он  не
затыкал бы уши, чтобы не слышать очередного скандала родителей.  Словом,
здесь можно было жить... Питер был несколько смущен и потерян.
   Клэр порхала по дому на своих невидимых простому  смертному  крыльях.
Она  усадила  Питера  на  белый  кожаный  диван  в  окружении   каких-то
немыслимых растительных лап и хвостов. Куда-то убежала. Потом  появилась
совсем с другой стороны. Вдруг уселась рядом с Питером на диван:
   - Все. Теперь молчи и слушай. Это для тебя. Было  тихо.  Потом  вдруг
защебетала неизвестно как залетевшая сюда птица.
   - Fringilla coelebs, - проговорила Клэр.
   - Что? - переспросил Питер.
   - Не что, а кто. Зяблик... Ну, а тут...  Пусть  тебе  подскажет  твоя
русская кровь... Средняя полоса России. Разбойник.
   - Соловей.
   В  чопорной  обстановке  особняка  выводил   свои   коленца   русский
соловушка.  Это  был  матерый  самец,  разумеется,  не  по  виду,  а  по
количеству звуковых фраз, Питер насчитал их больше десяти.
   - Luscinia luscinia, - профессорским тоном подытожила Клэр. - Записан
очень хороший образец.
   - Так это запись! - с притворным разочарованием в  голосе  воскликнул
Питер. - Ну. А я думал... Императрица! А соловей-то у вас механический и
роза - ненастоящая.
   - Убью, - прошипела Клэр и растопырила пальцы, готовая  броситься  на
него. - Задушу недостойного мерзавца...
   В этот момент над их головами раздался свист с прищелкиванием  нового
лесного маэстро.
   - Клэр. Я знаю его. Певчий дрозд. Бабушка мне рассказывала,  что  они
пропевают такую фразу...
   - У мерзавцев не бывает бабушек... По латыни это...
   - Тише. Давай без латыни.  Сейчас  мы  проверим.  "Фи-липп,  фи-липп,
при-ди, при-ди, чай-пить, чай-пить..." Слышишь? Подходит.
   - Как ты сказал? Я должна это записать... Нет,  потом.  Пойдем  лучше
пить чай...
   Но вдруг среди звуков леса раздался резкий гортанный кашель.
   - Клэр, а это что такое?
   - Это голос самой крупной птицы семейства вороновых. И самой  редкой.
Corvus corax...
   - Ворон?...
   Музыкальный центр уже играл мессу  си-минор.  Питер  Дубойс  встал  с
кресла и нажал на "stop". А потом... А потом светлая  сказка  его  жизни
про соловья и розу закончилась.
   Он долго готовился к тому дню. Ему было пострашнее,  чем  первый  раз
выйти на ринг в клубе старого Джеки Страйка. В тот день  он  должен  был
первый раз привести Клэр к себе домой и познакомить ее с  родителями.  В
который раз он оглядывал свою  квартиру  как  бы  посторонним  взглядом,
вернее, взглядом Клэр Эпплби. И  понимал,  что  поспешные  перестановки,
покраски, побелки только подчеркнут скромность его квартирки.
   Вся надежда была на Клэр, ведь ни разу за время их знакомства она  ни
словом, ни жестом не указала на пропасть, разделявшую их. Все, что между
ними происходило, происходило над этой пропастью. А он только сейчас это
заметил. И все из-за Клэр. Светлым ангелом она парила над провалом. И ни
словом, ни жестом...
   Он ждал ее на перекрестке у своего дома с букетом цветов, который  не
знал куда деть.  Он  то  поднимал  его  перед  собой,  но  находил  себя
торжественно-смешным. То опускал вниз, как веник,  думая,  что  выглядит
пошло. А Клэр все не появлялась...
   Вдруг с соседней улицы  вынырнул  шикарный  открытый  "Кадиллак".  Не
снижая скорости, он сделал крутой вираж и затормозил напротив  Питера  с
букетом. За рулем сидел Ричард Прайс, известный университетский плейбой,
сын того самого Билли Прайса, без пяти минут  миллиардера.  Рядом  сидел
кто-то из парней его круга. На заднем сиденье весело подпрыгивала  рыжая
Сюзи и... белоснежная Клэр. Белоснежная - волосами, кожей и платьем.
   - Питер, - крикнула Клэр, не выходя из машины,  -  сегодня  никак  не
получится. Ричард уговорил меня поехать с ним  на  вечеринку  в  "Bishop
Club". Ты не сердишься на меня, мой мальчик?
   От этого "мой мальчик" Питера внутренне передернуло.
   - Мы бы взяли тебя с собой, но вечеринка закрытая, - весело  сообщила
Клэр.
   - Его бы туда все равно не пустили, - не поворачивая головы,  заметил
Ричард Прайс.
   - Его  бы  даже  не  подпустили  к  автомобильной  стоянке  клуба,  -
поддакнул приятель.
   - А букет можешь подарить мне, - захохотала рыжая Сюзи.
   "Кадиллак" присел, как пантера перед прыжком, и резко рванул с места.
   - Передавай привет мамочке, -  услышал  он  голос  Клэр,  покрываемый
хохотом компании и уносимый ветром...
   Клэр... Бишоп... Где то это уже было. Что-то такое он  читал.  Первая
любовь...
   Образ  Клэр  он  вытравил  из  своей  души  навсегда,  теперь   здесь
поселилось только честолюбие. Честолюбие - перед самим собой.
   А что Клэр Эпплби? Через несколько лет вышла за  какого  то  богатого
землевладельца из Луизианы... Впрочем, какая ему разница?
   Питер Дубойс подошел к книжной полке. Из тесного  ряда  достал  томик
Набокова. "Подлинная жизнь Себастьяна Найта".  Вот  она  -  Клэр  Бишоп.
Первая возлюбленная Найта. Bishop - "шахматный слон". Черный или  белый?
Все-таки белый. Кончено, белый...
   Не с тех ли самых пор в нем проявилось это  пристрастие  к  Набокову?
Клэр  и  Бишоп...  Питеру  была  близка  изощренная  игра  ума  великого
интеллектуала. Дубойс читал и перечитывал романы Набокова и все  не  мог
уловить, как, в какой  момент  шахматные  фигуры  вдруг  превращаются  в
людей, а люди совершают обратную метаморфозу... "И ферзь  -  соловей.  Я
тянусь к соловью..." Клэр. Я опять тянусь к соловью? Где  жизнь?  А  где
литература? Сами мы живем, своей жизнью, или по Набокову  и  Пастернаку?
Ряд литературных ассоциаций опять привел его гуда, куда входить он  себе
запретил...
   Нет, он должен разгадать эту шахматную задачу, чего бы то ни  стоило.
И тогда... Результат может быть прямо противоположный. Белое или черное.
Те люди, игру которых он пытался теперь разгадать, могут убрать его  как
пешку,  мешающую  развитию  комбинации.  В  любой  момент.  Только  надо
почувствовать этот момент первому, не увлечься, тогда пешка может  выйти
в ферзи.
   Но  каков  их  новый  шеф?  То,  что  было  почти  переварено   целым
ведомством, отнюдь не простачками, Хэмфри Ли Берч с первого  же  взгляда
поставил под сомнение. И на  чем  основывались  сомнения?  На  том,  что
слишком все съедобно. Порезано, отделено от костей,  приправлено  и  рас
фасовано. Кушайте, господа из ФБР! Приятно го аппетита!
   А если пользоваться для сравнения шахматной доской, то опытный  игрок
сразу бы догадался: при такой расстановке фигур никакой игры нет. Кто-то
расставил фигуры для шахматной задачки с очевидным решением. Мат  в  два
хода.  И  фэбээровцы  блестяще  с  задачкой  справились,  но   настоящей
шахматной игры не уловили.
   Первый труп - помощник сенатора Фэрфакс. Пусть он будет  ладьей.  Лео
Лопс. "Шестерка" Фэрфакса. Темная лошадка. Черный конь. Сделал ход конем
и оказался в Штатах. Возможно, жертва случайная,  незапланированная.  А,
может,  и  нет?  Предполагаемый  убийца  -  турецкий  террорист  Мустафа
Денкташ. Но какой-то очень умелой рукой сделан намек на его переодевание
в женщину. Причем намек будто  бы  витал  в  воздухе.  Когда  ФБР  намек
понимает, он тут же растворяется. Кто первым подал эту идею? Откуда  она
взялась? А Мустафа, естественно, умер.  От  сердечного  приступа.  Какая
случайность! Как красиво все сложилось!  Вернее,  как  красиво  все  это
кто-то сложил!.. Турок Денкташ - конечно, слон. Bishop...  Но  слон,  по
Набокову, а еще по жизни Питера Дубойса - это женщина?! Опять женщина...
   В личном деле сотрудника ФБР Питера Дубойса среди лаконичных  пунктов
характеристики значилось: "Способен просчитать комбинацию  на  несколько
ходов вперед. Честолюбив..."

Таня Розен - Григорий Орловский
Сан-Франциско, Калифорния - Майами, Флорида
Апрель 1996

   Лизавета сразу почуяла перемены, произошедшие с Татьяной.  Если  мать
манкирует общением  с  детьми  -  это  самый  верный  признак,  что  она
влюбилась. Как кошка влюбилась.
   Сперва-то Лизавета относила долгое отсутствие Тани на счет  занятости
в  съемках,  и  Татьяне   удавалось   маскировать   утрату   материнских
приоритетов за ежевечерними звонками и бес конечными сюсюканиями,  вроде
того - ах, как я скучаю, и ах, как вы там без меня, мальчишки мои!
   Но когда Таня, едва приехав домой  во  Фриско  и  побыв  с  сыновьями
всего-то день, вдруг сорвалась по какому то звонку... Лизавете все стало
понятно.
   Все-таки не первый год замужем, как говорят у них  в  России!  И  все
таки старшая она ей сестра...
   Татьяна прилетела тогда, олицетворяя воплощенный  ураган  материнской
радости. Всю дорогу из аэропорта, - а Лизавета приехала с мальчишками ее
встречать,  -  всю  дорогу  Татьяна  в  каком-то  особенном  возбуждении
целовалась, хохотала, сидя с детьми на заднем сиденье. Лизавета, отрывая
глаза от дороги, невольно поглядывала назад на эту идиллию  в  зеркальце
зад него вида и дивилась, вот как сестрица по мальчикам-то соскучилась!
   И мальчики тоже. Не то слово!
   А сколько восторгов было, когда  Таня  стала  распаковывать  багаж  и
принялась одаривать ребят подарками!
   И какие слезы навернулись  у  сестрицы,  когда  Митька,  младшенький,
принес из своей комнаты рисунок и, подойдя сзади и обняв Татьяну за шею,
когда та сидела в кресле, сказал:
   - Это, мамочка, я тебя нарисовал, как ты в кино снимаешься с папой...
   Татьяна тогда порывисто принялась целовать его маленькие ручки и  все
приговаривала: "Любимый, милый, родной!"
   А вечером, часов в одиннадцать, ей позвонил какой-то  мужской  голос.
Лизавета уже по хозяйски сама трубку сняла.  Бархатный  такой  роскошный
баритон спросил миссис Розен.
   Татьяна вспыхнула, зарделась маковым цветом и, замахав рукой,  -  мол
разговор конфиденциальный, - убежала с трубкой к себе наверх... Лизавета
и не слыхала, о чем они там говорили.
   Но через полчаса спустившись назад в просторный холл, Татьяна,  пряча
глаза в пол, вдруг объявила, что планы руководства изменились, и ей надо
срочно улетать на съемки.
   Лизавета только спросила:
   - Таня, ты мне все говоришь? Все как есть?
   И Татьяна как-то вдруг возмутилась: мол, разве  не  ты  сама  хотела,
чтобы я снималась? Разве не ты мне твердила про камень лежачий, что мхом
обрастает? Так что же ты, мол, теперь думаешь? Актерская  работа  -  это
разъезды и суета!
   Лизавета ей не поверила. Поглядела сестре в глаза и пальцем погрозила
- ай Танька, не теряй головы!
   А та ей в ответ, уже с собранными чемоданами, когда такси  к  воротам
подкатило:
   - А кто детям на пропитание теперь зарабатывать должен, когда Пашка в
тюрьме? У меня же в Голливуде роль!
   И Лизавета согласно кивнула, обнимая сестрицу.
   А  когда  через  неделю  пришли  счета  от  "Белл-телеком",  Лизавета
увидела, что входящий звонок в ту пятницу был из Майами.
   Лизавета взяла на себя труд позвонить в  агентство  "Пан-Америкэн"  и
поинтересоваться, каким рейсом вылетала госпожа Розен в  Лос-Анджелес  в
прошлую пятницу. Но  ей  ответили,  что  госпожа  Розен  вылетала  не  в
Лос-Анджелес, а в Майами...
   Вот как!
   И Лизавета припомнила, как заплаканному младшенькому, когда  тот  все
тянул маму за юбку и ныл: "Не уезжай,  не  уезжай..."  -  Таня,  присев,
поглядела в заплаканные глазки и спросила, ущипнув за розовую щечку:
   - Что тебе привезти из Голливуда? Хочешь лошадку, как  у  ковбоев?  Я
привезу!..
   Что ж... Может, из Майами дельфина привезет? Или нового папу?

***

   - Знаешь, а здорово, прямо в самую точку у Джаггера: Love - it's  the
bed full with blues... - сказал Григорий, сладко вытягиваясь в  кошачьей
истоме.
   Они  лежали  в  огромной  кровати  и  слушали  музыку.  Видеокассета,
принесенная накануне Гришей,  исправно  демонстрировала  жесткое  порно.
Таня сначала дернулась прекратить гнусный просмотр, но Гриша  ласками  и
сказками уговорил. И Таня включилась. Ее все раздражало, пока  милый  не
предложил повторить кое какие сцены из увиденного. И Таня завелась,  как
одурманенная, она выполняла все мыслимые и немыслимые приказы  партнера.
Такого расслабления она не чувствовала никогда в жизни.
   Простыни  у  них  были  усеяны  колкими  крошками,  потому   что   за
длиннейшее, затянувшееся до обеда любовное утро они дважды заказывали  в
номер еду... И ели в постели. А потом любили. А потом снова ели. А потом
снова любили. Она ласково целовала его лицо, покрывая  длинной  дорожкой
из своих поцелуев. Из  своих  маленьких  и  самых  нежных  поцелуйчиков.
Дорожкой, протянувшейся от его больших темно-коричневых глаз до  уголков
сочных ярких губ, окаймленных такими  возмутительно-волнующими  черными,
словно  вороново  крыло,  усами  и  бородкой...  Она  вкладывала  в  эту
поцелуйную дорожку всю свою нежность губ и рук. Она трогала  подушечками
пальцев его щеки, его губы в  столь  любимых  ею  уголках,  которые  так
обворожительно растягивались в его бесподобной улыбке.
   - Ты меня сводишь с ума, милый, сводишь меня с ума, родной  мой...  -
стонала она, когда мужские силы новой  приливной  волной  наполняли  его
тело желанием, и он  опрокидывал  ее  на  усыпанные  крошками  простыни,
загорелыми мощными руками поворачивая ее так, как ему хотелось... Такими
желанными руками! Такими сводящими с ума руками!
   - А ты могла бы стать прекрасной  интим-звездой,  -  осторожно  начал
Гриша.
   - Я согласна, но только светить хочу одному тебе, - отозвалась Таня.
   Она потеряла голову. Сорок лет - у бабы ума нет...
   Так бы сказала ей Лизавета, случись она рядом  в  тот  момент,  когда
Таня впервые дала Григорию деньги. Но Лизаветы тогда рядом не случилось,
и Таня денег Григорию дала. Хоть и сумма, которую он просил,  составляла
практически всю сумму аванса, полученного на "Мунлайт Пикчерз".  Татьяна
не нашла ничего удивительного и в том, что именно такую  сумму  Гриша  у
нее и попросил, и именно на следующий день, как "Мунлайт" перевела на ее
счет семьдесят пять тысяч долларов. Даже не спросила -  а  отдаст  ли  и
когда? Просто выписала чек и отдала. Ему, любимому.

***

   Бабье лето - две недели в начале осени... а бабий век, если  выкинуть
детство... всего-то лет двадцать. При хорошем раскладе.
   Кто там сочинил: мол, бабе сорок пять  -  баба  ягодка  опять?  Какой
дурак... Татьяна принялась рассматривать себя в зеркале.
   Всю жизнь вообще то себя разглядывала. Слава Богу - актриса!
   Но так, как после их ночей в отеле "Тампа", она еще никогда  на  себя
не глядела.
   Она велела привезти и  поставить  в  ее  комнате  два  дополнительных
светильника и второе  трюмо...  Тень  и  слабый  свет  -  и  союзник,  и
предатель женщины. Ей они соврут, мол, молода еще! Гладкая, налитая, как
спелое яблочко... А правду-то и утаят,  в  тени  и  не  заметишь  первых
дряблых ямочек на бедрах - страшных предвестниц целлюлита...
   Она разглядывала себя. Включила обе люстры... Надела очки, чтоб лучше
видеть. Она тщательно экзаменовала свое отражение...
   Спереди... Приподняла грудь. Повернулась одним боком, потом вторым...
Боже! Как она испугалась вчера! Испугалась того, что она... Старая...
   Это случилось на студии. Они с Гришей при ехали на "Юнайтед Артисте",
где у них была арендована двухчасовая сессия. Вполне достаточная,  чтобы
записать пять или шесть тэйков одной вещицы. Они хотели  сделать  дуэтом
"Шумэн-Шумэн" на цыганском языке...
   Гриша шел такой весь из себя веселый, с  гитарой  в  дорогущем  кофре
футляра, в кожаной курточке,  в  черных  джинсах,  высоких  "казаках"  с
загнутыми кверху носами и в красной косынке, подвязанной  поверх  иссиня
черной шевелюры..
   И она оделась ему подстать.  В  черном  шелковом  платье,  в  линялой
джинсовой курточке поверх платья, в высоких красных сапогах на  шпильке.
Они вошли в студию...
   Звукорежиссеры только закончили работу  с  предыдущими  клиентами.  С
какой-то женской во калькой группой. "Ивил-Дивил" вроде как  или  что-то
подобное... "Зэ дивел-ивел", что ли? Татьяна уже и не помнила.
   А девчонки... Девчонки - соплячки, лет по двадцать... Увидели  Гришу.
И бросились с визгом  его  целовать,  мять.  Тискать.  Обнимать!  Старые
знакомые! На гастролях вместе бывали...
   А одна - самая наглая. На Таню показывает и,  жуя  чуингам,  небрежно
так... На нее - на Таню: "Это что, твоя мама?"
   А Гриша... А Гриша тоже хихикнул так поганенько...
   Ах, как противно тогда стало у нее на душе!
   Она и партию свою спела ужасно. И в  свое  заказанное  время  они  не
уложились. За два часа записали семь тэйков. И ни одного удачного...
   Везде она то тут, то там да сорвется!
   И в конце, когда Гриша ей что-то с укоризной сказал,  мол,  соберись,
Татьяна, она разревелась... Истерика. Самая натуральная истерика  с  ней
приключилась.
   Гриша рассердился. Они не  уложились  в  два  сессионных  часа  и  не
записали качественного материала...
   Они ехали назад в гостиницу. Он недовольно что-то насвистывал.
   А она молчала. Молчала всю дорогу.
   А  потом,  когда  подъехали,  вдруг  бросилась  целовать  ему   руки,
приговаривая со слезами: "Ты прости, ты прости меня!"

***

   Татьяна решила, что лучше, если она будет заниматься с ним любовью не
нагая... Не нагая, как всегда. Как было всегда в ее жизни... С  Пашей...
И с Пашей... А теперь, с Гришей,  будет  лучше,  если  она  нарядится  в
красный прозрачный пеньюар... Или в черный. Красное и черное - ее цвета!
   И если у нее наметились первые страшные признаки дряблости... то  под
пеньюарами они не столь заметны!
   Она принялась вспоминать все их ласки... Технику этих ласк.  Может...
Может, она что-то ему еще недодает? Так надо  срочно  восполнить  эту...
Эту недодачу...
   Она была на все готова. Лишь бы его не потерять.

***

   Грише очень нравился раритетный "Шевроле-корветт".
   Они  два  раза  останавливались  возле  открытой  смотровой  площадки
автомобильного салона на Палм-Бич-драйв...  Выходили,  и  Гриша  подолгу
стоял возле этого "корветта" шестьдесят шестого года выпуска...
   Двухдверный,  двухместный...  Весь  такой  хищный.  Такой  мощный   и
стильный. Шестьдесят девять тысяч девятьсот девяносто девять долларов...
   Гриша мог часами  разглядывать  машину...  И  сегодня  она  решилась:
"Гриша, хочешь, я куплю тебе этот автомобиль?" И когда сказала,  поняла,
что подписала себе приговор.
   Но она понимала и то, что не могла не спросить его.  Потому  как  все
было предрешено.
   Как не мог не спросить Иуда: "Не я ли, Господи?" Потому как все  было
предрешено.

***

   Тогда она ополовинила счет, оставшийся после Павла.
   Ей стало катастрофически не доставать денег.

***

   Первый раз он ударил ее, когда они проводили уик-энд на Гавайях...

Питер Дубойс - Кэт Броган - Ричард Чивер
Штаб-квартира ФБР, Вашингтон, округ Колумбия
Апрель 1996

Sexual harassment! Нет, не сексуального домогательства на работе надо опасаться, а законодательства по данному вопросу и судебного прецедента. Служащие будьте бдительны! Не стоит ли на вашем рабочем столике календарик с обнаженным телом противоположного пола, не остановился ли ваш рассеянный взгляд на коллеге, не слишком ли часто вы его встречаете в коридоре или лифте, так ли он понял ваши добрые пожелания на уик-энд? Все может быть истолковано против вас, то есть вас запросто могут обвинить в этом самом sexual harassment.
   Вот почему  Кэт,  сотрудница  отдела  прогрессивных  технологий  ФБР,
предпочитала страдать молча, из опасений разделить судьбу Джейн  Даймон,
старшего менеджера фирмы "Перфоменс корпорейшнз", которая будет  обязана
по решению  суда,  распубликованному  во  вчерашних  газетах,  выплатить
своему сотруднику, "жертве сексуальной агрессии", ни много  ни  мало,  а
полмиллиона долларов.
   А ведь как хотелось Кэт, надев юбку покороче, благо  ноги  позволяли,
войти к нему в кабинет, сесть напротив, на манер  этой  стервочки  Шерон
Стоун, и сказать ему, глядя в глаза: "Может, девушке нескромно  говорить
об этом первой, но, пойми, не я это говорю,