ка, к тебе звонятся!" Потом накатил и тут  же
стих определенно пьяный гам, кто-то радостно  и  громко  сказал:  "Базлыкины
приперлись!" Затем - стук тонких каблучков, и дверь  наконец  открылась.  На
него смотрело вполне заурядное лицо женщины лет сорока с круглыми  щеками  и
грубым,  ярко  размалеванным  ртом,  растянутым  в  улыбке.  "Торговля   или
общепит", - мгновенно определил он. Улыбка сошла, как только женщина увидела
Алексея и его неказистый бушлат.
   - Тебе чего? - прищурясь, спросила она.
   - Вы Надежда Поликарпова?
   - Допустим. - Женщина откровенно разглядывала его с головы до ног. -  Что
дальше?
   - Я к вам по объявлению, - произнес Алексей  заповедные  слова,  чувствуя
себя полным идиотом.
   - Какому еще объявлению? - уже совсем подозрительно спросила женщина.
   - Насчет уроков музыки.
   - А ну вали отсюда... - начала женщина, но тут же изменилась  в  лице,  и
Алексей понял, что она, не сказать чтобы пьяна, но явно подшофе.  -  Постой,
постой... И на какой музыке ты играешь?
   Это шло уже по тексту.
   - Могу на любой, но все больше на валторне... Женщина схватила Алексея за
рукав и втащила в длинную, узкую прихожую.
   - От Гриши, да? - быстрым полушепотом спросила она.
   - Да. Он просил...
   - Т-с-с, тихо... Потом расскажешь. Соседи проклятые...
   Она уже тащила его по бесконечному коридору.
   - У меня гости сейчас. Ты при  них  тоже  особенно  не  того,  хотя  люди
хорошие, и Гришу помнят. Я скажу, что ты оттуда, по одежке  видать,  но  про
остальное только когда уйдут... Есть хочешь?
   - Да не отказался бы, - сказал Алексей, за день съевший только пирожок со
стаканом газировки.
   - Вот и хорошо... Ты  свой  клифт  лучше  в  коридоре  оставь.  Тебя  как
звать-то?
   - Алексеем.
   - А вот и Алексей, друг нашего Григория Семеновича! -  объявила  женщина,
вталкивая Алексея в комнату.
   Сквозь дым он толком не разглядел ни лиц, ни обстановки. За столом сидела
небольшая, но уже вполне веселая компания.
   - О-о-о!
   - Как там Гришенька?
   - Гостям рады!
   - Штрафную ему!
   - Какой хорошенький мужчинка!
   - Спасибо, спасибо, - говорил Алексей, подталкиваемый к  столу.  -  Гриша
хорошо, здоров, хлеборезом работает, вам велел кланяться,  с  удовольствием,
спасибо, за ваше здоровье!
   Он махом осушил полный стакан удивительно приятной водки и  только  после
этого сел на подставленный стул.
   - От это по-нашему!
   - Закусить ему! Надь, где тарелки?
   - Огурчика!
   Минут пятнадцать Алексей ел, что подкладывали на тарелку: салаты,  мясной
и овощной, студень, шпроты, ветчину, - запивая ситро, односложно отвечая  на
вопросы и опрокидывая рюмочку после каждого тоста.  Потом  он  откинулся  на
спинку стула и в охотку закурил. Сидевшие за  столом  уже  обрели  для  него
лица.  Высокий  лысый  мужчина  в  очках  и  полувоенном  кителе,   типичный
комендант. Толстая женщина в дорогом бархатном платье. Шумный, размахивающий
руками еврей, чуть напоминающий шимпанзе. Хозяйка в  вышитой  кофточке.  Еще
одна женщина, помоложе, примерно сверстница Алексея, длинноносая,  в  мелких
химических кудряшках.  Рядом  с  ней  упитанный  брюнет,  совсем  мальчишка,
румяный и усатый, но очень  застенчивый.  Алексей  вступил  в  разговор  уже
активно.
   - И что, действительно музыкант? Что кончал? - допытывался у него веселый
еврей.
   - Учился в консерватории. Дошел до третьего курса.
   - Много лабухал?
   - Приходилось. - Алексей невесело усмехнулся.
   - Эдичка не просто так спрашивает, - пояснила толстуха. - Он у нас, и сам
это... как его... концертмейстер.
   - Эллочка, ты не точна. Я к тому же руковожу народным оркестром при  Доме
культуры железнодорожников, - не без гордости сказал концертмейстер.
   - Ба-альшой человек! - нетрезво протянула Надежда. - Свадьбы, юбилеи там,
похороны, танцы...
   - А не выпить ли по этому поводу? - оживился комендант. - За тебя, Эдуард
Борисыч, Моцарт ты наш недорезанный!
   - Эдуард Борисович... - поставив пустую рюмку, задумчиво сказал хмелеющий
Алексей. - Мой отец тоже был Эдуард...
   - Таки что, из наших? - Концертмейстер с интересом посмотрел на Алексея.
   - Нет, вообще-то. Отец говорил, что семья вышла из Польши.
   - Ха, Польша. - Эдуард Борисович взмахнул руками.  -  На  пять  процентов
Париж, на остальное Бердичев!.. На баяне умеешь?
   - Пробовал немного. Но учился на пианиста. Эдуард  Борисович  подпрыгнул,
как чертик на пружинке, и полетел в правый от окна угол, где Алексей  только
сейчас заметил коричневое пианино.
   - Поди-ка сюда, - позвал его концертмейстер, откидывая крышку. -  Покажем
этим фраерам, что умеют виртуозы!
   - Да я... -  начал  было  Алексей,  но  вся  компания  весело  закричала:
"Просим, просим!" - и Алексея стали подталкивать к инструменту.
   Концертмейстер тем временем нырнул под стол и вылез оттуда, держа в руках
баян в футляре.
   - Делаем так,  -  сказал  он,  расстегивая  пуговицы.  -  Я  начинаю,  ты
подхватываешь,  потом  наоборот.  Понял?  Сначала,  для  разгону,  даю  чего
попроще... Ну, держитесь, граждане-товарищи! Понеслась!
   Смех смехом, но лабух он был действительно  классный.  Шустрые  волосатые
пальчики бегали по кнопкам со скоростью летящей стрелы, безошибочно  попадая
в цель. И насчет попроще он  явно  пошутил,  начав  с  классики  ресторанной
виртуозности - "Чардаша" Монти. Что ж, ремеслом такого типа  Алексей  владел
вполне и без заминки включился в состязание, обволакивая  заданную  Эдуардом
Борисовичем тему паутиной сложного  ритмического  аккомпанемента,  чуть-чуть
перенося акценты и вынуждая уже баяниста искать новые ходы. Тот  моментально
разобрался, что имеет дело не с новичком, принял предложенную Алексеем  игру
и развил ее, с половины такта перейдя на размер три четверти  и  предоставив
самому Алексею вести основную тему. Пианист не растерялся,  и  прославленный
чардаш  плавно  перешел  в  нечто  наподобие  "Собачьего  вальса",  потом  в
"Амурские волны", которые взмокший Эдуард Борисович  через  ловко  ввернутое
сэгуэ из трех нот перевел в "Златые горы". Попурри продолжили "Бессамемуча",
"Джордж из Динки-джаза" и "Трансваль, Трансваль,  страна  моя".  Публика  от
таких переходов просто обалдевала. Привязав к жалостному припеву "Трансваля"
хвостик от "Чижика-пыжика" и  не  отрывая  пальцев  от  инструмента,  Эдуард
Борисович хрипло крикнул:
   - Могем! Теперь ты веди...
   Алексей себя упрашивать не заставил и моментально обрушил  на  слушателей
искрометный канкан Оффенбаха. Вволю помучив уже с трудом успевавшего за  ним
концертмейстера,  Алексей  перескочил  на   другой   канкан,   народный,   и
окончательно поверг всех в восторг, когда подключил к пианино и баяну третий
инструмент - собственный хорошо поставленный баритон. Взмахнув  головой,  он
запел:

   Была я белошвейкой,
   И шила гладью,
   Потом пошла на сцену
   И стала... примой.
   Певицей знаменитой,
   Почти звездою -
   Как трудно заработать
   На жизнь... искусством!

   И все дружно, экстатически подхватили:
   - Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам!
   Успех был безоговорочный. Эдуард Борисович подскочил  к  раскрасневшемуся
Алексею и шумно расцеловал его.
   - Голуба! Все, завтра ко мне в оркестр! В шампанском купаться  будешь,  в
золотой унитаз какать! Нет, ну ты подумай, самого Синоманского уделал, а?
   Женщины  визжали  и  пачкали  лицо  Алексея  губной  помадой.   Комендант
протиснулся мимо них с полным стаканом водки.
   - До дна, Леха! Заслужил. Праздник продолжался.

IX

   Алексей с трудом разлепил левый глаз,  потом  правый,  охнул  и  поспешно
закрыл глаза. Снова открыл, но то, что он успел увидеть в первый раз, никуда
не исчезло.
   Он лежал, накрытый ватным одеялом, прижатый к оклеенной газетами стене  в
торце узкой и очень длинной  комнаты.  Сквозь  далекое  окно  сочился  серый
предрассветный сумрак, падая на убогую обстановку. У той стенки,  в  которую
упирались его ноги,  рядом  с  кроватью,  точнее,  неопределенным  лежбищем,
широким и мягким, стояла швейная машинка с ножным приводом. Над ней -  рамка
с  несколькими  неразборчивыми  при  таком  свете  фотографиями,  далее  ряд
гвоздей, с одного из которых свисал его бушлат. Потом дверь  с  облупившейся
краской, ряды навесных кухонных полок,  завешенных  марлей,  под  полками  -
когда-то зеленая, явно садовая скамейка. Голова Алексея упиралась  в  третью
стену, где впритык к лежбищу стоял пузатый  черный  шкаф,  закрывая  вид  на
остальную часть  комнаты.  На  шкафу  сидела,  кокетливо  склонив  белокурую
фарфоровую  головку,  матерчатая  кукла  в  бархатном  бордовом   платье   -
старинная, дорогая, совершенно здесь неуместная. С потолка свисала  лампочка
с абажуром из газеты. Рядом с ним кто-то  негромко  сопел.  Алексей  откинул
одеяло и, прищурившись, посмотрел на спящую фигуру. Из легкой ночной рубашки
выбилась грудь - большая, белая, чуть рыхлая, но в  целом  ничего.  Женщина.
Длинные светлые волосы закрывали лицо, так что Алексей разглядел только  ухо
и часть щеки. Аккуратно двигая непослушными ногами,  Алексей  перелез  через
женщину и, уже стоя на полу, прикрыл ее одеялом.
   М-да. Значит, все же вчера он напился до бесчувствия. Третий раз в жизни,
причем первые два приходились на далекую безумную зиму в  Трехреченской.  Он
выставил вперед руку, с горьким  наслаждением  отметив,  как  сильно  дрожат
пальцы, другую прижал ко лбу адски болевшей головы и двинулся вдоль  длинной
стены к окну. Рассуждая логически, где-то здесь должен быть стол...
   Стол обнаружился возле окна, напротив  скамейки,  в  той  части  комнаты,
которую с кровати было не видно. На столе было почти пусто. Только  чугунный
чайник и банка  с  окурками.  Впрочем,  около  банки  разыскались  спички  и
надорванная пачка "Беломора". Алексей поднял чайник  и,  запрокинув  голову,
попил воды из носика. Потом сел, закурил и стал смотреть в окно.
   Странно, он ведь все очень четко помнит.  Надежда  Поликарпова,  квартира
восемнадцать. Ели, пили, очень вкусно. Гости -  две  женщины,  трое  мужчин.
Одного зовут Эдуард Борисович, он играл на  баяне,  а  Алексей  на  пианино,
коричневое такое. Даже что-то спел, и  его  пригласили  играть  в  оркестре.
Дальше... дальше  он  открыл  глаза  в  этой  комнате,  в  одной  постели  с
совершенно незнакомой женщиной... Совершенно? Это не  может  быть  никто  из
вчерашних - одна толстая и пожилая, другая завита, как  барашек,  у  хозяйки
темные волосы и совсем другая комната, пошире и много богаче.
   Алексей еще раз приложился к чайнику.
   - Проснулись, Алешенька?
   Он чуть не поперхнулся. Бросил чайник, резко повернул голову.
   Женщина стояла босая, стыдливо прикрываясь  одеялом.  Не  старая.  Густые
волосы по плечам.  Большие  зеленые  глаза.  Они  внушили  Алексею  какую-то
безотчетную тревогу. Он отвел взгляд и хрипло спросил:
   - Я где? Ты кто?
   - Да я Валька. - Женщина пренебрежительно махнула рукой.
   - я тут как?
   - Да вы садитесь, садитесь, я мигом. Вы только не смотрите...
   Она отступила за шкаф и продолжала из-за открытой дверцы.
   - Вы пришли вчера  с  Надеждой  Никаноровной  и  еще  с  мужчиной,  таким
жельтменом. Они попросили, чтоб я вас  переночевать  оставила.  Вы  строгий,
мрачный сидели и курили все. Я вам на диванчике постлала, а себе на лавочке.
Вы сразу легли и уснули...
   - А потом? - прокаркал Алексей. Она  вышла  из-за  шкафа  с  расчесанными
волосами, в юбке-клеш и полосатой кофточке с коротким рукавом.
   - Чуть-чуть еще потерпите, Алешенька.
   Встав на скамейку, она откинула марлю и  принялась  шуровать  на  полках,
перекладывая какие-то предметы на самую нижнюю. Алексей отвернулся.
   - Ну вот, - сказала Валька и поставила на  стол  алюминиевый  поднос.  На
блюдечке - нарезанное сало, на втором хлеб,  в  баночке  огурцы  в  рассоле,
стаканчик-полторастик. Почти полная бутылка водки, заткнутая винной пробкой.
   - Отдыхайте, - сказала Валька. - Я пойду чайничек поставлю.
   Она вышла. Алексей посмотрел ей вслед, схватил банку  с  огурцами,  жадно
хлебнул рассола. Крякнул, махнул рукой и зубами вытащил из бутылки пробку.
   Да, так напивался он третий раз, но  опохмелялся  впервые.  И,  надо  же,
совсем неплохо. Оч-чень даже неплохо!
   Он налил вторую, выпил уже без дрожи,  подцепил  огурчик,  захрустел  им.
Как-то вскользь  заметил,  что  сидит  в  одних  трусах.  Одеться,  что  ли?
Отчего-то  вспомнились  Валькины  глаза   -   чистые,   бездонные.   Алексей
отмахнулся, сгоняя  наваждение,  пробормотал:  "А,  ладно,  успеется",  -  и
надевать штаны не стал.
   Валька принесла чайник, достала чашки, сахар, варенье, половинку  калача.
Алексей налил себе третью стопку.
   - Примешь за компанию? - великодушно спросил он.
   - Да я бы чайку, Алешенька... Ну, если только за компанию... У  меня  там
еще наливочка стоит. С чайком хорошо.
   - Можно и наливочки, -  согласился  Алексей.  Они  пили  чай  с  вишневой
наливочкой. Валька улыбалась, что-то такое приговаривала. Алексей не слушал.
Ему было хорошо, спокойно, и сильно тянуло в сон.
   - Еще чашечку хочете? - спросила Валька.  Он  встал,  потянулся  и  шумно
зевнул. За окном рассвело.
   - Час-то который? - спросил он.
   - Седьмого начало только. На кухне радио гимн отыграло.
   - Я еще посплю, - сообщил он.
   - Спите, спите, Алешенька.
   Он прошлепал в торец, повалился на лежанку  и  накрылся  одеялом.  Валька
стала прибирать со стола.
   - Иди сюда! - сказал он.
   Днем Валька разбудила его - пришла  Надежда  Поликарпова.  Женщины  чинно
сели за стол, отвернувшись от него. Он оделся за створкой шкафа, как  давеча
Валька, пригладил волосы пятерней и вышел.
   Надежда увела его к себе - оказалось, что живет она по той  же  лестнице,
только двумя этажами ниже. Разговор у них получился строгий, деловой.
   - Значит, точно во втором ряду за трубой  и  на  дверце  номер  семьдесят
девять? - переспросила она.
   - Гриша так сказал.
   - Знаю такой сарайчик. В углу, говорите, под козлами?
   - Да.
   - И что там? Большое, тяжелое?
   - Не знаю. Гриша сказал, что одна  управитесь  -  и  отрыть,  и  донести.
Только попадете ли туда незаметно?
   - Это моя забота.
   - И еще Гриша сказал, чтобы потом мне...
   - Не дура, понимаю. Не обижу, не бойтесь.
   Тут как раз пришел Эдуард  с  бутылкой.  Разговор  принял  совсем  другой
оборот и проходил за столом за обильными и аппетитными остатками  вчерашнего
пира.
   -  Тут  ведь,  понимаешь,  не  просто  все,  -  говорил   концертмейстер,
заглядывая Алексею в глаза. -  Коллектив  у  нас  народный,  самодеятельный,
единиц штатных нет, со всеми вытекающими... Конечно,  у  меня  свои  люди  в
дорпрофсоже, оформят тебя каким-нибудь методистом-инструктором... Ты как, по
сроку вышел или?..
   - Или. Реабилитированный.
   - Это хорошо. Замечательно. Тогда с устройством и  пропиской  проблем  не
будет. Только сейчас лето, начальство в отпусках. Ты до  той  поры  согласен
так поиграть, за живые деньги? Работы много. Танцплощадки, павильоны.
   - Согласен.
   - Умница. Пожить пока можешь у меня на дачке, только ездить далеко.
   - Можно. Только что ж я вас стеснять буду? Может, лучше у Вальки?
   Эдуард Борисович хитро подмигнул.
   - Теплый бабец, да? - шепнул он, косясь в сторону Надежды. Та  как  будто
ничего не слышала. - Не хоромы, конечно, но на месяцок-полтора сойдет,  если
хозяйка не против.
   - Думаю, не против. - Алексей ухмыльнулся.
   - Теперь так: на раскачку тебе два дня. В среду репетиция, с четверга  ты
за роялем. Адрес я тебе дам, точное время  сообщу  через  Надежду  -  у  нее
телефон в квартире.
   Эдуард  Борисович  полез  в  пиджак,  достал  бумажник,  вытащил   оттуда
несколько купюр.
   - Значит, тысяча, пятьсот и еще две сотки. Это тебе.
   - Спасибо, но я не могу...
   - Что значит не могу? Ты что, явишься в дом культуры или, хуже  того,  на
выступление  таким  охламоном?  Завтра  же  купишь  себе  приличный  костюм,
рубашку, ботинки. Отдашь с гонораров.
   - Понятно.
   Алексей спрятал деньги в карман.
   В Валькиной комнатушке Алексей  обосновался  явочным  порядком:  поднялся
вечером от Надежды, попил чайку, умыл  лицо  на  кухне  да  и  завалился  на
широкую лежанку. Вскорости туда же пристроилась и Валька.
   Когда он проснулся, Вальки не было  -  на  работу  пошла  или  еще  куда.
Кипяток в чугунном чайнике не остыл, а помимо чаю Валька оставила  на  столе
варенье, накрытое от  мух  салфеткой,  кусок  ситника  и  ключи  -  один  от
квартиры, другой от комнаты. Алексей поел, оделся, а перед  уходом  запрятал
мешочек с оставшимися мамиными драгоценностями под шкаф,  в  самый  дальний,
пыльный и практически недосягаемый уголок.  Пока  дела  шли  таким  образом,
торопиться с продажей явно не стоило.
   Он пошатался по городу, по магазинам. Возле Мальцевского рынка присмотрел
себе подходящий костюм - не новый,  правда,  зато  качественный,  из  синего
габардина,  и  по  размеру  впору.  В  других  местах  он  разжился  шляпой,
добротными  черными  штиблетами,  бритвенным  прибором  и  двумя   флаконами
одеколона. Прочих аксессуаров он покупать не стал, поскольку  утром  порылся
немного в Валькином безразмерном шкафу и откопал в одном  из  ящиков  вполне
приличное мужское исподнее, две  пары  вигоневых  носков-"карасиков",  белую
рубашку с самую малость широковатым воротом и  даже  подтяжки  с  галстуком,
модным, синим в белый горошек. Все было чистое. Скорее  всего,  от  прежнего
Валькиного сожителя осталось - ну да не один ли черт? Всяко экономия. Уже на
обратном пути он, посомневавшись немного, завернул в гастроном и купил банку
бычков в томате и две бутылки водки.
   Вернулся он в пустую комнату, разложил обновки  на  лежанке,  сел,  выпил
водочки, закусил  хлебцем,  покурил,  потом  решил  глянуть,  как  он  будет
смотреться в костюмчике. Получилось неплохо. И как раз когда он любовался на
себя в зеркало открытой створки шкафа, вошла Валька.
   - Ой! - взвизгнула она, увидев со спины незнакомого шикарного  мужчину  у
себя в доме. Алексей с улыбкой повернулся.
   - Что голосишь, дура? - беззлобно спросил он. Валька взвизгнула еще  раз,
выронила из рук кошелку, подбежала к Алексею и обняла его, уткнувшись  лицом
в грудь. Он отстранил ее.
   - Костюмчик попортишь, смотри.
   - Ой, Алешенька, да какой вы в нем интересный!  А  я  пришла,  огорчилась
очень, вас не заставши, думала, вы совсем от меня ушли, а потом дай,  думаю,
в магазинчик схожу, авось он и объявится. Возвращаюсь,  а  тута  уже  кто-то
есть. Перепугалась я...
   - Ладно, потом расскажешь.  Давай-ка  перекусим  чего-нибудь.  Яишню  вон
сготовь, чтоб по-быстрому.
   Валька кинулась на кухню.
   Перекусывали они долго, основательно. Валька разрумянилась от  водочки  и
от присутствия Алексея, мела языком, как помелом. Алексей не обрывал ее,  но
и не вслушивался.
   В кошелке у нее, помимо хлеба, макарон и колбасы, оказалась еще бутылочка
кагора, так что Алексей в скором времени  опять  напился  до  бесчувствия  и
замертво рухнул в койку.
   Утром ему снова было плохо. Он растолкал Вальку и послал ее  за  вином  -
сегодня ему еще никуда идти было не надо.  Они  не  спеша  опохмелились,  он
пришел в благодушное настроение и подарил Вальке двести рублей на хозяйство.
Она разрыдалась от счастья и тут же еще раз сгоняла в магазин.
   В среду Алексей с утреца сходил в баню, подстригся  там,  побрился  и  во
всей красе отправился в Дом железнодорожника. Эдуард Борисович встретил  его
как родного. Помимо прочего, Алексей показал, что может работать  не  только
на рояле, и Эдичка с ходу определил его на  бас-геликон  вместо  ушедшего  в
отпуск оркестранта - для разного рода выездных мероприятий типа похорон,  на
которые пианино с собой не потащишь.
   Жизнь входила в свою колею. С работы Алексей возвращался  когда  как,  но
большей частью поздно и, как правило, навеселе - если мероприятие  проходило
с возлияниями, то и музыкантов тоже не