнул Нил, его голова нырнула под руку Линде и исчезла
в густой поросли, следом посыпался сладкий малиновый дождь.
   - Эй, ты что там делаешь?
   - Лежу. Навернулся обо что-то.
   - Так вставай, если можешь. - Сейчас, зажигалку обронил...
   - Давай помогу.
   Линда раздвинула зеленые прутики, и взгляду ее открылась ровно обтесанная
поверхность. На гладком розовом камне проступала глубоко и четко  высеченная
изогнутая роза, а в полукруге стебля - православный крест.
   - Зигги, ползи сюда! Гляди, чего я откопала.
   В полуметре от камня вынырнула взъерошенная голова Нила.
   - Вот он-то мне под ногу и попался... - Он вгляделся в изображение. -  Э,
да  мы,  мать,  похоже,  на  старое  кладбище  попали.  То-то  малина  такая
нажористая...
   - Тьфу на тебя!
   - Успокойся, здешние бренные останки  давно  уже  биологически  пассивны.
Даже косточки истлели задолго до нашего рождения.
   - Гляди, а тут еще один камень. И крест поваленный...
   Оли дружно присели на мягкую траву.
   - Зажигалку нашел? - шепотом спросила Линда.
   - Ага. Вот она.
   - А сигарета есть?
   - Держи.
   Они замолчали, глядя друг на друга и пуская дым в чистое небо.
   - Знаешь, мне вдруг в голову пришло... Если бы эти камни могли  говорить,
сколько всего они нам рассказали бы...
   - Камни не говорят, - отозвалась Линда.
   - Само собой...
   - ... но думают.
   - Что-что?
   - Думают. Лежат и думают. У них, видишь ли, много времени на раздумья...
   - И о чем, интересно, они думают?
   - Они думают о том, что  люди,  наверное,  открыли  секрет  бессмертия  и
перестали умирать. Погост стоит, а никого не хоронят.
   - Странно все это...
   - Зигги, ты можешь пообещать мне одну вещь? - Какую?
   - Если я... если я уйду первой, ты постарайся  сделать  так,  чтобы  меня
закопали под тем камнем, с розой. Буду выращивать солнечную малину...
   - Линда, прекрати, что ты несешь!
   - Нет, не надо. Земля тяжела... Лучше отдай меня чистому  огню,  а  пепел
отпусти на волю, развей по ветру...
   - Какая чушь!
   - Без воли и ветра душа не живет... Зигги, сделаешь?
   - Ты перегрелась...
   Линда тряхнула головой и, резко качнувшись, встала.
   - Извини, сама не понимаю, что на меня нашло, не придавай значения... Ой,
побежали, наши, наверное, уже на дорогу вышли...
 
*** 
 
   В конце августа все стройотряды вернулись в  город,  а  второго  сентября
начались занятия в университете, однако, городской штаб работу  не  свернул.
Линда, официально освобожденная от учебы еще на месяц, с  утра  до  позднего
вечера корпела над разного рода отчетностью и  домой  возвращалась  усталая,
голодная и злая. Она пулей пролетала  через  владения  Яблонских,  сразу  за
балконной дверью  скидывала  кроссовки  или  босоножки  и  переоблачалась  в
розовый халат, красноречиво вывешенный на дверях ванной комнаты. На столе ее
ожидали бутылка пива, только что из холодильника, и  что-нибудь  вкусненькое
на укрытой полотенцем сковородке. И лишь когда она, утолив  первые  голод  и
жажду, закуривала сигарету, начинала звучать негромкая восточная  музыка,  и
словно джинн из кувшина материализовался Нил, прятавшийся доселе за  высоким
матрасом. На этот же матрас они обычно и заваливались после  ужина,  оставив
мытье посуды на утро.
   - Зигги, ты меня балуешь, - говорила Линда, целуя мужа.
   - Не-а, проявляю элементарный эгоизм. Хочу приучить тебя к мысли,  что  и
тебе придется именно так встречать с работы меня. Каждый вечер,  много-много
лет подряд. Даже когда я буду заслуженным старым пердуном, а ты...
   - Заслуженной старой пердуньей, - докончила она.
   - Отнюдь. Элегантной старой дамой с голубой челкой и ястребиным шнобелем.
   Она выхватила из-под головы подушку и принялась  охаживать  ею  Нила.  Он
уворачивался, хохоча во все горло...
 
*** 
 
   - В Новгород, на четыре дня. Зональный смотр агитбригад,  -  пояснил  он,
перехватив ее удивленный взгляд. Взгляд был  направлен  на  упакованный  под
завязку рюкзачок,  стоящий  возле  матраса.  -  Поезд  завтра  утром.  Наших
полвагона, так что если хочешь, могу и тебя вписать.
   - Хочу. - Линда вздохнула. - Но не могу. Никто не отпустит.  Отчет  сдаем
послезавтра.
   - Жаль... Ладно, вернусь - тогда и погуляем. Имеем право. А пока  что  ты
отдохни от меня.
   - Хочешь, открою страшную тайну?
   - Ну?
   - От тебя-то я как раз и не устала... Ладно, смотри там, веди себя, ешь с
аппетитом, пей с перерывами, с кем попало не трахайся...
   - И вам, гражданка Баренцева, настоятельно  рекомендуется  воздерживаться
от случайных связей, - с важным видом  изрек  Нил,  но  не  удержал  тона  и
фыркнул в кулак.
   Некультурная программа началась уже в поезде но  Нила  не  тянуло  ни  на
портвейн, ни на хоровое исполнение популярных песен, и как только  позволили
приличия, он удалился в тамбур спокойного соседнего  вагона,  где  и  провел
большую часть пятичасовой поездки, общаясь преимущественно  с  мятой  пачкой
"БТ". За окном было тоскливо  и  пасмурно,  и  смутные  дурные  предчувствия
бередили душу.
   Тревога не покидала его весь этот день, и следующий тоже. Все было как  в
тумане. Их куда-то везли, что-то они  там  устанавливали,  что-то  играли  и
пели, потом их чем-то кормили, потом везли обратно, потом опять  кормили,  а
потом они  где-то  спали.  То  есть,  вообще-то  он  знал,  что  иногородних
участников слета с шиком  разместили  в  гостинице  "Садко",  в  двухместных
номерах, что соседом его по комнате числился  лиаповец  Скрипка,  во  многом
благодаря своей фамилии ставший  классным  барабанщиком.  В  номере  Скрипка
появился дважды - один раз, когда заносили вещи, а вторично в  первом  часу,
возбужденный и крепко поддатый. Нил не спал и слышал, как тот, громко  соня,
возится с сумкой и достает из нее что-то булькающее и что-то шуршащее.
   От экскурсии по городу и окрестностям, устроенной наутро, у Нила остались
смутные впечатления, запомнились только синие,  в  золотых  звездах,  купола
Юрьева монастыря, да  всеобщее  оживление,  когда  Олег  Иванович,  решивший
сфотографировать группу на фоне Кремля со стороны Волхова, слишком энергично
попятился и с высокого причала плюхнулся  в  реку  вместе  с  фотоаппаратом,
импортным плащом  и  фетровой  шляпой.  Но  Нила  даже  это  не  позабавило.
Меланхолию  его  не  сбили  ни  выступление  на  послеобеденном   конкурсном
концерте, где сводный  вокально-инструментальный  ансамбль  с  его  участием
удостоился похвалы авторитетного жюри, в составе которого  заседал  какой-то
хрен из ЦК ВЛКСМ, ни последовавший за концертом роскошный ужин  с  обильными
возлияниями. Под высокими темными сводами детинца  средневековые  братины  и
ендовы  соседствовали  на  длинных  столах   с   современными   салатницами,
графинчиками,  литровками  и  поллитровками,  а  среди  многочисленных  блюд
предлагались и вовсе невероятные: типа стерляжьей ухи из судака и  картофеля
по-древнерусски. Их-то Нил из мрачного любопытства и заказал. Как  известно,
на халяву и уксус сладок. Но оказалось действительно вкусно, а черный  квас,
которым он запивал трапезу, отдавал  медом,  луговыми  цветами  и  чуть-чуть
мятой. Хотелось бы, конечно, чего-нибудь покрепче, тем более что  выбор  был
богат. Но Нил предпочел не рисковать - нынешнее сумеречное состояние  пугало
его  своей  интенсивностью  и  полной  беспричинностью,   и   алкоголь   мог
подействовать самым непредсказуемым образом.
   Между тем, физиономии набившихся  в  банкетный  зал  молодых  талантов  с
каждым новым стаканом делались все румяней и веселей, вместе с  несвязностью
речей нарастала их развязность, от гама, дыма и недосыпа разболелась голова.
Когда же с противоположного конца стола покатилась,  множась  и  крепчая  на
ходу, сильная идея всей гурьбой двинуть в общий  зал,  шугануть  с  площадки
местных     музыкантов      и      врезать      несколько      зажигательных
комсомольско-стройотрядовских номеров, Нил окончательно  понял,  что  отсюда
пора делать ноги, иначе и его вытянут на сцену на чужом  инструменте  шибать
идейно выдержанной романтикой по подгулявшим душенькам.
   Стараясь не привлекать к себе внимания, он поднялся, медленно вышел и  по
крутой лестнице спустился в общий  зал,  на  ходу  полюбовался  на  эстраду,
откуда облезлые молодцы в  розовых  пиджаках  пропитыми  голосами  призывали
город Одессу цвести  и  процветать,  глянул  на  самозабвенно  выплясывающую
потную публику, и поспешил дальше  -  звуки  из  мерзко  хрипящих  динамиков
молоточками долбили мозг.
   Дорогу сюда Нил не запомнил, поэтому дороги отсюда не знал.  Вывернув  из
короткого коридора  в  узкое  помещение,  где  вдоль  одной  стены  тянулась
деревянная стойка бара с высокими табуретками, а вдоль другой  расположились
столики на двоих, отделенные друг от друга невысокими барьерами,  он  решил,
что забрел не туда, и хотел уже вернуться в коридор...
   - Нил?
   Растерянно щурясь, Нил завертел головой, но свет  в  узком  зальчике  был
тусклым, и он не сразу разобрал, что за женщина машет ему рукой  с  дальнего
столика, а, разобрав, обрадовался несказанно.
   -