дальше
как карта ляжет, мир большой... И внешне вроде  все  неплохо  вытанцевалось:
уютный домик  с  видом  на  Бискайский  залив  из  мансардного  окна,  очень
приличное денежное содержание (компенсация, надо  полагать,  за  загубленный
бизнес, с которого,  кстати,  и  сами  псы  позорные  поживились  неплохо  -
как-никак, главные инвесторы, хоть и закулисные). Мадам рантье - не жизнь, а
мечта  идиота.  И  пригляд  самый  нехитрый  -  старый  приятель  Эрвин,  по
совместительству  шофер  и  домашний  мастер,  и  Флора,  женушка  его,   по
совместительству экономка. Modus operandi - вести себя  смирно,  номеров  не
откалывать и держать рот на  замке.  И  все.  Получив  такие  условия,  Таня
нисколько  не  сомневалась,  что  через  месяц-другой,  когда  разберется  в
обстановке и притупит  примерным  поведением  бдительность  стражей,  сбежит
непременно - и организует себе самую блистательную "перемену участи".
   Но что-то сломалось в ней, будто заклятие навели. Пробили  энергетической
стрелой. Сорок восемь Таниных мужских  процентов,  неукротимые  и  отважные,
тщетно бились в невидимых  цепях,  которыми  обвила  их  внутренняя  женщина
Морвена, а явленная миру женщина Таня - мисс Дарлин Теннисон -  не  находила
себе места от внутренней пустоты, все настойчивей требующей заполнения.  Она
прилагала все силы,  чтобы  не  поддаваться  этой  пустоте,  до  изнеможения
забивая день всякими внешними делами. Жесткий, расписанный по минутам режим:
утренние вылазки на базар в компании Флоры и Эухении, прислуги  из  местных,
спорт и светское общение в клубе, походы в горы, в пещеры, на дальние пляжи.
К урокам испанского  прибавились  занятия  другими  языками  -  итальянским,
немецким... Вскоре в доме появился кабинетный рояль. Через клуб втянулась  в
благотворительность,  в  сопровождении  неизменного  Эрвина   разъезжала   с
пакетами дешевой еды, одежки, лекарств по бедным предместьям,  по  деревням,
посещала больницы. На чаи  и  душеспасительные  беседы  в  дамский  клуб  ее
сопровождала Флора. И еще были книги -  как  отдых,  как  работа,  даже  как
авер-сионная терапия: по часу в день заставляла себя читать Жан-Жака Руссо в
оригинале, со словарем,  естественно.  Более  мерзкое  занятие  было  трудно
вообразить, зато потом как хорошо!.. Не спилась, не удавилась,  не  сошла  с
ума, не кинулась в ножки Эрвину, чтобы  поскорее  отрапортовал  шефам  о  ее
капитуляции. И это было настоящее чудо.
   А  весной,  через  полтора   года   этой   ракушечной   жизни,   начались
многозначительные перемены. Как-то подозрительно резко отбыл на родину Эрвин
лечить за казенный счет  простатит,  хотя  никогда  прежде  на  здоровье  не
жаловался.
   Таня вся ждала, когда же пришлют сменщика. Так и  не  прислали,  а  через
неделю засобиралась и Флора.
   - Когда ждать обратно? - поинтересовалась Таня.
   - Может, скоро, а может, и никогда, - ответила Флора. - Это как прикажут.
Вы ведь и без нас не пропадете.
   Это, конечно, верно, но все-таки очень хотелось знать, что означает  этот
ход Морвена. То ли хочет, внушив ложное чувство свободы,  спровоцировать  на
необдуманные действия, то ли еще  какую-нибудь  пакость  задумал.  Например,
"зачистку", предварительно выведя  из-под  удара  своих  людей...  А  может,
деликатно, не теряя лица, намекает, что "карантин" закончен и катись, милая,
куда хошь...
   Еще до отъезда Флоры доктор Барроха полюбопытствовал за  коктейлем,  куда
же сеньорита Теннисон подевала своего верного Брикстона, и, узнав,  что  она
оказалась вынуждена с ним расстаться, порекомендовал  своего  Пако,  который
все равно занят у доктора неполную неделю и будет только  рад  подзаработать
сотню-другую песет. Таня съездила в банк, где узнала, что  причитающаяся  ей
на этот год  сумма  переведена  полностью,  потом  смоталась  с  ночевкой  в
соседнюю  Кантабрию.  Ничего  подозрительного  она  не  заметила,   никакого
"хвоста" не засекла.
   И тогда она решила прокатиться по хемингуэйевским местам - в Памплону, на
знаменитую корриду. Утречком, стоя на балконе гостиницы  с  чашечкой  кофию,
сподобилась лицезреть,  как  кучка  местных  идиотов,  одетых  как  совковые
пионервожатые  на  торжественную  линейку,  состязалась  в  беге  с  плотным
табунчи-ком  диких  боевых  быков,  перегоняемых   из   загона   на   арену.
Выдерживали, естественно, не более десятка  метров  гонки,  а  потом  сигали
через заградительные щиты, выставленные вдоль всей  улочки.  Но  повезло  не
всем. Одного красногалстучного красавца на глазах у Тани  размесили  в  фарш
бычьи  копыта.  Machismo  требует  жертв...  После  этого  сама   тавромахия
показалась пресноватой,  несмотря  на  по-южному  густую  сексуальную  ауру,
источаемую зрелищем. Подкачали бычки, не насадили на рога ни одного  из  тех
разряженных пижонов,  что  на  все  лады  -  конными  и  пешими,  с  пиками,
тряпочками и шпагами - выделывались перед ревущей публикой.
   Дома Эухения передала ей сложенную пополам записку.
   - Это от одного сеньора, - пояснила она. - Иностранец. Он просил передать
вам, как только вы приедете.
   Удивленно пожав плечами, Таня развернула записку. И увидела  две  строчки
из русских букв:
   "Рыжая!  Нужна  встреча.  Завтра.  8  р.  т.  Где  варят,  как  я,   кофе
соотечественники". Число и вместо подписи - "Веселый Роджер". Такие послания
оставлял когда-то Фахри, изображая из них в шутку "черную метку". Да и какой
еще пират мог обращаться к ней не иначе как к  "Рыжей"?  Место  встречи  она
вычислила почти мгновенно. Жгуче пережаренный, с  кардамоном,  тягучий  кофе
могут варить  только  его  соотечественники-арабы,  с  детства  привыкшие  к
особому горькому вкусу.
   Она знала всего два заведения - в одном хозяйничали марокканцы, в  другом
- выходцы из Сирии. Последние и были его земляками. Да и местечко - в  самый
раз, в меру людное, относительно спокойное. Незатейливое,  если  не  считать
увитых дикой лозой беседок и огороженных друг от друга жасмином столиков.
   Таня едва дождалась следующего дня. Ее била нервная дрожь. Отчасти  виной
тому было впечатление после корриды. Запал той  энергии,  которой  она  была
насквозь пропитана с ревом толпы, так и не нашел своего выхода. Таня поймала
себя на мысли, что в таких случаях жажда крови  требует  утоления.  Ожидание
предстоящей встречи только усилило ее напряжение. Просто  так,  неведомо  по
каким каналам, Фахри не вышел бы на нее.
   Но у женщины всегда есть безотказный способ  взять  себя  в  руки:  сесть
перед зеркалом и заняться тщательным вылизыванием шерстки.
   Оделась она неброско, но с шармом. Облегающий с глубоким декольте  костюм
тонкого светлого джерси, того же зеленого цвета  глухо  повязанная  косынка.
Вся ее рыжесть была укрыта, а европейская  элегантность  светилась  открытой
грудью и круглыми коленями. Поправив  резинку  чулка,  Таня  одернула  юбку,
потопала мягкой лодочкой на скошенном низком каблучке, оставшись  довольной,
брызнула на себя из  пульвы  "Mystere  de  Rochas",  надела  темные  очки  в
удлиненной оправе и неторопливо двинулась к машине.
   Фахри уже ждал, разговаривая по-арабски с  хозяином  заведения,  судя  по
переднику и шапочке. Здоровяк попеременно вытирал то одну, то другую руку  о
фартук, размахивал ими, что-то доказывая Фахри. Наблус, как в былые времена,
взрывался хохотом, кидал реплики. Тогда сириец, сидя на явно  маленьком  для
него  стульчике  широко  расставив  ноги  -  из-за  такого  живота  иначе  и
невозможно,  -  громко  хлопал  ладонями  себя  по  коленям  и   закатывался
громоподобным смехом, запрокидывая  вверх  мясистое  рябое  лицо.  При  этом
верхняя губа обнажала щербатый белозубый рот и  розовые,  на  смуглом  фоне,
десны и прилипала к непомерному шнобелю.  Боковым  зрением,  не  поворачивая
головы, Фахри заметил приближающуюся Таню, кинул несколько слов собеседнику.
Тот встал, галантно отодвинул перед ней стул и удалился.
   - Как ты? Как дела? Как жизнь? Какие проблемы?
   - Давай обойдемся без увертюры к рыцарскому турниру.
   Таня сняла очки и улыбнулась. Фахри закатился.
   - Вижу, Рыжая, все харашо с тобой.
   - Я тебя тоже люблю.
   Он снова рассмеялся.
   - Поведай, светило-пиротехник, что привело и как?
   - Как - это дело техники, правильно сказал? "Опять  начал  урок  русского
языка", - подумала Таня. Это всегда было удобной  для  него  линией  беседы.
Если что не так, извини, мол, чай не русский.
   - Наверное, правильно, если не хочешь государственные тайны раскрывать.
   Хотя государства еще пока нет?
   Таня намеренно пнула его в больное место, возможно единственное  у  него,
чтобы ввести общение в рамки  взаимовыгодного  сотрудничества.  Глаза  Фахри
сделались жесткими, улыбка слетела, как московский тополиный пух.
   - Чем занимаешься? - сдержанно спросил Наблус.
   - Пишу последний  параграф  диссертации.  Это  должно  было  согнать  его
настроение со злой волны. И он, просветлев, вдруг ляпнул:
   - Ты на мой сапог - пара.
   - Сам ты сапог!
   Таню вдруг охватила нежность к старому другу, она знала, несмотря на  все
границы государств и судеб - другу. И положила руку на его  крепкую  смуглую
ладонь. Наблус смутился и, чтобы не выказать случайной слабости, вдруг ткнул
пальцем в сторону тротуара:
   - Ой смотри, бауабики!
   - Кто?
   Оглянулась и  ничего  не  поняла.  Кроме  двух  кобелей,  увязавшихся  за
течкующей сукой, там никого не было.  До  нее  дошло:  собаки.  Он  попросту
по-арабски образовал множественное число от слова "бобик".
   Вконец развеселил хозяин, самолично накрыв стол дымящимися  "баданчанами"
с мидиями, украшенными бамией и оливками.
   Уже когда принесли сладкое, Фахри достал из  нагрудного  кармана  конверт
"Par Avion", и у Тани дрогнуло сердце.
   - От матери? - догадалась она.
   Наблус кивнул, извинился, вышел из-за стола, оставив ее наедине с письмом
Адочки.
   "Танюшка, сладкая моя донюшка! Уж и не  знаю,  как  Господа  благодарить,
кровинушка ты моя! Я уж думала, все слезы выплакала, а вот пишу  тебе  и  от
радости реву как белуга. Мы ведь тебя давно похоронили. Все гадала, как буду
могилку твою  искать,  тем  и  жила,  родная  ты  моя!  Оказывается,  ничего
искать-то не надо. Мне твой друг так и сказал, не ищи, мол. Я сначала все не
понимала, как можно. А когда он сказал, что нет могилы, что-то  зашевелилось
внутри, екнуло.
   Сердце не  обманывает,  догадалась,  что  жива  ты,  счастие  мое  рыжее.
Дотронуться б до тебя хоть пальчиком. Ну да  я  все  понимаю,  видать,  пока
нельзя. А  как  Фахри  мне  посоветовал,  вроде  как  наказал,  письмо  тебе
написать, а он вроде бы найдет, как к  тебе  его  отправить,  так  думала  -
дышать разучилась. Вдруг у тебя будет какая оказия, так ты пришли  весточку.
А то, ну впрямь как бабка твоя - уехала и ни словечка, ничего. Я ж  все-таки
мать. Сердце мое за вас рвется. Какие-то  непутевые.  Столько  бед  на  ваши
головы сыплется, не дай Бог! Павлушу мы похоронили в 84-м.  Уж  и  не  знаю,
правильно ли делаю, что пишу тебе об этом, но коли не знаешь,  так  наверное
обязательно тебе знать следует. Мало ли что.
   Скрывался он, оказывается. Жил в  Кемском  районе  в  лесхозе  под  чужой
фамилией, кажется, Черноволом  Савелием  звался.  Охотничал  или,  наоборот,
егерем был. Как-то все-таки непонятно, почему так. Избушку, точнее,  что  от
нее осталось, нашли. На пожарище обугленное тело  Павлуши-то  и  отыскалось.
Прокуратура долго копалась.
   Вроде зацепок никаких не нашли. Могло быть и самовозгорание. На том  дело
и закрыли. Никитушка сразу махнул рукой, что от этих  работничков  толку  не
жди. Ну да кому до истины-то  докапываться?  Времена  такие  наступили,  что
человеческая жизнь уж и полтинника не стоит. При  Сталине  все-таки  порядка
больше было. А сейчас старики пенсию по полгода получить не могут. Может вот
Жириновский  Владимир   Вольфович   выйдет   в   президенты,   как-то   этих
коррупционеров пришерстит.
   Благо ты подальше от этого бардака.  Не  вздумай  возвращаться.  Разве  в
гости? Буду ждать.
   Твоя старенькая мама.
   Целую тебя, хоть ты этого не любишь. Скучаю по тебе. И целую".
   Информация, которую передал ей Наблус с этим письмом,  больно  хлестанула
Таню. В какой-то момент ей  показалось,  что  сама  задыхается.  Несомненно,
Павел был убит. В ее голове мгновенно вспыхнула память разговора с  Шеровым.
Ошибки быть не может, и дело не в том, что подсказывает чутье. Тут и особого
анализа не надо, чтобы все концы свелись к тому, кому нужна была его смерть.
   Появился Фахри. Таня мутно молчала. Словно  отвечая  ее  размышлениям  по
теме, Наблус проронил:
   - А как я с машиной твоей ковирался, помнишь? Он не улыбался. Взгляд  был
твердым, без намека на ностальгические воспоминания о  приключениях  прошлых
лет.
   Нет. Вопрос - как указательная стрелка "Alarm".
   - Что ты знаешь о его смерти? - спросила Таня.
   - Что он не лесник и вряд ли такой ишак, чтобы самовозгореться.
   - Кто за этим стоит, что думаешь? Или знаешь?
   - Думаю, что и ты.
   Таню насторожил его вкрадчивый тон. Ему-то Шеров зачем?
   - Ладно, сквитаемся, - тяжело выдохнула она.
   - Он сейчас в Норвегии, контракты какие-то заключает.
   Таня вскинула бровь на подобную осведомленность.
   - Послушай, зануда! Шеров - не Анна Каренина, а я - не тупее паровоза.  -
Этот литературный пример ему был понятен еще с подфака МГУ. - Надо  будет  -
всему свое время.
   - Когда шеровское придет, мне как брату скажешь? - хитрил Наблус.
   - Тебя-то что теребит? Мое долевое участие?
   - В нем ты и я - между-между.
   - Так и говори между где. И с какого боку твой интерес?
   - Мне тоже приятно трупчик нашего друга иметь.
   - Некрофилия или терроризм? Наблус расхохотался:
   - Один мертвец много жизни спасает.
   - Он что, продает Израилю разворованное советское вооружение?
   Фахри дернул головой. Похоже, попала близко.
   - Через его каналы большие еврейские деньги уходят.
   -  А  значит,  остальное  можно  купить  на   месте?   Он   помолчал   и,
обезоруживающе  улыбнувшись,  будто  предлагая  вылазку  в  зону  отдыха  на
Борисовские пруды, заявил:
   - Мы его уберем. Ты и я. Я перекрою чуть-чуть кислород, который поступает
на другой берег Иордана, а ты успокоишь сердце. Нельзя в себе боль  и  злобу
копить, правда, Рыжая?
   - Ну что ж, я давно твоя  должница  за  акцию  по  ликвидации  Ларика.  -
Сказала так, будто только это ею и двигало, на том и согласилась, наконец:
   - Тогда лады.
   Когда наш рейс в Осло?
   Наблус протянул ей билеты.
   Полыхнуло неожиданно. Из-за крыши вырвался язык  пламени,  Таня  увидела,
как в одной из комнат второго этажа занялась огнем  занавеска,  из  открытой
форточки повалил дым. Она прильнула к окуляру, навела на входную  дверь.  Из
нее выбегали люди - двое,  трое,  пятеро.  Она  отчетливо  видела  выражение
незнакомых лиц - растерянное,  испуганное.  У  одного,  высокого,  полностью
одетого, лицо было злое и решительное.  Губы  и  руки  шевелились,  он  явно
отдавал какие-то распоряжения. В руках у второго появился автомат. Еще  двое
бросились, пригибаясь, вдоль фасада, один побежал к "мерседесу". Наблюдая за
ними, Таня едва не упустила Шерова. По наитию повела линию прицела чуть выше
и засекла его на балконе. Он перегнулся через перила и кричал  что-то  вниз.
Она поймала в перекрестье его лысую макушку.
   Надо же, какой плюгавый...
   - И тогда я сказала...
   Почти бесшумно передернулся автоматический затвор.
   - Послушайте, маленький... Палец замер на спусковом крючке.
   - Можно мне вас немножко... Плавный, неспешный выдох.
   - Убить.
   Как плевочек просвистел. Красным цветком распустилась на темечке  седьмая
чакра. Вадим Ахметович перевалился через перила и нелепой  куклой  шлепнулся
на козырек, выступающий над черной дверью.
   С другой стороны фьорда в тихие воды полетела ненужная более винтовка.
   Таня поднялась. Происходящее на том берегу  ее  больше  не  трогало.  Она
нырнула в густой сосняк и, выйдя по нему за гребень,  скинула  маскировочную
куртку, кепи,  перчатки,  стянула  заляпанные  грязью  штаны,  под  которыми
оказались вполне пристойные и ничуть не промокшие серые слаксы, переобулась,
сменив мягкие пластиковые сапожки на  кроссовки,  сложила  все  хозяйство  в
заранее заготовленную ямку, обтерла лицо  гигиенической  салфеткой,  которую
отправила туда же, вылила сверху содержимое металлической фляжки,  привалила
камнем. Когда доберутся  до  тайничка,  найдут  в  нем  лишь  расползающиеся
ошметки, никакой идентификации не подлежащие.
   На дорогу она вышла через час. В это раннее утро на дороге было пусто, но
Таня решила не рисковать и до  Нужного  места  добиралась  лесочком.  Вскоре
показался заброшенный каменный амбар без крыши. Озираясь  по  сторонам,  она
приблизилась, обошла строение кругом. За амбаром, не видный с дороги,  стоял
видавший виды черный "джип". Мотор работал на холостом ходу, на водительском
месте - фигура в знакомой клетчатой кепочке и черной кожаной куртке. Уже  не
таясь, она  пересекла  несколько  метров,  отделяющих  автомобиль  от  стены
амбара, открыла дверцу, плюхнулась на переднее сиденье.
   - Трогай, Фахри.
   В затылок уперлось что-то холодное,  металлическое.  В  окошке  мелькнула
ухмыляющаяся  рожа  в  синей  фуражке,  красноречиво  выставилось   короткое
автоматное дуло. Фахри повернул голову - только это был не Фахри.
   - Спокойно, мадам. Королевская криминальная полиция. Вы арестованы.
   На ее застывшем лице проступила жуткая, леденящая улыбка.
   - За не правильную парковку? Незнакомец в одежде Фахри  испустил  усталый
вздох.
   - Фрекен Теннисон, вы  обвиняетесь  в  убийстве  иностранного  гражданина
Вадима Шерова... Руки, пожалуйста.
   На запястьях защелкнулись никелированные браслеты.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Скажи, которая Татьяна

(1995)

I

   - А?! Что?!
   Таня встрепенулась, резко оторвала голову от подушки, села.
   - Ты кричала, - хрипловатым со сна голосом сказал Павел.
   - Сон...
   - Опять во дворце летала?
   -  Если  бы...  -  Она  успокоилась,  только  дышала   часто.   -   Такое
привиделось...
   Жуткое, непонятное. Двойное какое-то.
   - Двойное?
   - Ну, будто я там - и не я в то же  время.  Словно  на  себя  со  стороны
смотрю, как в кино. Только это не кино, и я в нем - совсем не  я.  Стройная,
подтянутая, кудри рыжие по плечам...
   - Рыжие? - Павел непроизвольно вздрогнул.
   - И очень красивая, только красота такая... снежная, нечеловеческая даже.
   Недобрая красота... И будто ведет меня - и не меня - кто-то по  коридору,
длинному-предлинному, и пол в коридоре том каменный, холодный, а я босая. На
глазах повязка, но я все вижу, только не сама, а та я, которая со стороны...
Ну вот, совсем запуталась...
   - Нет-нет, я все понимаю.
   - И вот отворяют передо мной комнату, большую вроде,  но  пустую,  только
посередине кресло высокое, а к нему провода тянутся. И тут  я  понимаю,  что
меня - то есть ту, которая во сне - сейчас  в  этом  кресле  казнить  будут.
Сердце так в пятки и ухнуло... Будто падаю. И проснулась.
   - Да уж... Это знаешь как называется?
   - Как?
   - Перевозбуждение, вот как. Которую  ночь  уже  не  спала  толком,  землю
родную через столько лет увидела, новые впечатления, новые  знакомства...  и
старые тоже.
   Сегодня вон до половины пятого  по  городу  гуляли.  Вот  дурь  всякая  и
мерещится.
   Постарайся заснуть, а? Таблетку дать?  -  Он  бережно  дотронулся  до  ее
черных волос, откинул со лба упавшую прядь.
   - Да ну ее! И так глаза в кучку... - Таня сладко зевнула. - Привидится же
такое, честное слово...
   Павел полежал немного, закинув руки за голову, потом осторожно, чтобы  не
потревожить жену, выбрался из постели, подошел к окну, закурил. Замер в  той
же позе, что и сутки назад, задумчиво глядя в окно.
   Он знал, какая женщина явилась Тане. Сегодня днем слышал голос, а  теперь
этот странный, леденящий сердце сон... А ведь