щанных  полутора  тысяч  всего   по
двести-двести пятьдесят рублей.
   Нила, сгоряча заявившего, что  его  музыка  прокормит  обоих,  тоже  ждал
серьезный облом. Оказывается, вышел особый циркуляр  Министерства  культуры,
запрещающий  концертную  деятельность  молодежным  вокально-инструментальным
ансамблям (ВИА), не прошедшим регистрацию при идеологическом  отделе  обкома
ВЛКСМ. Для регистрации требовалось, во-первых, поименное утверждение каждого
номера  репертуара  (с  приложением  официально   заверенного   подстрочного
перевода песен, исполняемых на иностранных языках), а во-вторых, включение в
коллектив не менее двух духовых инструментов. Пуш рвал и метал, заявляя, что
скорее удавится, но не потерпит в "Ниеншанце" ни одного "хобота",  а  Нил  с
тоской думал о том, с какими лицами серьезные комсомольские работники  будут
читать подстрочники типа "Кончим оба,  прямо  сейчас,  и  на  меня!"  <"Come
together, right now, over me" (Битлз, альбом "Abbey Road")> или "Я есть  он,
как ты есть он, как ты есть я, и все мы вместе" <"I am he, as you are he, as
you are me, and  we  are  all  together"  (Битлз"  альбом  "Magical  Mystery
Tour")>. Впрочем, скоро Пуш успокоился и по секрету шепнул Нилу,  что  самые
идиотские постановления на то и существуют, чтобы грамотно  их  обходить,  и
что  ему  уже  поступило  несколько  предложений  насчет  выгодных   "левых"
мероприятий,  где  играть  будут  они,  в  ведомости  расписываться  другие,
легальные, а навар делить фифти-фифти. Нил  прикинул  и  отказался  -  такая
схема едва ли грозила  уголовным  преследованием  ему  лично,  но  создавала
прецедент, лишивший бы его морального права  на  запрет  возможных  Линдиных
"леваков", куда менее безобидных. Вскоре поступило предложение  и  от  самих
"легальных" - комсомольско-музыкальной команды с  недвусмысленным  названием
"Наш бронепоезд". Это  предложение  было  приемлемо  только  с  материальной
стороны, и его Нил тоже отверг - не хотелось ни  участвовать  в  агрессивных
наездах "Бронепоезда" на публику, ни переводиться ради  этого  сомнительного
занятия на заочное отделение.
   В общем, сентябрь они прожили на Нилову стипендию и доход с продажи  трех
пластинок из его коллекции, причем выручили за них вдвое меньше,  чем  могли
бы взять непосредственно на Галере. Но такой вариант даже  не  обсуждался  -
они ведь дали друг другу слово никогда больше туда не соваться.
   А в начале октября Линда устроилась кассиршей  в  магазин  хозтоваров  на
Большом,  и  к  сорока  рублям  его  стипендии  прибавилась   ее   зарплата,
восемьдесят два рубля семьдесят копеек на руки. Вот и пригодились два  курса
торгового техникума. Конечно, и  этих  денег  на  жизнь  катастрофически  не
хватало, тем более что Линда, мягко говоря,  рачительностью  не  отличалась.
Тучные дни - с вином, фруктами, дорогими полуфабрикатами  -  чередовались  с
тощими неделями. Желудок Нила познакомился с  такими  выдающимися  изделиями
как красный зельц (девяносто копеек кило), ливерная колбаса  третьего  сорта
(шестьдесят девять копеек кило), плавленый сырок "Городской" (десять  копеек
за штуку), и знакомство  это  радости  не  доставило.  Пальцы,  привыкшие  к
струнам и клавишам, привыкали теперь к  иголке  и  наперстку  -  приходилось
самому штопать носки,  латать  прохудившиеся  рубашки,  ставить  заплаты  на
штаны. Линда совестилась, вырывала у мужа шитье, но у нее получалось и  того
хуже.
   Нынешние переживания накладывались на переживания прошлого, притупляли их
остроту. Плавно и скромненько, сообразно чину, Линда  встроилась  в  систему
перепродажи дефицита, который иногда подбрасывали в магазин  для  выполнения
плана; свой рублик приносили и мелкие погрешности в расчетах с покупателями.
С работы она приходила взвинченная, иногда срывая  накопившееся  раздражение
то на Ниле, а то и на Яблонских. Те в долгу не оставались, и  начинались  те
самые коммунальные баталии, над которыми они оба когда-то так потешались.
   -  У-у,  сволочная  жизнь,  сволочная  работа!  -  плакала  Линда  потом,
прижимаясь к Нилу. - Зигги, Зигги, в кого мы превращаемся?
   - Тебе нужно  уйти  из  магазина,  -  внушал  он,  лаская  ее.  -  Найдем
какую-нибудь тихую контору. Или библиотеку.  А  может  быть,  театр?  Хочешь
работать в театре? Я переговорю с матерью...
   - И что  я  там  буду  делать?  -  горько  улыбалась  она.  -  Программки
продавать?
   - Зачем же обязательно программки? Там много  всякой  работы.  Да  и  чем
плохи программки?
   - "И патетическим батманом Красная Шапочка выносит подлеца Волка..."  Что
ж, все лучше, чем "Девушка, пробейте мне мочалку".
   Но все ограничивалось разговорами. Линда по-прежнему пробивала мочалки, а
Нил в свободное от учебы время подрабатывал  в  университетской  типографии,
где таскал тяжеленные бумажные бобины, и,  эпизодически  забегая  к  матери,
потихонечку подтибривал книги из  заднего  ряда  бабушкиной  библиотеки.  На
Моховой он никогда подолгу не задерживался - общество доктора  музыковедения
ни в малейшей степени привлекало его. Красный зельц и  маргарин  "Солнечный"
ушли из их рациона, но довольства в жизни не прибавилось.  Все  чаще  Нил  с
тоской вспоминал веселые деньки своего жениховства, все чаще ловил  себя  на
мысли, что напрасно  уничтожил  карты  и  очки,  и  даже  на  желании  вновь
встретиться с Ринго. Но того словно корова языком слизнула.
   А Линда все чаще замыкалась в себе, зажигала свечу и подолгу  сидела,  не
шелохнувшись,  смотрела  на  колеблющееся  пламя.  Или  притаскивала  в  дом
неприятных, вульгарных теток - новых своих  подружек,  -  выпивала  с  ними,
горланила популярные в народе песни.  Снимала,  так  сказать,  напряжение...
Жалко.
   - Зигги?
   Линда стояла в раскрытой двери, привалившись к косяку.
   - Пойдем, Зигги. Я их выставила.
   - Линда, зачем, ну зачем они тебе, скажи на милость?
   - Сегодня это было в  последний  раз.  Честно.  И  не  надо  об  этом.  Я
устала...
   Она первой вошла в комнату и тут же упала на матрас...
   Он курил, завернувшись в простыню, и задумчиво смотрел на нее.
   - Какая-то ты сегодня странная. Тебя что-то гложет, я чувствую...
   - Не выдумывай. Я устала, а завтра  трудный  день.  Конец  квартала,  нам
"Веритасы" немецкие завезли, давка будет фантастическая. Давай спать.
   У Нила тоже  выдался  денек  не  из  легких.  Сложнейшая  контрольная  по
языкознанию, политэкономический семинар под руководством  самого  профессора
Либерзона, за почтенный  возраст  прозванного  Либерфатером.  Семинары  были
по-своему интересны, но и утомительны.  Оба  этих  качества  обуславливались
своеобразием профессорского слога: начав  фразу  с  изложения  одной  мысли,
Фатер  завершал  ее  изложением  другой,  с  первой  никак   не   связанной.
Получалось, например, такое: "Выдающиеся успехи  социалистической  экономики
позволили нашим ученым запустить в сторону Луны  Тунгусский  метеорит".  Это
шоу приедалось, но пропускать занятия было крайне неразумно - память на лица
и фамилии была у старика отменной и злой. Не  успел  Нил  стряхнуть  с  себя
управляемые метеориты и пятилетку стратегического назначения, а его уже чуть
не за шиворот повели перетаскивать ящики с противогазами со склада на склад.
И куда прикажете пойти после такого трудового дня? Естественно, в пивную. "А
там друзья, ведь я же, Зин..."
   Долго ли, коротко ли, подсел к ним веселый бородатый дедок полупомоечного
вида. Подгадал в самый раз: кружкой раньше  они  бы  его  послали  подальше,
кружкой позже - вообще не врубились бы, чего  ему  надо.  А  так,  пива  ему
поставили, водочки плеснули, уж больно забавный дедок попался. Домой Нил  не
торопился, знал, что после аврального дня  в  магазине  Линда  будет,  мягко
говоря, некоммуникабельна, и так уж вышло, что к закрытию пивной их осталось
только трое - Нил, дедуля и Ванька  Ларин,  факультетский  поэт  и  пьяница.
Выдали на улицу, понукаемые сердитой уборщицей, побрели  на  остановку...  И
тут выяснилось, что угощали они весь вечер вовсе не компанейского фуцина,  а
законспирированного халифа Гарун аль-Рашида из "Тысячи и  одной  ночи".  Дед
затащил их в ресторан "Мишень" и принялся потчевать  шампанским  и  телячьим
филеем со сложным гарниром, а когда подступило время закрытия, и  их  начали
выпирать, пригласил в компанию швейцара с официантом, читал мутные стихи про
каких-то верблюдов, они в ответ хором пели  строевые  песни,  а  Нил  еще  и
подыгрывал на раздолбанном  рояле.  В  качестве  финального  аккорда  бодрый
старичок запихал всю команду в такси, и они  до  утра  колесили  по  городу,
несколько раз останавливаясь,  чтобы  выпить  водки,  и  закусить  прямо  на
капоте...
   Проснулся он на чем-то жестком. Пахло застарелой мочой и  перегаром.  Нил
со стоном сел, протер глаза, пытаясь разобраться, где он.  Тусклая  лампочка
высоко над головой не позволяла разглядеть помещение во  всех  подробностях,
но общий вид был таков, что отбивал всякий интерес к подробностям.  Длинная,
невероятно узкая комната без окна, с голыми бетонными стенами.  И  вмазанная
прямо в бетон крашеная скамья, тоже очень узкая. Подвал какой-нибудь?
   Нил осторожно ощупал лицо, пошуровал в карманах. Нет, вроде бы ничего  не
разбито и ничего не пропало, одежда, похоже, тоже цела, хотя, наверное, и не
в лучшем виде после того, как он провалялся в ней черт знает  сколько,  черт
знает где. И спросить не у кого... Слушайте, а может это вытрезвитель?  Все,
приехали... Хотя нет, не похоже. Сам-то он, слава Богу, в подобные заведения
пока не залетал, но более опытные товарищи рассказывали, что там обязательно
раздевают  до  трусов  и  бросают  на  матрас,  покрытый  клеенкой,  в  гущу
аналогичных  грешников...  Нил  поднялся,  на  нетвердых  ногах  прошел;   в
противоположный  конец  комнаты,  где  увидел   железную   дверь,   подергал
безуспешно, потом постучал. Сначала было тихо, потом кто-то грубо прикрикнул
"Чего тебе?!", а кто-то другой сказал:
   - Погоди-ка, это, похоже, тот, утрешний, денисенковский.
   - Ну так и веди его к Денисенко  в  таком  разе.  Громыхнул  засов,  и  в
прямоугольнике резкого света Нил с ужасом увидел фигуру милиционера. Замели!
Внутри все оборвалось. Господи, уж лучше бы вытрезвитель!
   Потрясение  было  настолько  велико,  что  похмельные  сумерки  в  голове
моментально прояснились. Покорно топая по длинному коридору вслед за широкой
милицейской спиной, Нил быстро перебирал в голове возможные  причины  своего
задержания и тут же отбрасывал. Вчерашняя пьянка?  Но  она  закончилась  без
эксцессов. Веселый старичок довез его до  дому,  он  прекрасно  помнит,  как
поднимался на лифте, как с третьей  попытки  попал  в  замочную  скважину...
Значит, отключился он уже в квартире. Так что же, выходит, он  дома  выкинул
что-то такое, что  соседи  вызвали  "хмелеуборочную"  и  сдали  его?  Крайне
сомнительно, чтобы он,  никогда  не  отличавшийся  буйством  во  хмелю,  мог
довести Яблонских до таких мер, и уж  совершенно  исключено,  чтобы  на  это
пошла Линда. В крайнем случае усмирила бы  его  сковородой  по  темечку,  но
сдавать в менты?..
   В гудящей голове проносились жуткие истории, рассказанные Линдой.  У  них
тут тоже планы, графики, отчеты, соцсоревнование. И ради цифири им ничего не
стоит захомутать любого, кто под руку попадется, подшить к  глухому  делу  в
качестве обвиняемого, выколотить нужные им показания. Настоящее-то раскрытие
преступлений - дело долгое,  муторное,  подчас  бесперспективное  и  страшно
невыгодное: показатели падают, начальство бодает, премии летят мимо кармана,
а звездочки мимо погон. Вот  и  стараются.  И  ничего  ты  супротив  них  не
вякнешь, потому что они - Государство, а ты - никто,  ноль  без  палочки,  и
когда Государство назначает тебя преступником, обратного хода уже  нет.  Но,
возможно, назначение еще не  состоялось...  Главное  -  держаться  спокойно,
уверенно, но не вызывающе, ничем не проявить  ни  свою  ненависть,  ни  свой
страх...
   - Заходите, заходите, Нил Романович, присаживайтесь.
   В занюханном кабинете на три стола сидели двое: молодой блондинистый усач
в клетчатом пиджаке и невыразительный мужчина  средних  лет,  в  очках  и  с
аккуратно зачесанными на  лысину  реденькими  волосами.  Этот-то  к  нему  и
обратился.
   - Передохнули маленько? Продолжим?
   - Извините, я... - Нил замолчал, ничего не поднимая.
   - Хорош! - фыркнул усатый.
   - Да ладно, Василь Василич, с кем  не  бывает.  Ты  лучше  своими  делами
занимайся, а мы своими.
   Усатый что-то буркнул и уткнулся в лежащую перед ним папку.
   - Итак, Нил Романович, давайте-ка еще раз, во всех подробностях - как  вы
провели вчерашний день? Где были, когда, что делали? - Я... А вы кто?
   Человек, похожий на заслуженного счетовода, усмехнулся.
   - Да, вы явно не в лучшей форме. Но, не обессудьте, отложить нашу  беседу
никак не могу. Фамилия моя Денисенко, старший следователь  отдела  борьбы  с
хищениями социалистической собственности.
   "Это еще откуда?.. Спокойно!  Ясно,  что  здесь  какое-то  недоразумение,
однако сразу заявлять об этом не стоит, это заведомо проигрышная  позиция...
Уж по их-то ведомству за мной ничего реального нет  и  быть  не  может.  Тем
более вчера. Разве только кто-нибудь упер противогазы, что  мы  перегружали,
или тот щедрый старикашка оказался переодетым  расхитителем...  Как  хорошо,
что вчера я весь день был на людях, и что бы они мне ни предъявили, найдутся
свидетели, которые подтвердят мое алиби..."
   Медленно, четко, внушая себе, что он находится не в кабинете следователя,
а  на  занятиях  по  разговорной  практике,  он  начал   рассказывать.   Про
Либерфатера, про противогазы, про пивную и присоседившегося  к  их  компании
чудного деда. На этом месте Денисенко прервал его:
   - Дальше мне все понятно. Значит, в течение дня домой вы не заходили? Нил
кивнул.
   - И с женой не виделись?
   Линда! Что-то случилось с Линдой?! Но почему ОБХСС?..
   - Только рано утром, перед уходом в университет, - сдавленно сказал он.
   - И вы ничего необычного в ее поведении не заметили?  Она  не  показалась
вам взволнованной или излишне рассеянной?
   - Она спала. Мне надо было к  первой  паре,  а  ей  на  работу  только  к
десяти...
   - А накануне?
   - Да нет вроде... Сидела с подружками, песни пела. Потом легла спать.
   - И ничего не рассказывала, никакими планами не делилась?
   - Нет... Нил смолк. Вопросы сидящего напротив казенного человека  били  в
точку. Ну, была она какая-то не такая, ну, говорила про какие-то "Веритасы",
предвидела большой ажиотаж... Ну и что! Они явно под нее роют, и  любые  его
слова...
   - Вы бы лучше у нее спросили... - осторожно посоветовал он.
   - И спросим, - с неожиданной резкостью сказал  Денисенко.  -  Обязательно
спросим. По всей строгости. Когда поймаем.
   - Да что такое?! Я ничего не понимаю. В коридоре шумно хлопнула дверь,  и
высокий, чуть дрожащий голос произнес:
   - Примите наши извинения, Ольга Владимировна...
   - Имейте в виду, я этого так не оставлю! -  громыхнуло  в  ответ,  и  Нил
вздрогнул, вновь окунаясь в марево лютого бреда. Откуда  здесь  взялась  его
матушка?
   - В своих сапожищах врываются прямо в репетиционный зал, хамят так, будто
перед ними  не  народная  артистка,  а  какая-нибудь  шушера  со  свалки,  -
патетически вещала примадонна, - на глазах у всего коллектива  запихивают  в
автомобиль с решетками...
   - Но, поймите правильно, уважаемая Ольга  Владимировна,  они  всего  лишь
выполняли полученное предписание, в котором сказано - принять меры к розыску
и задержанию  гражданки  Баренцевой  Ольги  Владимировны,  тысяча  девятьсот
пятьдесят третьего года рождения...
   - Мне, конечно, льстит, что меня принимают за  особу  пятьдесят  третьего
года рождения, но это еще не дает вашим подчиненным основания...
   Послышался скрип закрываемой двери, и голоса стихли.
   - Вот вам и ответ, Нил Романович, - блестя очками, проговорил  Денисенко.
- Вчера ваша жена, Баренцева Ольга Владимировна, после  обеденного  перерыва
не вернулась на рабочее место. Когда вскрыли кассу,  там  обнаружили  десять
рублей семьдесят восемь копеек мелочью. А  контрольная  лента  зафиксировала
сумму в шесть тысяч сто девятнадцать рублей. Арифметика  несложная.  А  жену
вашу в последний  раз  видели  в  четырнадцать  ноль  три  на  троллейбусной
остановке. Естественно, мы приняли все меры к задержанию,  двух  сотрудников
отправили на вашу квартиру. Она там не появилась, зато в восемь  сорок  пять
появились  вы.  К  сожалению,  наши  работники  не  правильно  оценили  ваше
состояние и доставили сюда для беседы. Вы с порога  заявили...  -  Денисенко
перевернул несколько бумажек и, глядя в последнюю, зачитал:
   - "Все мы вышли из гофмановской шинели". На нашу  просьбу  пояснить  ваше
загадочное высказывание, вы ответили: "Я буду говорить только в  присутствии
моего  адвоката".  После  этих  слов  ваша,  как   бы   выразиться...   ваша
неадекватность  стала  очевидна  всем,  и  пришлось  вас  отправить  немного
освежиться. Вот, собственно, и все... Распишитесь вот здесь. Ваши  показания
мы проверим и, полагаю, побеседуем  еще  раз.  А  пока  -  вы  свободны.  И,
разумеется, держите нас в курсе, если что...
   - Да, конечно... А если что - это что?
   - Ну, если вы будете располагать какими-либо сведениями о местонахождении
вашей, извините за выражение, жены...
   Нил поднялся и в упор глянул в оловянные глаза Денисенко.
   - На это не надейтесь. <Ситуация была создана мной практически из ничего.
За неделю до всей этой детективной истории, после многомесячного перерыва  я
встретила Нила. Его вид вверг меня в состояние  шока  -  передо  мной  стоял
пыльный мужик, типичный совок,  затраханный  убогим  бытом.  В  его  тусклых
глазах проступала  вся  безрадостная  жизненная  перспектива  -  подержанный
"Запорожец", шесть соток в Бабино, нагрузки по  профсоюзной  линии,  быстрые
сто граммов после работы, трешка до зарплаты, гастрит, переходящий  в  язву,
бесконечные склоки с пьющей, некрасиво стареющей женой,  уход  на  пенсию  с
должности младшего специалиста... Такой судьбы не  пожелаешь  никому,  а  уж
Нилу - с его-то даром... В тот же вечер, к концу рабочего дня, я заглянула в
хозяйственный,  где  трудилась  Линда,  изобразила  радостное  удивление  от
встречи с ней и тут же, не дав времени зайти домой и переодеться, потащила в
ресторан - разумеется, в самый лучший и безумно дорогой.  На  фоне  тамошней
лощеной публики она смотрелась сущим  огородным  пугалом,  по  после  второй
рюмки "Мартеля" это перестало ее смущать. Я же все подливала ей и шептала на
ухо бередящие душу истории про жизнь красивую и рисковую. Потом  довезла  ее
до дому, но подниматься не стала... (Прим. Т. Захаржевской)>
 
XV 
(Ленинград, 1976) 
 
   - О, на ловца и зверь! Рванули в "Петрополь"? Сегодня я обязан  надраться
в говно... Хотя нет, прикид у тебя явно не  для  пивнухи.  Тогда,  может,  в
"Погребок"? Я проставляюсь -  денег  как  грязи!  Стипуху  за  лето  авансом
выдали.
   Нил выразительно похлопал по карману. Глаза Ванечки Ларина загорелись, но
он пересилил себя и ответил со вздохом:
   - Пока не могу. Ведено хранить трезвость до восемнадцати ноль-ноль.
   - А что такое?
   - Домашний банкет по случаю защиты диплома.
   - Погоди, чьей защиты?
   - Моей, чьей же еще?
   Нил посмотрел на Ларина повнимательней  -  отутюженный  парадный  костюм,
новая белая рубашка, полосатый галстук, выбритые щечки  благоухают  польским
"Варсом".
   - Отстрелялся уже? - Ларин кивнул с важным видом.  -  Поздравляю!  И  что
дали?
   - Пять шаров, естественно... Ну, с минусом, если честно, так ведь минус в
диплом не пишется.
   - Ну ты просто ундервуд! Такое дело грех не отметить. Давай хотя бы чисто
символически.
   - И рад бы, но... Ты ж меня знаешь, я на полдороги  не  останавливаюсь...
Лучше вечерком подгребай ко мне, гарантирую расслабон  по  высшему  разря