го
выразительных слов. Все, все теперь было не важно в этой  жизни,  потому
что его сокровище было спасено.
   Сверху кто-то решил заняться утренней уборкой, потому  что  по  улице
летели листы бумаги.
   Нил высоко подпрыгнул и на лету схватил летящий на него лист.
   "Tu sais, finalement je n'ai pas pu etre  avec  personne  apres  toi,
c'etait comme une  obsession.  Ou  bien  tu  m  'aurais  empoisonne  par
toi-meme. J 'ai rencontre des mecs pas mal et meme tres bien,  mais  des
qu'il  s'agissait  de  1'amour  ou  d'intimite  c'est  ton   image   qui
apparaissait et tout desir disparaissait. Je fais meme pitie a tout ceux
qui me draguent. Ces petits cons esperent et souffrent en vain. Je  suis
a toi Nil meme si toute ma  vie  passera  en  attente...  mais  je  suis
persuadee que  nous  nous  retrouverons  encore  dan's  notre  train  en
ecoutant son petit bruit sur des rails, en regardant par la fenetre,  en
buvant du the dans les  verres...  Tu  t'en  souviens  ces  supports  en
ferraille rigollots? ...et de se souvenir, et de rigoler,  bien  sur  de
rigoler sur notre passe qui etait si stupide. Et on se mariera  a  Paris
et je ne manquerai pas de mettre les gants blancs et les petites  filles
en robes en dentelles porteront des bouquets de fleurs. Ah, j 'ai oublie
de te poser une question, si tu savais jouer aux echecs.  J'aurais  bien
voulu que tu apprennes ce jeu a notre fils. Je vous imagine assis sur la
veranda en train de deplacer ces petites pieces magiques et il  fait  si
silencieux chez nous, si caime, parce que je  ne  viendrai  jamais  vous
deranger. Pourvu que tu rentres Ie plus vite possible... ou moi,  je..."
<"А знаешь, я все-таки так и  не  смогла  ни  с  кем  быть  после  тебя,
понимаешь, это какое-то психическое заболевание.  Или  ты  отравил  меня
собой. Есть и неплохие  парни  и  даже  очень  хорошие,  но  как  только
начинается тема любви и близости, ты как будто встаешь рядом со мной,  и
у меня пропадает всякое желание. Мне даже жалко всех, кто  ухаживает  за
мной. Они, дурачки, надеются и страдают  совершенно  напрасно.  Я  твоя,
Нил, даже если пройдет вся жизнь в ожидании, но я точно  знаю,  что  наш
поезд опять застучит по рельсам, и мы будем смотреть в окно, пить чай из
стаканов, помнишь, в таких смешных .железных подставках, и вспоминать  и
смеяться, конечно, смеяться, что так глупо все у нас было в  прошлом.  А
венчаться мы будем в Париже,  я  непременно  надену  белые  перчатки,  и
маленькие  девочки  в  кружевных  платьях  будут   нести   букетики   из
флердоранжа. Да, я забыла тебя спросить, умеешь ли ты играть в  шахматы.
Я бы очень хотела, чтобы ты научил нашего сына. Я так  и  вижу,  что  вы
сидите на веранде и двигаете эти волшебные фигурки,  и  дома  тихо-тихо,
потому что  я  вам  не  буду  никогда  мешать.  Только  бы  поскорее  ты
вернулся... или я..." (франц.)>
   Нил стоял у парадной в оцепенении, потом поднял  голову  и  посмотрел
наверх, но увидел только руку, которая бросала листы бумаги.
   - Lise!!! Use!!! Non! Tu prendras froid! Je cours <Лиз!!! Лиз!!! Нет!
Ты  простудишься!  Я  бегу...(франц.)>...  -   почему-то   по-французски
прокричал Нил и рванулся в парадную.
   Монументальный лифт не работал, и он бегом взлетел  на  шестой  этаж.
Палец вжался в кнопку звонка.
   - Кто там? - послышался, наконец, сонный старушечий голос.
   - Бандероль. Ценная.
   Дверь в бывшую квартиру Яблонских, соединенную  с  его  каморкой  тем
самым балконом, на котором стояла Лиз,  чуть  приоткрылась.  Этого  было
достаточно.
   Нил отпихнул мелкую старушонку и рванулся по знакомому коридору.
   - Караул! - заголосила старушонка. - Бандиты!
   Из туалета вынырнул какой-то  лысый  субъект,  по  увидев  несущегося
прямо на него Нила, занырнул обратно.
   На кухне тетка уронила чайник.
   Нил со всей силы надавил на шпингалет и распахнул балконную дверь.
   На балконе Лиз не было. В комнате -  тоже.  Только  вещи  разбросаны,
будто после лихорадочного обыска.
   В ванной тоже никого.
   Через открытую балконную дверь Нил услышал крики и женский визг.
   Он перевесился через грязные перила и посмотрел на улицу...
   Летя по лестнице вниз, он расталкивал народ,  высунувшийся  из  своих
каморок на доносившиеся с улицы вопли.
   Он поднял ее почти невесомое тело и, не понимая, что делает, понес по
улице. Люди шарахались, в разные стороны, машины тормозили рядом, но Нил
не видел и не слышал ничего...
   - Руки! - гавкнул мент, и наручники больно стянули запястья.
   В крытом кузове было темно,  разило  перегаром  и  блевотиной.  Холод
лютым ознобом заколотил всего Нила. Он опустился на пол и закрыл глаза.
   "Я не смогу научить его играть в  шахматы,  потому  что  его  нет,  а
теперь не будет никогда..."
   Нил завыл зверем, но никто не слышал его крика.

***

   - Корбо, на выход! С вещичками!
   - Не журись, паря! - осклабился беззубым  ртом  вертлявый  субъект  с
проваленным сифилитическим носом. - В "Крестах" лафа тебе будет,  ребята
там фартовые, француженок любят.
   - Ты, Дуст, не того на измену сажаешь. - Неопрятный  грузный  бродяга
высморкался в пальцы, обтер руку  об  штаны.  -  Не  видишь,  фраерок  с
вольтами, ему твои подначки до фени... На-ка конфетку, милай.
   Он достал из кармана добротного кожана, принадлежавшего прежде  Нилу,
барбариску в мятой, облепленной табачными крошками обертке.
   - О, merci beaucoup, Monsieur, je suis tres  reconnaissant  <Спасибо,
месье, я вам очень благодарен(франц.)>...
   Нил жадно схватил леденец, развернул, закинул в рот.
   Бродяга со значением посмотрел на Дуста: мол, а я что говорил.
   Железная дверь в "Отстойник"  при  отделении  милиции  со  скрежетом,
отворилась.
   - Ну... - поигрывая дубинкой, процедил сержант.
   Нил послушно шагнул к дверям.
   - Руки, - флегматично напомнил сержант. Заложив руки за  спину,  Нил,
конвоируемый сержантом, прошел длинным  серым  коридором  и  оказался  в
глухом дворе, обнесенном по периметру высокой кирпичной оградой.
   Впритык ко входу стоял зеленый фургон автозака.
   - Мордой в стену! - приказал Нилу сержант и стукнул дубинкой в  стену
фургона. - Эй, на бригантине, принимай добро!
   Что-то  скрипнуло,  об  асфальт  стукнули  подошвы  сапог,  зашуршали
бумажки.
   - Этот, что ли? - спросил молодой голос.
   - Этот. - Сержант ткнул Нила в спину. - Полезай.
   С крутой подножки Нил ступил в спертый  полумрак,  пропитанный  вонью
немытых, спрессованных тел.
   - Вам прямо, - насмешливо произнес сзади  тот  же  молодой  голос.  -
Отдельное купе.
   Нил с трудом, склонив голову и пригнув колени, втиснулся  в  железный
ящик. Хлопнула дверца, и мир погрузился в полную черноту...
   - Басов!
   - Я!
   - Бирюков!
   - Здесь!
   - Богданов!
   - Я!
   - Я!
   - Фуя! Кто Богданов?
   - Я Богданов.
   - А ты? Фамилия?
   - Богданов-Березовский.
   - Ну так ептуть?.. Богданов-Березовский!
   - Я!
   - То-то... Брюханов!
   - Я!..
   Окрики переклички, команды,  перемежаемые  матюгами,  скрежет  ворот,
замков,  засовов,  заливистый  лай  конвойных  псов  -  все  эти   звуки
мучительно били по мозгам, отдаваясь в железных стенках. Нил застонал и,
насколько хватало сил и пространства, стиснул уши ладонями.
   - Ну, все вроде! Закрывай! "Как это все? А  я?"  -  подумал  Нил,  но
голоса не подал. Забыли и забыли.  Захотят  -  вспомнят,  а  туда,  куда
сгрузили прочих пассажиров, ему не очень-то и  надо...  Автозак  взревел
мотором и вскоре, как по звукам понял  Нил,  опять  катил  по  городским
улицам.
   Вот остановился, судя по всему, на светофоре.  Лязгнула  и  открылась
дверка. Даже тот жалкий свет, что проникал сквозь матовое,  зарешеченное
изнутри стекло, заставил Нила зажмуриться.
   - Прошу в салон, - сказал парень в зеленом  бушлате.  -  Там  удобней
будет.
   Нил  на  полусогнутых  перебрался  в  "пассажирский"   отсек   и,   с
наслаждением потирая затекшую шею, плюхнулся на деревянную скамью.
   Молодой конвоир хмыкнул и  заложил  на  засов  зарешеченную  дверь  в
тамбур.
   Тронулись.  Сквозь  решетку  Нил  видел  подпрыгивающий  на  дорожных
колдобинах белобрысый затылок, слышал не лишенный приятности тенорок:
   - Над Китаем небо синее, меж трибун  вожди  косые...  Так  похоже  на
Россию, слава Богу, не Россия...
   На повороте Нила повело вперед, Чтобы не свалиться, он  ухватился  за
скамейку.  Пальцы  уцепились  за  что-то  бумажное.  Нил   с   радостным
удивлением поднес к глазам почти полную пачку  "Явы".  Рядом  нашлись  и
спички...
   - Конечная, поезд дальше не пойдет. - Парень в бушлате раскрыл  узкую
дверь. - Гражданин, прошу на выход.
   Он помог одеревеневшему Нилу спуститься, а сам проворно вспрыгнул  на
подножку.
   - Газуй!
   - А как же?.. - начал опешивший Нил.
   - Счастливо оставаться!
   Дверь автозака захлопнулась перед  носом.  Нил  закашлялся  от  пыли,
поднятой отъехавшими колесами.
   Через несколько секунд,  когда  глаза  приспособились  к  нормальному
дневному свету, он увидел, что стоит на  обочине  грунтовой  проселочной
дороги. По одну сторону зеленел хвойный лес, по другую тянулся не  менее
зеленый металлический забор. В лесу щебетали птицы, за забором разорялся
Валерий Леонтьев.
   Нил стоял, ничего не соображая.
   - Вам сюда, - услышал он откуда-то сбоку знакомый голос и  обернулся.
- Ну, наконец-то! А мы вас обыскались, Нил Романович!
   У  открывшейся  в  заборе  неприметной  калитки  улыбался  Константин
Асуров...

***

   - Так, ну-ка повернитесь... Ручку поднимите,  пожалуйста,  согните...
Теперь ножку... Так, так... - Старый  портной  Журкевич  отошел  на  два
шага, прищурился, оценивая свое произведение. - А вы говорите -  Армани,
Бриони. Мы тоже не  лаптем  щи  хлебаем,  немножко  кое-что  умеем,  как
видите.
   Нил  тактично  промолчал.  Ничего  более  монструозного  ему  еще  не
доводилось надевать. Тяжелый синий габардин  давил  на  плечи,  сковывал
движения. Зеркала рядом не было, и Нил не мог определить, насколько этот
костюм старит его на вид, по ощущениям получалось лет на  пятнадцать.  В
комплекте  с  жестко  накрахмаленной  рубашкой  и  однотонным   бордовым
галстуком - на все двадцать.
   Стоящий рядом Асуров выглядел, напротив, молодо и  бодро  в  парадной
подполковничьей форме, при золоченых ремнях и  аксельбантах.  Перехватив
взгляд Нила, он улыбнулся краешками губ и тихо проговорил:
   - Похвали старика, он старался...
   - Спасибо, Леонид Аркадьевич, - послушно произнес Нил.
   Что поделать, такова была в этом сезоне высокая партийная мода, так и
только так должны были одеваться  по  официальным  поводам  всевозможные
члены  и  кандидаты  в  члены,  министры  и  замминистры,  секретари   и
председатели, депутаты и делегаты, исключения  существовали  только  для
лиц, принадлежащих к военным кругам или к женскому полу. Нил к последним
не принадлежал, как впрочем, не принадлежал и к предпоследним, и уж  тем
более к первым. Но костюмчик пошить пришлось, причем спохватились, можно
сказать, в последний момент, когда до награждения  в  Георгиевском  зале
Кремля оставалось всего два дня. Обратились к  персональному  пенсионеру
Журкевичу,  представителю  славной  династии  кремлевских  портняжек,  и
старик не подвел.
   - Вы только не особо там руками размахивайте,  -  предупредил  он  на
прощание. - Такая спешка, не все шовчики прострочить успел.
   - А это тебе от нашего управления, - весело сообщил Асуров, когда  за
Журкевичем затворилась дверь номера ведомственной  гостиницы,  и  вручил
Нилу  большую  белую  коробку  с  алым  знаком  качества  на  крышке.  -
Спецзаказ, ереванские товарищи  постарались.  Ты  примерь,  должны  быть
впору.
   В коробке  оказались  остроносые  нестерпимо  блестящие  лакированные
штиблеты на тонюсенькой подошве.  Обувка  и  впрямь  пришлась  по  ноге,
только оказалась жутко скользкой.
   - Ну ничего, предупрежден - значит вооружен, -  подбодрил  Асуров.  -
Все, пора, "Чайка" ждет, труба зовет...
   Недели, проведенной на "откормочной" базе  Комитета  Госбезопасности,
Нилу за глаза хватило, чтобы  в  общих  чертах  разобраться  в  причинах
очередного, столь крутого, витка судьбы. В капсуле,  подобранной  нашими
агентами на барже и своевременно доставленной в Москву, после дешифровки
обнаружилась  информация,  настолько  ценная,  а  главное  -   настолько
политически взрывоопасная, что руководство долгое время держало  ее  под
спудом, элементарно опасаясь давать ей ход. Наконец, во время очередного
судьбоносного визита Михаил Сергеевич, в  качестве  жеста  доброй  воли,
просто-напросто отфутболил все документы обратно Миттерану, пусть у него
башка болит. Французы оценили жест по достоинству и ответили кредитом  в
двенадцать миллиардов долларов. Вернувшись домой, счастливый генсек  тут
же распорядился представить всех причастных  к  высоким  государственным
наградам. Начальник управления внешней разведки  получил  звезду  Героя,
генерал Мамедов - орден Ленина,  подполковник  Асуров  -  орден  Боевого
Красного Знамени, а непосредственный исполнитель, секретный агент "Дэвид
Боуи" - орден Красной Звезды.
   "Что ж вы, суки, раньше молчали? - с нетрезвым надрывом вопрошал Нил,
стуча по столу экспортной воблой. - Я бы давным-давно  вернулся,  и  моя
Лиз была бы жива, была бы сейчас со мною?"
   "Да тебя же, дурачок, берегли,  пойми  ты!  -  стучал  себя  в  грудь
Асуров. - Кто ж знал, что все так обернется, взяли бы, да вместо  ордена
приказали тебя шлепнуть, как слишком много знающего".
   "Ну и шлепнули бы! Все равно мне без Лизоньки не жить!"
   "Ты давай, брат, с  такими  настроениями  завязывай!  Ты  еще  родине
пригодишься, да и самому себе тоже. А Лизу, конечно,  жалко.  Наш  грех,
недосмотрели... С другой стороны, откуда мы знали,  что  у  тебя  с  ней
отношения? Давай за нее. Пусть земля ей будет пухом!"
   Они выпили еще водки. И еще...

***

   Помпезный,  белый  с  золотом  кремлевский  зал  заполнялся   героями
невидимого фронта  -  импозантными  генералами,  подтянутыми  офицерами,
серьезного вида гражданскими. Величественно  проплыла  пожилая  женщина,
как две капли воды похожая на Маргарет Тэтчер, просеменил, шурша  черной
рясой, тщедушный попик. Его Нил приметил еще в  гостинице,  удивился,  и
Асуров, усмехаясь, поведал,  что,  поступившись  тайной  исповеди,  отец
Николай  сдал  компетентным  органам  восьмидесятипятилетнего  власовца.
Старика показательно судили и  расстреляли,  а  патриотичного  служителя
культа  представили  к  ордену,  кажется,  Дружбы  Народов.  Еще   среди
присутствующих Нил  узнал  водителя-дальнобойщика,  который,  гоня  фуру
"Совтрансавто" через  Западную  Германию,  на  банку  просроченной  икры
выменял у  пьяного  американского  сержанта  банку  свежей  антирадарной
краски для самолетов-невидимок, и капитана мини-субмарины, перекусившего
новейший  американский  оптоволоконный   кабель,   протянутый   по   дну
Индийского океана.  Нил  не  сомневался,  что  и  подвиги  всех  прочих,
собравшихся сегодня здесь, были в том же духе -  кто-то  что-то  стырил,
кто-то кого-то кинул, заложил, замочил... Он поймал себя на  мысли,  что
если бы сейчас, в данную минуту, этот зал взлетел  на  воздух  вместе  с
теми, кто в нем сейчас находится, включая и его самого, мир не  стал  бы
хуже ни на йоту...
   Как  в   исторических   трагедиях   Шекспира,   под   фанфары   вошли
начальственные  лица,  награждаемый  контингент  встретил   их   дружным
вставанием  и  аплодисментами,  переходящими  в  овацию.   Возглавляющий
процессию пожилой важный товарищ в очках, громадных, как канализационные
люки, остановился возле крытой алым  бархатом  трибуны  и  поднял  руку.
Аплодисменты стихли. Начальство расселось по креслам, выставленным дугою
по обе стороны трибуны.
   Асуров ткнул Нила в бок, возбужденно зашептал в ухо:
   - Видал? Сам Чебриков! И Крючков! И Градусов! И Сыроежкин!..
   Эти фамилии Нилу ровным счетом ничего не говорили,  сидящие  напротив
были  для  него  всего  лишь   незнакомыми   мужчинами,   немолодыми   и
несимпатичными,  обряженными  в   одинаковые   темно-синие   костюмы   с
одинаковыми бордовыми галстуками  и  одинаковыми  красными  значками  на
лацканах.
   Дядя  в  бинокулярах  откашлялся  в  микрофон.  -  Дорогие  товарищи!
Разрешите мне в этот торжественный для всех  нас  день  от  имени  и  по
поручению...
   Голова Нила  свесилась  на  плечо...  Лиз,  живая,  веселая,  гордая,
сказочно  прекрасная  Лиз  гарцевала  на  вороной  лошадке,  изящной   и
тонконогой. Ее длинные волосы белокурой волной струились по ветру, лицо,
обращенное к нему, лучилось нежным, прозрачным румянцем.
   - Догоняй! - ее  голос  рассыпался  хрустальными  нотками  челесты  -
небесного клавесина.
   И он побежал за ней, легко перепрыгивая с облака на облако.
   - Лиз!
   Он протянул руки, и она упала в его  ладони  картинкой  на  невесомом
листочке белого картона.
   Сдерживая дрожь, Нил вгляделся в лицо наездницы.  Рисунок  был  очень
точен.
   - Кто это на лошади?
   - А. Это Лиз, Элизабет Дальбер.  Когда-то  я  уговорила  ее  остаться
учиться в России. Может быть, и зря уговорила... Хотя, наверное,  ничего
в этой жизни не бывает зря...
   Таня Захаржевская взяла рисунок из дрожащих пальцев Нила  и  положила
на откидной столик рисунком вниз. Белая изнанка была девственно чиста.
   - Прошлое все равно остается с нами, Нил, - сказала Таня.  -  И  если
сегодня мы живы, если способны любить и быть  любимыми,  значит,  нет  в
этом прошлом ничего такого, о чем стоит жалеть.
   Она откинулась на плюшевую спинку дивана и замолчала.
   "Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и умереть..."  -  настукивали
где-то внизу колеса.
   - Таня... А куда идет этот поезд? Таня подышала на вагонное стекло, и
на помутневшей поверхности проступило слово "Занаду"...
   Асуров тряс Нила за плечо.
   - Ну давай же, очнись, ты, чучело! Твоя очередь...
   Нил вздрогнул, встряхнулся.
   - Ах да, извините...
   - Баренцев Нил Романович! - повторил председательствующий.
   Нил стал пробираться к проходу.  Бойцы  невидимого  фронта  поджимали
ноги, пропуская его.
   - За мужество и героизм, проявленные  при  выполнении  особо  важного
задания Родины... - чеканил голос с трибуны.
   Нил сошел с ковровой дорожки  и  сделал  первый  шаг  по  блистающему
наборному паркету. До трибуны оставалось еще с десяток.
   - Орденом Красной Звезды...
   Ноги  на  скользких  подошвах  выстрелили  вперед  одновременно.  Нил
взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и под оглушительный  треск
лопающихся швов, медленно и красиво, как в кино, опрокинулся навзничь  и
покатился вперед, набирая  скорость.  Ноги,  как  две  крылатые  ракеты,
неслись прямо на  трибуну.  Председательствующий  согнулся,  прикрываясь
руками и пронзительно, по-бабьи заверещал.
   Острые носы  лаковых  штиблет  протаранили  трибуну  и,  не  встретив
сопротивления, с ускорением въехали в  стену,  протащив  сквозь  древнюю
кладку и всего остального Нила.
   Он  пролетел  над  кремлевской  стеной,  над   приплюснутым   кубиком
мавзолея, над Красной площадью, прямо в пламенеющий закат.
   Холодные лучи на мгновение ослепили его, а потом он увидел, впереди и
внизу,    аквамариновую     морскую     безбрежность     и     крохотный
зеленовато-коричневый   треугольник    суши;    Островок    стремительно
приближался, вырастая навстречу, и уже был виден кремовый купол  Занаду,
и  цветники,  и  радужный  фонтан,  и  три  человеческие  фигурки  перед
фонтаном. Стройная рыжеволосая женщина, седобородый старик, и между ними
- беленький, вихрастый мальчишка. Подняв головы,  они  смотрели  на  его
приближение, улыбались и махали руками...

ЭПИЛОГ

   Ворон был очень большой, очень черный и очень наглый.
   Он сидел на макушке массивного гранитного креста и  смотрел  на  Нила
круглым агатовым глазом.
   - Здравствуй, брат, - тихо сказал Нил.  -  Видишь,  какая