Как нам тут БЭСМы поставили,
эти ахушники окончательно аху - я извиняюсь - ели. Все свое говно  шлют  нам
на обработку, а у нас по институтам загрузочка будь здоров, и своя  тематика
имеется... Работаем в три смены, машины не выключаем сутками, пропади они!
   И он в сердцах пнул по ближайшей железной панели.
   - За что ж так-то? - спросил Павел.
   - А ты знаешь, что это за хренотень? - злобно спросил очкарик. - Сплошная
кибернетика с математикой, а сокращенно - кебенематика!  Одних  ламп  тысячи
три, значит, раз в два дня, по теорверу, одна  из  них  дает  дуба.  И  стоп
машина. Запускай программу по новой. А если она длинная - значит  еще  сутки
долой, это как минимум... Короче, ты меня  понял.  Дуй  к  Лукичу  и  раньше
двадцать пятого не приходи...
   Павел вздохнул. Он знал,  что  не  только  к  двадцать  пятому,  но  и  к
завтрашнему дню на складе не останется ни единой шайбы.
   - Слушай ты, пень, - беззлобно сказал он, протягивая бумажку. - Вникни  в
содержание, сделай, что надо, а за мной не заржавеет.
   Он расстегнул портфель и показал горлышко бутылки. Взъерошенный математик
взял бумагу, не сводя глаз с портфеля.
   - Ты не сюда смотри, ты туда смотри, - сказал Павел, грозя пальцем.
   Очкарик, нахмурив лоб, стал изучать бумагу.
   Потом он тряхнул головой, хихикнул, убежал куда-то вместе с  накладной  и
через минуту вернулся.
   - Вот тебе штамп. Иди получай свои хреновины. А  я  сейчас  программу  на
твою заявочку составлю. Запущу вне очереди, чтоб никто не придрался...
   - Зачем?
   - Должна ж быть перфокарта и распечатка с машины. Для отчета. Мы с ней на
пару шустро работаем. Часика за три справимся.
   - Сто на один умножить? За три часа?
   - Ага, и получить девяносто  девять  и  три  в  периоде.  Принцип  цепей.
Техника, что ж ты хочешь?
   - Я? Хочу технику потолковей... В общем, я пошел шайбы выколачивать, а на
днях,  если  позволишь,  загляну  к  тебе.  Что-то   меня   твое   хозяйство
заинтересовало. Держи гонорар...
   Через два  часа,  собрав  пять  требуемых  подписей,  Павел  стоял  перед
кладовщиком, который придирчиво изучал накладную.
   - Непорядок, - сказал наконец кладовщик. - Вот тут не по  форме.  И  тут:
"За Сметанина Коммод".
   - Сметанин в отпуске, - сказал  Павел,  успевший  поднабраться  кое-каких
сведений.
   - Не знаю, не знаю, - заявил кладовщик. - Мне не докладывались.
   - У меня и другой документ есть, - сказал Павел и вытащил вторую бутылку.
   Так он заполучил  дефицитные  шайбы,  знакомство  с  программистом  Шурой
Неприятных и тему для серьезных размышлений...
   Потом Павел занимался своей текущей работой, Другими делами, но исподволь
все возвращался к  сцене  в  вычислительном  центре,  вспоминал  собственные
слова: "Хочу технику потолковее". То он ловил себя на том,  что  смотрит  на
физические свойства разных минералов с позиции того, нельзя ли  их  каким-то
образом использовать в микросхемах или в чем-то подобном, чем можно заменить
вакуумные лампы, то вдруг, гуляя по парку, с удивлением  слышал  собственный
голос, повторяющий:
   "Может,  не  кремний,  не  металлы  а,  скажем,  углерод".  Однажды   ему
приснилось, что он раскрывает толстую книгу, на переплете которой написано:
   "Сверхпроводимость".
   Постепенно эти разрозненные сигнальчики свелись в  некую  предварительную
гипотезу.  Павел  обложился  специальной  литературой,  кое-что   просчитал,
прикинул. Гипотеза стала обретать четкость.
   Весной он подал. документы в аспирантуру - почему-то  Горного  института.
Летом, во время отпуска, он  увязался  в  экспедицию,  проводимую  одним  из
заказчиков лаборатории Кухаренко по кимберлитовым брекчиям Якутии.
   Его  потянуло  на  алмазы.  Коллеги  недоумевали:   предмет,   невероятно
притягательный для обывателя, но для серьезного ученого - очень так себе.
   Получив заявление Павла об увольнении, Кухаренко  вызвал  его  на  ковер.
Разговор в кабинете продолжался четыре часа, потом они вместе вышли на улицу
и незаметно отмахали полгорода, споря, махая  руками,  вворачивая  в  беседу
такие термины, что прохожие озирались на них с некоторой опаской - уж  не  с
Пряжки ли сбежали милостивые государи?
   Прощаясь возле Витебского вокзала, Кухаренко сказал:
   - На мой взгляд, ваши шансы на успех примерно один к  четырем.  Я  бы  на
такое соотношение не пошел. Вы, судя по всему - другое дело. Дерзайте.
   И крепко пожал Павлу руку.
   Вступительные в аспирантуру Павел сдал легко, почти незаметно  для  себя.
На новом месте его вновь обдало позабытым душком, липким и  неприятным:  его
вновь воспринимали исключительно как сына "того самого"  Чернова.  Противно,
конечно,  но  по  большому  счету  не  так  уж  важно  -  людей,   так   его
воспринимавших, он уважать не мог, а стоит  ли  брать  в  голову,  как  тебя
воспринимают те, которых ты не уважаешь? Более того, этот нюансик даже помог
ему - он в мгновение ока обзавелся идеальным научным руководителем.  То  был
седовласый почтенный академик,  все  время  которого  уходило  на  всяческие
симпозиумы, президиумы, коллегии и, эпизодически, на собственно науку. Своим
аспирантам он предоставлял полную свободу, ничего им не навязывал, работ  их
не читал. Защищались у него все - тупицам "помогали"  подчиненные  академику
научные работники.
   По этой же причине у Павла там не появилось новых друзей, даже приятелей,
за одним, пожалуй, исключением. Здесь был случай даже  забавный  -  Малыхин,
комсомольский вожак откуда-то с Урала, явно рвался зацепиться за город и  за
институт, сделать хорошую карьеру. Он с первых дней начал обхаживать  Павла,
набиваясь ему в друзья. Это было так очевидно, так наивно и простодушно, что
Павлу сделалось даже смешно - и он чуть-чуть  допустил  к  себе  Малыхина  и
изредка захаживал к нему в общежитие  перекинуться  в  картишки  или  выпить
винца и послушать малыхинские излияния  по  части  организации  безоблачного
будущего. Первый раз это было накануне Нового года, второй  раз  -  в  конце
февраля, через месяц после исторической свадьбы  Ванечки  Ларина  у  них  на
даче.
   Еще  студентом  этот  Малыхин  каждое  лето  наведывался  на   разработки
уральских  самоцветов,  чемоданами  вывозил  оттуда  яшму,  орлец,  малахит,
реализуя их здесь по каким-то своим каналам и получая  неплохой  приварок  к
стипендии. Потом у него вышла какая-то неприятность, и с очередных гастролей
он вернулся с пустым чемоданом и побитой рожей. Впрочем, унывал он  недолго,
распродал оставшийся запасец и переключился на другой регион. Взяв себе тему
по  памирской  хрусталеносной  зоне,  он  свел  знакомство  с  ребятами   из
душанбинского треста "Самоцветы" и уже два лета выезжал туда в  поля.  Таким
образом он убивал сразу двух зайцев - набирал научный материал и  разживался
материалом для коммерции. На смену уральским камням пришли лалы,  турмалины,
топазы, благородная шпинель и гранаты.
   Во время второго визита Павла, как  раз,  в  день  стипендии,  Малыхин  с
гордостью  слегка   подвыпившего   человека   продемонстрировал   ему   свою
действительно небезынтересную коллекцию. Был среди них один не очень броский
камешек, голубой, мутноватый,  с  трещинками,  при  виде  которого  у  Павла
участился пульс. Он сразу понял, что это за камень, но для проверки легонько
провел им по другим камням, по лежавшему рядом стальному ножу. Алмаз.
   Тот  алмаз,  который  Павел  держал  в  руках,  явно  относился  к  числу
технических и в ювелирном смысле ничего ценного  собой  не  представлял.  Но
ювелирные  достоинства  интересовали  Павла  в  последнюю   очередь.   Цвет!
Изменение цвета, как правило, показывает  наличие,  пусть  самое  ничтожное,
какой-то примеси. А это может дать самое  неожиданное  изменение  физических
характеристик. В том числе и тех, которые больше всего интересовали Павла.
   - Ну что? - самодовольно спросил Малыхин. - Понравился алмазик?
   - Занятная штучка, - ответил Павел  со  всей  небрежностью,  которую  мог
осилить. - Тоже оттуда?
   - Ага, - сказал Малыхин. - Прихватил из любопытства.
   - Одолжишь покрутить? - тем же тоном спросил Павел.
   - Зачем одалживать? Дар-рю! - великодушно заявил Малыхин. - У меня  таких
еще штук несколько. Хоть все бери. Русскому человеку  для  друга  ничего  не
жаль.
   - Ну я не именинник и не девица, чтоб мне подарки делать, - сказал Павел.
- Ты коньячок употребляешь?
   - Я-то? - Малыхин лукаво усмехнулся. - Хороший, под хорошую закусочку,  с
хорошим человеком. Павел вздохнул.
   - Ладно, - сказал он. - Одевайся. Что тут поблизости есть из  приличного?
"Фрегат"? "Лукоморье" ?
   Малыхин сморщился.
   - О чем ты говоришь? Какое, к чертям, "Лукоморье"? Сейчас ловим тачку,  я
тебя в такое место отвезу - закачаешься!
   - В какое?
   - Увидишь. Как говорится, бензин ваш - идеи  наши.  Если  только  сегодня
Петрович у дверей - мы увидим небо в алмазах...
   В ресторанах Павел бывал нечасто.  Несколько  раз  в  студенческие  годы,
отметить конец сессии или начало учебного года, потом на  паре  банкетов  по
разным поводам, на свадьбе у приятеля - и все. Это была не его стихия.  Зато
Малыхин чувствовал себя, как рыба в воде. Петрович, оказавшийся  на  службе,
мгновенно распахнул перед ним дверь, кинув в очередь алчущих:
   - У товарищей заказано!
   За это Малыхин что-то сунул в  выставленную  ладошку,  и  они  с  немного
смущенным Павлом прошествовали в гардероб и  далее  в  зал,  встретивший  их
раскатом балалаек, звоном посуды и нестройным гулом голосов.
   - А-ля рюс.  Уважаю!  -  сказал  Малыхин,  садясь  за  свободный  столик.
Несмотря на очередь за дверями, таких столиков было довольно много.
   Они заказали коньяку,  салат,  осетрины  на  вертеле.  Малыхин  продолжал
что-то говорить, но Павел не слушал его. Ему стало скучно. В немилом  месте,
с немилым человеком, под немилую музыку... "Я готов отдать весь "а-ля  рюс",
особенно в ресторанном варианте, за..." - неожиданно подумал он. За что  же?
Ну, хотя бы за "Полет валькирий".
   - Павел? Вот не ожидала...
   Милей этого голоса в природе быть не могло. Он  поднял  голову,  и  глаза
подтвердили: она.
   С той встречи в январе он не виделся с Таней Захаржевской,  но  образ  ее
преследовал его весь месяц, возникая, по большей  части,  неожиданно,  в  те
минуты, когда он вовсе не думал о ней.
   Несколько раз ему виделся один и тот же сон: он катит  с  высокой  крутой
горы, лыжи легко и уверенно несут  его,  скорость  нарастает,  ему  жутко  и
весело. А впереди и внизу маячит ее зимняя джинсовая куртка, а над курткой -
копна медных волос. Она не оборачивается, но знает, что он  сзади,  и  машет
ему палкой, зовя за собой. Он отталкивается сильней, все набирает  скорость,
но  расстояние  не  уменьшается,  и  все  не  кончается  склон.  Наконец  он
отрывается от поверхности и летит, летит -  сначала  вверх,  а  потом  вниз.
Ниже, ниже и  быстрее.  Тает  свет,  и  перед  ним  распахивается  густеющая
чернота, в которой все ярче светятся ее волосы. "Обернись  же,  посмотри  на
меня!" - без слов молит он. И вот она поворачивается, и золотое,  нестерпимо
яркое сияние ее глаз ослепляет его. Он вскрикивает - и просыпается...
   Он ругал себя, что в тот раз не договорился с нею о  встрече,  не  узнал,
как можно разыскать ее. Один раз он  позвонил  на  квартиру  Захаржевских  и
спросил Таню. Подошла ее мать, сказала, что Таня  там  почти  не  бывает,  и
поинтересовалась, кто спрашивает и что передать. Отчего-то  Павел  смутился,
как школьник.
   - Я вообще-то Никиту разыскиваю, - сказал он, представившись. -  Потерял,
понимаете, его московские координаты. Вы не подскажете, как с ним связаться?
   Еще прежде, на каникулах,  он  несколько  раз  пытался  вывести  Ника  на
разговор о Тане - исподволь, как бы в развитие какой-нибудь другой темы. Ему
очень  не  хотелось  раскрывать   перед   Таниным   братцем   свою   в   ней
заинтересованность.
   Ник,  обычно  такой  словоохотливый,  отмалчивался   либо   ограничивался
короткими, туманными и совсем  не  добрыми  намеками,  что  побуждало  Павла
незамедлительно сменить тему.
   Ванечка Ларин, напротив, охотно говорил о Тане,  к  которой  относился  с
явной симпатией. Но, как выяснилось, знал он о ней немногим больше Павла, да
и не особо интересовался - у него была своя Таня. И какая!.. С тех  пор  как
молодожены уехали с дачи в Солнечном, Павел с ними больше не встречался. Все
не получалось...
   - Да вот, приятель затащил, - сказал он, как бы оправдываясь  и  указывая
на Малыхина. Тот сидел, радостно вытаращив глаза.
   - Меня, можно сказать, тоже, - с улыбкой сказала Таня. - Перебирайтесь за
наш столик. А то там такая тоска.
   Она щелкнула пальцами и бросила подошедшему официанту:
   - Их заказ принесите вон на тот столик. Туда же еще один стул.
   Малыхин с Павлом послушно двинулись вслед за ее шуршащим вечерним платьем
к угловому столику, за которым сидели  сухопарый  средних  лет  гражданин  с
козлиной бородкой и хорошенькая  пухлая  блондинка  чуть  постарше  Тани,  с
кукольным курносым личиком и алым капризным ртом. Таня подошла к человеку  с
бородкой и что-то сказала ему  на  ухо.  Тот  поднял  голову,  посмотрел  на
Таниных спутников и развел руки в стороны.
   - Милости прошу,  как  говорится.  Друзья  Тани  -  наши  друзья!  -  Его
противному скрипучему голосу плохо  давались  радушные  интонации.  -  Бадан
Станислав Андреевич, начальник главка, - представился он.
   - Наш гость из Киева, - добавила Таня. - А это моя подруга Анджела.
   - Начинающая актриса, - уточнила Анджела и хихикнула.
   - Чернов Павел Дмитриевич, геолог,  -  с  легким  кивком  ответил  Павел,
невольно пародируя речь Бадана. - А это мой коллега, Малыхин Геннадий... как
тебя по батюшке?
   - Можно просто Гена, - отчего-то краснея, пролепетал Малыхин.
   Судя по всему, за этим столом мероприятие  было  в  самом  разгаре,  хотя
квадратный мельхиоровый поднос с богатыми закусками - икра, семга,  крабы  -
еще отнюдь не опустел. По кивку Бадана официант принялся разливать по рюмкам
водку, раскладывать  снедь  на  чистые  тарелки.  Павел  заметил,  что  Таня
отодвинула рюмку и налила себе фужер фруктового напитка.
   - Я за рулем, - сказала она, поймав на себе его взгляд.
   - Ну, со знакомством! - проскрипел Бадан, потирая сухие ладошки...
   "Странная компания, - подумал Павел, когда в нем улеглась горячая  волна,
поднятая первой рюмкой. - А впрочем, что мне до них? Главное -  она  здесь".
Он отрезал кусочек рыбы и стал жевать, не сводя глаз с Таниных рук...
   - Танцевать хочу, - через некоторое время  заявила  Анджела.  Бадан  косо
посмотрел на нее. Малыхин икнул, деликатно прикрыв рот салфеткой.
   - Разве под это танцуют? - тихо спросил Павел у Тани. Балалаечники  вовсю
наяривали "Ваньку-ключника".
   - Ты здесь первый раз? - удивленно  спросила  Таня.  -  Тут  через  дверь
другой зал, там вполне современная музыка. И никаких "вишен в  саду  у  дяди
Вани".
   - Ты же знаешь, я этого не люблю, - между тем выговаривал Анджеле Бадан.
   - Ну, папочка, ну один разик, - не унималась Анджела. -  Вон,  кто-нибудь
из мальчиков меня пригласит...
   Малыхин, ловя момент, проворно вскочил, хотя тут же пошатнулся.
   - Вы позволите? - обратился он  к  Бадану.  Тот  посмотрел  на  него,  на
Анджелу и махнул рукой:
   - Только два танца, поняла?
   - Спасибо, папочка!
   Анджела расцеловала Бадана и подхватила Малыхина.
   - Я бы тоже размялась, - сказала Таня, - Ты как?
   - Я плохо танцую, - грустно сказал Павел. - Но люблю.
   - Так пошли. Здесь главное - чтобы хотелось.
   Она взяла Павла за руку, и через короткий коридорчик они вышли в  большой
зал, где гремела музыка и отплясывали веселые люди.
   - Давай же! - Выведя его на край танцевального пятачка, она положила  ему
руку на плечо.
   Он взялся ладонью за ее талию, и они закружились.
   "Какая крепкая талия! - подумал он. - Как у  балерины.  Какие  плавные  и
точные движения. Какая соразмерность частей  и  гармоничность  целого  какой
гениальный дизайн..."
   О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление  бедер
твоих как ожерелье, дело рук искусного художника... Голова твоя на тебе, как
Кармил, и волосы на голове твоей, как пурпур царь увлечен  твоими  кудрями.
Уста твои как отличное вино.
   "Отчего у меня под ногами плывет и  качается  пол?  Я  же  почти  не  пил
ничего..." Они возвращались,  и  вновь  приходили  потанцевать,  и  Бадан  с
Малыхиным, разрезвившись, выпивали за кацапско-хохляцкую дружбу, за погибель
мирового империализма и сионизма,  подпевали  "Калинке"  и  сами  некрасивым
дуэтом  исполняли  "По-пид  горою,  по-пид  зеленою".  И   надутая   Анджела
отпаивалась шампанским, как водицей, а  потом  рыдала  у  Тани  на  плече  и
уверяла, что все мужики - сволочи.  И  Бадан  наскакивал  на  Павла  молодым
петушком, бия себя в грудь и визгливо  отстаивая  свое  право  "оплатить  за
все". И под руки пришлось оттаскивать от желтых  "Жигулей"  и  запихивать  в
такси пьяного  Малыхина,  который  все  порывался  продолжить  увеселения  в
компании "другана Станьки и зашибенных фемин"...
   Но все это была хмарь, бесовщина, круги на  воде.  Лишь  в  самом  центре
существовала незыблемость, не правдоподобно четкая и насыщенная цветом -  ее
лицо.
   Как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоей миловидностию!

III

   Встречались они нечасто. У обоих было  много  работы.  Обычно  Таня  сама
звонила Павлу, заезжала за ним домой или в институт, и они убегали в  театр,
на выставку - мартовская погода не манила на лоно природы. Иногда звонил он,
но ни разу не заставал Таню дома. Он разговаривал с Адой Сергеевной и  через
нее передавал Тане предложение следующем свидании.
   Приехал на гастроли  гремевший  в  те  годы  театр  на  Таганке.  Дмитрий
Дормидонтович отдал свои билеты Павлу. Но накануне спектакля Таня  позвонила
и сказала, что пойти никак не сможет. Елка, вообще не любившая  театр,  идти
отказалась. Павел все же пошел, а  второй  билет  продал  первому  же  ловцу
лишних билетиков - плотная толпа желающих начиналась за несколько  кварталов
до дворца культуры, где проходили спектакли.
   Давали "Десять дней, которые потрясли мир" по Джону Риду.  Не  Бог  весть
какой интересный материал, но, как говорили все, Любимов  сотворил  из  него
нечто потрясающее.
   Даже билетеры были переодеты красногвардейцами, а контрольные ярлычки они
накалывали на штыки винтовок, как пропуска в Смольный в кинофильме "Ленин  в
Октябре". Протягивая свой билет, Павел поморщился: если такой реализм  будет
и в гардеробе, то не экспроприируют ли пальто?
   Первое действие Павел зевал и ерзал  в  кресле.  Спектакль  напомнил  ему
постановку гоголевской "Женитьбы", описанную у Ильфа  и  Петрова.  Появление
легендарного  Владимира  Высоцкого,  весьма  колоритно  исполнившего   давно
известную Павлу песенку про толкучий базар, немного его  оживило,  но  потом
опять пошла пламенная тягомотина, и Павел твердо решил на второе действие не
оставаться.
   Когда перед антрактом дали свет, он  огляделся  и  замер.  В  левой  ложе
сидела Таня и оживленно  беседовала  с  каким-то  лысым  дядей  в  импортном
бордовом костюме.
   В нем все  вскипело.  Не  разбирая  дороги,  он  устремился  в  гардероб,
набросил на себя пальто и, не застегиваясь, пошел через фойе на выход.
   - Привет.
   Она смотрела на  него  со  спокойной  улыбкой,  в  руке  у  нее  дымилась
сигарета.
   - Ты... - сказал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.
   - Я на работе, - сказала она. - Сопровождаю  делегацию.  Извини,  что  не
объяснила.
   Он криво усмехнулся.
   - А тогда, в ресторане, тоже была делегация?
   - Тогда меня упросила Анджелка. Ей не хотелось ужинать наедине  со  своим
Козловым.
   - То есть с Баданом?
   - Какая разница? С козлом, одним словом... "Мальборо" хочешь?
   - Где ты работаешь? - жестко спросил он.
   Таня прищурила один глаз, щелкнула замком