пальцы  в  кучу  дерьма,
извлек колечко с камнем и, не обтерев, ткнул им Тане в грудь.
   - Получай, невеста неневестная, - сказал он. - Это твое. Рада?
   Таня отбросила от себя его руку с кольцом. Хотела что-то сказать,  но  не
могла.
   - Ах, не рада?  -  с  глумливым  сочувствием  проговорил  Никита.  -  Или
перепачкаться боимся?
   Он мазнул кольцом по щеке Тани и отшвырнул его в угол. Она  покраснела  и
схватилась за щеку. Потом, зажмурив глаза, размахнулась  и  отвесила  Никите
душевную оплеуху. Он откинул голову и, продолжая то же движение,  повернулся
к ней спиной и медленно пошел вдоль стола. Таня ждала неизвестно чего, не  в
силах пошевелиться.
   - Впрочем, нет, - бормотал Никита, словно забыв о ее присутствии. -  Вряд
ли Танька, вряд ли... Слишком простодушно, не по-нашему. Она бы  напакостила
изящнее, тоньше, подлее... Тут... тут другое что-то...
   Бубня себе под нос и осторожно ступая между осколками и пятнами грязи, он
направился в угол, к деревянной лестнице.
   - А что там? Там-то что? - слышала Таня его хриплый полушепот.
   Он миновал короткий пролет и скрылся за поворотом лестницы. Как только он
исчез из виду, оцепенение  моментально  схлынуло  с  нее.  Невольно  копируя
кошачьи  движения  Никиты,  она  направилась  к  дверям.  Переступила  через
поваленную кадку с. пальмой, вышла в прихожую, пошла по зеркальным осколкам,
взялась за ручку...
   Тишину прорезал жуткий, звериный крик. Таня вздрогнула и замерла, держась
за ручку. Крик сверху повторился.
   - Что ж ты? - пробормотала Таня себе самой. - Беги, дура! Беги отсюда!
   Но ноги не слушались ее. Она промчалась  через  гостиную  и  взлетела  по
лестнице. На площадочке  второго  этажа  перед  распахнутой  дверью  чернела
густая лужа. Кровь... Таня привалилась к косяку и тихо сползла на пол, в эту
самую черную лужу.
   Кровь была везде: залила весь пол,  запятнала  стены,  размашистой  дугой
пересекла потолок, стекала на коврик со свисающей с кровати руки. Она видела
спину Никиты, опустившегося на колени и навалившегося всем телом на кровать,
закрывая собой лежащего.
   На кровати, оскалив зубы и устремив вверх огромные глаза, лежал Огнев.
   Эхо криков еще звучало  в  ушах  Тани,  но  теперь  она  услышала  тихий,
монотонный, перемежаемый влажными вздохами шепот Никиты:
   - ...только тебя, только  тебя  одного...  Только  ты  мог  понять  меня,
простить мне Ольгу - ты понимал, что так надо, что без престижной  жены  мне
ничего не светит.  И  гаденыша  Сайянта  ты  простил...  когда  из-за  этого
шоколадного провокатора меня вытурили из  Вены.  Тогда  все  отвернулись  от
меня, я потерял  работу,  семью,  доброе  имя.  И  только  ты  принял  меня,
поддержал... И потом в  трудную  минуту  ты  всегда  был  рядом,  а  я...  Я
отталкивал тебя,  унижал,  оскорблял,  помнишь?  Прости  меня,  прости...  Я
недостоин прощения, я понимаю. Помнишь, как я лгал тебе, уверяя, что Татьяна
нужна мне как ширма... Ты говорил, что эта ведьма  околдовала  меня,  крадет
меня у тебя. Ты плакал, молил. И тогда я ударил тебя. В первый раз. А  потом
бил еще и еще... Прости, прости меня, Юрочка, милый, единственный мой...
   Таня сидела в луже  крови,  не  шелохнувшись,  окаменев  изнутри  -  душа
отказывалась принимать этот ужас.
   Никита вновь уронил  голову  на  бездыханное  тело  Огнева  и  забормотал
что-то, сначала невнятно, потом все отчетливей и громче, чуть ли не срываясь
в крик:
   - ...Я отдам свою кровь вместо твоей - хочешь? Возьми мою кровь и встань,
воскресни!
   Он стремительно вскочил с колен  и  занес  над  собой  какой-то  длинный,
сверкающий предмет.
   Таня дико закричала. Никита резко обернулся, выронив бритву.
   - Ты! - крикнул он. - Ведьма! Сгинь!
   Он подбежал к ней  и  с  размаху  ударил  ногой  в  живот.  Таня  охнула,
сложилась  пополам  и  откатилась  на  площадку.  Никита  рванулся  в  глубь
спальни...
   Таня мячиком скатилась по ступеням и помчалась из дому вон...
   Выбежав на ведущую к воротам дорожку, она оступилась, подвернув  лодыжку,
упала, мгновенно поднялась, отшвырнула во тьму туфли  и,  чуть  припадая  на
ногу, выбежала на улицу.
   Вокруг никого не было. Лишь  у  дальнего  фонаря,  раскачиваясь,  обнимал
столб мужик в ватнике.
   - Станция! - крикнула она. - Где станция? Мужик посмотрел на нее, икнул и
перекрестился.
   - Где станция, я спрашиваю?! Ну!
   Мужик ошалело махнул рукой туда, откуда она прибежала.
   - Там?! Точно там?!
   Мужик судорожно закивал головой, не переставая креститься...
   В деревянном павильончике станции грелись, дожидаясь последней электрички
на Москву, человек пять. Кассирша, гремя ключами, запирала свое хозяйство. И
тут что-то ударило в дверь павильончика снаружи, та с треском распахнулась и
на пороге появилась Таня - босая, растрепанная, без  шапки,  в  расстегнутой
шубейке, за ней волочился потяжелевший от крови подол блестящего  парчового,
платья. Ожидающие поезда вскочили.  Окинув  безумным  взором  комнатку,  она
рванулась к светящемуся окошечку.
   - Господи!
   - Да это же Ларина, артистка!
   - Батюшки, вся в крови!
   Не слыша этих восклицаний, Таня наклонилась к окошечку и прошептала прямо
в белое лицо кассирши:
   - Касса, милая, скорее...
   Тут ноги ее подкосились, и она рухнула на дощатый пол.

III

   ...Сырой брезент  шатра  провисал  под  непрекращающимся,  вечным  мелким
дождем, почти касаясь склоненных голов, покрытых серыми капюшонами. Фигуры в
бесформенных балахонах сидели вокруг горизонтально поставленного и  медленно
вращающегося колеса. На поверхности колеса от  одной  сгорбленной  фигуры  к
другой перемещались предметы, и каждая фигура, исполнив  с  одним  предметом
определенную операцию, бралась за другой. К Тане  эти  предметы  попадали  в
виде черных дисков величиной примерно  в  половину  ладони.  Она  снимала  с
колеса  подъехавший  диск,  опускала  тряпку  в  едкий  белесый  порошок   и
принималась натирать верхнюю поверхность диска, пока она не начинала  тускло
блестеть и на ней не проступали непонятные слова: "SCRIVNUS REX  IMPERAVIT".
Тогда она клала диск на колесо и бралась за следующий. Она не знала,  как  и
когда попала в это запредельно унылое место, не знала, что это  за  место  и
кто окружает ее. Изредка, подняв голову, она осматривалась, но  видела  лишь
колесо, склоненные головы, скрытые капюшонами, да низкий ветхий  брезент,  с
которого капали просочившиеся капли. Одно она знала твердо:  надо  выполнять
работу, не отвлекаться, не задумываться,  не  выпадать  из  общего  тягучего
ритма, ибо наказание будет неминуемым и страшным. Ей было... ей было  никак.
Не было никаких чувств, кроме  смиренной  тоски  и  всеподавляющего  чувства
страха перед тем, что произойдет с ней, если она допустит малейший сбой.  Да
еще неприятное, колючее ощущение грубой ткани балахона,  надетого  прямо  на
голое тело. Вот заблестел под ее огрубевшими руками еще один  диск,  значит,
пора брать другой. Иногда она принималась считать начищенные  ею  диски,  но
очень скоро сбивалась со счета, да и смысла в нем не было, потому что дискам
не было конца и потому что она не знала, что будет, когда она  досчитает  до
какого-нибудь заветного числа, и боялась того, что будет, потому  что  здесь
все изменения могли быть только к худшему.
   Колесо остановилось. В центре его образовалась круглая дыра,  из  которой
медленно поднималась стройная и  неярко  светящаяся  фигура  воина.  Сначала
показался высокий  шлем,  гордая  голова,  плечи,  прикрытые  металлическими
наплечниками,  круглый  щит...  Последними  -  мускулистые  ноги  в  высоких
сандалиях. Над колесом во всей красе возвышался центурион, в котором Таня  с
дрожью узнала Никиту. Одна рука его держала щит, а другую он  поднял  высоко
над  головой.  В  поднятой  руке  появилось  ослепительно  голубое  копье  и
стремительно завращалось,  оставляя  в  полумраке  огненный  круг.  Вращение
ослабевало, и вот копье замерло в руке центуриона. Его  наконечник  указывал
на Таню.
   - Ты, - сказал центурион, едва разжимая тонкие губы. - Пойдешь со мной.
   Таня сползла со скамьи и плюхнулась коленями на склизкий холодный пол.
   - Пощади, господин мой! Я всегда работала старательно, не  ошибалась,  не
получила ни одного нарекания... Губы центуриона тронула надменная усмешка.
   - Поднимись с колен, девка.  Безграничнее  твоей  глупости  лишь  милость
Божественного Цезаря Скривнуса, Повелителя  Первого  Круга...  Так  и  быть,
пусть его копье выберет другую. Ты увидишь, что это ничего не изменит.
   В его поднятой руке вновь завращалось голубое копье - и замерло, указывая
острием на другой край шатра, на одну из сгорбленных фигур в балахоне.
   - Ты, - сказал  центурион.  -  Пойдешь  со  мной.  Таня  подняла  голову.
Пронзительный голубой свет чуть не ослепил ее. Копье указывало на нее.
   - Но... но... - пролепеталаона. - Как же так?
   - Глупая девка, очень глупая, - процедил центурион. - Смотри. Эй,  вы!  -
крикнул он, и фигуры послушно подняли головы. - Капюшоны снять!
   Фигуры дружно обнажили головы и открыли покорные,  бесстрастные  лица.  В
каждом лице Таня узнала саму себя.
   - Вот так, глупая девка, - сказал центурион и, с легкостью пройдя  сквозь
плотный обод колеса, взял ее за руку. - Идем со мной. Божественный Скривнус,
Повелитель Первого Круга, приглашает тебя на обед.
   Не выпуская ее руки, он вывел ее из шатра прямо сквозь брезентовую стену.
Они оказались в бескрайней волнистой глиняной пустыне, под  серым  дождливым
небом.
   - Идем, - повторил центурион  и  четким  шагом  направился  к  горизонту,
волоча ее за собой.
   Его сандалии были снабжены шипами, а ее босые ноги  скользили  по  мокрой
глине. Она падала чуть ли не на каждом шагу. Центурион терпеливо  дожидался,
когда она встанет, потом снова брал ее за руку и вел дальше.
   Впереди показалась гладкая черная поверхность, от которой даже  на  таком
расстоянии веяло жутью.
   - Что там? - дрожащим голосом спросила она.
   - Маре Тенебрарум, - сказал центурион. - Море Мрака. Там ждет тебя Черный
корабль Божественного Скривнуса, Повелителя Первого Круга. Смотри.
   Он показал на черную точку в том  месте,  где  серая  глина  сливалась  с
черной водой. Точка стала расти, обретать форму, и  Таня  разглядела  в  ней
высокий трехмачтовый корабль с черными парусами.  На  грот-мачте  развевался
черно-алый флаг, при взгляде на который ее обдало нестерпимым холодом.
   - Я не пойду туда, - сказала она и уселась прямо на мокрую глину.
   Центурион посмотрел на нее презрительно и чуть сочувственно.
   - Поразительно глупая девка, - сказал он. - Пойми же ты, что Божественный
Скривнус всемогущ и может, в пределах Первого Круга, пребывать  одновременно
везде - и в своем дворце, и в императорской каюте Черного корабля, и в сером
небе, и во мне, и в тебе, и в этом вот щите.
   Он выставил  перед  ней  щит,  тут  же  замерцавший  медно-красным.  Таня
завороженно смотрела  на  полированную  поверхность  щита.  По  обводу  щита
проступили хорошо знакомые ей буквы "SCRIVNUS  REX  IMPERAVIT",  а  в  самом
центре появилась мертвая голова  с  огромными  незрячими  глазами  и  плотно
сжатыми губами.
   - Хе-хе, а вот и я! - сказала голова, не разжимая губ,  и  Таня  с  диким
ужасом  поняла,  что  голова  разговаривает  перерезанным  горлом.   -   Мы,
Божественный Скривнус, и прочая, и прочая, ждем тебя на  обед.  Надеюсь,  ты
сумеешь доставить наслаждение нашему божественному желудку. Хе-хе-хе!
   Таня сжалась.
   - Нет!!! - крикнула она. - Не дамся тебе, Огнев! Голова исчезла в щите.
   - Сестра! - вдруг каким-то бабьим голосом заверещал центурион. - Сестра!
   Серое небо треснуло,  как  оберточная  бумага,  и  в  разрыве  показалась
громадная рука. Пальцы расширяли брешь, в  которую  бил  яркий  белый  свет.
Крохотный центурион поднял игрушечные ручки, закрываясь от света,  глинистый
берег таял, как во сне, а рука опускалась все ниже и ниже, пока не коснулась
Таниного лба.
   И Таня открыла глаза.
   Над ней стояла женщина в белом халате и держала руку у нее на лбу. А  над
женщиной плыл белый, в трещинках, потолок.
   - Где я? - прошептала Таня.
   - А в больничке, милая, - сказала медсестра. - Склифосовского знаешь?  Ну
вот там.
   - А этот... Божественный Скривнус?., Он хотел сожрать меня...
   - Это, милая, наркоз у тебя отходит. После операции.
   - Какой еще операции?
   Таня попыталась сесть, но слабость отбросила ее голову на подушку.
   - Не надо, милая, капельницу собьешь еще... А про  операцию  тебе  завтра
доктор расскажет. Сегодня поздно уже, домой пошел он.
   Таня застонала.
   - Слушайте, - сказала она. -  Мне  нужно  рассказать.  Срочно.  Произошло
ужасное. Позвоните в милицию, пусть пришлют кого-нибудь.
   -  Так  были  уже.  И  из  милиции,  и  из  прокуратуры.   Телефончик   в
ординаторской оставили. Просили позвонить, как ты в сознание придешь.
   - Звоните, - сказала Таня.
   Медсестра с сомнением посмотрела на нее.
   - А не торопишься? Может, до завтра погодим.
   - Нет. Мне надо срочно... Только вот...
   - Что, милая?
   - Водички бы. И покурить.
   Медсестра улыбнулась и достала из кармана пачку "Столичных".
   - Специально  для  послеоперационных  держим,  -  сказала  она,  вставляя
сигарету Тане в рот и зажигая спичку. - Раньше с этим строго было -  нельзя,
и все тут. Только много больных, которые курящие  были,  через  этот  запрет
после операции концы отдавали. И вышел новый указ: курящим курить давать.
   Таня с наслаждением затянулась.
   - Сколько я здесь?
   - Не знаю, миленькая. Только сегодня заступила. А в прошлое мое дежурство
тебя еще не было. Так что, может,  вчера,  а  может,  позавчера...  Впрочем,
погоди, оперировали тебя под утро, значит, скорее всего, ночью привезли -  и
сразу под нож. У нас профиль такой - час промедлишь,  и  можно  больного  на
девятое отделение переводить.
   - Девятое отделение - это что?
   - Морг, милая.
   Таня передернулась.
   - Пожалуйста, позвоните им. Скажите, что я готова говорить,
   Ночью Таня не могла заснуть, металась. Болел низ живота и особенно  левая
лодыжка. Таня исхитрилась поднять больную ногу и в свете ночника разглядела,
что лодыжка опухла и потемнела. В метаниях своих Таня  случайно  вырвала  из
себя катетер и намочила кровать. К счастью, поверх  простыни  была  положена
клеенка, так что белье  менять  не  пришлось.  Пришла  медсестра,  поцо-кала
языком, вправила трубочку обратно и вкатила Тане мощный успокаивающий  укол.
Он подействовал не сразу, и Таня только под  утро  забылась  тяжелым  черным
сном.
   Утром обещал приехать следователь,  которому  накануне  по  просьбе  Тани
позвонила медсестра. Но сначала  у  нее  был  очень  неприятный  разговор  с
лечащим врачом.
   - Поздравляю вас, Татьяна Валентиновна, - жизнерадостно начал врач.
   - С чем? - озадаченно спросила Таня.
   - Со вторым рождением, -  сказал  врач.  -  Ведь  мы  вас  с  того  света
вытянули. Еще каких-нибудь полчаса - и все.
   - Я не понимаю, - сказала Таня. - Что со мной было?
   - Кровотечение. Сильнейшее. На данный момент своей крови в вас  не  более
двадцати процентов.
   - Но я ничего не заметила. То есть, конечно, я была вся в крови,  но  это
чужая кровь, не моя...
   - И ваша тоже... Понимаете, то ли от нервного потрясения, то ли от травмы
у вас произошел выкидыш, вызвавший кровотечение...
   - Погодите, какой выкидыш? - Таня приподняла голову и взглянула  в  глаза
врачу. - Вы хотите сказать, что я?..
   - Да, примерно пять-шесть недель, - сказал врач. -  Странно,  что  вы  не
заметили... К сожалению, такого рода случаи без  последствий  не  обходятся.
Пришлось делать срочную операцию и...
   Врач замолчал.
   - И что? - встревоженно спросила Таня. - Говорите же! ,
   - И...Ну, во6щем, теперь вы не сможете иметь детей...
   - Как?!
   - Видите ли, пришлось перекрыть  трубы  и  удалить  придатки  практически
целиком.
   Таня заплакала. Врач положил ей руку на плечо.
   - Ну, не убивайтесь так... Матку мы вам сохранили, а вы еще молодая.  Бог
даст,  доживете  до  тех  дней,  когда  придумают  что-нибудь...  по   части
искусственного оплодотворения. Теоретически у вас еще есть шанс...
   Он еще что-то говорил ей, но Таня не слушала. Все. Теперь она - пустоцвет
до конца дней своих... И никогда не придется ей... Господи, за что? За что?
   Дура, надо было рожать! Хоть от Ваньки, а лучше  того  еще  раньше  -  от
Жени. Ну, помаялась бы, помыкалась молодой матерью-одиночкой, зато теперь не
было бы этого холодного ужаса, этой черной пустоты внутри. Ведь никогда уже,
никогда...
   Разговор со следователем, приехавшим через четыре часа,  когда  Таня  уже
немного успокоилась, радости не прибавил. Следователь  оказался  (оказалась)
некрасивой плоскогрудой брюнеткой,  постарше  Тани  от  силы  года  на  два.
Говорила она строго  протокольным  тоном,  а  в  глазах  сверкали  нехорошие
огоньки. Она уселась на табурет, разложила на  тумбочке  бланк  протокола  и
принялась задавать вопросы в строгом соответствии с обозначенными  пунктами:
фамилия, имя, отчество, год и место рождения, род занятий, пол  -  последний
вопрос следователь задала серьезно. Далее она потребовала от  Тани  изложить
все обстоятельства дела и  проворно  записывала  каждое  ее  слово,  изредка
прерываясь на вопросы и замечания типа:
   - Ну и тумбочки тут у вас. Невозможно записывать! При этом  так  смотрела
на Таню, будто именно она повинна в неудобности больничных тумбочек. Вопросы
были въедливые,  с  неприятным  подтекстом  -  следователь  словно  пыталась
уличить Таню во лжи и с  каким-то  подчеркнутым  удовлетворением  вносила  в
протокол те  моменты,  когда  Таня  отвечала  с  неуверенностью  или  вообще
затруднялась с ответом: точный адрес дачи, где было обнаружено тело  Огнева,
точное время прибытия, название станции, на которую  прибежала  Таня,  номер
автомобиля, на котором они туда приехали, и тому подобное. Потом  она  вслух
прочитала Тане ее показания и велела написать внизу: "С моих  слов  записано
верно" и расписаться.
   Вторая фаза снятия показаний была намного противнее первой -  следователь
Девлеткильдеева (Таня узнала ее фамилию, когда читала протокол) приступила к
установлению мотивов происшествия. Вопросы приняли  совсем  уже  неприличный
характер:
   - В каких отношениях вы состояли с погибшим?
   - В деловых, - ответила Таня. - Мы несколько раз снимались вместе.
   - Общались ли вы вне съемок?
   - Редко. Иногда бывали в одной и той же компании, на банкетах.
   - Состояли ли вы в интимной связи?
   - С кем? С Огневым?
   - Я, кажется, задала понятный вопрос.
   - Нет, - с раздражением ответила Таня. - Не состояла и состоять не могла.
   - Как это - не могла?
   - Ну... Он вообще не водился с женщинами.
   - Это вы на что намекаете?
   - Да ни на что я не намекаю! Огнев был гомосексуалистом. Это все знают.
   У Девлеткильдеевой был такой вид,  будто  Таня  только  что  залепила  ей
пощечину.
   - Как вы смеете клеветать на знаменитого артиста! Его любили миллионы...
   - Я не клевещу. Все знают, что это так. Вы спросите на студии, у  друзей,
у соседей...
   -  А  вы  мне  не  указывайте,  кого  о  чем   спрашивать!   -   взвилась
Девлеткильдеева. - Это надо же - такое  сказать  про  порядочного  человека!
Будто он подонок какой, уголовник с зоны!
   Таня молчала - ей не хотелось спорить.
   - Себя выгораживаете, гражданка Ларина! - не унималась Девлеткильдеева.
   Таня недоуменно посмотрела на нее.
   - О чем это вы?
   - О том это я, что вся трагедия произошла именно из-за вас. Убеждена, что
Огнев был влюблен в вас, вы вскружили ему голову, играли с его  чувством,  а
сами в это время крутили роман с Захаржевским!
   - Это только ваши домыслы!
   - Ничего не  домыслы!  Свидетелей  вашей  связи  с  Захаржевским  сколько
угодно!
   - Этого я как раз не отрицаю. Мы с Никитой любили друг друга,  собирались
пожениться...
   - Но в