- Целую поэму сочинили. Старостины открытку  прислали.  От  капитана  Сереги
письмо - помнишь, я рассказывал. Про службу пишет, он ведь не знает еще, что
я женюсь...
   - А Никита?
   - Тоже поздравляет, - сдавленным шепотом  произнес  Павел.  -  Извини,  я
сейчас. Попало что-то... Он опрометью бросился в ванную и запер дверь. Лидия
Тарасовна продолжала перебирать телеграммы.
   Мать последнее время с сомнением сравнивала жениха и невесту.
   - Такие вы разные, - качала  она  головой  и  собирала  новое  постельное
белье, полотенца, прочее барахло, откладывая в аккуратные стопки на приданое
дочери.
   Таня старалась ни в чем не зарываться. Свадебное платье обдумывала долго.
В фасоне соблюдалась девственная скромность в сочетании с тонким изяществом.
Она сразу отказалась от  глубокого  декольте  и  всяких  разрезов.  Фантазия
разгулялась только на предмет нижнего белья. Через гостиничных шлюх заказала
из-за бугра все - вплоть до пояса и чулок. Когда сорвала  одну  упаковку,  с
беленькими кружевами на резинке, растянула на пальцах, Ада аж охнула.
   - Да в них бы и без платья!
   Перепала  пара  комплектов  и  ей.  Тут   Ада   слезу   пустила,   вконец
растрогавшись. Момент доверительности настал. И понеслись бабьи  откровения.
Ада про  себя  рассказывала,  делилась  предостережениями  и  советами,  как
когда-то бабка с ней. Но вот  не  послушала,  может,  Танюша  мудрее  будет.
Привела в пример Лидию Тарасовну, будущую свекровь.
   Мать Павла, женщина властная, привыкшая держать  партийное  реноме  мужа,
быстро сошлась с Адочкой. Едва уловимая схожесть  угадывалась  в  характерах
обеих,  высокомерная  независимость  на  людях,   обеспеченная   положением,
объединяла этих женщин. Еще заочно оценив друг друга, теперь они  сдвоенными
рядами взялись  за  организацию  торжества  на  должном  уровне.  Таня  тихо
потешалась над ними, но ее такое положение куда как устраивало,  развязывало
руки. Таня с  удовольствием  пользовалась  черновскими  льготами,  изображая
перед Павлом наивное удивление, например,  ценами  в  ателье.  Но  ткань  на
костюм для Павла при этом выбрала  самую  изысканную.  Крайне  неуклюжий  на
примерках, он искренне был убежден в естественности всех  приготовлений,  не
пытаясь вникать в  их  смысл.  Только  сейчас  он  вдруг  осознал,  что  его
неприспособленность до сих пор компенсировалась энергией матери, и по любому
поводу советовался с Танюшей. Невеста, таким  образом,  набирала  очки.  Она
мягко  направляла  Павла  в  мелочах:  какую  рубашку  стоит  овыбрать,  как
определить  размер  колец.  Будущая  свекровь  удовлетворенно   соглашалась,
чувствуя правильную женскую руку, верную замену своей. Ненавязчиво  призывая
ее в союзницы, Таня с достоинством высказывала свое мнение по тому или иному
вопросу, каждый раз мило и с пониманием улыбаясь тому,  что  Павлу  забивать
мозги дребеденью не следует. Для другого они предназначены. В научной работе
Павла  родители  ничего  не  понимали,  но  относились  к  его  интересам  с
уважением.
   Сердце прыгало в груди Павла. Таня терлась своей шелковой  щечкой  о  его
подбородок, напоминая о бритье. И он  брился  два  раза  в  сутки.  Отец  не
преминул пристегнуть шуточкой. И правда, за всю свою жизнь  Павел  не  извел
столько одеколона, как в  последнее  время.  Вертелся  перед  зеркалом,  как
барышня, корча рожи. Таня сознавала восхищенное отношение к себе  и  держала
жениха в тонусе. Но поговорить о главном так и не смогла.  Стыдливость  была
тем барьером, переступать который казалось неуместным. Мог не понять.
   Таня детально отслаивала нужное и  ненужное  в  ночных  откровениях  Ады.
Резерв женских хитростей никогда не  был  лишним.  В  душу  мать  не  лезла,
вопросов не задавала. Таня догадывалась, что Большой Брат в жизни, какой она
ее знала, скорее всего младший. Он готов в лепешку  для  нее  расшибиться  -
ишаку ясно. Что она ему желанна до одурения - и козе. Не упустить бы  только
из рук этой птахи, такой странной для нее: где летает - неведомо, ходить еще
не научился. Интересно, что бы присоветовала ей бабка?  Ее  Таня  совсем  не
знала...
   Уставшие от разговоров и слез, мать и дочь  легли  под  утро,  ничего  не
соображая.
   "Ну и характеры у нас в роду!" - думала Таня, Засыпая,  а  во  сне  снова
явилась ведьма с глазами Адочки.
   - Что, не угомонишься, старая? - спросила ее Таня, проваливаясь в  бездну
уложенной хвойными лапами ямы.
   Где-то высоко над головой висела не  то  столешница  со  свечами,  не  то
крышка гроба. Мелькает огонек и душно пахнет травами. В  отдалении  слышится
приближающийся хохот. Столько веселья в родном тембре голоса, так хороши эти
звуки на самых низких регистрах. Смешно Тане от гробовой безграничности.
   Проснулась свежая, как огурчик.
   Мать будить не стала, пока не пришла Анджелка. Та подняла такой грохот  в
коридоре, что и мертвец проснулся бы.  Похватала  куски  на  кухне  и  давай
прицениваться  к  разложенным  тряпкам.  Разжевывая  бутерброд,  подошла   к
гардеробу, на створке которого висело длинное  платье  в  крапинку  люрекса.
Притронуться забоялась. Влетела мать, взъерошенная, с припухшими после сна и
давешних слез глазами.
   - Что ж ты не будишь меня? Да и я хороша! Нет чтобы пораньше лечь,  такой
трудный день.
   - Не суетись, - кинула ей Таня.
   Она вытянула  длинную  ногу,  уперла  ее  в  тумбу  трюмо  и  осторожными
движениями  покрывала  ногти  лаком.   В   белоснежном   белье   Таня   была
обворожительна. Рыжие пряди полоскались по ноге, вздрагивая в кольцах.
   - С волосами что делать будешь? - спросила Анджелка.
   - Заколю. - И бросила через плечо:
   - Через час машина будет.
   - Ой, - заметалась Ада.
   И ее со всеми причитаниями сдуло из комнаты и носило  по  всей  квартире.
Без конца трещал телефон. Чертыхалась Ада. За спиной ворковала Анджелка:
   - А дружки будут?
   - Подожди, машина придет, и будут. Кто-то позвонил в дверь. Открыла  Ада,
сразу завиноватилась, что ничего не успевает. Это была Марина Александровна,
мать одного из братовых "мушкетеров", Ванечки Ларина. Она работала у Дмитрия
Дормидонтовича и по случаю проявила инициативу,  наверное,  не  без  чуткого
руководства Лидии Тарасовны. Активно подключилась к  организации  торжества,
взяв на себя хлопоты по приему гостей, сейчас пришла как сватья пораньше, на
выкуп невесты. Она заглянула к девушкам. Анджелка лобызала подруж-кино голое
плечико.
   - Ой, девчонки, одевайтесь  бегом!  Где  фата-то?  То,  что  должно  было
служить фатой, на вытянутых руках внесла Адочка. Она. успела причепуриться и
одеться. Тане надоела вся эта морока, и она потребовала:
   - Оставьте меня хоть на пару минут. Вконец забодали!
   Тетки вышли на полусогнутых, неловко переглядываясь между  собой.  Выудив
из пачки сигарету самыми кончиками ярких коготков, затянулась  всей  грудью,
окинула себя в зеркале взглядом, лизнула ноготь. Лак высох.  Выдвинула  ящик
тумбы,  приняла  первые  в  жизни   контрацептивы   и   вдогонку   отправила
успокоительные. Странно. Такое с ней впервые. В руках легкий тремор, в груди
волнение. Прощайте, девичьи забавы, здравствуй, новая жизнь, неизведанная. С
неподдельным  волнением  готовимся  дебютировать  в   роли   добропорядочной
советской матроны - не Матр„ны, хотелось бы  думать...  Влезла  в  платье  и
позвала на помощь Аду. Мать  застегнула  змейку  на  спине,  ткань  обтянула
гладкий живот, подчеркивая  высокий  бюст.  Рыжую  копну  убрали  в  высокую
башенку на затылке. Тыльным концом расчески вытягивая тонкие пряди, спустила
по высокой шее на плечи. Вокруг башенки волос была заколота из искусственных
цветов и белых пупочек в  венце  прозрачная  накидка,  только  перед  Павлом
должная быть спущенной на лицо. Пока ее закололи шпилькой на макушке.
   Женщины сгрудились вокруг, затихли, глядя на ее отражение в трюмо. Каждая
думала о своем. Но  размышления  прервались  резким  трезвоном,  топотом  за
дверью  и  сигнальным  зовом  машин  со  двора.  Черные,  с  никелированными
крыльями, блестящие номенклатурные тачки, одна с куклой на  бампере  капота.
"Икарус" с кокетливыми бантиками на бортах увез Марину, которая должна была,
подобрав гостей в назначенном месте, привезти их прямо к месту торжества,  в
прославленный среди элиты города Голубой Павильон. Рядом стоял счастливый  и
растерянный Павел, элегантный, высокий, в костюме, будто не в своей шкуре, -
можно подумать, никогда прежде костюма не носил! -  переминался  с  ноги  на
ногу, смущенно  поглядывая  на  окна  вверх.  В  дверь  продолжали  неистово
тарабанить. Наконец, ворвались внутрь с шумом  и  хохотом.  Анджелка  и  Ада
встретили парней крепкой стеной, не давая пробиться к невесте.
   - Кто платит?
   - Мужик платит.
   - Чей мужик?
   - А чья невеста?
   - Сколько дашь?
   - За треху возьму.
   - На вокзале по такой цене снимешь.
   - Твоя цена?
   Вклинился Анджелкин голос:
   - Ну, орлы, торг здесь неуместен.
   - Может, тебя со скидкой взять?
   Таня за дверью давилась от хохота. Цены повышались.
   - Ну, бабы! - кто-то возмущенно завопил.
   Слышно было, как мужики пытались прорвать блокаду. Таня вышла сама.
   - Берите даром.
   Ребята обалдело охнули.
   - Такое не продается, - промямлил один.
   - Ну, Поль, урвал, - выдохнул другой, в котором узнала весельчака  Вальку
Антонова.
   Ее сдали в руки Павла. Она вцепилась в его  рукав,  а  он,  окостеневший,
молчал  всю  дорогу  до  Каменного   острова,   только   кончиками   пальцев
притрагиваясь к ее перчатке.
   Как только Иван вышел из метро, стал накрапывать дождик. Расстегнув плащ,
он натянул его на голову - жалко было волос, намытых и  уложенных  феном.  В
таком виде, похожий на привидение, Иван добрался  до  памятника  героическим
морякам "Стерегущего". К счастью,  дождик  прекратился.  Иван  придал  плащу
приличное  положение,  причесался  и   стал   осматриваться.   К   памятнику
поодиноч-ке, по двое и группами стягивались нарядные люди, по большей  части
молодые. Почти у всех в руках букеты цветов, свертки и  коробки.  Приходящие
искали  и  находили  знакомых,  сколачивались  в  кучки,   весело   болтали.
Некоторые, как Иван,  маялись  сами  по  себе,  курили.  Вот  из-за  еле-еле
зазеленевших кустов показалось смутно знакомое  лицо  -  растрепанная  рыжая
борода, хронически красные глаза... Явно встречались и не раз. Где же? А, за
пивом  у  Ангелины.  Фамилия  какая-то  смешная.  Хайлов?   Гадких?   Точно,
Противных. Черт, по такой фамилии и обратиться неловко,  а  имя  Иван  забыл
напрочь.
   Противных тоже поприсматривался к собравшимся, никого знакомых не увидел,
и явно просиял, заприметив Ивана.
   - Ванька Ларин! Привет! Тоже Павла женить?
   - Ага. Я и не знал, что вы с ним знакомы, - ответил Иван и добавил:
   - Здорово!
   Тут возле памятника затормозил большой красный "Икарус" и  появившаяся  в
раскрытой дверце женщина объявила в мегафон:
   - Товарищи, кому в Голубой Павильон, прошу в автобус!
   Иван посмотрел в ее направлении и с изумлением узнал  в  ней  собственную
маму. Он замахал рукой, но она не заметила. Публика двинулась к автобусу.  В
руках у Марины Александровны был список, она у каждого спрашивала фамилию  и
имя и ставила в списке галочки. После этого можно было пройти в салон.
   - Ваша фамилия, пожалуйста? - спросила она у Ивана, не поднимая головы.
   - Пушкин Александр Сергеевич, - сказал Иван, и  только  после  этого  она
взглянула на него.
   - Ой, я ведь и не сообразила, что ты тоже будешь, - сказала она. - Вместе
бы поехали.
   - Так и так вместе едем. Отметить не забудь - Ларин, - сказал Иван и  сел
на свободное место.
   Следом за ним отметился и  Противных,  фамилия  которого  на  самом  деле
оказалась Неприятных.
   Забрав приглашенных, автобус тронулся, развернулся, небрежно  въехав  под
запрещающий знак, и покатил по Кировскому в противоположном направлении.
   Из сотни  нынешних  петербуржцев  едва  ли  найдутся  трое,  знающих  или
помнящих, что такое Голубой  Павильон,  хотя  многие,  проходя  по  Песочной
набережной видели и видят до сих пор на другом берегу его благородный фасад.
Но теперь в этих стенах, оставшихся от  многократно  перестраивавшейся  дачи
какого-то князя, возможно, и великого, нет ничего,  отдаленно  напоминающего
то, что называли Голубым Павильоном - лет десять  назад  интерьер  полностью
выгорел  в  результате   неосторожного   обращения   с   огнем   подгулявших
комсомольских работников, и после срочного ремонта в  особняке  разместились
административные службы. А вот раньше...
   Проехав вдоль бетонного забора, автобус развернулся к высоким воротам, по
обе стороны которых расположились застекленные будки с милиционерами. Ворота
тут же бесшумно разошлись в стороны, автобус въехал за забор и остановился.
   - Приехали, товарищи, - сказала в микрофон Марина  Александровна.  -  Без
меня от автобуса прошу не отходить.
   На бетонированной площадке, помимо автобуса, стояло с десяток "Волг", две
"Чайки", крытый грузовик и желтые "Жигули". Позади  в  ворота  въезжала  еще
одна "Волга". Тщательно расчищенные и присыпанные кирпичной крошкой  дорожки
вели в обе стороны к одинаковым не особенно приметным  строениям  из  белого
кирпича. Третья дорожка, самая широкая, шла вдоль кленов в коричневых почках
и темных лиственниц прямо и под уклон туда, где виднелась  покатая  крыша  с
двумя  затейливыми  башенками.  По  этой  дорожке  и  повела  гостей  Марина
Александровна. Они  переговаривались,  поднимались  по  широким  ступеням  к
высоким, гостеприимно распахнутым полукруглым дверям, над которыми  нависала
застекленная галерея второго этажа. Но, входя в двери, замолкали.
   Сразу же за дверями гостей встречали два невероятно серьезных  и  крепких
мужчины в черных смокингах и с голубыми лентами через  плечо.  Один  из  них
повторно спрашивал у каждого  входящего  фамилию  и  имя  и,  сверившись  со
списком, ставил галочки.  Второй,  заглядывая  первому  через  плечо,  делал
пометки , в списке, полученном от Марины Александровны. Некоторых гостей - в
частности, Неприятных - просили показать  приглашения.  Впрочем,  никого  не
обыскивали, не выдворяли... Всех, прошедших контроль,  Марина  Александровна
направляла  налево,  в  беломраморный  гардероб  и  столь  же  беломраморные
"комнаты отдыха", где можно было помыть руки и т. д., поправить  прическу  и
костюм у позолоченных зеркал, перекурить на красном  бархатном  диванчике  в
окружении бронзовых плевательниц и экзотических папоротников.  Только  здесь
гости вновь обретали дар речи, а кое-кто начал уже и пересмеиваться.
   Очень скоро на мужскую половину заглянул один из контролеров и сказал:
   - Прошу, товарищи, в зал. Церемония начинается.
   Из женских комнат гостей вывела Марина Александровна.  Шествие  тех,  кто
дожидался в  гардеробе,  возглавил  второй  контролер.  По  пути  в  колонны
вливалась публика из фойе, просторного, но невысокого.
   Зал, куда направлялся нарядный людской поток, напротив, поражал  высотой.
По стенам ввысь убегали белые  колонны,  чередуясь  с  панелями,  обтянутыми
красным бархатом, и высокими узкими окнами со сложным переплетом. Почти  под
самым потолком  вдоль  трех  стен  тянулся  узенький  балкон  с  деревянными
перилами. На мягком красном ковре рядами, как в  театре,  выстроились  белые
кресла с красными, в тон ковру и панелям, сиденьями. Иван устроился было  по
соседству  с  Неприятных  в  предпоследнем  ряду,  но  Марина  Александровна
оглянулась на него, сделала выразительные, глаза и  быстрым,  чуть  заметным
жестом подозвала к себе.
   - Ты что? - прошептала она, когда он к ней приблизился. - Иди за мной.
   Она подвела  его  к  самому  первому  ряду,  несколько  обособленному  от
остального зала и состоявшему всего из восьми кресел. Пять мест были заняты.
   - Вот,  -  сказала  Марина  Александровна,  подводя  сына  к  креслам,  -
свидетеля привела.
   - Скажи, какой вымахал! - Навстречу Ивану поднялся Дмитрий Дормидонтович.
До сего дня Иван и видел-то отца Павла раза три-четыре, но помнил  хорошо  -
еще бы, мамин начальник, дома только и  разговоров.  Чернов  протянул  Ивану
руку, и тот, поспешно положив  цветы  и  сверток  с  подарком  на  свободное
кресло, пожал ее. Неожиданно для Ивана Дмитрий Дормидонтович притянул его  к
себе и крепко обнял. - Настоящий мужик стал. Как семья, работа? Что  жену-то
не привел?
   - Да она... - начал Иван.
   - Ну потом еще поговорим, обязательно, - сказал Дмитрий  Дормидонтович  и
легонько подтолкнул его к следующему креслу.
   - Иван Ларин, - констатировала Лидия Тарасовна и, не  вставая,  протянула
руку.
   -  3-здравствуйте,  -  робея,  сказал  Иван.  Следующее  кресло  занимала
ослепительной красоты женщина в длинном  темно-вишневом  платье  с  глубоким
вырезом, прикрытым газовыми кружевами  в  тон  платью.  Она  сама  поднялась
навстречу Ивану и с улыбкой взяла его за руку.
   - Уж меня-то вы, конечно, не помните, - проворковала она.
   - Отчего же? Вы - Ада Сергеевна, мама  Ника...  в  смысле,  Никиты.  -  В
последний  раз  он  видел  ее,  когда  еще  учился   в   школе,   но   какой
шестнадцатилетний мальчишка может забыть такую женщину, даже если  это  мать
одноклассника?
   - И Тани, - вновь улыбнувшись, добавила она.
   - Да, конечно... Поздравляю вас. - Иван отчего-то смутился.
   Значит, все-таки Танька Захаржевская... Молодец Поль, такую урвал! Да  он
и сам-то разве хуже?
   - И вас поздравляю, - сказал он невероятно представительному  седовласому
мужчине с благородным, барским лицом, сидевшим сразу за Адой Сергеевной.
   Мужчина легко, совсем по-молодому встал и крепко пожал Ивану руку.
   - Благодарю вас, мой юный и симпатичный друг, хотя мы едва ли  знакомы...
Николай Николаевич, старинный друг  дома.  Заменяю,  так  сказать,  на  этом
торжестве занедужившего Всеволода Ивановича.
   - Иван Ларин, - с легким поклоном представился Иван, как бы  по  аналогии
ощутивший себя рядом с понравившимся  ему  Николаем  Николаевичем  человеком
светским и раскованным.
   - Анджела, -  тоненьким  кокетливым  голоском  отозвалась  обладательница
крайнего кресла, хорошенькая пухленькая  блондинка  с  поразительно  высокой
грудью, подчеркнутой серебристым облегающим платьем. -  Начинающая  актриса.
Она хихикнула.
   - В каком театре я вас видел? - наклонив голову, спросил Иван.
   Она еще раз хихикнула и отвела от него взгляд, на прощание подмигнув ему.
Или только показалось?
   - Иван, иди сюда, - сказала Марина Александровна. - Начинается.
   На том конце зала, куда были обращены кресла, почти во всю ширину тянулся
не то длинный стол, не то коллективная трибуна, покрытая красной  скатертью.
Позади, на красной панели между двумя высокими окнами вровень с  их  верхним
краем, был закреплен большой мозаичный герб РСФСР.  Справа,  перпендикулярно
столу и рядам кресел стоял сравнительно небольшой  белый  столик  на  гнутых
ножках. За ним сидела  ухоженная  дама  средних  лет,  положив  перед  собой
кожаную папку.
   Тихо-тихо заиграла музыка и тут же стала набирать громкость и темп.
   "Это не Мендельсон, - подумал Иван. - Ужасно знакомое. "Танец с саблями",
что ли? Нет, "Гимн великому городу", конечно".
   Он сообразил, что играет не магнитофон, а живые музыканты в боковой  ложе
за барьерчиком, и дирижирует оркестром настоящий дирижер в сером фраке.
   В этот момент у стола как из-под земли выросла дородная женщина,  похожая
на Екатерину Великую, в алом платье, с голубой атласной лентой через плечо и
с голубыми же волосами.  Все  дружно  встали.  И  в  ту  же  секунду  плавно
раскрылись боковые двери слева, и в зал медленно, торжественно вошел бледный
Павел в темном костюме, элегантный, как Ален Делон, ведя под руку...
   Иван, собственно, и не заметил, как одета невеста. Что-то стукнуло у него
в  самом  центре  груди,  и  зал  поплыл  перед  глазами.  Четко  он   видел
только-ослепительную, сверкающую, переливающуюся бе