амо  по
себе способно было нагнать на Кареллу страх. Но помимо этого  он  был  и
еще кем-то иным, и, может, именно это обстоятельство заставляло  Кареллу
чувствовать себя особенно неуклюжим и неуместным в  его  присутствии.  И
совсем неважно, был ли Флетчер в  самом  деле  умнее  Кареллы,  или  был
изощреннее,  или  лучше  справлялся  со  своей  работой,  или  он  более
красноречив, по правде говоря, все это было не столь уж  важно.  Карелла
просто чувствовал, что Флетчер превосходил его по всем этим  параметрам,
его манеры, его поведение и его наступление на него, а иначе  это  никак
не назовешь, полностью  убедили  Кареллу  в  том,  что  он  находится  в
обществе какого-то высшего существа, и это заставляло  чувствовать  себя
крайне неуютно и скованно.
   — Выпьете чего-нибудь? — спросил Флетчер.
   — А вы сами пьете? — спросил Карелла.
   — Да, конечно.
   — Тогда закажите мне виски с содовой, — сказал Карелла.
   Он не привык выпивать во время ленча. И уж совсем никогда не  пил  за
ленчем на работе, правда, сегодня у него свободный от службы день,  а  в
следующий раз он будет пить за ленчем у  себя  дома  и  это  будет  день
Рождества, когда семья соберется за праздничным столом.
   Флетчер сделал знак официанту.
   — Вы раньше бывали здесь? — спросил он у Кареллы.
   — Нет, никогда не был.
   — А я полагал, что вы могли заходить сюда.  Это  же  совсем  рядом  с
судами. Вы ведь довольно часто бываете в судах, не так ли?
   — Да, достаточно часто, — сказал Карелла.
   — Эй, — сказал Флетчер официанту. — Виски с содовой и виски для меня.
   — Одну минуту, мистер Флетчер, — сказал официант и отчалил.
   — Я просто не в состоянии выразить  свое  впечатление  от  того,  как
быстро вы распутали это дело и произвели арест, — сказал Флетчер.
   — Нам огромную помощь оказала лаборатория, — сказал Карелла.
   — Просто невероятно, не так ли? Я имею в виду  небрежность,  с  какой
действовал этот человек. Но если я правильно понял  Ролли...  —  Флетчер
многозначительно помолчал. — Ролли Чарбьер из  районной  прокуратуры.  Я
полагаю, вы знакомы с ним?
   — Да, знаком.
   — Он-то и дал мне ваш телефон. Надеюсь, вы не будете за это на него в
претензии.
   — Да нет, что вы, все в порядке, — сказал Карелла.
   — Я звонил к вам  прямо  из  его  кабинета  этим  утром.  Кстати,  по
случайному совпадению именно он будет обвинителем по делу Корвина.
   — Виски с содовой, сэр? — задал риторический вопрос  официант,  ставя
стакан перед Кареллой. Стакан с порцией чистого виски он поставил  перед
Флетчером и поинтересовался: — Не угодно ли вам будет  посмотреть  меню,
мистер Флетчер?
   — Чуть погодя, — сказал Флетчер.
   — Благодарю вас, сэр, — сказал официант и снова исчез.
   Флетчер поднял стакан.
   — Итак, за приговор, — сказал он. Карелла поднял и свой стакан.
   — Я не  думаю,  что  у  Ролли  могут  возникнуть  с  этим  какие-либо
трудности, — сказал он. — Похоже, что дело это верное.
   Оба выпили. Флетчер чуть потрогал салфеткой губы.
   —  В  наши  дни  нельзя  ни  в  чем  быть  абсолютно   уверенным,   —
многозначительно заметил он. — Я ведь занимаюсь ведением  уголовных  дел
и, как вам, наверное, известно, мы  с  прокурором  находимся  обычно  по
разные стороны баррикад. Так вы просто не поверите, в  скольких  случаях
мне удавалось добиться оправдания в делах, которые всем казались заранее
решенными. — Он снова поднял стакан. Глаза его встретились  со  взглядом
Кареллы. — Но я надеюсь, что вы правы все-таки, — сказал он. —  Надеюсь,
что на этот раз дело и впрямь верное. — Он отхлебнул из стакана. — Ролли
говорил мне...
   — Да, вы как раз начали говорить, но...
   — Да. Так вот он говорит, что человек этот — хронический наркоман...
   — Да...
   — Который до этого ни разу не забирался в чужую
   квартиру.
   — Это совершенно верно.
   —  Должен  признаться,  что  я  испытываю  к  нему   даже   некоторое
сочувствие.
   — В самом деле?
   — Правда.  Будучи  хроническим  наркоманом,  он  автоматически  может
рассчитывать на сочувствие и жалость.  А  когда  подумаешь  о  том,  что
убитая женщина была при этом еще такой сукой, как моя жена...
   — Мистер Флетчер...
   — Зовите меня Джерри, ладно?
   — Ну...
   — Знаю, знаю. Это не очень-то благородно с  моей  стороны  —  чернить
покойницу. Но боюсь, что вы просто не знали моей жены,  мистер  Карелла.
Можно и мне называть вас Стивом?
   — Разумеется.
   — Возможно, что мое враждебное отношение к  ней  было  бы  вам  более
понятно, если бы вы знали ее  получше.  И  все-таки  я  последую  вашему
совету. Она мертва и больше ничем не способна досадить мне. Так  что  же
злобствовать? Закажем еще по одной, Стив?
   Официант  подошел  к  их  столику.  Флетчер  порекомендовал   Карелле
заказать фирменную форель или же бифштекс и пирог  с  почками,  и  то  и
другое, по его словам, было здесь великолепно. Карелла же заказал просто
бифштекс с кровью и кружку пива. И пока  мужчины  ели  и  разговаривали,
происходило нечто странное. По крайней мере,  Карелле  начало  казаться,
что что-то свершается, но окончательной уверенности у него  не  было.  И
чувства этого он так никогда никому  не  сможет  и  даже  не  попытается
объяснить. Он даже для себя не мог определить, откуда  исходит  источник
угрозы, потому что болтовня с Флетчером, внешне самая обычная,  касалась
таких, не связанных между собой вещей, как  общее  положение  в  городе,
приближающиеся   праздники,   некоторые   из   последних    кинофильмов,
эффективность медного браслета, который Мейер  вручил  Клингу,  традиции
Висконсинского университета, где Флетчер  проходил  курс  наук,  письма,
которые дети Кареллы усердно писали Санта-Клаусу буквально каждый  день,
качество бифштексов и достоинства эля по сравнению с пивом. Но подспудно
под всем этим ни к чему не обязывающим вежливым  и  довольно  бессвязным
разговором крылось нечто такое, что вызывало тревогу,  страх  и  мрачные
предчувствия.
   Во время разговора Карелла все более  убеждался  в  том,  что  именно
Джералд Флетчер был убийцей своей жены. Об этом не говорилось ни  слова,
и тем не менее он просто знал  это.  И  хотя  само  убийство  вообще  не
упоминалось в их  разговоре,  он  знал  это  наверняка.  Именно  поэтому
Флетчер и позвонил ему сегодня, именно поэтому и  пригласил  он  его  на
ленч,   именно   поэтому,   продолжая   бесконечно   поддерживать    эту
бессознательную болтовню, он каждым жестом, выражением лица,  тоном  как
бы говорил ему, чуть ли не  внушал  телепатически,  что  он  знает,  что
Карелла подозревает его в убийстве. Более того,  было  ясно,  что  сидит
здесь только ради того, чтобы сказать Карелле (не говоря этого открыто):
«Да, тупая твоя полицейская башка, да, я убил  свою  жену.  И  какие  бы
улики ни говорили об обратном, как бы ни увяз в этом другой  человек,  и
сколько бы вы ни собрали показаний, говорящих об ином, я, именно я  убил
эту суку и я очень рад тому, что сделал это».
   И ничего невозможно, черт побери, сделать с этим.
   Глава V
   До суда Ралфа Корвина поместили в старейшую из тюрем города,  которая
как среди правонарушителей, так и среди работников правозащитных органов
была известна под именем «Калькутта». Каким  образом  муниципальный  дом
для содержания правонарушителей мужского пола превратился в «Калькутту»,
можно только догадки  строить.  Но  «Калькутта»  была  ничуть  не  хуже,
правда, и не лучше обычных тюрем. Следует отметить, что в ней было  даже
меньше случаев самоубийств по сравнению с другими подобными учреждениями
города. Здание ее было старым, но построено оно было в  те  годы,  когда
каменщики еще знали, как обращаться с кирпичами, и, что не менее  важно,
заботились о результатах своего труда, поэтому оно  успешно  выдерживало
удары времени и погодных условий, не  устояв,  однако,  перед  городской
грязью, которая покрывала ярко-красные кирпичи  стен  налетом  городской
копоти. Внутри же здания и коридоры, и стены были  довольно  чистыми,  а
спортивно-оздоровительный и культурный инвентарь (пинг-понг, телевизоры,
а в тюремном дворе — и площадка для гандбола)  были  вполне  приличными.
Что же касается смотрителей, то они были ничуть не хуже, чем в остальных
тюрьмах, то есть это были грубые, кретинского вида типы со склонностью к
садизму.
   Ралф  Корвин  содержался  сейчас  в  том  крыле  здания,  в   котором
содержались  наиболее  опасные  преступники.  Помимо  него  в  отделении
содержались  еще  трое  —  джентльмен,  который  уморил  голодом  своего
шестилетнего сына в подвале собственного дома на Калмс-Пойнте, еще  один
джентльмен,  который  поджег  синагогу  в  Меджесте,   а   третьим   был
представитель  преступной  элиты,  убивший  выстрелом  в  упор  рабочего
бензоколонки в Бестауне при попытке ограбить  эту  бензоколонку.  Камера
Корвина была в самом конце коридора, и Карелла навестил его там в  среду
утром. Он застал его сидящим на скамейке в каком-то оцепенении, с крепко
сжатыми ладонями рук, будто сидел он на проповеди в церкви. Для визита к
подследственному необходимо просить разрешения  районного  прокурора,  а
также и адвоката. И, по всей вероятности, оба  они  решили,  что  беседа
Кареллы с Корвином не причинит вреда предстоящему  делу.  Корвин,  таким
образом,  уже  поджидал   его.   Он   поднял   голову,   когда   услышал
приближающиеся  по  коридору  шаги,  а  когда  смотритель  отпер  дверь,
медленно поднялся со скамьи.
   — Здравствуйте, — сказал Карелла и протянул ему Руку.
   — Я все время думал, —  сказал  Корвин,  коротко  пожимая  протянутую
руку, — кто это, интересно, будет из вас двоих. Я перепутал ваши фамилии
— вашу и того, светловолосого полицейского. И никак не  мог  догадаться,
который же из вас собирается прийти. Но теперь-то я, конечно, знаю,  что
вы — Карелла.
   — Да.
   — А зачем вам понадобилось видеть меня?
   — Я хотел задать вам еще несколько вопросов.
   — Мой адвокат говорил...
   — Я уже переговорил на эту тему с вашим адвокатом, он в курсе...
   — Да, но он говорил мне, что мне ничего не нужно  добавлять  к  тому,
что я уже сказал. Вообще-то, он  даже  хотел  присутствовать  при  нашем
разговоре, но я сказал ему, что и  сам  сумею  позаботиться  о  себе.  И
вообще, мне что-то не нравится этот тип.  Вы  когда-нибудь  видели  его?
Такой, знаете, мелкий шпик в очках. Очень похож на таракана.
   — А почему бы вам не попросить тогда другого юриста?
   — А можно?
   — Конечно.
   — И кого я должен просить об этом?
   — Общество по оказанию юридической помощи гражданам.
   — А вы не смогли бы это сделать от моего имени? Не могли бы вы просто
позвонить им и сказать...
   — Нет, мне это неудобно.
   — А что тут такого? — сказал Корвин  и  с  подозрением  уставился  на
Кареллу.
   — Мне не хотелось бы делать ничего, что могло  бы  быть  сочтено  как
предвзятое отношение.
   — Предвзятое по отношению к кому? Ко мне или к районной прокуратуре?
   — И к вам, и к ней. Трудно предугадать, что именно суд сочтет...
   — Ну ладно, так как же мне обратиться в это общество?
   — Позвоните туда  и  попросите  какое-нибудь  должностное  лицо.  Или
просто скажите об этом своему адвокату. Уверен, что  если  вы  объясните
ему свои чувства, то он не станет настаивать  на  ведении  вашего  дела.
Вам-то самому захотелось бы защищать человека, которому вы почему-то  не
понравились?
   — Так-то оно так, но все-таки, — сказал Корвин,  пожимая  плечами.  —
Мне не хотелось бы оскорблять чьи-то  чувства.  Пускай  он  и  похож  на
таракана, да черт с ним.
   — У вас тут многое поставлено на карту, Корвин.
   — Вот в этом-то и дело. А впрочем, какая тут может быть разница?
   — То есть как это?
   — Я ведь убил ее. Так какая теперь разница, тот у  меня  адвокат  или
другой? Никто тут меня не спасет. У вас и  без  того  уже  все  записано
черным по белому.
   Веки Корвина подергивались от нервного тика. Он опять  сцепил  пальцы
и, усевшись, сунул руки между колен, как бы для того, чтобы унять дрожь.
   — Мне приходится вот так вот  держать  руки  все  время  вместе.  Мне
приходится сжимать их так, что они аж затекают, чтобы не бегать по  всей
камере, дрожа от лихорадки, вы понимаете о чем это я?
   — Неужели дело обстоит настолько плохо?
   — Ломка у наркоманов всегда неприятный процесс, но хуже всего то, что
здесь и кричать даже нельзя. Я уже пробовал было, но этот сукин  сын  из
соседней камеры тут же начинает  орать,  чтобы  я  заткнулся.  Это  тот,
знаете, который своего собственного ребенка запирал в подвале.  Я  боюсь
его. Вы хоть раз видели его? Он весит, должно  быть,  не  менее  двухсот
пятидесяти фунтов. Нет, вы только можете себе представить типа,  который
собственного ребенка  приковывает  в  вонючем  подвале  цепью,  а  потом
замаривает его голодом до смерти? И как только люди могут делать такое?
   — Не знаю, — сказал Карелла. — А дают вам какие-нибудь лекарства?
   — Нет. Говорят, что здесь не больница. Как будто я сам этого не знаю,
правда? Поэтому-то  я  и  попросил  этого  моего  таракана,  чтобы  меня
перевели в больницу для наркоманов в Буэнавист, а он  мне  объявил,  что
для этого тюремной администрации нужно будет  сначала  сделать  мне  все
анализы, которые подтвердят, что я  в  самом  деле  являюсь  хроническим
наркоманом, а уж потом решать вопрос о моем переводе, и еще  он  сказал,
что на это может уйти несколько дней. А через несколько дней я уже по их
анализам не буду казаться хроническим наркоманом,  потому  что  к  этому
времени я весь во время ломки вывернусь наизнанку и выблюю все на свете,
так какой, спрашивается, толк от этих анализов? Нет,  я  никак  не  могу
понять этих правил. Клянусь богом,  я  никак  не  могу  их  понять.  Вот
поэтому-то человек и ищет наркотики — с ними ты забываешь обо всех  этих
чертовых правилах. Всаживаешь себе  укол,  и  все  эти  правила  тут  же
исчезают. Господи, до чего же я ненавижу все эти их правила.
   — Не согласились бы вы  ответить  на  некоторые  вопросы?  —  спросил
Карелла.
   — Я согласился  бы  сейчас  просто  подохнуть,  так  я  паршиво  себя
чувствую.
   — Так, может, я тогда лучше приду в более подходящее...
   — Да нет, валяйте. Так что же вам хочется знать?
   — Я хочу знать совершенно точно, как именно вы  ударили  ножом  Сарру
Флетчер?
   Корвин еще сильнее сцепил руки. Он облизал губы  и  согнулся  как  от
неожиданного удара.
   — А как вообще, по-вашему, бьют кого-нибудь ножом? — сказал он. —  Вы
суете нож и все. Вот так это и было. — И в какое место?
   — В живот.
   — В левую его сторону?
   — Да, пожалуй, в левую. Я ведь не левша и нож держал в правой руке, а
она стояла ко мне лицом, поэтому, как я считаю, я  ударил  ее  именно  в
левую сторону. Да.
   — А что вы сделали потом?
   — В каком смысле?
   — Что вы сделали после этого?
   — Я... ну, понимаете, я полагаю так, что я  сразу  выпустил  рукоятку
ножа. Я думаю, что я был сам настолько удивлен тем, что  воткнул  в  нее
нож, что я тут же отпустил его, понимаете?  Я  ведь  должен  был  как-то
выпустить его из руки, правда? Потому что я еще помню, как она отступила
от меня, а потом свалилась, а нож все еще продолжал торчать в ней.
   — Она что-нибудь сказала вам?
   — Нет. У нее только было  это...  это  страшное  выражение  на  лице.
Недоумевающее...  и  болезненное...  и  даже  какое-то  обиженное,   как
будто... она спрашивала, зачем я это сделал.
   — А где находился нож, когда она упала?
   — Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.
   — Ну нож этот — он торчал в правом боку или в левом боку?
   — Не знаю. Это было как раз  в  тот  момент,  когда  я  услышал,  как
открывается входная дверь. И все, о чем я мог тогда думать, так это  как
бы мне поскорее убраться оттуда.
   — А после того как вы ударили ее, она не уворачивалась в  сторону  от
вас?
   — Нет. Она просто отодвинулась назад.
   — Она точно не уворачивалась в сторону, пока нож был в ваших руках?
   — Точно. Она просто отшатнулась назад. Как будто бы  никак  не  могла
поверить, что я это сделал... и как бы  просто  хотела  отодвинуться  от
меня, понимаете?
   — И потом она упала?
   — Да. У нее как бы подогнулись ноги  и  она  обеими  руками  стала...
стала как бы... как бы хватать воздух... это был  такой  ужасный  вид...
понимаете? А потом она упала.
   — И в каком положении она оказалась на полу?
   — Она упала на бок.
   — На какой бок?
   — Я все еще видел  торчащий  из  нее  нож,  значит  это  должен  быть
противоположный бок. Противоположный тому, в который я ударил ее.
   — Вот если стать к ней лицом, то как она лежала? Покажите мне.
   — Ну, так примерно... — Корвин поднялся со скамьи и остановился перед
Кареллой. — Скажем так, что там, где сейчас находится туалет, находилось
окно. Ноги ее были вытянуты в моем направлении, а голова лежала ближе  к
окну. Поэтому, если вы — это я... —  Корвин  улегся  на  пол,  ногами  к
Карелле. — Тогда она находилась примерно в таком положении.
   — Хорошо, а теперь покажите мне, на каком боку она лежала.
   Корвин повернулся на правый бок.
   — Вот на этом, — сказал он.
   — На правом боку?
   — Да.
   — И вы видели нож, который торчал из левого бока,  с  противоположной
стороны?
   — Да.
   — Именно в том месте, куда вы и ударили ее?
   — Да, пожалуй, так.
   — А был ли этот нож в таком же положении, когда  вы  разбили  окно  и
выбрались из комнаты?
   — Этого я не знаю. Я больше не смотрел на этот нож. Да и на нее тоже.
Я просто хотел побыстрее убраться оттуда. Кто-то уже вошел  в  квартиру,
понимаете?
   — И последний вопрос, Ралф. Она была уже мертва, когда вы  выбирались
в окно?
   — И этого я не знаю. Кровь у нее текла  здорово  и...  и  лежала  она
очень тихо. Я... думаю, что она была мертва. Но точно я не знаю.
   — Алло, мисс Симонофф?
   — Да?
   — Говорит детектив Клинг из Восемьдесят седьмого участка. Мне...
   — Кто?
   — Клинг. Детектив Клинг.  Вы,  наверное,  помните  меня,  мы  с  вами
разговаривали в холле...
   — Да. Здравствуйте, как поживаете?
   — Отлично, благодарю вас. Я тут весь день пытался дозвониться до вас.
И только потом, как и подобает великому детективу, я пришел к  выводу  о
том, что вы скорее всего на работе и домой попадете не ранее пяти часов.
   — Я и в самом деле работаю, — сказала Нора, — но  я  занимаюсь  своей
работой прямо тут, не выходя из  дома.  Я  свободная  художница.  И  мне
следовало бы и в самом деле купить себе телефонный ответчик. Я ездила  в
центр навестить мать. Весьма сожалею, что вам пришлось  так  помучиться,
разыскивая меня.
   — Ну что ж, — сказал Клинг, — главное, что я вас нашел.
   — Вы и сейчас могли бы промахнуться. Я только что вошла и даже пальто
не успела снять.
   — Снимайте, я подожду.
   — Да, в самом деле? В квартире стоит такая жара.  Стоит  закрыть  все
окна, так батареи так шпарят, что впору тут орхидеи выращивать. Но стоит
оставить самую узенькую щелку и, вернувшись  домой,  вы  застанете  дома
самую настоящую арктическую тундру. Через  минутку  подойду,  подождите.
Господи, здесь просто задохнуться можно.
   И Клинг принялся ждать. Ожидая,  он  между  делом  рассматривал  свой
медный браслет. Если браслет этот и в  самом  деле  начнет  действовать,
тогда он пошлет такой же тетке в Сан-Диего. Бедняжка уже пятнадцать  лет
страдает ревматизмом. А если он не начнет, то он просто подаст в суд  на
Мейера за обман пациента.
   — Ну вот я и освободилась, алло.
   — Алло, — сказал Клинг.
   — Господи, теперь стало лучше, — сказала  Нора.  —  Терпеть  не  могу
крайностей, а вы? Когда на улице стоит такая холодина, в квартире должна
быть нормальная температура. Ух! Да, так какова причина  вашего  звонка,
мистер Клинг?
   — Как вам, наверное, уже известно, нам  удалось  задержать  человека,
который совершил убийство в квартире Флетчеров...
   — Да, я прочла об этом в газетах.
   — И прокуратура сейчас готовится предъявить ему обвинение в убийстве.
Сегодня утром они позво