так что на
него падает главное подозрение, а слова Кошкина это подозрение подтверждают.
Но как раз Жаппара-то и не могли найти. В Москву со  всеми  он  не  полетел,
сказал, что отправится прямо домой, в Алма-Ату. Позвонили его родителям.  Но
они сказали, что Жаппар там не появлялся, но звонил. Сказал, что  застрял  в
Москве...  Короче,  мне  ничего  не  оставалось,  как  опечатать  оставшуюся
коллекцию и отправиться в Ленинград. В институт я вернулся спустя три недели
- и тут же, в вестибюле, наткнулся на свежий некролог. В горах Тянь-Шаня при
восхождении на ледник Щуровского погиб аспирант Жаппар Бейшимбаев...
   Рафалович присвистнул.
   Разговор они вели в гостиной Черновых. Бледный, осунувшийся и  небритый
Павел с черными кругами под глазами расхаживал  по  комнате,  безостановочно
курил, иногда заходясь кашлем. Сперва речь его была сбивчивой, дерганой,  но
теперь, когда он немного успокоился, текла  размеренно  и  складно.  Леонид,
сильно раздобревший за последние два года, сидел  возле  стола  и  время  от
времени прихлебывал остывший кофе из кружки.
   - А если все же случайность, совпадение? - спросил он.
   - Я хотел думать, что так.  Совпадение,  пусть  даже  и  очень  кому-то
нужное. Но я никак не мог взять в толк, какого лешего он полез на Тянь-Шань.
   - Ты ж сам с детства альпинист и должен понимать, какой леший  людей  в
горы тянет.
   - Но не тех, кто только что с этих самых гор спустился.  Особенно  если
просидел там четыре месяца. Тут, знаешь ли, не о горах мечтаешь, а о горячей
ванне и билетах в оперу. Нет, ему могли приказать. А потом убрали.
   - Зачем?!
   - Концы прятали. Он свалял дурака, засветился, и его хозяева испугались
разоблачения...
   -  Чушь!  Доказать,  что  украл  именно  он,  практически   невозможно.
Подозревать - да, но не доказать. За руку не поймали, в карманах  не  нашли.
Скажешь, что кроме него некому? А грузчики  аэрофлотовские  поинтересоваться
не могли? А тот же институтский кладовщик? ДЗ уж не сам ли ты камешки налево
пустил, а на казаха бедного свалил?.. Нет  уж,  у  кого  хватило  ума  такой
бизнес раскрутить, не станут по-глупому концы прятать.
   - Возможен и другой вариант: Жаппар решил  сработать  на  свой  карман.
Снюхался с нужными людьми, запустил лапу в наши образцы,  и  камни  пошли  в
Афганистан и  оттуда  дальше  -  душманам-то  они  без  надобности.  Но  все
раскрылось, и его примерно наказали. Чтобы другим неповадно было.
   - А КГБ не мог  к  этому  руку  приложить?  -  напряженным  полушепотом
спросил Рафалович.
   - А им-то зачем?.. Слушай, а ведь это действительно странно... Я только
сейчас сообразил.
   - Что сообразил?
   -  Понимаешь,  когда  ведутся  работы  по  такой  тематике...  ну  там,
стратегические ископаемые,  новейшие  технологии  по  оборонке,  комитетчики
вокруг  табунами  бродят  режимность,  допуски,  подписки,   описи   всякие,
промывание мозгов насчет бдительности. Я этого в родимом "четыре-двенадцать"
налопался во! - Павел провел ребром ладони по горлу. - А тут их и за  версту
не было. Ни одного! Будто мы  не  сверхпроводимыми  алмазами  занимаемся,  а
какой-нибудь глиной огнеупорной. И это лишний раз подтверждает...
   - Что?
   - А то, что работа - не на Родину, а на хитрого дядю!  Бизнес,  как  ты
только что выразился. И я в нем повязан, как и все прочие. Даром что меня за
болвана, держали!
   - Пожалуй что и так. - Леонид задумчиво постучал пальцами по столу.
   - В общем я, как некролог этот прочитал,  из  института  выскочил,  как
ошпаренный, до ночи по Москве шатался, а до утра - по номеру, версии  разные
строил, одна другой  гаже...  А  утром  написал  заявление  по  собственному
желанию, вложил в конверт и отнес Лимонтьеву в приемную. Самого не дождался,
да и не готов был, честно говоря, с ним беседовать,  а  секретарше  в  папку
положил. Потом на вокзал и домой.
   -  А  дальше?  Неужели  так  просто  и  отпустили?  -  Представь  себе.
Лимонтьев, правда, звонил несколько раз,  расспрашивал,  уговаривал  забрать
заявление.  Я  ничего  ему  объяснять  не   стал,   сказал,   что   семейные
обстоятельства требуют, чтобы я безвылазно сидел в Ленинграде. Он  особо  не
напирал - решил, видимо, что  теперь  они  и  без  меня  справятся.  Я  было
подумал, что отвертелся, успокоился, работу подыскал - в "Недра"  устроился,
геологическую  литературу  редактировать  и  резюме  по-английски  сочинять.
Месяца два они меня не трогали.  Но  как-то  вызвал  меня  к  себе  директор
издательства, в первый раз, заметь. Я прихожу - его самого в  кабинете  нет,
зато целая делегация сидит: Лимонтьев, главный его подхрячник Клязьмер, Алик
Калачов. И давай меня обрабатывать. Дескать, большинство минералов, хоть  по
физическим свойствам и химсоставу ничем от прежде собранных  не  отличаются,
но никакой сверхпроводимости не демонстрируют. Никто не может понять, в  чем
дело, и вся надежда на меня.
   Представляешь, сволочи какие, на сознательность давить стали,  о  долге
советского ученого вспомнили! Прямо руки чесались им в морды гладкие заехать
покрепче!
   - Надеюсь, не заехал?
   - Сдержался. Объяснил, что если  уж  сверхпроводимости  нет,  то  я  ее
родить не в состоянии, даже если сам в баллон с жидким азотом залезу.
   - А они что?
   - Принялись охмурять с удвоенной силой. Оклад увеличить обещали, премии
сулили, загранкомандировки по высшему разряду. А потом Лимонтьев ухмыльнулся
так гаденько и говорит: "Зря вы, Павел Дмитриевич, так упорствуете.  Как  бы
после не пожалеть". Я так  и  взвился.  Что,  спрашиваю,  это  угроза?  Нет,
отвечает, это я в том смысле, когда мы без вас справимся  и  впишем  славную
страницу в историю мировой науки, на вашу долю лавров не останется.  На  том
наш разговор и закончился. Потом еще несколько раз звонили,  спрашивали,  не
передумал ли, приглашение на какую-то конференцию прислали.  На  работе  мне
кислород перекрыли. Всякая бюрократическая фигня. А недавно эти гады  совсем
оборзели и... - Он резко выдохнул и закашлялся. - Наверное,  Таня  тебе  уже
все рассказала?
   - Да, в общих чертах. Но хотелось бы выслушать твою версию.
   В  тот  день  Павел  вернулся  поздно:  нужно  было  снять  вопросы   с
иногородним  автором,  а  поскольку  автор   этот   оказался   давним,   еще
студенческих времен, приятелем  Павла,  собеседование  плавно  перетекло  из
издательства в пивбар. У Павла не было особых оснований спешить домой:  Таня
уехала в Вильнюс на пробы к новому фильму, Нюточку из садика  заберет  отец.
Он долго ждал трамвая, подмерз на остановке и  к  дому  подходил,  мечтая  о
чашке горячего чая с малиной.
   Он отворил дверь - и застыл на пороге в полном шоке. В  прихожей  возле
телефона стоял красный, невменяемый отец и  выкрикивал  в  трубку,  матерные
слова. Павел никогда не видел его таким. Он  тихо  снял  пальто,  и  в  этот
момент отец в сердцах бросил трубку на рычаг. - Это ты кого так? - осторожно
поинтересовался Павел.
   - Кого надо! Нютка пропала!
   - Что?!
   Павел без сил опустился на  ящик  для  обуви.  Как  обычно  в  половине
шестого Дмитрий Дормидонтович зашел за внучкой в детский  сад.  Молоденькая,
сомнамбулически заторможенная воспитательница поплелась за девочкой в группу
и не нашла ее. Дети сказали, что Нюточки  не  было  с  обеда.  Одна  девочка
видела, как она ушла с прогулки за ручку с  тетей  в  желтой  шубе.  Дмитрий
Дормидонтович растерялся, наорал на воспитательницу, вогнав ее  в  истерику,
устроил скандал прибежавшей заведующей. Но что толку? На  всякий  случай  он
позвонил из кабинета заведующей домой -  оставалась  мизерная  надежда,  что
вдруг это Таня прилетела из Литвы в новой желтой шубе, забрала девочку и, не
заходя домой, отправилась с  ней  в  многочасовую  прогулку...  Естественно,
трубку никто не снял. И тогда позвонили в милицию...
   В считанные часы Дмитрий Дормидонтович поставил на  уши  весь  город  -
обком, управление внутренних дел, КГБ, прессу. На розыск пропавшего  ребенка
были брошены все силы. Спешно размноженную фотографию  Нюточки  уже  вечером
передали во все отделения милиции, больницы, посты ГАИ,  вокзалы,  аэропорт,
показали в ночном выпуске теленовостей... Ничего кошмарнее  этих  трех  дней
Павлу переживать не приходилось. Он часами висел на телефоне, носился вместе
с отцом  по  разным  начальственным  кабинетам,  несколько  раз  выезжал  на
опознания в  детский  приемник-распределитель  и  два  раза  -  в  морг.  Он
испытывал  неописуемую  радость,  когда  под  белой   простыней,   откинутой
бестрепетной рукой прозектора, видел незнакомое мертвое личико  -  и  сквозь
сжатые зубы крыл себя за это последними словами, но ничего с собой  поделать
не мог. Несколько раз отвечал на дотошные вопросы  двух  следователей  -  от
городской прокуратуры и от КГБ, - а потом с  ними  же  разбирался  в  ворохе
свидетельских показаний. Девочку видели одновременно в разных частях  города
- у соседки по коммунальной квартире на улице Марата,  в  толпе  цыганок  на
станции метро "Елизаровская", на катке в Сосновском парке, в  электричке  на
Петергоф, в Купчинском универсаме с безногим стариком...
   Ужаснее всего было ночью. Дмитрий  Дормидонтович,  выжатый  как  лимон,
молча отказывался от ужина, запирался в кабинете и до утра неподвижно  сидел
в кресле, глядя в одну точку. Павел мерил шагами кухню,  осыпая  пол  пеплом
бесчисленных сигарет, глушил кофе и с красной тоской ждал рассвета. Особенно
мучительным было осознание, что виновник всего этого кошмара  -  именно  он,
что если бы он не был таким легковерным и глупым, ничего этого не  было  бы,
Нюточка была бы рядом, целая и невредимая.
   Нюточка нашлась на четвертый день. Рано утром кто-то позвонил  в  дверь
приемного покоя парголовской больницы, разбудив дежурную медсестру. Кряхтя и
чертыхаясь, она поднялась, наспех ополоснула заспанное лицо, нацепила  белый
халат и спустилась. На крыльце, привалившись  спиной  к  стенке,  находилась
девочка в дорогой черной шубейке и красной шапочке. Она была  без  сознания.
Медсестра внесла ребенка в дом, пожила на кушетку и пошла  будить  дежурного
врача. Врач определил, что  девочка  находится  в  состоянии  наркотического
опьянения. Никаких документов, никакой записки при  ней  не  обнаружили.  Во
время экстренных очистительных процедур она ненадолго пришла в себя, назвала
свое имя и адрес и попросила позвать папу...
   Когда  в  больницу  примчались  Павел,  Дмитрий  Дормидонтович  и   оба
следователя, Нюточка спала.  Удостоверившись,  что  в  палате  действительно
находится  разыскиваемая  Чернова  Анна  Павловна,   1977   года   рождения,
следователи  ушли  снимать  показания   с   врача   и   медсестры,   Дмитрий
Дормидонтович, прямой как струна, застыл у дверей, а Павел сел на  табуретку
у  изголовья  и  принялся  осторожно  поглаживать  влажные   черные   кудри,
разметавшиеся по подушке. Нюточка дышала глубоко и  ровно,  личико  ее  было
безмятежным... Павел, не стесняясь, расплакался. Он  даже  не  заметил,  что
отец вышел из палаты. Нюточка чмокнула губами во сне, и из-под серого одеяла
выпросталась тоненькая белая ручка, Павел опустился на корточки и, не  дыша,
приложился к ней губами. Время остановилось. Он не сразу  почувствовал,  что
кто-то мягко, но настойчиво трогает его за плечо. Поднял голову -  и  увидел
пожилую медсестру со строгим лицом.
   - Там... там отцу вашему плохо, - сказала она.  Дмитрий  Дормидонтович,
распростершись, лежал  на  высокой  каталке  в  приемном  покое.  Грудь  его
судорожно вздымалась, на лице застыла странная улыбка, один глаз был закрыт,
другой не мигая смотрел в потрескавшийся серый потолок.  Над  ним  склонился
врач, сжимая запястье больного, должно быть, прощупывая пульс.
   - Да-с, плоховато, - сказал врач, поймав на себе дикий взгляд Павла.  -
Надо бы в интенсивную терапию... Ребята,  -  обратился  он  к  следователям,
показывая на каталку, - ну-ка взяли дружно!
   За эти трое проклятых суток, полных нечеловеческого напряжения для  них
обоих, отец сжег себя дотла  -  и  рухнул  как  раз  тогда,  когда  отступил
дьявольский морок и мир вновь стал  почти  нормальным,  почти  обыкновенным,
почти как всегда.
   Нюточка, проснувшись, рассказала Павлу и  следователям,  что  во  время
дневной прогулки их группы они с подружкой катали друг друга  в  саночках  и
отъехали довольно далеко от воспитательницы и других детей. И тут  откуда-то
появилась тетя в красивой желтой шубе, окликнула ее по имени и сказала,  что
прилетела мама Таня, но домой заехать не смогла, потому что через три часа у
нее другой самолет. Но она очень  хочет  видеть  Нюточку  и  попросила  свою
знакомую - то есть ту самую тетю в шубе - забрать девочку из садика, отвезти
в аэропорт, а потом обратно. Смышленая Нюточка никогда и никуда не пошла  бы
с незнакомым человеком, но ведь тетя в шубе назвала  и  ее  имя,  и  мамино,
знала, что мама должна прилететь на самолете...  Тетя  очень  торопилась,  и
они, ничего не сказав воспитательнице, побежали через парк на улицу. Там  их
ждала серая машина, кажется "Волга", за рулем сидел такой дядя с усами.  Как
только они тронулись, тетя дала ей шоколадную конфетку со вкусной  начинкой,
и Нюточка почему-то заснула... Потом она запомнила только,  что  ее  куда-то
несли на руках... комнату с желтыми шевелящимися обоями  и  мягкий  диван...
Несколько раз приходила  тетя,  говорила,  что  мама  сейчас  придет,  снова
угощала конфетами... А потом она проснулась уже здесь...
   Она не смогла описать внешность ни этой тети - у нее  каждый  раз  было
новое лицо! - ни усатого дяди, а вот комнату, пожалуй, узнала бы,  если  бы,
конечно, снова оказалась в ней... Следствию  это  могло  помочь  не  сильно.
Оставалась надежда, что, может быть, кто-то видел того или  тех,  кто  утром
доставил девочку в больницу... Павел провел этот день, слоняясь от палаты  с
Нюточкой, которая вновь  заснула,  до  палаты  с  Дмитрием  Дормидонтовичем,
вокруг которого хлопотали врачи и медсестры. Вечером  его  насилу  уговорили
вернуться домой.
   Электричка, метро... Он еле доплелся до дому  и  в  полном  изнеможении
повалился на диван. Через десять минут из аэропорта приехала Таня.  Она  еще
ничего не знала...
   А ночью раздался телефонный звонок.
   - Тебя, - сказала Таня, воротившись на кухню, где они оба молча курили,
не в силах ни говорить, ни заснуть.
   - Кто?
   - Какая-то женщина. Говорит, срочно. Голос интеллигентный.
   Павел подошел к аппарату.
   - Алло?
   Раздавшийся  в  трубке  голос  не  был  ни  женским,  ни,  тем   более,
интеллигентным:
   - Чернов, ты намек понял? Считай последним предупреждением...
   У Павла перехватило дыхание. Намек он понял.
   - Э-п... э-п... Кто это?
   Ответом ему были короткие гудки.
   На кухню он вернулся с таким лицом, что Таня моментально взяла  его  за
руку, усадила за стол, сама села рядом и, не выпуская  его  руки  из  своей,
сказала коротко:
   - Рассказывай.
   И он рассказал ей все - что не  рассказывал  доселе  никому.  Ни  отцу,
которого с детства привык не посвящать в свои проблемы, ни следователям.
   - Знаешь, я давно заметила, что у всех подлецов есть одна  слабость,  -
сказала Таня, выслушав его.
   - Какая?
   - Они считают, что хитрость, изворотливость и жестокость -  это  то  же
самое, что ум. И нередко поступают глупо.
   - Глупо?
   - Да. Неужели они не понимают,  что  после  всего  этого  они  потеряли
последнюю надежду заполучить тебя? Ведь ты же не станешь возвращаться к  ним
ни при каких обстоятельствах ?
   - Да уж лучше подохнуть!
   - Но нам надо что-то делать.  И  быстро.  Они  ведь  ни  перед  чем  не
остановятся. Завтра же забираю Нюточку и везу ее в Хмелицы, к Лизавете.
   - Если врачи отпустят...
   - И если не отпустят - тоже. Думаю, тебе надо ехать с нами.
   - А как же отец?
   - Я вернусь и буду при нем. Меня они не тронут.
   - Если захотят - еще как тронут!.. Нет, вы езжайте, а я останусь здесь,
на виду. Мне от них прятаться бесполезно: вон Жаппара на Тянь-Шане отыскали,
что им какие-то Хмелицы?!
   - Но они не оставят тебя в покое.
   - А я в прокуратуру пойду или в КГБ к тому же Голубовскому. Зря я тогда
отмолчался, когда он о возможных  причинах  похищения  выспрашивал.  Ничего,
теперь все расскажу.
   - Ой, я даже не знаю... Жил у  нас  в  общежитии  парень  один,  Генка,
бетонщик. Непутевый, выпить любил, подраться, но вообще-то неплохой.  Как-то
после получки собрались они с приятелями, выпили на лавочке, купили  еще,  а
тут дождь. Забрались они с бутылками своими в подвал. А там в углу  -  труп.
Приятели говорят, пошли скорей отсюда, а Генка им - нет,  надо  заявить.  Те
ушли, а он в отделение. Там его, не разбираясь, скрутили и в клетку: пьяный,
мол. А он им кричит: я про покойника заявить пришел. Ну,  рассказал,  где  и
что, выехали они. Смотрят - действительно покойник. Генка им  говорит:  что,
убедились, что не вру? Теперь отпустите! А они говорят: теперь-то как раз  и
не отпустим, потому что ты и есть убийца! Убил, испугался и к нам  прибежал,
рассказывать, будто случайно нашел. Он на колени: да  вы  что,  да  какой  я
убийца!.. Год его потом в тюрьме продержали  до  суда,  и  там  и  вовсе  бы
засудили, да хорошо,  что  прокурор  порядочный  попался  и  разобраться  не
поленился. Труп-то в подвале три дня пролежал до того, как Генка нашел  его,
а Генка в то время на Бокситогорском комбинате в командировке был. Отпустили
его, слава Богу, но жизнь все равно покалечили крепко.
   - Я не боюсь, - угрюмо сказал Павел.
   - Зато  я  боюсь...  Давай-ка  мы  прежде  того  с  надежным  человеком
посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот  только  с
кем бы?
   - Может быть, с Николаем Николаевичем? - подумав, предложил Павел.
   - Это с каким Николаем Николаевичем?
   - С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь,
это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?
   - А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что  это  ты  так  вдруг
заспешил - жили же до того нерасписанные, и ничего. А  это  ты  мое  будущее
обеспечивал. - Она горько усмехнулась.
   - И Нюточкино, - не замечая усмешки, сказал  Павел.  -  До  свадьбы  ты
юридически была для нее посторонним лицом.
   - А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?
   - А если больше некому?
   - Есть кому, - твердо сказала Таня...
   - Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?
   - Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.
   - Задавай.
   Рафалович встал, резко отодвинув стул.
   - Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот?  Кто  тебя
просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не
в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде -  ну  и  что?  Что  это
меняет? Ты же взрослый  человек,  ты  прекрасно  понимаешь,  что  эта  самая
Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки  и  карманы,  -  и
есть сотня-другая таких  вот  хитрых  дядей,  которые  окопались  на  теплых
местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить  кусочек  пожирнее.
Так что с точки зрения твоей хваленой нравственности совершенно безразлично,
вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной  точки
зрения  на  одного-то  еще  и  лучше  -  и  плодами  труда  твоего  с   умом
распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а  не  сколько  полагается  по
штатному расписанию... Тебя же впервые оценили по достоинству,  создали  все
условия, освободили от всякой херни - твори, дорогой,  открывай,  изобретай.
Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь, Зарплата маленькая? На
тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу  ходить?  Ходи  когда  захочешь,
только дело делай. Ведь так оно было?
   - Так.
   - Ну и какого рожна тебе? Ах, его бедного заманили, обманом вовлекли! А
что им оставалось?  Прийти  и  сказать:  "Чувак,  у  нас  тут  левый  бизнес
намечается, хоче