гатого  кабана,
которого Нил видел в гостиной над зеркалом. Повеяло неприятным холодком.
   - Это что  такое?  -  как  можно  небрежнее  спросил  Нил,  показывая  на
изображение.
   - Не что, а кто, - поправил Верджил. - Кернунн, Хранитель Дома.
   - Это его портрет над зеркалом висит?
   - Это не портрет.  Это  он  сам.  Точнее,  его  голова,  а  сам  он  -  в
зазеркальном пространстве, недоступном никому, кроме него.
   - Боже!
   Верджил поморщился.
   - Не Боже, а Хранитель. Он спит, но все видит. И  если  почувствует,  что
Дому что-нибудь угрожает... Ладно, схожу выжму еще сока, а ты  походи  здесь
пока, посмотри, как все устроено. Только на еду и питье особенно не налегай,
аппетит испортишь. У нас сегодня рождественский ужин.
   - Но ведь лето?
   - И что?
   - Но Рождество зимой...
   - Что такое Рождество?
   - Ну, когда Христос родился...
   - Кто такой Христос? - Ну, это... Сын Божий.
   - Все мы дети Божьи. И каждый день кто-то родился...
   Верджил вышел в гостиную-прихожую,  а  Нил  подошел  к  непонятным  серым
экранам, расположенным  на  стене.  Стоило  ему  подняться  на  приступочку,
которая тянулась вдоль экранов, ближайший экран замерцал приятным  для  глаз
зеленым светом, а мелодичный женский голос радушно произнес:
   - Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе.
   Нил  вздрогнул  от  удивления  и  поспешно  сошел  с  приступочки.  Экран
мгновенно погас, и все стало так, как прежде. Он осмотрелся, еще раз  шагнул
на приступочку.
   - Хэлло! Добро пожаловать в наше домашнее кафе, - с той же жизнерадостной
интонацией произнес голос.
   На зеленом поле экрана проступили разноцветные квадратики со словами:
 
Hors d'oeuvres 
 Salads 
 Soups 
 Sauces & Seasonings 
 Fish & Seafood 
 Meat 
 Poultry & Game 
 Vegetarian Delight 
 Lacto-Ovo Feast 
 Side Dishes 
 Cheese Board 
 Just Desserts 
 Soft Drinks &-Juices 
 Beers 
 Wines 
 Hard Stuff 
 Hot Beverages 
 Fruit 
 Suggestion: Menu ј1 
 Suggestion: Menu ј2 
 Special Requests 
 Small 
 Medium 
 Large 
 Browse by Letter 
 Browse by Country 
 Browse by Group 
 Be Your Own Cook 
 OK 
 Serve 
  
   Нил диким взглядом окинул таблицу, моргнул - и английские надписи тут  же
сменились русскими.
   - Дотроньтесь до экрана в желаемом секторе, - бодро посоветовал голос,  и
Нил ошалело ткнул в квадратик "Закуски" на теплом силиконовом экране.
   Три верхних ряда моментально запестрели множеством цветных  картинок,  во
всех аппетитных  подробностях  изображающих  всякие  мыслимые  и  немыслимые
вкусности. Нил несколько секунд молча изучал  картинки,  а  потом  нажал  на
изображение  чего-то  круглого  и   зеленого,   политого   чем-то   розовым.
Изображение тут же выросло в половину экрана, а под ним загорелась  надпись:
"Авокадо под крабовым соусом".
   - Понятненько, - сказал Нил и ткнул в кнопку "ОК".
   Послышался тихий звон колокольчика, и тут же ярко  загорелись  квадратики
"Small, Medium, Large". Нил сообразил, скромно нажал на "Medium",  снова  на
"ОК" и на "Serve". На экране высветился вопрос: "That's all?" и под ним  два
квадратика "Yes" и "No". Нил  нажал  на  "Да",  раздалась  тихая  барабанная
дробь, экран выдал нечто вроде мультипликационного салюта,  и  из  щели  под
экраном на белом подносе выехала тарелочка с авокадо под крабовым  соусом  и
обернутые салфеткой нож и вилка.
   - Мерси, - на всякий случай сказал Нил и спустился в зал.
   Если бы в природе существовало такое блюдо, как копченый кабачок, то  как
раз на него было бы похоже это самое  авокадо,  крабовый  же  соус  оказался
именно тем, чем и  должен  был  оказаться  -  мелко  наструганным  крабом  в
майонезе. В целом было совсем недурственно, Нил пожалел лишь о том,  что  не
заказал к авокадо кусочка хлеба, и остатки соуса пришлось вылизывать языком,
благо в столовой никого не было.
   Покончив, таким образом, с  закусками,  Нил  вновь,  теперь  уже  намного
смелее приблизился к чудо-автомату, выбрал квадратик "Вино"  и  смело  задал
алфавитный поиск. Через минуту он обрел желаемое - большой  стакан  славного
мозельвейна "Die Nackte Arsch" <Голая задница (нем.)>. Выходит, вино с таким
колоритным названием действительно существует.
   Потягивая на ходу вино - белое, чуть сладенькое, с приятной горчинкой,  -
Нил принялся  расхаживать  по  залу,  разглядывая  то,  чего  еще  не  успел
разглядеть. В частности, если пройти мимо питательных автоматов  налево,  то
за застекленной дверью будет бильярдный зал с двумя зелеными столами и одним
светло-коричневым,  а  если  налево  -  музыкальный   салон   с   бархатными
портьерами, глубокими, уютными  креслами  и  небольшой  сценой,  на  которой
господствовал ярко-красный концертный  рояль.  Нил  без  колебаний  вошел  в
салон, поднялся на сцену, поставил стакан на крышку рояля, уселся на круглый
табурет, открыл рояль - оказалось, "Стейнвей"  -  и  для  разминки  пробежал
пальцами по клавишам. Великолепный глубокий звук, идеальная настройка.
   -  Мамаше  бы  такой,  -  шепотом  сказал  Нил  и  еще  раз  прошелся  по
клавиатуре...
   Когда Нил  учился  классе  примерно  в  седьмом,  фирма  "Мелодия"  вдруг
шлепнула подряд  три  больших  пластинки  замечательного  русского  шансонье
Александра Вертинского, прежде если  и  не  запрещенного,  то  и  не  сильно
разрешенного. Старшее поколение, слушая,  вспоминало  молодость,  а  молодое
открывало для себя, что, оказывается, можно и так. На какое-то время  мудрый
старый Пьеро по популярности почти сравнялся с  "Поющими  гитарами".  Каждый
дворовый бард, наряду с бессмертными шлягерами "Сека, сека повязала"  (слова
народные, музыка народная) и "Я хочу вам рассказать, как я  любил  когда-то"
(музыка Леннона и Маккартни, слова Марка Подберезского), норовил включить  в
свой репертуар, как минимум, "Над розовым морем".
   Всеобщее открытие не было открытием  для  юного  Нbла.  Сколько  он  себя
помнил -  столько  помнил  и  тяжелый  пыльный  магнитофон,  который  иногда
выдвигали из угла и ставили на него  громадные  шершавые  бобины.  По  знаку
бабушки все благоговейно замирали,  и  из  магнитофонного  бока  с  шипением
вырывались голоса чужой эпохи - Вертинский, Лещенко, Плевицкая, Иза  Крамер,
Варя Панина... Но в молодой среде привился  один  Вертинский.  На  переменке
соберутся, бывало, все мальчишки из класса в рекреационном зале - за  старым
роялем маэстро Баренцев - и заголосят зычным хором  "Матросы  мне  пели  про
остров..." Наладились было под нее строем ходить на военной  подготовке,  но
военрук, товарищ Каратаев, наорал на них, еще и директрисе нажаловался.
   Позднее, в студенческие годы, открыв для себя иные музыкальные ориентиры,
Нил как-то в веселую  минутку  сочинил  песенку  а-ля  Вертинский,  и  очень
пафосно,  со  всеми  характерными  для  прославленного  шансонье   приемами,
исполнял ее на разных капустниках и вечеринках. Народу нравилось...
   Он взял несколько аккордов и запел:
 
   На пустом Петропавловском пляже
   Ветер волны терзал, как струну.
   Вы прошли не заметив и даже
   Не взглянули в мою сторону...
 
   - Если бы я знала, что ты еще и поешь, то непременно взглянула  бы  и  не
раз, - тихо проговорил кто-то.
   Нил поднял взгляд и застыл в  изумлении...  Нет,  это  невозможно,  никак
невозможно... Хотя... Если здесь мог оказаться еще кто-то из  того,  нижнего
мира, то именно она, только она...
   - Что ж ты замолчал, Нилушка? Так пел хорошо.
   И как к лицу ей эта зеленая хламида...
   - Просто неожиданно очень. Ты здесь...
   - Добро пожаловать в Занаду! - с ослепительной  улыбкой  произнесла  Таня
Захаржевская.
   - Занаду?
   - Храм земных утех, построенный одним монгольским мечтателем и  описанный
мечтателем  английским.  Но  поскольку  оба  были  опиофагами...  Ладно,  ты
играй...
 
   А луна так изысканно-нежно
   Отдавалась бегущей волне,
   Одиночество было безбрежным
   В безнадежной моей стороне...
   Текст В. Волковского
 
   Нил вздрогнул.  Необъяснимое  ощущение  переполняло  его.  Словно  бы  он
одновременно находился в двух точках пространства-времени. Он же в кресле  у
раскрытого окна весенней ночью восемьдесят второго, он же  рядом  с  нею,  с
Татьяной небесною, в Бог весть каком Занаду, в году неизвестно каком... Нет,
не в двух точках, а в трех, потому что  на  двойную  картину  накладывалось,
невидимо, но явственно - его несут, держа за руки, за ноги, куда-то  кладут,
встряхивая, зачем-то расстегивают  брюки...  Октябрь  семьдесят  третьего...
Нет, не так. Рано! Еще, еще!..
   Он слегка надавил на веки, силясь вернуть  себя  в  пласт  видения...  Но
тамошние  предметы  налились  прозрачностью  и  зыбкостью.   Белая   клавиша
продавилась под его пальцем, будто мягкий  пластилин.  Вновь  перед  глазами
предательски близко замаячил край белой больничной занавески...
   - Побудь еще... - прошелестела она призрачным голосом.
   - Я хочу, но не могу, оно само ускользает...
   - Ты здесь! - твердо приказала Татьяна.  -  Возьми  мою  руку,  ощути  ее
тепло, вдохни в себя пьянящий воздух Занаду и не думай, главное, не думай  о
том, что осталось там, за  порогом....  Теперь  выдохни  и  сразу  затянись,
вот...
   Прозрачная  сигарета,  которую  она  поднесла   к   его   губам,   обрела
относительную материальность лишь на третьей  затяжке.  Поверхность  клавиши
стала ровной и твердой.
   - Ну вот, - с несказанным облегчением проговорил Нил, взял сигарету из ее
белых пальцев и  заглянул  в  ее  золотистые,  искрящиеся  смехом  глаза.  -
Спасибо. Я снова здесь. Что это за сигарета? Я помню этот запах, этот  вкус.
Совсем недавно.
   - Верджил в столовке оставил, а я подобрала. - Она показала ему  пачку  с
кабаньей головой. - Спой еще чего-нибудь, пожалуйста.
   - Что? Свое или чужое?
   - Свое, разумеется.
   - Да у меня все такое... не очень соответствующее  этому  месту.  Как  бы
опять назад не утянуло.
   - Тогда давай мое. Посвящение нашему "Сладкому дому".
   - Но я же не знаю...
   Она усмехнулась и щелкнула пальцами.
   - Уже знаешь. Здесь это просто. Начинай, а я подхвачу.
   И действительно, даже не  успев  удивиться,  он  без  малейших  колебаний
отыграл вступление в пламенном испанском стиле и начал:
 
   Снова под балконом с серенадой
   Я стою в своем плаще старинном,
   И свежей глотка амонтильядо
   Сень дубрав, где зреют апельсины.
   В ночь бежим, где трепетные звуки
   Изольются в пламенном фанданго,
   Где струятся пламенные звуки,
   А река струится соком манго.
 
   Она чуть наклонила голову и подхватила - чисто, звонко, весело:
 
   Перебор гитары шестиструнной
   Растревожил душу девы юной.
   Голос твой, Диего, меня манит вдаль,
   Как в топленом сахаре миндаль...
 
   В   искрометном    географически-гастрономическом    дивертисменте    они
пробежались по странам и континентам, и  каждому  куплету  вторили  сильные,
отчетливо кондитерские, вкусовые ощущения  -  французский  шартрез,  венский
апфель-штрудель, вязкая греческая халва  и  рассыпчатый  тульский  пряник  с
терпкой отдушкой ядреного хлебного кваса.
   Послышались дружные аплодисменты и одобрительные возгласы. Нил смутился -
он даже не заметил, что во время  их  номера  музыкальный  салон  наполнился
народом. Люди, по большей части молодые и симпатичные, сидели в креслах,  на
диванах, прямо на полу, стояли у окон и возле самого рояля.
   - Забойно, браток!  -  выразил  общее  мнение  высокий  стройный  негр  в
красно-желто-зеленом балахоне и с  немыслимо  сложной  системой  косичек  на
голове. - Считай, вписался. Мы все тебя уже любим. -  Он  похлопал  Нила  по
плечу. - Еще что-нибудь сбацаешь?
   - Попозже. Устал немножко.
   - Ладно. Тогда браток Соломон немного побренчит, о'кей?
   Он уселся на освобожденный Нилом  табурет  и  ловко,  сноровисто  заиграл
небыструю, но очень ритмичную, на четыре четверти, мелодию. Ребята и девушки
обступили рояль, принялись прихлопывать и пританцовывать в такт.
   Не  привлекая  к  себе  внимания,  Татьяна  отошла  от  рояля,   неспешно
приблизилась к дверям в столовую. Нил тем  же  манером  последовал  за  ней.
Оказавшись в пустом, гулком зале, Нил взял ее руку, прижал к груди.
   - Там, в нижнем мире...
   - Он не нижний, - мягко поправила она,  не  отнимая  руки.  -  Он  просто
обыкновенный.
   - Хорошо. Там, в обыкновенном  мире,  рядом  с  тобой  я  смешон,  жалок,
недостоин твоей благосклонности...
   Окружающие цвета резко поблекли, пол качнулся, и  Нил  поспешно  заглотил
остаток фразы.
   Она молчала и с улыбкой смотрела на него.
   - А здесь? Здесь и сейчас... Скажи мне, здесь ведь все иначе?
   - Я и там никогда не считала тебя ни смешным, ни жалким... Но ты  прав  -
здесь все иначе.
   - Что же, выходит, я могу надеяться?..
   - Возможно все. - Она пожала плечами.
   - Тогда почему не сейчас? Он наклонил к ней голову, ловя губами ее  губы.
Она чуть отвела лицо, подставив щеку.
   - Сейчас - это где, милый? - услышал он ее шепот. - Здесь - это  когда?..
Мир Занаду закружился и поплыл, истончаясь...
   - Постой... - прохрипел он.
   - Охотница твое согреет ложе... Она ждет, Антиной... Ступай... <Ах, какой
пророческий глюк! (Прим. Т.Захаржевской.) >
 
VI 
(Ленинград, 1982) 
 
   Нил отпрянул от окна, тряся головой. Что это было, Господи, что это было?
Капризное воскрешение дурманного видения более  чем  восьмилетней  давности?
Или лукавая подстановка, отыгранная расшалившимся  подсознанием?  Доводилось
же и прежде видеть яркие сны, уноситься в мечтах... Но чтобы так далеко, так
ярко, так вещественно?! Тотально! Органолептически истинно!  Видел,  слышал,
вкушал и обонял. Еще стоит во рту вкус Верджиловой сигареты... И  все  же  -
зов прошлого или сигнал из будущего?..
   - Я молод, здоров и  свободен,  -  шептал  Нил  Баренцев,  вглядываясь  в
тусклое раннее утро. - Я молод, здоров и...  Но  буду  свободен!  Хочу  быть
свободным, черт побери!
   Но память  отпускать  не  спешила...  Антиной...  Анти-Ной,  поленившийся
построить ковчег и теперь утопающий в безбрежном океане памяти...
 
VII 
(Ленинград, 1973) 
 
   Пробудившись, Нил долго-долго не мог сообразить, где находится. Он лежал,
поджав ноги, на узкой короткой койке, накрытый тонким серым одеялом.  Поверх
одеяла лежала куртка, в которой он пришел... Куда? В общежитие  студгородка,
куда же еще. Когда? Судя по тусклому свету, сочащемуся из невидимого  отсюда
окошка, вчера. Вчера... И где же он оказался теперь, куда забрел? "Ни  черта
не помню..." - подумал Нил и заставил себя приподняться.
   Далось это  с  трудом.  Ничего  особенно  не  болело,  но  слабость  была
сверхъестественная. Слабость и холод, и нежелание что-либо делать. Накрыться
бы чем-нибудь потеплее, и лежать, лежать, ни о чем не думая...
   - Он окинул мутным взглядом комнату, пытаясь по каким-то внешним приметам
определить, где он. Первыми бросилась в глаза книжная полка, а на ней -  два
стакана, до половины заполненные топленым воском, потом - красный коврик  на
противоположной  стене,  верхний  край  зеркальной  рамы,  стол,  посередине
которого красуется блюдо с дынными корками,  кресло,  развернутое  теперь  к
окну... Выходит, никуда он не забредал, так и  завалился  в  чужой  комнате,
отрубившись от какой-то  дряни,  закапанной  в  нос...  Господи,  что  могла
подумать о нем Линда? А Ринго? Мнение Джона его не особенно интересует...
   Нил застонал и встал на ноги, попав левой  в  собственный  расшнурованный
ботинок. Второй ботинок лежал рядышком, уткнувшись высоким голенищем в мятую
серую кучу брюк. Нил поспешно  вытащил  брюки  -  новенькие,  модные  клеши,
тщательно отпаренные вчера,  -  озираясь,  натянул  их,  дрожащими  пальцами
застегнул пуговицы...
   В общем, погуляли... Мать с бабушкой, наверное, с  ума  сходят,  ведь  не
позвонил даже. Теперь Предстоит объяснение. И в университете... Блин, а ведь
студенческий его на вахте и,  если  верить  вчерашней  сердитой  тетке,  уже
сегодня будет передан в деканат для дальнейших разбирательств. Во влип!
   Интересно, где все? В комнате  ни  звука,  ни  шевеления,  никто  на  его
пробуждение не прореагировал. Ушли на занятия, не разбудив его?  А  который,
кстати, час?
   От обилия разом навалившихся вопросов тупо заболела голова, в левом виске
противно  задолбил  невротический  дятел.  Нил  застыл,  зажмурив  глаза,  и
внутренним зрением буквально увидел сизый туман, окутывающий мозги...  Чашку
горячего, крепкого чаю и покурить - остальное потом!
   Нил заставил себя раскрыть глаза и окинуть  помещение  более  осмысленным
взглядом. Тихо и пусто, но на столе блюдце с длинными окурками,  надорванная
пачка "Шипки", в которой, возможно, осталось  что-нибудь.  И  еще...  И  еще
из-за кресла, повернутого спинкой к нему,  поднимается  дымная  спиралька...
Нил метнулся к креслу, шумно зацепив стул.
   Линда,  бледная  как  сама  смерть,  сидела  в   кресле   и   безучастно,
остановившимися покрасневшими глазами смотрела на  простирающийся  за  окном
блеклый пустырь. На ее хрупкие плечи был накинут серый халат, в опущенной на
подлокотник руке тлела сигарета.
   - Линда... -  проговорил  он  голосом,  дрожащим  от  слабости,  стыда  и
облегчения. - Мощно я вчера вырубился, да?
   Она молчала, не сводя глаз с окна.
   - Слушай, я тут вчера на вахте студенческий оставил...
   - Там...
   Не поворачивая головы, она показала рукой назад.
   На краешке стола лежал его студенческий билет. Нил схватил его,  поспешно
затолкал в карман.
   - Вот спасибо! Ты не представляешь...
   - Не за что.
   Ее еле слышный голос звучал безжизненно, картонно, и это насторожило:
   - Что было, скажи мне,  что  было?!  Я  ничего  не  помню.  Я  что-нибудь
натворил?
   Она молчала. Нил приблизился  к  креслу,  опустился  на  колени,  положил
голову на ее безвольно лежащую руку.
   - Ну, скажи же мне...
   - Скажи?
   Глаза ее блеснули, рука ожила, приподнялась,  одновременно  поднимая  его
подбородок. Он заглянул в ее глаза, ожидая ответа, но она  опустила  голову,
прижалась лбом к его лбу, что-то горячее и  влажное  обожгло  его  щеку.  Он
поднял руку, робко положил на ее хрупкое плечо.
   - Ну, что ты, что ты, Линда, не надо...  Она  сняла  его  руку  с  плеча,
приподняла голову, отвернулась. Нил поднялся с колен, обошел кресло, взял ее
за подбородок и заглянул в глаза.
   - Что было? - требовательно спросил он. -  Говори!  Я  буйствовал,  избил
кого-нибудь, оскорбил, в непотребном виде попался на глаза начальству?
   - Нет... Уйди, прошу тебя...
   Он вспыхнул, больно сжал ее плечи.
   - Я не уйду, пока не скажешь, что  было!  Линда  уткнулась  лицом  в  его
живот.
   - Нилка, Нилка, что мы натворили... Я понимаю, я старомодная, смешная, но
я не могу... не могу... Ты  не  виноват...  ты  не  обязан...  я  сама...  -
сбивчиво лепетала она.
   - Да что же такое? - Опешивший Нил опустил руки. - Объясни же, наконец!
   - Помнишь, тогда, на озере, Когда ты  хотел...  А  я  сказала...  А  этой
ночью... Но ты не виноват... Ты не бойся, я переживу...
   Нил  почувствовал,  как  жарко  стало  лицу.  Он  понял.  Но  отказывался
поверить.
   - Ты хочешь сказать, что ночью  мы  с  тобой...  Она  кивнула,  ненароком
боднув его в живот. Нил с новой силой стиснул ее плечи.
   - Линда, - тихо сказал он. - Я с тобой? Навсегда...
   В этот день в университет они не пошли.  Нахально  смотались  в  кино,  а
"обедали" в кафе-мороженом, взяв на двоих полкило ассорти и  литровый  сифон
газировки. Вечером он лихо играл на дискотеке в соседнем корпусе, а  ночевал
опять в комнате Линды. На этот раз обошлось без подкурки  и  капель  в  нос.
<Казалось бы  -  семнадцатилетняя  девчонка  до  головокружения  влюблена  в
семнадцатилетнего  парня.  Появляется  другая  -  старше,  явно  опытнее   в
сексуальном плане, явно имеющая на него самые серьезные виды... Я  прекрасно
понимала,  что  стоит  лишь  пошевелить  мизинчиком  -  и  соперница   будет
повержена, и не перед ней,