- За успех предприятия! Стоя и до дна! Таня послушно выпила,  вновь  млея
от мягкого тепла, растекающегося по телу.
   - Но все-таки объясни. За успех какого предприятия мы  пили?  Что  вообще
происходит?
   - А происходит, глупышка моя,  то,  что  отныне  ты  можешь  забыть  роль
краснознаменной товарищихи... товарища Лидии и ускоренно  репетировать  роль
мадемуазель Сокольской, белогвардейской контры.
   - Ох! - помолчав, сказала Таня. - Боязно... А что такое доломан?
   - А чтоб я знал... Что-то вроде гусарской шинели, кажется.

IV

   К величайшему своему изумлению Таня, пропустившая  три  четверти  занятий
из-за съемок, сдала зимнюю сессию без проблем и даже сохранила стипендию. То
ли экзаменаторы были снисходительны, то ли помогла подготовка, полученная  в
техникуме. А может быть,  случилось  так  потому,  что  с  середины  ноября,
закончив съемки, поднажала, привела  в  порядок  институтские  дела  и  дом,
успевший изрядно зарасти грязью. Кто знает?
   Наступили  каникулы.  Поначалу  Таня  наслаждалась  бездельем,   вставала
поздно, целыми днями смотрела телевизор, перечитала "Войну и  мир",  запивая
чтение сладки кофе  с  печеньями  или  вафельным  тортом,  внушая  себе  что
счастлива. Но ее хватило дня на три. На четвертый она вспомнила, что  у  нее
есть муж, которого она не видела с самого Нового года -  Золотарев  в  темпе
заканчивал "По лезвию штыка", и Иван, загруженный работой по уши, не вылезал
из квартиры патрона. И еще она вспомнила каторжные, но,  в  сущности,  такие
счастливые дни съемок... Надо же, прошло  всего  два  месяца,  а  она  почти
забыла,  что  все  это  было  в  ее  жизни  -  гримерная,  костюмы,  камеры,
прожектора, окрики Терпсихоряна, озвучивание в темном  тон-ателье,  воротник
малиновый... Таня вынула из сумочки картонный ленфильмовский прямоугольник и
с тоской вгляделась в свою фотографию. "Татьяна Ларина. Актриса".  Была,  да
вся вышла. И Никита  пропал  куда-то.  Обои,  что  ли,  переклеить,  потолок
побелить,  пока  время  есть?  Нет,  зимой  долго  сохнуть  будет,  квартира
выстудится... А сейчас  она  возьмет  пемоксоль  и  отдраит  кафель,  ванну,
унитаз. Давно пора.
   Таня включила проигрыватель, поставила заграничную  пластинку  с  песнями
Челентано - подарок Никиты - и, надев передник, принялась за дело.
   Бум-бум-бум.
   Кто-то ломился в дверь, стучал сильно и, по всей вероятности,  ногами.  А
звонок на  что,  спрашивается?  Ванька,  наверное,  приперся,  сейчас  жрать
требовать начнет. А в доме только банка  кофе  да  три  печенины.  Или  две?
Отвыкла уже мужа кормить - за постоянным отсутствием такового.
   "Не открою! - решила Таня. - Пусть в столовку идет".
   Бум-бум-бум.
   "Господи, какая же я дура! У меня тут музыка орет во всю ивановскую, а  я
не открываю - дескать, дома меня нет".
   Она обтерла руки о передник и побежала к дверям. На площадке стоял Никита
в шикарной дубленке и волчьей шапке. В руках он  держал  коробку  с  тортом,
букет гвоздик и бутылку шампанского.
   - Здорово, мать, - сказал он, чмокнув ее в щеку. - не отворяют.  Стучу  -
не отворяют. Все каблуки отстучал. Если бы не божественный Адриано, решил бы
что никого дома нет, и отчалил бы несолоно хлебавши.  Так  что  пришлось  бы
тебе в одиночку добираться.
   - Куда это добираться? - недоуменно спросила Таня.
   - Так ты, что ли, намекаешь, что приглашения  не  получала?  Мы  же  всем
выслали, по списку, вовремя.
   - Господи, да я неделю ящик почтовый не открывала. Иван  ничего  на  этот
год не выписал, а меня в  институте  заставили  на  какую-то  "Комсомольскую
жизнь" подписаться. Читать нельзя, а для сортира жестковато.
   Никита усмехнулся, потом оглядел Таню с головы до ног.
   - Да, видно, и вправду не получала. Что, и Вано не сказал?
   - Да он дома и не бывает почти.
   - Понятно... Постирушка или приборочка?
   - Приборочка... Ты пока раздевайся, проходи. И не забудь рассказать, куда
это мне явиться надо.
   - Так, в одно место. Дом Кино называется. Ты, часом, не забыла, что  есть
такое искусство, важнейшее для нас, как сказал Ильич?
   - Потихоньку начинаю забывать... Сейчас, потише сделаю.
   Она забежала в комнату, и Челентано умолк.
   - Так вот, - продолжил Никита, - имею счастье сообщить  тебе,  что  некая
фильма,  "Особое  задание"  рекомая,  благополучно  смонтирована  и   готова
предстать пред светлы очи взыскательной  публики.  Сегодня  смотрины.  Званы
все, кто к оной фильме  касательство  имел,  с  одной  стороны,  и  наиболее
заслуженные представители общественности - с Другой. Так что, будь  любезна,
сворачивай свою хозяйственную деятельность, причепурься. Потом для тонуса по
бокальчику вмажем и отправимся с Богом. Карета ждет, труба зовет.
   - Ой! - сказала Таня и побежала отмываться.
   - Вот-вот, -  отозвался  Никита,  прошел,  не  снимая  нок,  в  гостиную,
поставил торт и шампанское на стол, достал из серванта вазу, водрузил  ее  в
центре стола, приспособил в нее гвоздики, снова залез в сервант, отыскал там
фужеры, плоское блюдо под торт и два маленьких блюдца из  того  же  сервиза,
расставил все это на столе, посмотрел, чуть-чуть передвинул одно из блюдец и
развалился в кресле, любуясь композицией.
   - Эй, будешь мимо проходить, прихвати с кухни  ножик  и  две  ложечки!  -
крикнул он.
   В дверях показалась Танина голова, обернутая махровым полотенцем.
   - Ты что-то сказал? - спросила она.
   - Господи, она еще и башку намыла! Теперь сушиться два часа будет.
   - Ничего, я феном, быстренько... Никита вздохнул и посмотрел на часы.
   На "парад-алле" они при всем при том не опоздали. Запыхавшись, вбежали на
узкий просцениум между занавесом и экраном и оказались среди  знакомых  лиц.
Главный оператор Лебедев, Огнев, Анечка Шпет,  знаменитый  москвич  Валентин
Гафт, сыгравший начальника врангелевской контрразведки, другие. В  полумраке
Таня разглядела Ивана. Он озабоченно перешептывался с соседом и  не  обратил
на Таню внимания. Не было видно только  Терпсихоряна,  зато  из-за  занавеса
доносился его характерный голос:
   - ...мы  работали  душа  в  душу  и  жили  одной  сплоченной  семьей.  Не
обходилось, конечно, без трудностей. Но, как говорят у нас на Кавказе, жизнь
без забот - что харчо без перца...
   Никита подтолкнул Таню локтем:
   -  Учитесь,  Киса,  как  излагает!  Народную  мудрость  небось  на   ходу
придумал...
   - Мы от души надеемся, что наш скромный труд был не напрасен, - продолжал
заливаться Терпсихорян, - что зритель, ради которого мы работали,  оценит  и
полюбит наш  фильм,  как  любим  его  мы,  весь  наш  сплоченный  и  дружный
коллектив, который я с радостью представляю вам...
   Из зала раздались аплодисменты.  По  просцениуму  стремительно  пробежала
Адель Львовна - та самая полная дама, которая  хлопала  полосатой  хлопушкой
перед каждым дублем - и построила всех по ранжиру.
   Занавес неторопливо разъехался, и перед Таней возникло море  человеческих
лиц, неразличимых отсюда - зал был в полутьме, а свет падал  сюда,  на  них,
предъявляя зрителю тех, на кого он  пришел  посмотреть,  -  всех  одинаково,
прославленных и безвестных, любимых и еще не снискавших любви.
   Никита снова толкнул Таню в бок.
   - Лучи славы, - проговорил он, не разжимая губ. - Купайтесь, мадам...
   -  С  особой  радостью  представляю  вам  того,  без  кого  не  было   бы
сегодняшнего торжества, - вещал в микрофон Терпсихорян, -  автора  романа  и
сценария, выдающегося писателя и замечательного человека...  -  Он  выдержал
паузу. - Федор Михайлович Золотарев!
   Раздались громкие аплодисменты.
   Виновники  торжества  были  выстроены  полукругом.  Таня  и  Никита,  как
припозднившиеся, оказались с самого  краю,  и  им  было  хорошо  видно  всех
остальных.  Когда  объявили  Золотарева,  Таня  выжидательно  посмотрела  на
дородного, седовласого мужчину в черном костюме, стоявшего справа от  Ивана.
К ее удивлению, к микрофону  бодрыми  шагами  вышел  другой  сосед  Ивана  -
невысокий, подтянутый, немного похожий на французского актера Трентиньяна  -
того самого, что в "Мужчине и женщине".
   - Спасибо, спасибо вам, - с чуть заметным  поклоном  начал  Золотарев.  -
Мне, собственно, не о чем  рассказывать.  Все,  что  я  хотел  сказать  вам,
сказано в фильме, который вы сегодня увидите. А о чем не сказано  в  фильме,
сказано в книге, которая, кстати, скоро выходит вторым тиражом...
   Несмотря на такое начало, он говорил еще  минут  десять  -  про  важность
историке-революционной темы, про творческие планы, про  полюбившихся  народу
героев его произведений.
   Таня, обувшая по сегодняшнему  случаю  новые  туфли  на  шпильках,  стала
переминаться с ноги на ногу.
   Потом у микрофона выступали, главный оператор,  композитор,  художник  по
костюмам. Стало немного скучновато. Обстановку здорово оживил Гафт. Речь его
была краткой и ехидной. Ни разу не выпав из  уважительного  тона,  он  сумел
поднять на смех и автора, и режиссера, и  своего  брата-актера,  и  зрителя,
падкого на всякую ерунду.
   Вышедший после Гафта Огнев был явно не в  ударе.  Он  мямлил  в  микрофон
нечто нечленораздельное. Таню качало в ее  высоких  туфлях,  и  ей  невольно
вспомнились те злосчастные сапоги на вокзале.
   Потом что-то восторженно щебетала Анечка Шпет, дрожащим басом  рассыпался
в благодарностях  престарелый  актер  Хорев,  сыгравший  эпизодическую  роль
старого моряка.
   - Эге, - шепнул Никита Тане  в  ухо.  -  Они  по  всем  пройтись  решили.
Готовься, Ларина.
   - А теперь разрешите представить вам нашу очаровательную дебютантку, я не
побоюсь этого слова, настоящее открытие нашего фильма...  Итак,  перед  вами
наш черный бриллиант, загадочная, коварная, обольстительная Татьяна Ларина!
   Скрывая  полнейшую  растерянность  лучезарной  улыбкой,  Таня   горделиво
поплыла к микрофону. "Господи, про что  говорить-то?  -  лихорадочно  думала
она. - Да еще он так меня аттестовал... Про что должны говорить  коварные  и
обольстительные?" Она молча обвела глазами зал. В голове воцарилась пустота.
Ну, хоть что-нибудь...
   И густым низким вибрато она начала:
   - Жила я дочкой милою...
   Со сцены она пела первый раз, тем  более  без  сопровождения,  да  и  без
предупреждения. От волнения голос ее дрожал,  создавая  намек  на  потаенное
рыдание, обогащая мелодию тонами искренней страсти. Зал замер, а  когда  она
допела, разразился громовой овацией. Зрители вставали с мест,  скандировали:
"Ларина! Ларина!" Если каждому из выступавших перед ней, включая  и  старика
Хорева,  одна  и  та  же  дама  из  администрации  вручала   большой   букет
гладиолусов, то Таню просто завалили цветами. Обалдевшая Таня кланялась, как
заводная кукла, а подоспевший Никита относил  цветы  и  складывал  их  возле
кулисы.
   Наверное, после нее  должен  был  выступать  еще  кто-то,  но  искушенный
Терпсихорян понял, что более эффектной точки в  финале  торжественной  части
невозможно представить себе, и, дав страстям немного поулечься, с  нарочитой
скромностью объявил в микрофон:
   - А теперь давайте смотреть кино.
   Из-за кулис отчаянно замахала руками Адель Львовна, призывая  находящихся
на сцене проследовать за нею. По пути Никита наклонился, подобрал букеты  и,
вкладывая их Тане в руки, прошептал:
   -  Сама  неси  бремя  славы,  примадонна!  Украла,  понимаешь,  вечер   у
заслуженных лиц. Будто ты и есть здесь главная. Чучело!
   Таня вспыхнула и укоризненно посмотрела на него.
   - Да шучу я, шучу, - объяснил Никита. -  Это  чтобы  не  сглазить,  чтобы
фортуна не отвернулась. Даже во время триумфов Цезаря за его колесницей  шел
десяток легионеров и орал: "Едет лысый любодей!"
   Конечно  же,  ее   воспламенившееся   восприятие   нарисовало   несколько
искаженную картину. Овация была не столь уж громовой, но аплодисменты  были,
и довольно восторженные. Встал не весь зал, а десятка  полтора  зрителей,  и
скандировали они не "Ла-ри-на!", а  просто  "Браво!".  И  букетов  оказалось
всего шесть - на один больше, чем у Гафта. Потом уже,  чуть  успокоившись  в
полумраке ложи, куда их потихоньку отвели  смотреть  их  же  произведение  и
наблюдать за реакцией зала, она призадумалась.  Ведь  никто,  отправляясь  в
театр или на концерт, не  покупает  цветы  просто  так,  на  всякий  случай,
особенно зимой. Букет всегда предназначается кому-то конкретно.  Значит,  ей
достались цветы, предназначавшиеся кому-то другому.  Кому?  Режиссеру?  Едва
ли. Валентину Гафту? Нет, свои букеты он получил. Золотареву? Тоже вряд  ли.
Все остающиеся за кадром редко получают цветы от зрителей в  день  премьеры.
Анечка?.. И лишь к середине фильма она поняла, чьими букетами  забросали  ее
сегодня. Эти цветы причитались Юрию Огневу. Но он скис -  и  подношение  ему
ограничилось дежурными гладиолусами  от  администрации.  Она  вспомнила  его
срывающийся голос, его лицо у микрофона - бледное, потерянное, - представила
на его месте себя. Стало неловко, и она  оперлась  о  плечо  сидящего  рядом
Никиты.
   - Что, прониклась высоким  искусством  или  просто  отдохнуть  решила?  -
спросил он. - Меня, признаться, тоже в сон клонит.
   - Юра сегодня плохо выглядит, - сказала она. - Не знаешь, он здоров?
   Никита резко дернул плечом. Она удивленно отстранилась.
   - Ты что?
   - Здоров-нездоров, не твое дело, -  резко  ответил  Никита.  -  Надо  же,
пожалела... Сиди, кино смотри.
   Премьера "Особого задания" закончилась буднично. Когда прожектор высветил
места  творческой  группы,  здесь  уже  кто-то  с  кем-то   переговаривался,
Терпсихорян, развернувшись к залу спиной, что-то  горячо  обсуждал  с  дамой
преклонных лет, увлекающей его к выходу. Во  весь  рост  поднялся  Огнев,  с
видом римского патриция приветствуя публику, высоко  над  головой  сцепив  в
замок руки. Но светящаяся обаянием улыбка лишь  подчеркивала  взгляд  томных
глаз, утонувших в безысходной тоске. Никита сигналил кому-то  в  толпе,  что
непременно позвонит. Хотя эти жесты могли значить и то, что он ждет  звонка.
Потом зажгли верхний свет, и зал начал пустеть.
   - Они уходят такими же, как пришли, не унося в  своем  сердце  ничего,  -
философски заметил Никита. - Угадай, что из всего вечера запомнится им лучше
всего? Одна попытка.
   - Неужели воротник малиновый?
   - Умница! Именно так, или я ничего не смыслю в кино.
   - Ну-с, ребятки, - объявил, потирая руки, Терпсихорян.  -  Прошу  всех  в
буфет. Не каждый день премьера бывает!
   В буфете было шумно и тесновато. Сложив букеты в угол, Таня и Никита, как
и все собравшиеся, выпили два общих тоста - за состоявшуюся  премьеру  и  за
успешный прокат. Потом пошли, почти без пауз на закуски, тосты персональные.
Чтобы почтить всех и при  этом  не  надраться,  полагалось  делать  лишь  по
глоточку. Впрочем, этого правила придерживались  далеко  не  все.  Например,
Иван, как с сожалением заметила Таня, хлопал рюмку за рюмкой и  минут  через
пятнадцать такого графика  был  уже  вполне  хорош.  Обозначились  и  другие
нетрезвые личности - бородатый помреж, старик Хорев... Был тост и  за  Таню.
На несколько мгновений к ней обратилось множество  улыбающихся,  приветливых
лиц, и около полусотни рук подняли за нее бокалы, стаканы и рюмки, а  тамада
Терпсихорян уже выпаливал следующий тост.
   - Почему такой темп? - прошептала Таня.
   - Традиция. Никого обидеть  нельзя.  И  при  этом  оставить  людям  время
пообщаться на относительно  трезвую  голову.  Для  профессионала  это  самый
важный  момент  между  съемками.  Наладить  знакомства,  укрепить  контакты,
обхрюкать  планы  на  будущее.  Многие  только  ради  этого  и  остаются  на
премьерные шмаусы... А настоящая гулянка будет потом, в узком кругу.
   Терпсихорян с ураганной скоростью выдавал оставшиеся тосты, после чего  с
видимым облегчением объявил вольный стол. Тут же среди собравшихся  начались
шевеления,  перемещения.  Зал  заполнился  нестройным  гулом  голосов.  Люди
разбивались на пары, на группы, расползались по залу, мигрировали от столика
к столику.
   Первой к Тане с Никитой пробилась бойкая Анечка Шпет.
   - Значит, когда вся эта бодяга кончится, собираемся у "рафика" и ко  мне.
То есть в Вилькину студию... - Она наклонилась и чмокнула Таню в щеку. -  Ты
молодец. Всех уделала сегодня. Поздравляю.
   И упорхнула.
   Вторым подошел Золотарев.
   - Мои поздравления, - сказал он,  целуя  Тане  руку.  -  Именно  такой  я
представлял себе Сокольскую. Говоря откровенно, фильм вытянули двое - Гафт и
вы.
   - Ну что вы, - смущенно пролепетала Таня.
   - В романе, который я только что закончил, "По  лезвию  штыка",  для  вас
есть большая роль. Такая, знаете, бывшая  княжна,  в  эмиграции  вынужденная
петь в русских кабаках... Я передам вам экземплярчик. И сценарий тоже  -  он
почти готов. Кстати, спасибо вам еще и за  мужа.  Толковый,  старается.  Вы,
наверное, ругаете меня, что сильно его загружаю?
   - Ну что вы, - повторила Таня.
   - Очень скоро предоставлю его в полное  ваше  распоряжение.  Отправляюсь,
знаете ли, в командировку на месте собирать материал о  наших  революционных
эмигрантах в Швейцарии. Давно уже заявление подал а теперь вот - разрешили.
   - Поздравляю, Федор Михайлович, - вежливо сказал  Никита.  -  Мой  поклон
Вильгельму Теллю.
   - Всенепременно.
   - И надолго?
   - Пока на шесть месяцев. А там посмотрим.  Никита  с  завистью  и  тоской
посмотрел вслед удаляющейся фигуре писателя.
   - Везет кому-то! - злобно прошипел он.
   - Ты что? - встревоженно спросила Таня.
   -  Да  так,  не  обращай  внимания.  Это  я  на  себя,  дурака,  злюсь...
Невыездной, блин!
   К  ним  подходили  еще  люди  -  артисты,  студийное  начальство,   вовсе
незнакомые, - поздравляли Таню, перекидывались парой слов с Никитой,  иногда
прикладывались к бокалу...
   - Пошли и мы, - сказал Никита и встал.
   - Так вроде никто еще не уходит. Удобно ли?
   - Нет, ты не поняла. Сделаем пару кружков по залу. Надо тебя  представить
кое-кому.
   Дольше всего они задержались у столика Терпсихоряна,  но  общались  не  с
ним, а с его соседом, лысым толстячком с висячими  усами,  напомнившим  Тане
гоголевского персонажа по имени Толстый Пасюк - того, которому галушки  сами
в рот залетали.
   - Вот это и есть наша Танечка Ларина, - для начала сказал Никита.
   - Ось мы и сами... это, догадались, - басом отозвался толстячок. -  Гарна
дивчина! Седайте... это, садитесь.
   Он протянул Тане пухлую руку с пальцами, похожими на сардельки.
   -  Бонч-Бандера  Платон  Опанасович,  -  напустив  на  себя  важный  вид,
представился он.
   - Известный режиссер из  Киева,  -  пояснил  Никита.  -  Ну,  "Гуцульская
баллада", помнишь, конечно?
   - Конечно, -  соврала  Таня.  -  Красивый  фильм.  Бонч-Бандера  согласно
закивал толовой.
   - Я тут вашу картыну бачил... это, смотрел. Гарно, аристократычно... Есть
у меня до вас, это... Предложение.
   - Да?
   - Сценарию я в готеле оставил, завтра перешлю вам... Як для вас напысана.
   - Спасибо, - наклонив голову, сказала Таня.
   - "Любовь поэта" называется. Из жизни Пушкина.
   - Интересно,  -  сказала  Таня,  а  сама  подумала:  "Уж  не  Наталью  ли
Николаевну он мне предлагает сыграть? В роли Натальи  Гончаровой  -  Татьяна
Ларина. Обалдеть можно".
   - Съемки летом. Соглашайтесь. Без пробы утверждаю. По  высшей  ставке,  -
сказал Бонч-Бандера.
   Таня с удивлением заметила, что украинский акцент пропал начисто. Видимо,
Платон Опанасович прибегал к нему при знакомстве, для самоутверждения.
   - Вы сценарий на студии оставьте, у меня, - сказал Никита. - Я передам.
   - Добро! - согласился Бонч-Бандера. - Ну, до  по-баченя,  красавица,  жду
вас в Киеве.
   - Спасибо, - сказала Таня, и они отошли.
   - Что за роль? - по пути спросила Таня.
   - Понятия не имею, - признался Никита. - Я и его  сегодня  в  первый  раз
увидел. Утром на студии.  Увязался  на  закрытый  просмотр  чистовой  копии,
увидел тебя, обомлел и пристал как банный лист - познакомь да