! Неудивительно, что у них там частные домики и по  миллиону
стоят, и по два, а все равно нарасхват. Капусты  у  них  у  всех,  будто  на
Кавказе свой печатный  двор,  честное  слово!  Я  несколько  пачек  в  пакет
переложила  и  про  запас,  и  место  освободилось,  чтобы  револьвер   туда
поместился, - замочки защелкнула и  поехала  дальше,  чтоб  затемно  успеть.
Успела. Машину на то же место поставила, забор перемахнула,  в  номер  через
балкон забралась, чтобы вахтера не беспокоить, на вас на  спящих  поглядела,
вышла в коридор, в шкафу у уборщицы нашла мешок, предназначенный, видимо, на
тряпки, чемоданчик им обшила, в сумку запаковала,  душ  приняла,  а  вы  все
дрыхнете, будто стадо сурков. Уже будить пора, в аэропорт  ехать.  И  тут  я
соображаю, что лететь с таким  грузом  не  могу  -  там  ведь  и  на  металл
проверяют, и рентгеном просвечивают. Решила отправить с тобой,  поездом.  До
меня ведь только потом дошло, во что я могла  тебя  впутать.  Ну  да,  слава
Богу, обошлось!
   А потом лихая Бонни воссоединилась со своим Клайдом, и  жили  они  совсем
недолго и не очень счастливо, зато умерли  в  один  день.  Уж  с  этим-то  я
постараюсь! Буду бить в голову, чтобы наверняка...
   Ринго проявил сочувствие и понимание, вместо оговоренной половины оставил
мне три четверти добычи, обеспечил чистыми документами, устроил на работу  в
суд, надоумил поступить на заочный юридический. И все было бы  славно,  если
бы через некоторое время мне не начал являться Миша. Он преследовал  меня  и
во сне, и когда я бодрствовала. Избавиться от него не  помогло  ничто  -  ни
водка, ни косяк, ни "винт". Это было невыносимо.  Когда  я  сидела  в  своей
конуре в задрипанной общаге, пьяная в дымину, и глядела в дуло револьвера со
взведенным курком, вновь явился Ринго. Услышала его шаги, его  бодрый  голос
за дверью, еле успела спрятать пушку. И тут же окончательно поняла,  что  не
могу уйти, не прихватив с собою и его. Но уйти красиво...
   Зигги, я ненавижу его! Он мнит себя благородным жуликом,  этакой  помесью
Робин Гуда и Остапа Бендера, а на самом деле - обыкновенный сутенер,  только
очень изобретательный, коварный, с  богатым  воображением.  Он  столько  лет
манипулировал мной, всегда перекладывал на меня самую грязную часть  работы,
подкладывал под тех, на кого строил планы!
   Вот и в тот раз его идея была в том же роде.  Я  уволилась,  вернулась  в
Ленинград, сняла квартирку в отдаленном районе, и вскоре он свел меня с Яшей
Бриллиантом. Я всякого навидалась, но такой грязной, вонючей свиньи!.. Не  в
буквальном, конечно, смысле - Яша холит себя и  лелеет,  часами  отмокает  в
душистой ванной, а его коллекции духов и лосьонов позавидует  самая  дорогая
проститутка. Но когда он... Нет, я не могу заставить себя написать об  этом,
даже зная, что когда ты будешь читать мое письмо, все здешние  мерзости  уже
не будут иметь ровно никакого значения. Знал бы ты, как трудно  подавлять  в
себе желание раздавить этого жирного клопа,  особенно  имея  для  этого  все
возможности. Но я терпела, улыбалась ему, шептала нежные  слова,  ласкала...
Представь себе, что ласкаешь гигантского опарыша, только волосатого, потного
и слюнявого. Нет, это существо недостойно смерти. Я отберу у  него  то,  что
составляет  смысл   его   существования,   заменяет   честь,   порядочность,
самоуважение - его паршивые деньги.
   Я долго ломала голову, как бы это дело провернуть половчей, и знаешь, кто
меня в конце концов надоумил? Сдаешься?
   Танька Захаржевская, та самая рыжая очаровашка, по которой ты так сох  на
первом курсе! Зимой, в Москве, когда я в невменяемом  состоянии  убегала  от
пьяного Яшеньки, надумавшего поделиться мною еще с  тремя  такими  же,  меня
чуть не сбила машина, а за  рулем  была  она.  Таня  теперь  птица  высокого
полета, и котелок у нее варит - будьте любезны. С ней-то мы  и  обмозговали,
как нам прокинуть Яшеньку, и я даже не постеснялась взять с нее задаточек...
Да только я поступлю хитрее и прокину всех, включая и ее всесильного босса и
ее саму, родненькую, и наше говенное отечество -  бензинчик  имеется,  успею
между выстрелами превратить кучу зелени в кучу пепла!
   Раз ты читаешь это строки, значит,  уже  знаешь,  что  мне  это  удалось.
Надеюсь, компетентные органы посвятили тебя в детали. Жаль, что я так  и  не
узнала результатов следствия. А может быть, и узнала. Не  та  ситуация,  где
можно что-то сказать наверняка.
   А больше я не жалею ни о чем.
   Все, пора собираться в предпоследний путь. Через  недельку-другую,  когда
сыр-бор уляжется, верный человек бросит это письмо в твой ящик.
   Люблю тебя.
   Линда.
   Р. S. Помнишь, где мы  собирали  солнечную  малину?  Когда  стают  снега,
наведайся  туда.  Прихвати  лопатку.  Под   каменной   розой   найдешь   мое
наследство".
 
*** 
 
   Нил сложил листки на  тумбочку,  аккуратно  разгладил,  придавил  гипсом,
здоровой рукой кое-как сложил и засунул в нагрудный карман пижамы.
   Это длинное письмо она писала в несколько приемов. Разные  ручки,  разный
почерк - местами разлетающийся и  торопливый,  местами  старательный,  почти
каллиграфический. Оформленные, видимо, не раз обдуманные фразы  чередовались
с  поспешными,  то  набегающими  одна  на  другую,  то  почти   бессвязными.
Настроение  тоже  менялось.  Чувствовалось,  что  временами   ее   одолевали
сомнения, о том ли следует говорить в последнем послании.
   - О том, о том, - шепотом заверил Нил. - Ты умница, девочка...
   - Плохие новости? - тихо, чтобы не будить остальных, спросил Кузя.
   - С чего ты взял, что плохие?
   - Просто лицо у тебя... Нил улыбнулся.
   - Заштопанное у меня лицо, дорогой товарищ. А ты что не спишь?
   - Болит, стерва... Слушай,  если  выйти  курить  надумаешь,  попроси  там
сестричку, чтобы пришла, еще разок уколола.
   - Годится. А ты мне трубочку набей, а то мне не с руки.
   Воистину, не с руки, это он правильно сформулировал,  поскольку  с  такой
руки, как сейчас его левая, все будет только "не". В гипсе по  самое  плечо,
зафиксирована в позе "а воды здесь повыше пояса". В целом же, можно считать,
отделался легко...
   Не в том  он  был  состоянии,  возвращаясь  с  генеральской  дачи,  чтобы
обращать внимание на проезжающий транспорт, однако же успел в последнюю долю
секунды отпрыгнуть от бампера легковушки, вынесенной юзом на тротуар.  Но  к
борту приложился основательно - синяки, ссадины, сильно содрал кожу па щеке.
Больше всего пострадала рука, угодившая под заднее  колесо.  Помятая  машина
попала на аварийную стоянку, а Нил и  водитель,  порезавший  лицо  осколками
лобового стекла - в Институт  скорой  помощи.  Водителя,  обработав  порезы,
отпустили, а Нила отправили наверх, в  хирургическое  отделение,  где  он  и
валялся вот уже десятый день.
   Больничную  тоску  разнообразили  визиты.  Приперлась  незнакомая  тетка,
назвавшаяся страхделегатом - и  впрямь  была  страшна,  как  Хиросима  после
атомной бомбы! - притащила кулек  конфет,  черствый  пряник  в  коробочке  и
извещение об удержании профсоюзных взносов из текущей зарплаты. Зато  каждый
день приходила Хопа, то одна, то в обществе  Гоши,  кормила  его  вкуснейшей
домашней едой, забирала прочитанные книги и  приносила  новые,  рассказывала
последние новости. То обстоятельство, что дом находился в четырех остановках
от хирургического, нисколько не умаляло его благодарности за заботы. Попутно
она по мере  надобности  ухаживала  за  другими  больными  -  переворачивала
лежачих, выносила судно, меняла флаконы на капельницах. Потом  Нил  провожал
ее до площадки, и они там курили.
   - Только Эду не рассказывай, что я все еще дымлю, - говорила она.
   - Запрещает?
   - Еще как! Обнюхивает, говорит, что целоваться  с  курящей  женщиной  все
равно, что целоваться с пепельницей.
   Именно она принесла письмо с того света, и  Нил  сразу  узнал  почерк  на
конверте, но сразу читать не стал, выждал, когда соседи по  палате,  получив
на ночь предписанные уколы и таблетки, вырубили  радио  и  затихли  в  своих
кроватях, и только тогда включил  ночник  и  вскрыл  конверт,  помогая  себе
зубами...
   Он вышел из палаты, и осторожно прикрыл за собой дверь.
   - Не спишь,  Баренцев?  -  Постовая  сестричка  смачно  зевнула,  показав
розовое небо. - Зря от папаверина отказался.
   - Ты лучше мою порцию Кузе вколи. Который без ноги. Мается, бедный.
   - Фантомная боль - самая паскудная, - кивнула  сестричка.  -  Не  повезло
парню. А ты курить?
   - Да, посижу на площадке немного.
   Он раскурил трубку и сомкнул веки... "Я закрываю глаза и вижу пальму... Я
закрываю глаза и вижу пальму... Я закрываю глаза и вижу Линду..."
   Скала, закрывающая вход, с грохотом раздвинулась,  и  он,  приложив,  как
того требовал ритуал, обе руки к сердцу, шагнул под каменные своды.
   Над неровными красными  огнями  факелов,  освещающих  ноздреватые,  грубо
отесанные стены, подрагивал траурный ореол копоти, но весь  чад,  вся  едкая
вонь минерального масла уносились куда-то вверх, а здесь, в коридоре, воздух
был холоден и девственно чист.
   За поворотом он остановился, медленно прочитал заклинание и  лишь  затем,
склонив голову, откинул полог из медвежьих шкур  и  ступил  в  сталактитовый
зал.
   За серебристой полоской воды,  посреди  прозрачных  колонн  восседала  на
своем хрустальном  троне  Подземная  Жрица.  Ее  волосы  густым  белоснежным
водопадом ниспадали по обе стороны юного,  восхитительно  прекрасного  лица.
Смуглая, унизанная  костяными  перстнями  шуйца  лениво  перебирала  длинную
шерстку черного кота, различимого на  фоне  ее  мантии  лишь  по  светящимся
зеленым  глазам.  На  резной  спинке  трона,  возле  правого  плеча   Жрицы,
нахохлившись, восседал маленький белый сокол.
   Приблизившись к воде, он замер в низком поклоне.
   - Здравствуй, Пестрый Колдун. Что привело тебя ко мне? - низким, чарующим
голосом проговорила Жрица.
   - Здравствуй, Жрица. Я пришел поблагодарить тебя  и  твоего  соправителя,
Майского Короля, за то,  что  помогли  Охотнице  перейти,  не  обагрив  Мост
Вечности ни своей, ни чужой кровью.
   Внезапно сокол забил крыльями и заклекотал. Жрица медленно улыбнулась.
   - Моя сестра  Охотница  благодарит  тебя,  Пестрый  Колдун,  за  то,  что
освободил ее плоть и даровал возможность счастливого воплощения.  Теперь  мы
вместе, как видишь.
   Он пристально  вгляделся  в  сокола,  и  птица  трижды  кивнула  пушистой
головой.
   - Она еще очень юна, Пестрый Колдун, - заметила Жрица.
   - Какое имя носит она теперь?
   - Белая Охотница.
   - Еще раз благодарю тебя, Жрица. -  Он  вновь  поклонился.  -  И  передай
своему соправителю, что у него появились недруги.
   Жрица улыбнулась.
   - Ты же знаешь  волшебство  Майского  Короля,  Пестрый  Колдун.  Все  его
недруги либо становятся друзьями, либо превращаются в пыль.
   - Но Двуликий Знахарь... Улыбка Жрицы обернулась презрительной усмешкой.
   - Двуликий Знахарь - наш тайный соглядатай. Он не страшен.
   - Но при нем Серый Асур. Они готовят  донос  Начальнику  Верхней  Стражи.
Чтобы уклониться от участия в их кознях, мне  пришлось  отдать  часть  своей
силы...
   Жрица склонилась к коту и что-то прошептала в черное ухо. Кот  мурлыкнул,
и гладкая вода на мгновение подернулась рябью.
   - Дело сделано. Теперь и Серый Асур служит Майскому  Королю  Мы  довольны
тобой, Пестрый Колдун. Ступай. Скоро твоя сила вернется к тебе  и  возрастет
многократно...
   - Но почему Пестрый Колдун?
   - Шел бы ты в кроватку, Баренцев. И так спишь уже.
   Нил встрепенулся, протер глаза, виновато улыбнулся сестричке и поплелся в
палату. <Опять провидческий глюк! Именно в этот вечер  мне  был  представлен
товарищ Асуров, и я дала ему приватную аудиенци... (Прим.Т. Захаржевской) >
   Из больничных ворот он вышел романтическим героем  -  рука  на  перевязи,
щеку пересекает свежий шрам (врачи заверили, что скоро  сойдет).  Продираясь
сквозь  толпы  очередей,  выплеснувшихся  из  магазинов  на   тротуары,   он
поравнялся с троллейбусной остановкой. Но и тут было изрядное многолюдье, во
всяком случае, в первый подкативший  троллейбус  он  войти  не  сумел.  Небо
затянуло  тучами,  закапал  мерзкий  косой   дождик,   и   настроение   Нила
стремительно опускалось к отметке "мерзопакостно".
   Без толку помокнув еще минут десять, он плюнул  и  затопал  по  покрытому
лужами асфальту в направлении дома. И тут же возле него бесшумно остановился
серый "Москвич".
   - Подвезти?
   - Спасибо, мне недалеко.
   - Садись быстро. Нас могут увидеть. Нил вздохнул  и  влез  в  распахнутую
дверцу.
   - Как рука?
   - А  что,  хотите  привлечь  за  умышленное  членовредительство  с  целью
уклонения от службы? Или как это там у вас называется, гражданин майор?
   - Нил, да кончай ты, честное слово!  -  Но  к  исполнению  ответственного
задания я теперь  смогу  приступить  не  скоро.  Функциональность  утрачена,
товарный вид потерян.
   - Я не понимаю, о каком задании  ты  говоришь,  -  со  всей  искренностью
заявил Асуров.
   - Вот как? А наша задушевная беседа у камелька? А  фотографии?  Помнится,
вы с геноссе генералом крайне убедительно склоняли меня к; сожительству...
   - Оставь, пожалуйста, этот тон. Русским языком  говорю  тебе  -  не  было
никаких бесед, никаких фотографий, никаких заданий.
   - A генерала Евгения Николаевича тоже не было?
   - В нашем заведении генералов с таким именем-отчеством не числится.
   - Ловко... А как, в таком  случае,  продвигается  расследование  убийства
моей жены? Или убийства тоже не было, и я был прав,  когда  говорил,  что  в
морге мне показали муляж? Надеюсь, я как муж имею право знать...
   - Ладно, Нил, не кипятись, - примирительно сказал  Асуров.  -  Мы  сильно
погорячились с выводами.  Ну,  и  получили  по  шапке.  Евгения  Николаевича
перевели в провинцию, меня - в другой отдел...  А  в  деле  появились  новые
данные, существенно меняющие всю картину.
   - И что за данные?
   - Компетентные органы задержали  матерого  рецидивиста  Фишмана.  Из  его
признательных показаний следует, что фальшивые доллары,  которые  так  и  не
доехали до Москвы, предназначались именно ему. За несколько недель до  своей
роковой  поездки  Бриллиант  связался  с  Фишманом  и  предложил  приобрести
сверхкрупную партию валюты на весьма выгодных условиях.  Фишман  согласился,
собрал требуемую сумму, назначил место  и  время.  Естественно,  он  не  мог
предположить, что Бриллиант, которого он знал за отчаянного  труса,  рискнет
подсунуть фальшивку ему, авторитетному валютчику. Когда же ему сообщили, что
помимо красивых бумажек Яша вез ему бутылочку любимого виски со специальными
добавочками,  Фишман  взбеленился  вконец  и  сдал   следствию   не   только
Бриллианта, которому теперь все до лампочки, но и нескольких других  крупных
дельцов.
   - И Шерова среди них, понятно, не было.
   - А вот эту фамилию я  настоятельно  рекомендую  тебе  не  произносить  в
данном  контексте.  Вадим  Ахметович  -  уважаемый  человек,   коммунист   с
многолетним стажем, имеет правительственные награды. Он не имеет и не  может
иметь никакого отношения  к  этим  жидовским  штучкам...  Разумеется,  я  не
национальность имею в виду, а определенный  тип  людей.  Точнее,  нелюдей...
Кстати,  в  подтверждение  своего  тезиса  могу   сообщить,   что   рублики,
приготовленные Фишманом для  Яши,  тоже  были  отпечатаны  где-то  на  Малой
Арнаутской.
   - Понятно. Фамилию Тани Захаржевской мне тоже рекомендуется забыть?
   - Это твое личное дело. Дерзай, если хочешь, ты знаешь, где ее найти.
   "В сталактитовом зале", - подумал  Нил  и  поежился,  вспомнив  надменный
взгляд из-под набеленных бровей Жрицы.
   - Нет, - сказал он. - Jedem das seine <Каждому - свое (нем.)>
   - Куда едем? - не понял Асу ров. -  Вроде  приехали  уже.  Или  еще  куда
хочешь?
   - Не хочу.
   - Я тебе еще позвоню, ладно? Нил пожал плечами.
   - Звони...
 
*** 
 
   В перерыве между занятиями его отловила парторг.
   - Выглядишь молодцом, Баренцев! - сказала она, поглядывая на его руку.  -
Подойди-ка завтра к Кларе Тихоновне. Есть насчет тебя одно мнение...
   "В партию звать будут", - обреченно подумал Нил. В партию не хотелось  до
тошноты, но впрямую отказаться от такого  предложения  -  значит,  поставить
крест на любой форме жизненного успеха в этой стране.  Придется  придумывать
какой-нибудь   ход,   продемонстрировать   свое,   так   сказать,   неполное
соответствие Скажем, забить на занятия? А кого это волнует? Спеть что-нибудь
не то на ближайшем кафедральном сабантуе? Пожалуй,  слишком  стремно,  могут
вообще с работы вышибить... Нил всю ночь промаялся без сна, но так ничего  и
не придумал.
   В кабинете Клары Тихоновны Сучковой пахло конторским клеем  и  подогретой
на спирали пылью -  центральное  отопление  было  до  осени  отключено.  Вид
красноносой, кутающейся в толстый платок заведующей кафедрой русского  языка
нагонял тоску, зато отсутствие  двух  других  сторон  здешнего  треугольника
внушало определенный оптимизм. И правда, действительность оказалась не столь
трагичной, как мнилось ему накануне  -  о  членстве  в  КПСС  речи  даже  не
возникло.
   - Нил Романович,  -  сказала  заведующая,  -  вы  очень  нас  выручили  с
концертом и, я бы сказала, предотвратили международный скандал. К сожалению,
формами непосредственного поощрения мы не располагаем, но имеем  формы,  так
сказать, опосредованные. Ведь у вас повышение квалификации запланировано без
отрыва от производства?
   - Без, - согласился Нил.
   - Появилась возможность заменить ее на два месяца ФПК при университете.
   Нил  не  верил  своим  ушам.  Эта  двухмесячная  халява  -   практически,
дополнительный оплачиваемый отпуск - считалась на кафедре лакомым  кусочком,
за нее  велась  активная  подковерная  борьба,  но  доставалась  она  только
любимчикам. Ох, неспроста такая щедрость...
   - Скажите, Клара Тихоновна, это не в счет отпуска?
   - Ну что вы, нисколько! В конце июня принесете бумажку  из  университета,
распишетесь в приказе,  получите  отпускные  -  и  гуляйте  себе  до  самого
октября.
   Но и при условиях наибольшего благоприятствования  институт  не  отпустил
его без увесистого пинка, и то обстоятельство, что  пинок  достался  не  ему
одному, а всему преподавательскому составу, радости не добавляло.
   Чудо, возникшее в темных  недрах  родного  Минвуза,  называлось  "Учетная
карточек работника высшей школы". Такие карточки, роскошно  отпечатанные  на
плотных глянцевых листах размером 440  на  297  миллиметров,  содержали  128
разграфленных пунктов. Каждому преподавателю надлежало  самолично  заполнить
их  на  пишущей  машинке,  причем  помещенное  внизу   строгое   примечание,
категорически  возбранявшее  "сгибание,  сминание,  запачкива-ние,  внесение
каких-либо  исправлений,  нечеткое  либо  бледное  пропечатывание,  а  также
забегание сведений или части сведений в соседнюю графу",  что  не  оставляло
никаких надежд на легкую жизнь.  На  время  институт  превратился  в  полный
дурдом. Высунув языки, народ бегал из кабинета в кабинет в поисках машинки с
широкой кареткой, куда поместилась бы злополучная карточка, клянчил  друг  у
друга меловые забивалочки или белила для  машинописи,  сетовал  на  то,  что
графа "пол" занимает целую строчку, тогда как в графу "адрес" можно вбить от
силы десять  букв,  переписывал  под  копирку  длинные  ряды  цифр,  которые
требовалось вставить в графы,  обозначенные  в  совершенно  каббалистическом
духе - ОКОНХ, ОКПО, СООГУ, а то и похуже. Увидев  эти  графы,  Нил  вспомнил
чудака, встреченного им в пивной на Пушкарской. Колотя себя в  грудь,  чудак
уверял, что старперы из Политбюро - это не более чем марионетки,  подставные
фигуры, а реальная власть в стране давно и  прочна  захвачена  жидомасонами.
Очевидно, в словах того дурика была  доля  правды  -  едва  ли  какая-нибудь
другая публика могла бы додуматься столь изощренно пытать