ряющий, что они  здесь
больше не живут.
   У меня потемнело в глазах. Мир рушился. Как... как она могла?! А как же
якобы живой муж, которого она так любила?
   Ударившись локтем о предательски  высунувшийся  косяк,  я  выскочил  на
площадку и чуть не сбил с  ног  Лизавету.  Инстинктивно  мотнув  головой,  я
заметил, как из лифта выходят Таня с Нюточкой, и замер.
   - Ой, Ди-има! - взвизгнула Лизавета. - А мы уж и не  чаяли...  Сыскался
наконец! Сосед, поди, передал?
   Я тупо посмотрел на нее.
   - Мы уж, почитай, второй месяц тебя ловим. На квартиру к  тебе  ходили,
записку оставили...
   - Ходили? 3-зачем? - выдохнул я.
   - А как же? Сначала на свадьбу пригласить хотели, потом на проводы.
   Я молча моргал и пыхтел, не в силах произнести ни слова.  На  свадьбу?!
Боже, какое бесчувствие, какой цинизм! А я-то вообразил  себе...  Нюточка  с
Таней подошли к Лизавете и с сатанинским любопытством наблюдали за мной.
   - В  самый  последний  денечек  нас  здесь  застал,  и  слава  Богу,  -
безжалостно продолжала Лизавета. - С муженьком-то моим познакомиться успел?
   Я остолбенел и лишь через несколько секунд смог вымолвить:
   - С... твоим?? Как с твоим?!
   Лизавета широко улыбнулась.
   - А что я, не женщина, по-твоему? Молодая, свободная.  Вот  и  отыскала
себе дружка верного, суженого-ряженого...
   - Постой, а... А Таня?
   - А Таня - вот она, вся  здесь...  Давай-ка  в  дом  зайдем,  поговорим
ладком.
   Мы сидели в пустой гостиной на ящиках и на раскладушке, пили шампанское
из бумажных стаканчиков и закусывали магазинной  кулебякой.  Я  все  силился
постичь непостижимое, но не мог - на то оно и непостижимое.
   Этот  брак  был  невозможен,  невероятен.  Холеный   двадцатипятилетний
кениец,  второй   сын   многодетного   вождя   могущественного   племени   с
непроизносимым названием, с отличием закончивший Гарвард, приехавший сюда на
стажировку, почти не владеющий русским. И сорокалетняя  русская  крестьянка,
похожая на калмычку, славная, но  совсем  не  образованная  и  уж  никак  не
красавица. Люди двух разных миров. Как они могли так  стремительно  сойтись,
понять друг друга, соединить себя  брачными  отношениями?  Промежутки  между
знакомством и свадьбой, между свадьбой и отъездом были ничтожно малы. Как же
им удалось за такое короткое время преодолеть бесчисленные  бюрократические,
да и чисто бытовые препоны, неизбежно возникающие в подобных ситуациях?
   Ну  хорошо,  как  ни  маловероятно  такое  стечение  обстоятельств,  но
получилось так, как оно получилось. Но как же тогда прикажете  понять  Таню,
которая вдруг очертя голову вслед за  сестрой  бросается  в  неведомый  омут
совершенно чуждой жизни и тянет за собой ребенка, причем ребенка любимого? В
одночасье обрубив все концы. Бросив все.
   Я наклонился к ней и прошептал:
   - Таня?
   Она обернулась, и в ее огромных глазах я увидел легкую  грусть,  но  ни
тени сожаления или сомнения. Я быстро осмотрелся. Джош, перемежая английские
и русские слова и помогая себе жестами,  увлеченно  рассказывал  Лизавете  и
Нюточке о богатейших земельных угодьях, принадлежащих его семье, о  тамошних
чудесах природы. Обе зачарованно слушали его, не  обращая  на  нас  никакого
внимания.
   - Таня, ну зачем, зачем это все?
   - Молчи, - тихо приказала она. - Так надо. Когда-нибудь ты все  узнаешь
и поймешь.
   Ой, вряд ли. Пока, во всяком случае, я не понимал решительно ничего.  А
Таня, судя по всему, была не настроена объяснять что-либо.
   - Когда уезжаете? - громко спросил я.
   - Завтра утречком в Москву, а еще через  неделю  в  Найроби.  Джош  все
устроил, - с гордостью ответила Лизавета.
   -  А  мне  Джош  подарит  целую  рощу  бананов  и  живого  слоненка!  -
похвасталась Нюточка.
   - А учеба? - спросил я.
   - Найроби - очень цивилизованный город, - заявил Джош  по-английски.  -
Там есть хорошие европейские школы. Но  Ныота  будет  учиться  в  Англии,  в
частной школе для девочек. Или в Америке.
   - Во сколько поезд? - нарушил я всеобщее молчание. - Я приду провожать.
   - Не надо, - сказала Таня. - Попрощаемся здесь.
   Я поднялся.
   - Мне пора, - не глядя ни на кого, сказал я.
   Тут же встала Лизавета, подошла ко мне и заключила в объятия.
   - Прощай, соседушка. Как знать, свидимся ли еще?
   - Свидитесь, - отчетливо проговорила Таня. - Это я вам обещаю.
   Лизавета смахнула слезу, поцеловала меня и перекрестила. И тут  же  мне
на шею бросилась Нюточка. Щекоча кудерьками мою щеку, она шепнула:
   - Пополь-Вух!
   - Что-что? - не понял я.
   - Я привезу тебе папу! - сказала она погромче.
   - Тадзимырк! - непонятно прикрикнула Таня.  Нюточка  слезла  с  меня  и
отбежала в сторонку.  Подошел  Джош  и  обхватил  мою  ладонь  своей  черной
лапищей.
   - Эй, голубчик, - сказал он по-русски. - Жить можно, да?
   Мне оставалось лишь вяло улыбнуться и кивнуть.
   - Можно.
   Таня проводила меня до дверей.
   - Ты хорошо подумала? - спросил я ее в прихожей.
   - Хорошо. И не надо больше об этом.
   - Оставь хотя бы адрес, - попросил я,  немного  помолчав.  -  Я  напишу
тебе.
   - Я не знаю адреса, - сказала она. - Я сама напишу.
   - Я тоже не знаю адреса.
   - Я найду тебя.
   Она судорожно вздохнула, подалась ко  мне,  обвила  руками  мою  шею  и
прижалась губами к моим губам...
   Господи, останови Землю. Или хотя бы сделай стоп-кадр...
   Таня легонько оттолкнула меня и сказала:
   - Ну все, родной мой. Тебе пора. Обещай дождаться меня.
   - Обещаю, - пролепетал я мгновенно помертвевшими губами.
   - Иди.
   Я остался стоять. Она резко развернулась и ушла в гостиную, прикрыв  за
собой дверь.
   Наутро я получил расчет за командировку и зарплату за  полтора  месяца.
Потом собрал в свободной  аудитории  старост  всех  групп,  которые  в  этом
семестре у меня обучались, и сделал следующее заявление:
   - Сейчас каждый из вас сходит в деканат и возьмет ведомость.  Потом  вы
возвратитесь сюда, заполните ведомости, проставив в них те  оценки,  которые
сочтете нужными, и подадите мне на подпись. На  все  вам  дается  пятнадцать
минут. И  не  рекомендую  разглашать  данную  информацию.  Это  не  в  ваших
интересах.
   Не веря своему счастью, старосты рванули в деканат.
   Оставшуюся  часть  дня  я  провел  в  дурнопахнущих   очередях,   нудно
костерящих Горбачева с его этиловой революцией.  Времяпрепровождение  не  из
самых приятных, согласен, зато к вечеру  мой  предусмотрительно  захваченный
рюкзак был полон. Я с великим трудом втащил его на последний этаж, расставил
содержимое в углу прямо на пол, немного передохнул  и  спустился  на  второй
заход. В этот раз я решил идти до конца, и на последствия мне было начихать.
   До Нового года оставалось четыре дня.
   ...Когда я разлепил глаза, было темно. Я лежал одетый в заветном  углу,
и мне не было нужды куда-то ползти. Я пошарил вокруг, но нащупал только пыль
и пустоту. Безумно хотелось умереть.
   Вспыхнувшая лампочка на мгновение ослепила меня. Я  прикрылся  рукой  и
завизжал:
   - Нет меня!
   Надо мной склонилась мерцающая дебильная харя.
   - Ты че, братан, я ж Петухов, сосед твой. С Новым годом!
   - Водки тоже нет! - хрюкнул я тоном ниже.
   - Да я не за  этим,  у  самих  имеется...  Слышь,  братан,  наша  мымра
сказала, чтобы ты в три дня съезжал.
   - Погоди, погоди, что-то я не того...
   Петухов заботливо приподнял меня, прислонил к стеночке  и  влил  в  рот
нечто омерзительное. Я  закашлялся,  но  в  себе  удержал,  и  через  минуту
немножечко разъяснелось.
   - А почему съезжать? Я что-нибудь не то сделал?
   - Да нет, нас всех расселяют. Дом на капиталку становят.
   - А-а... Тогда наливай.
   Я встал и подошел к столу.
   Дойти до конца опять не получилось,  и  я  постепенно  вернулся  домой.
Теперь я твердо знал, по какому адресу мне предстоит доквакивать свою полную
мнимостей жизнь. Название страны, города, улицы, номер дома и квартиры могут
меняться,  но  самые  главные  параметры  останутся   неизменными:   "Гнилая
Тягомотина, Большая Задница, Мне".
   Впрочем, по такому адресу доходят послания только  определенного  типа.
Но других я тогда не ждал.
   Таня отыскала меня через шесть с половиной лет. Я явился на ее зов.  Мы
проговорили до трех часов утра. Я понял. Она поступила  правильно.  Потом  я
отправил ее спать: завтра у  нее  трудный  день  -  с  утра  важная  деловая
встреча, а в двенадцать придут гости.
   Она предложила вызвать для меня гостиничное такси,  но  я  отказался  и
потопал через весь город пешком.


 * Глава четвертая. МАЛАЯ КНИГА ПЕРЕМЕН     (27 июня 1995) *



   В  просторную  гостиную  вошли  двое:  статная,  сияющая  яркой  зрелой
красотой женщина в алом платье, а позади на полшага  -  высокий,  элегантный
блондин в окладистой бороде. Женщина  непонятно  улыбалась,  выражения  глаз
мужчины было не разглядеть за дымчатыми стеклами очков. Бросив настороженный
взгляд на женщину, Люсьен громко взвизгнул. Возле окна вздрогнули  подскочил
дремавший доселе Иван. Рафалович застыл, стиснув кулаки.
   - А-а-а! - кричал Люсьен, уставя в женщину тощий палец. - Вот,  значит,
что  за  миссис  Розен,  вот  кто  нас  сюда  высвистал?  Только  зачем,  а?
Покайфовать  над  тем,  в  каком  мы  дерьме  прозябаем,  импортным  хахалем
выхвалиться?
   - Действительно,  Таня,  зачем  ты?..  -  с  упреком  проговорил  Иван,
протирая глаза.
   - И еще в алое вырядилась! - продолжал визжать Люсьен. - Блудница ва...
а-х
   Он сложился пополам, судорожно глотая воздух. Литой  локоть  Рафаловича
пришелся точнехонько в солнечное сплетение.
   - Тихо, мразь, -  прошептал  Рафалович  и  шагнул  навстречу  вошедшим,
оказавшись между мужчиной и женщиной. - Сними очки, - коротко приказал он.
   Светловолосый бородач пожал плечами и сдернул с лица очки.
   - Ты... - выдохнул Рафалович. - Но ведь ты... ты...
   - Воскрес, как видишь. А ты неплохой  актер,  Рафалович.  Неужели  жена
ничего тебе не сообщила?
   - Какая жена?.. У меня нет  жены...  Мы  два  года  как  в  разводе,  -
залепетал Рафалович. Павел обернулся к Тане.
   - Ну что, я же говорил, что зря мы это все устроили...
   - Да это же Поль! - прервал его слова визг Ника-Люсьена. - Живехонький!
   - Он оттолкнул Рафаловича  и  кинулся  обнимать  Павла.  Тот  в  первую
секунду попытался высвободиться, но потом положил руку на тощее плечо Ника и
сжал его.
   - Танька, ты прости меня! Я ж не знал ничего! - кричал Ник. - Эй, Вано,
ты что, не врубился? Это жеПоль!
   Иван, только сейчас сообразивший, кто есть  кто,  подпрыгнул,  пробежал
через всю гостиную и, широко расставив руки, спикировал на Павла с Ником.
   - Ребята! Ребята! - гудел он. - Это надо же, а? Ребята!.. Ленька, а  ты
что как не свой? Иди сюда!
   Рафалович растерянно  стрельнул  глазами  на  Таню.  Та  усмехнулась  и
подмигнула - иди, мол.
   Он нерешительно сделал шаг и  оказался  прямо  напротив  Павла.  Ник  с
Иваном расступились, мгновенно почувствовав какую-то перемену  в  атмосфере.
Павел стоял как вкопанный. Лицо его не выражало ничего.
   - - Ты... ты прости меня, - пробормотал Рафалович. Павел чуть  наклонил
голову вбок и ждал.
   - Я тогда... Они же никого, никого не  пощадили  бы  -  ни  Лильку,  ни
детей! Ты поставь себя на мое место!
   - Я попытался, - спокойно сказал Павел. - Попытался -  и  тогда  понял,
что простил тебя.
   Он протянул руку. Рафалович всхлипнул, мотнул головой и уткнулся  Павлу
лицом в плечо. Его собственные плечи дрожали. Иван и Ник смотрели на  них  и
ничего непонимали.
   - Вот и славно! - громко сказала Таня. - Давайте-ка лучше присядем...
   Расспросам не было конца. Павел отвечал коротко, рассеянно, а  потом  и
вовсе уступил  это  право  Тане,  которая  рассказывала  за  двоих,  изредка
обращаясь к нему за уточнениями. Он же молча курил, иногда  прикладывался  к
холодному пиву, заново переживая все.

   (1984-1988)

I

   Его полет остановила мягкая раскисшая насыпь. Он  кубарем  скатился  по
ней,  проскользил  немного  и   остановился,   завязнув   в   липкой   грязи
свежевспаханного поля. Несколько минут  он  неподвижно  пролежал  на  спине,
вбирая густой запах земли, с изумлением сознавая, что  не  только  жив,  но,
похоже, и цел. Для  проверки  пошевелил  пальцами  ног...  рук...  Осторожно
поднял руку,  потом  вторую,  перевернулся  на  бок,  пощупал  живот,  бока.
Попробовал встать. Получилось с четвертой попытки - сырая земля держала,  не
хотела отпускать.
   Он взял направление на насыпь, черной глыбой выделявшуюся в  окружающей
черноте. Каждый шаг давался с невероятным трудом - ноги утопали в  земле  по
середину икр. Через пять мучительных  шагов  Павел  вывалился  на  тропинку,
тянущуюся вдоль насыпи, оставив оба ботинка на память полю. Отлежался,  ловя
сырой воздух распяленным ртом. Подняться уже  не  было  сил.  Он  пополз  на
четвереньках, отдыхая через каждые несколько метров. Когда  и  ползти  стало
невмоготу, он на руках подтянулся к растущему у тропинки деревцу и клубочком
свернулся под тоненькими ветвями...
   На рассвете, громко переговариваясь, показались  мальчишки  с  длинными
удочками. Они прошли совсем рядом с Павлом и  не  заметили  его,  приняв  за
обыкновенный серый булыган - который вдруг зашевелился и застонал. Мальчишки
сбились в стайку, зашептались между  собой,  потом  самый  смелый  осторожно
ткнул Павла концом удочки. Тот поднял  страшную  руку,  серую  и  осклизлую.
Мальчишка взвизгнул и отбежал, бросив удочку. Павел схватился за ее конец.
   - Чего ты?! - заверещал мальчишка. - Отдай!
   - У-э-э-э... - ответил Павел. .Осмелев, подтянулись и другие.
   - Ты кто?
   - Я с... я с поезда выпал, - простонал Павел... Три дня он  отлеживался
в станице, излечиваясь не от травм, вызванных падением, - их практически  не
было, а от потрясения, от дикой  нервной  и  физической  усталости.  Петр  и
Лукерья, пожилая казачья пара, приютившая его, прежде всего стащили  с  него
всю одежду и выбросили с глаз долой, потом отмыли в корыте, досыта накормили
картошкой с салом и парным молоком и уложили в горнице на  широкой  кровати.
Захмелев от еды и тепла,  Павел  спал  сутки,  а  когда  проснулся,  Лукерья
принесла ему кожаный набрюшник, в котором, заваренные в плотный  полиэтилен,
лежали его вторые документы и пачка денег, выданная дядей Мишей  "от  себя".
Павел только сейчас о них и вспомнил. И тут же попросил Лукерью купить ему в
магазине какую-нибудь одежду, белье и обувку. Дорожную сумку, зубную щетку и
бритву он на следующий день купил  уже  сам.  Накануне  отъезда  он  подарил
добрым старикам сто рублей. Они долго отнекивались, но деньги все-таки взяли
и, чувствуется, были рады. На дорожку  Лукерья  собрала  ему  огромный  куль
всякой снеди, не забыв и плетеную бутыль с домашним виноградным вином.  Рано
утром Петр запряг телегу и отвез его на станцию к местному поезду на  Ростов
- поезда дальнего следования поблизости не останавливались.
   Недолговечный  Савелий   Дмитриевич   Черновол   остался   в   поле   у
железнодорожного полотна. Навстречу новой жизни ехал Павел Эмильевич Розен.

   -  Зря  ты  его  перышком  не  чкнул.  Для  подстраховки.  А  то  вдруг
оклемается, заяву сделает, и нас на первой же станции под белы рученьки да в
черный воронок.
   Петров, не переставая рыться в сумке Павла, с убеждением сказал:
   - Не бзди. Этот не заявит.
   - Это ж почему? - усмехаясь, спросил Комаринцев.
   - Узнал я его. Как он меня про Таджикистан спросил, так и  узнал,  хоть
он и масть сменил. Рожа новая, имечко новое.  Никакой  это  не  Черновол,  а
Чернов, геолог. Я так понимаю, что в бегах он, по тому же  делу,  что  и  я.
Пусть и дальше бегает.
   - Бывает в жизни всякое... - философски заметил Комаринцев. - Есть  что
интересное?
   - Только в ксивнике. Чириков почти целая пачка и набор  черно-белых  на
все случаи жизни. Везуха, брат Вобла. Решаем так - бабки  тебе,  ксивы  мне.
Согласен?
   - А барахло?
   - Оно и есть барахло. Хочешь - забирай, а нет  -  за  борт.  В  Ростове
разбегаемся.
   - Но ты ж вроде хотел...
   - Перехотел. Отвык я, Воблушка, по  малинам  хо-ваться,  от  ментовских
бегать. Мыслю  так:  раз  прапор  Петров  кончился,  пусть  теперь  начнется
Черновол  -  вольный  человечек.  Сыщу  тихий  уголок  потеплее,   обживусь,
присмотрюсь, где там что плохо лежит. Опять же и фотку переклеивать не надо.
Волосню перекрашу, бороду отращу - самое то...
   - Всплыл! Черновол Савелий Дмитриевич, Кемский охотничий заказник.  Три
недели назад принят егерем. Даем команду?
   - Не торопись. Пусть там, на месте проверят, точно ли он. Переправь  им
фотографию Чернова, словесный портрет. Не забудь предупредить, что он сделал
пластическую операцию. Если подтвердится - пусть действуют.
   Нового егеря хватились не сразу,  только  когда  лошадь  его  пришла  в
поселок с перекушенной уздечкой и без седока. Заказник был обширен, и  егеря
нередко оставались на ночь, а то и на несколько, на  дальних  кордонах,  где
для этих нужд стояли вагончики или избушки. На месте одной из таких избушек,
стоявшей в  самой  глуши,  поисковая  группа  обнаружила  черное  месиво  из
разбухших от надолго зарядившего дождя углей и мокрой сажи и торчащий в небо
почерневший обломок печной трубы. В самой  середине  пожарища  были  найдены
человеческие  останки,  обгоревшие  до  неузнаваемости.  Незамеченным  пожар
остался лишь потому, что начавшиеся дожди не дали  ему  распространиться  на
лесной массив. Никаких следов чьего-либо пребывания здесь до прихода  группы
следствие не нашло, только  на  ветке  отыскался  обрывок  уздечки.  Методом
исключения следствие пришло к выводу, что погибший является егерем заказника
Черноволом  Савелием  Дмитриевичем,  а  причиной  гибели   послужил   пожар,
возникший вследствие либо самовозгорания,  либо  неосторожного  обращения  с
огнем.  Закрытое  было  дело  неожиданно  затребовали  в   Петрозаводск,   в
республиканскую прокуратуру, где в ходе доследования было  установлено,  что
по поддельным документам на имя Черновола в действительности проживал Чернов
Павел Дмитриевич,  кандидат  геолого-минералогических  наук,  пропавший  без
вести в марте сего года.
   Сначала он дал себе сроку год;  страсти  поулягутся,  шеровские  ищейки
перестанут вынюхивать его, о нем  забудут,  и  тогда  он  вернется  к  Тане,
обнимет Нюточку, и они будут жить  долго  и  счастливо.  Но  чем  больше  он
размышлял о  будущем,  тем  проблематичнее  представлялся  такой  быстрый  и
упрощенный вариант. К прошлому; даже к самому прекрасному, возврата  уже  не
было.
   В Клайпеде его окружила совершенно  новая,  непривычная  жизнь.  Письмо
дяди Миши подействовало волшебным образом: Арцеулов, заместитель  начальника
порта, принял его как родного, отвез к  себе  на  квартиру,  по  кавказскому
обычаю угостил шашлыками, приготовленными в электромангале прямо на  лоджии,
и домашним вином, не отказавшись и от вина, привезенного Павлом.  На  другой
день  по  его  распоряжению  хорошенькая   секретарша   провела   с   Павлом
обстоятельную экскурсию по порту, закончившуюся обедом в  чрезвычайно  милом
кафе на набережной. Вечером того же  дня  Павел  уже  втащил  свою  сумку  в
отдельную комнату чистенького современного общежития. А на выходные Арцеулов
повез его на дачу -  скромный  двухэтажный  особнячок  с  крутой  черепичной
крышей в немецком стиле, утопающий в зелени сосен и корабельной лиственницы.
Константин Заурович с гордостью  демонстрировал  дорогому  гостю  просторные
комнаты, заграничную мебель, ковры, камины, коллекцию охотничьих  трофеев  и
холодного оружия, красавицу жену на суперсовременной кухне,  пышные  клумбы,
фонтан в виде пухлого позолоченного  младенца,  пускавшего  струйку  оттуда,
откуда и полагается по анатомии. Павел вежливо рассматривал всю эту  роскошь
и все больше грустнел. Арцеулов, по-своему истолковавший причину  пасмурного
настроения гостя, покровительственно похлопал его по плечу и сказал: