л тридцать шесть  тысяч  долларов  —  по
двенадцать тысяч с каждого.
   — Это объясняет его покупки в сентябре. А дальше?
   — В октябре он снова потребовал деньги, — сказал Рутер. — От  каждого
из нас по десять тысяч. Мы не могли заплатить сразу  и  договорились  на
две выплаты, одну в октябре и вторую в январе. В  октябре  мы  заплатили
ему двадцать  одну  тысячу  и  оставшиеся  девять  —  в  январе.  Крамер
поклялся, что это все.
   — Как это мы не догадались! — воскликнул Хоуз. —  Ведь  каждая  сумма
делится на три! А апрельский взнос? Откуда он взялся?
   — Всю зиму он не звонил нам, и мы действительно поверили, что на этом
дело кончилось, — сказал Мэрфи. — В апреле он напомнил о  себе.  Сказал,
что ему нужно еще  пятнадцать  тысяч,  и  поклялся,  что  это  последнее
требование. Мы заплатили пятнадцать тысяч.
   — И это было последнее требование?
   — Нет, — ответил Миллер. — В противном случае Крамер был бы  жив.  Он
позвонил в начале июня. И потребовал пятнадцать тысяч. Тогда  мы  решили
убить его.
   — Он высасывал у нас последние соки! — крикнул Рутер. — Мое агентство
только встало на ноги. А я переводил заработанные деньги  на  банковский
счет Крамера!
   — Если преднамеренное убийство может быть оправдано, — сказал Миллер,
— это убийство было оправданным. Хоуз пропустил замечание мимо ушей.
   — Как вы организовали убийство? — спросил он.
   — Где же этот завтрак? — заметил Рутер.
   — Сейчас принесут. Так вы убили Крамера?
   — Мы следили за ним почти месяц, — сказал  Мэрфи.  —  Разделились  на
смены. Разработали расписание. Мы узнали, что он делает каждый час и где
бывает. Жизнь Крамера была перед нами как на ладони.
   — Это вполне естественно,  —  сказал  Рутер.  —  Ведь  мы  собирались
отобрать ее у Крамера. — А дальше? — спросил Хоуз.
   — Вечером двадцать шестого июня мы купили "Сэвидж" калибра 0. 300.
   — Почему именно "Сэвидж"?
   — Во-первых, мы глупо надеялись, что выстрел  изуродует  ему  лицо  и
Крамера не смогут опознать. Во-вторых, потому что у меня есть  "Сэвидж",
— сказал Мэрфи. — Мы считали, что, если вы начнете  проверять  винтовки,
вы вычеркнете мою винтовку и вместе с ней меня из списка подозреваемых.
   — Кто из вас стрелял в Крамера? Все молчали.
   — Вы действовали заодно,  —  сказал  Хоуз.  —  Это  не  имеет  теперь
значения.
   — Скажем так, — произнес Рутер. — Это взял на себя лучший стрелок.
   — Мэрфи сидел за рулем?
   — Конечно, — сказал Мэрфи. — Я — отличный водитель.
   — А что делал третий?
   — Он сидел  у  заднего  окна  с  запасной  винтовкой.  Мы  собирались
стрелять из двух винтовок. Только в случае осечки. Нам  хотелось,  чтобы
это считали делом рук одного человека.
   — Вам это почти удалось, — сказал Хоуз.
   — Нам это полностью удалось, — ответил Рутер.
   — Может быть. Расследованием занимается много полицейских.  Еще  одно
убийство не увеличит ваши шансы.
   —  Но  и  не  уменьшит,  верно?   Предумышленное   убийство   —   это
предумышленное убийство. Все равно гореть на электрическом стуле.
   — Где же наконец этот завтрак? — нетерпеливо спросил Миллер.
   — Что вы сделали с винтовкой потом? — спросил  Хоуз.  С  момента  его
разговора с Кареллой прошло не меньше  двадцати  минут.  Примирившись  с
тем, что Карелла может  и  не  приехать,  Хоуз  начал  приглядываться  к
присутствующим.
   — Именно так, как вы сказали, — ответил Рутер. — Разобрали на части и
закопали в разных местах.
   — Понятно, — сказал Хоуз. Самым слабым звеном был, несомненно, Мэрфи.
Он был старым человеком, плохо стрелял, и у него  было  два  револьвера.
Хоуз впервые заметил, что на всех  револьверах,  кроме  его  револьвера,
были глушители.
   — А пистолеты вы тоже купили? — спросил Хоуз.
   — Они из моей коллекции, — сказал Мэрфи. — Потом мы их тоже закопаем.
   — Для невинного человека, Мэрфи, — произнес Хоуз, — вы  действительно
действуете как дилетант.
   — Вы только что сказали, что мы все  заодно  и  одинаково  виновны  в
убийстве Крамера, — укоризненно заметил Мэрфи.
   — Я — старый человек, мистер Хоуз. Нехорошо обманывать старика.
   — Вот это точно, — согласился Хоуз. — Вы действительно очень стары.
   — Что вы хотите сказать этим?
   — Вы направили на меня пистолет, поставленный на предохранитель!
   — Что? — глаза Мэрфи на миг опустились, и этого оказалось достаточно.
   Хоуз уже летел в воздухе, и его  левая  рука  схватила  правую  кисть
Мэрфи.
   Хоуз услышал приглушенный звук пистолетного выстрела,  и  от  паркета
полетели щепки. В следующее  мгновение  правый  кулак  детектива  ударил
старика в лицо  и  сбил  его  с  ног.  Хоуз  подхватил  пистолет  Мэрфи,
повернулся и выстрелил. Выстрел был почти неслышным. События развивались
стремительно и безжалостно, но в какой-то  парадоксальной  тишине.  Пуля
Хоуза попала в Рутера. Оставался Миллер.
   Миллер отступил к двери, поднимая пистолет.
   — Брось пистолет, Миллер! — закричал Хоуз. — Стреляю!
   Миллер заколебался на мгновение, затем выронил пистолет. Хоуз  пинком
забросил его под диван и тут же  повернулся  к  Мэрфи.  Старик  был  без
сознания и не мог воспользоваться револьвером Хоуза.
   Фрэнк Рутер, сидевший на полу и сжимающий плечо, из которого сочилась
кровь, крикнул:
   — Ты почему не стрелял, идиот? Почему  не  стрелял?  Миллер  ответил,
опустив голову:
   — Ты же знаешь, Фрэнк, какой из меня стрелок. Ты же знаешь.
   В этот момент дверь слетела с петель.  В  комнату  ворвался  Карелла,
сжимая в руке револьвер. Он оглянулся и пожал плечами.
   — Уже все? — спросил он.
   — Включая стрельбу, — ответил Хоуз.
   — Это и есть наши птички?
   — Точно.
   — Убийство Крамера?
   — И это тоже. Ты, наверно, мчался сюда как угорелый, Стив?
   — поинтересовался Хоуз. — Подумать только, какая скорость!
   — Когда мы говорили по телефону, я решил, что ты чокнулся,
   — объяснил Карелла. — Только через несколько  минут  до  меня  дошло.
Сначала я решил, что ты здесь с девушкой, и не хотел мешать.
   — Стив, у тебя семья. И такие мысли!
   — К тому же я тебе не понадобился, — заметил Карелла.
   — Если бы ты явился на службу в  восемь,  как  полагается,  —  сказал
Хоуз, — то застал бы самое интересное.
   — Мне пришлось остановиться по дороге, — объяснил Карелла, — а  потом
я поехал в участок.
   — И где же была остановка?
   — У Люси Менкен.
   — А зачем? — подозрительно спросил Хоуз.
   — Я передал ей негативы и отпечатки. Мне не  хотелось,  чтобы  кто-то
всю жизнь провел в страхе.
   — Надеюсь, она проявила свою благодарность?
   — О, да! Мы сделали пунш на костре  из  фотографий.  Обстановка  была
очень интимной. Хоуз поднял бровь.
   — Так у кого из нас неприличные мысли? — спросил Карелла.
   Одним из правил Хоуза было никогда не отвечать на обвинения,  которые
справедливы. Он подошел к телефону, поднял трубку и назвал  номер  87-го
участка.
   Карелла в это время приковывал наручниками Миллера и Мэрфи.
   Внезапно Хоуза охватила усталость. Он зевнул.
   — Смотри не засни, Коттон, —  предостерег  Карелла.  —  У  нас  масса
работы.
   Хоуз снова зевнул, наблюдая, как Карелла  подошел  к  окну  и  поднял
штору. Яркий солнечный свет залил комнату.
   — Восемьдесят  седьмой  участок,  сержант  Мэрчисон,  —  раздалось  в
трубке.
   — Дэйв, это Коттон. Мы с Кареллой в отеле "Паркер"  в  Изоле.  Пришли
нам "Скорую помощь" и...
   Мэрчисон терпеливо слушал, делая пометки. С другой стороны улицы,  из
Гроувер-парка,  доносились  крики  играющих  детей.  В  такой  день  ему
хотелось быть служащим в парке. Когда Хоуз  закончил,  Мэрчисон  повесил
трубку и тут же поднял ее. Он собирался вызвать "Скорую помощь" в  отель
"Паркер", как вдруг на телефонном коммутаторе замигала лампочка.
   Мэрчисон тяжело вздохнул.
   Начался новый день.



   Эд Макбейн
   ВАЛЕНТИНОВ ДЕНЬ

   Глава 1
   Шел дождь.
   Дождь лил уже три дня, противный мартовский дождь, затуманивший блеск
наступившей весны монотонной, безжалостной серостью. Вчера синоптики  не
соврали, пообещав на сегодня  дождь.  В  телевизионном  прогнозе  погоды
объявили, что он едва ли прекратится и завтра. Дальше этого они пойти не
рискнули.
   Полицейскому Ричарду Генеро казалось, что дождь  идет  и  будет  идти
вечно. Он даже живо представлял, как его  смывает  поток  воды,  как  он
попадает из канавы в канализацию Изолы и затем вместе с другой дрянью  и
мусором его выносит в Ривер Харб или Ривер Дикс. На  север  или  на  юг,
разницы никакой,  черт  побери,  —  обе  эти  реки  полны  человеческими
отходами. Генеро стоял на углу и обозревал  почти  пустынные  улицы.  Он
напоминал человека в лодке, которая быстро погружается в воду. Вода  уже
достигла  лодыжек  и  вот-вот  поднимется  выше.  На   полицейском   был
прорезиненный плащ, черный и блестящий, как асфальт вокруг. Несмотря  на
то, что день был в разгаре, на улицах —  лишь  редкие  прохожие.  Генеро
чувствовал  себя  одиноким  и  заброшенным.   Ему   казалось,   что   он
единственный человек в городе,  который  не  знает,  где  спрятаться  от
дождя. "Я утону на этих чертовых  улицах",  —  думал  Генеро.  Он  кисло
отрыгнул, утешая себя тем, что в 3.45  его  сменят.  За  пять  минут  он
доберется до участка, а еще через десять — переоденется  в  гражданское.
Примерно с полчаса займет дорога на метро до Риверхерда. Так  что  домой
он попадет к 4.30. Гильду он должен  встретить  в  7.30.  Следовательно,
можно будет  немного  поспать.  Подумав  о  сне,  полицейский  зевнул  и
наклонил голову набок. За  шиворот  сбежала  холодная  струя,  и  Генеро
громко   выругался.   Он   поспешно   огляделся   по   сторонам,   чтобы
удостовериться, что его не услышали добропорядочные горожане.  Довольный
тем, что  чистый  образ  стража  закона  остался  незапятнанным,  Генеро
двинулся по улице.
   "Дождь, дождь, перестань", — заклинал он.
   Как ни странно, но дождь и не думал прекращаться.
   "Ну что же, дождь не самое худшее", — подумал полицейский. По крайней
мере, он лучше снега. Мысль о снеге вызвала дрожь отчасти потому, что от
одного воспоминания о снеге становилось холодно, а отчасти  потому,  что
как только он начинал думать о снеге и зиме,  мгновенно  возникал  образ
мальчика, которого он когда-то, очень давно, нашел в подвале.
   "Перестань, — велел Ричард Генеро. — Дождя вполне достаточно. Так что
не стоит начинать думать о трупах".
   Лицо  мальчика  было  синим,  по-настоящему  синим.   Он   полусидел,
полулежал на койке, слегка наклонившись вперед. Только  через  некоторое
время Генеро заметил, что у мертвого мальчика на шее веревка...
   "Послушай, давай не будем вспоминать. От  этих  воспоминаний  мурашки
бегают по спине. Но ты же коп,  —  сам  себе  напомнил  Генеро.  —  Чем,
по-твоему, занимаются копы? Думаешь, они только и делают, что  выключают
пожарные краны и прогоняют с улиц мальчишек, играющих в  стикбол?  Нужно
смотреть правде в глаза. Каждый коп  время  от  времени  сталкивается  с
трупом".
   "Но послушай, — как бы оправдывался "другой" Генеро, — у меня от этих
трупов мороз по коже".
   "А за что тебе платят, парень? Что делать —  такова  работа.  Каждому
полицейскому приходится иметь дело с насилием. И кроме того, тот  случай
произошел так давно..."
   "Господи Иисусе, неужели этот дождь  никогда  не  кончится?  Надо  бы
где-нибудь погреться, — подумал Ричард Генеро. — Зайду-ка я в  ателье  к
Максу. Может, удастся уговорить его  выставить  то  отличное  пасхальное
вино. Мы выпьем за Бермуды. Господи, как я сейчас хотел бы оказаться  на
Бермудах!"
   Когда он открыл дверь, зазвенел колокольчик.  В  ателье  стоял  запах
пара и новой ткани. Едва Генеро переступил порог, как почувствовал  себя
лучше.
   — Привет, Макс, — поздоровался он.
   Макс, круглолицый пожилой  мужчина  с  венчиком-нимбом  седых  волос,
словно приклеенных к лысой макушке, оторвался от швейной машинки.
   — У меня нет вина.
   — А  кто  просит  вино?  —  робко  улыбнулся  Генеро.  —  Неужели  ты
вышвырнешь меня на улицу в такой ужасный день?
   — В любой день, ужасный он или какой-нибудь  другой,  я  не  вышвырну
тебя  из  моего  ателье,  —  возразил  Макс.  —  Так   что   можешь   не
остроумничать. Но я  всегда  предупреждаю  тебя  еще  до  того,  как  ты
начинаешь клянчить, что у меня нет вина.
   — Никому не нужно твое вино, — полицейский подошел к батарее  и  снял
перчатки. — Чем занимаешься, Макс?
   — Неужели не видно? Рисую план Белого дома. Хочу его взорвать. Что же
еще я могу делать на швейной машинке?
   — Я хотел спросить, что ты шьешь сейчас?
   — Одежду для Армии Спасения, — ответил Макс.
   — Да? Ну и как?
   — Знаешь, в этом городе осталось всего несколько  настоящих  портных.
Портняжное искусство заключается не  в  чистке  и  глажений.  Это  могут
делать и машины. А вот портняжничать может только человек. Макс  Мандель
портной, а не гладильная машина.
   — И чертовски хороший, — добавил Генеро, следя за реакцией Макса.
   — Все равно у меня нет вина, — не сдавался Макс. — Почему ты здесь, а
не ловишь на улицах преступников?
   — В такие дни никто  не  совершает  преступлений.  Единственные,  кто
совершает сегодня преступления, — проститутки.
   Генеро наблюдал за лицом Макса Манделя. Он увидел, как глаза  старика
заблестели, и понял, что вино стало ближе. Когда у  портного  загорались
глаза от его шуточек,  это  являлось  добрым  предзнаменованием.  Теперь
оставалось только разжалобить старика.
   — В такой день, — продолжал Ричард Генеро,  —  сырость  пробирает  до
костей, ну прямо до костей.
   — Ну и?
   — Ну и ничего. Просто говорю: "Прямо до костей". И самое плохое,  что
полицейский не может зайти в бар пропустить стаканчик, чтобы  согреться.
Ты же знаешь, это не положено.
   — Ну и что дальше?
   — Ничего, просто рассказываю, — ответил  Генеро.  —  Макс,  ты  шьешь
отличную одежду.
   — Благодарю.
   Воцарилась тишина. Только на улице монотонно барабанил дождь.
   — Сырость пробирает прямо до костей, — повторил Ричард Генеро.
   — Слышал уже.
   — Так холодно, — продолжал ныть полицейский.
   — Ладно, очень холодно, — согласился портной. — Да, сэр, —  произнес,
кивая, Генеро.
   — Вино в задней комнате, рядом с выжималкой, — сдался Макс. —  Только
не пей много, а то  окосеешь.  Я  не  хочу,  чтобы  меня  арестовали  за
спаивание полицейских.
   — Ты хочешь сказать, что у тебя есть вино, Макс? —  невинным  голосом
спросил Генеро.
   — Вы только послушайте этого мистера с детскими, чистыми глазами.  Он
спрашивает, есть ли у меня вино. Иди, иди. Пей, только не все.
   — Очень мило с твоей стороны, Макс, — обрадовался полицейский. — Я  и
не думал, что ты...
   — Иди, пока я не передумал.
   Ричард Генеро отправился в заднюю комнату и увидел на столе  рядом  с
выжималкой бутылку вина. Открыл ее, ополоснул стакан  в  раковине  около
маленького грязного окна и наполнил его до краев. Выпил и облизнул губы.
   — Хочешь выпить, Макс?
   — Армии Спасения не понравится, если я буду пить за шитьем одежды для
них.
   — Отличное вино, Макс, — продолжал дразнить Генеро.
   — Ну так выпей еще стакан и  отстань  от  меня.  Из-за  тебя  у  меня
получаются кривые стежки.
   Полицейский не заставил долго  себя  уговаривать  и  выпил  еще  один
полный стакан. Он закрыл бутылку и вернулся, энергично потирая руки.
   — Теперь я готов на все, — улыбнулся он.
   — К чему это ты готов? Ты же  сам  сказал,  что  в  такие  дни  закон
нарушают только проститутки.
   — Я готов и для них, — отозвался Генеро. — Пошли, Макс. Закрывай свою
лавочку. Найдем пару роскошных девочек. Что скажешь?
   — Перестань издеваться над стариком. Если моя жена застукает  меня  с
роскошной девочкой, она всадит мне в спину нож.  Иди,  иди,  у  тебя  же
дежурство. Иди, арестовывай своих пьяниц и бродяг. Мне  иногда  кажется,
что у меня не ателье, а бар. Каждый пьяница-фараон на дежурстве  считает
своим долгом зайти и выпить вина. Правительство  обязано,  как  минимум,
снизить мне налоги. Когда-нибудь я  подсыплю  яда.  Тогда,  может  быть,
чертовы фараоны из 87-го оставят меня в покое. Уходи. Сматывайся отсюда.
   — Но, Макс, ты же любишь нас.
   — Я люблю вас, как тараканов.
   — Нет, больше, чем тараканов, — не согласился Генеро.
   — Верно. Я люблю вас, как водяных крыс, — поправился старик портной.
   — Ну что же, я пошел на мостик. — Полицейский натянул перчатки.
   — Какой еще мостик?
   — Мостик корабля. Шутка, Макс. Понимаешь, дождь, вода,
   корабль. Понимаешь?
   — Мир лишился великого комика,  когда  ты  решил  стать  фараоном,  —
покачал головой Макс Мандель. — На мостик... — Он опять покачал головой.
— Окажи мне услугу. — Какую? — спросил Ричард Генеро, открывая дверь.
   — С мостика этого корабля...
   — Ну?
   — Спрыгни с него!
   Генеро улыбнулся и закрыл за собой дверь. Дождь  не  прекратился,  но
сейчас полицейский чувствовал  себя  значительно  лучше.  Отличное  вино
согрело желудок, и он чувствовал, как тепло приятно разливается по всему
телу. Генеро беззаботно зашлепал по лужам,  щурясь  от  дождя  и  что-то
насвистывая.
   На автобусной остановке стоял мужчина, а может быть, высокая  женщина
(трудно было разобраться из-за  дождя)  во  всем  черном.  Черный  плащ,
черные брюки и туфли, черный  зонт,  который  надежно  закрывал  голову.
Подъехавший  автобус  обдал  остановку  огромной  волной.  Двери   резко
раскрылись, и человек забрался в автобус. Машина отъехала от  остановки,
вызвав еще одну волну, которая достигла ног Генеро.
   — Ах ты идиот! — закричал он и принялся стряхивать грязь со штанин. В
этот момент полицейский заметил сумку. Она стояла рядом со  столбом,  на
котором висел график движения автобуса. — Эй, эй! — заорал Ричард Генеро
вслед автобусу. — Сумку забыли!
   Его крики утонули в реве мотора и монотонном шуме
   дождя.
   — Черт! — пробормотал полицейский. Генеро подошел  к  столбу  и  взял
маленькую синюю сумку, фирменную,  очевидно,  какой-то  авиакомпании.  В
белом кругу виднелась красная надпись "Серкл Эйрлайнз". Ниже белел девиз
"Серкл Эйрлайнз": "Мы летаем вокруг земного шара".
   Сумка оказалась не очень тяжелой. Маленький кожаный кармашек держался
на ремешках, а под целлулоидным квадратиком находилась бирка для имени и
адреса, которые владелец сумки не потрудился заполнить.
   Ричард Генеро с кислой миной расстегнул молнию и полез  в  сумку,  но
тут  же  отдернул  руку.  Лицо  полицейского  исказилось  от   ужаса   и
отвращения, мозг пронзила мысль: "Господи, неужели  опять?.."  У  Генеро
внезапно закружилась голова, и он схватился за столб.
   Глава 2
   В комнате детективов 87-го участка парни обменивались  воспоминаниями
о дежурствах, которые они несли, работая полицейскими.
   Можно не согласиться со словом  "парни".  Возможно,  нельзя  называть
парнями группу мужчин, возраст  которых  колебался  от  28  до  42  лет,
которые каждый день бреются, спят с различными женщинами, ругаются,  как
пираты, имеют  дело  с  самыми  нецивилизованными  представителями  рода
человеческого  со  времен   неандертальцев.   Простота   и   невинность,
заключенные в слове "парни", может,  не  совсем  подходят  к  детективам
87-го участка.
   С другой  стороны,  в  сыскном  отделе  в  этот  противный  дождливый
мартовский день витал дух мальчишеской невинности. Трудно поверить,  что
смеющиеся и внимательно слушающие  мужчины,  столпившиеся  вокруг  стола
Энди  Паркера,  это  и  есть  люди,  которые  ежедневно  сталкиваются  с
преступниками и преступлениями.  Комната  детективов  чем-то  напоминала
школьную раздевалку, а сами детективы — футболистов, школьников  старших
классов, болтающих перед последним  матчем  сезона.  Они  пили  кофе  из
бумажных стаканчиков, полностью расслабившись в  нехитром  и  неряшливом
уюте  комнаты.  Энди  Паркер   походил   на   воинственного   защитника,
вспоминающего  самые  трудные  моменты  матча  против   "Сентрал   Хай".
Откинувшись на спинку вращающегося стула и прискорбно