декабря?
   — Да я вашего сына не отличил бы от дырки в стене.
   — А утром восемнадцатого декабря?
   — Я же все равно не знаю его — что утром,  что  вечером.  Откуда  мне
знать его?
   — Он знал Эрнандеса.
   — Мало ли кто знал Эрнандеса. Эрнандес был толкачом,  разве  вам  это
неизвестно? — Коллинз сделал паузу. — Черт побери, он толкал героин даже
этим «Юным морякам».
   — Нам это известно. А ты откуда это знаешь?
   — Я пару раз видел, как он продавал его им.
   — Кому именно?
   — Этого я не помню. Послушайте, вы думаете, что  я  стану  запоминать
имя каждого паршивого  наркомана  в  округе?  Я,  например,  никогда  не
баловался этой гадостью.
   — Ты баловался этой гадостью двадцатого декабря, Коллинз.  Через  два
дня после смерти Эрнандеса ты уже баловался  этой  гадостью.  Этот  твой
Хемингуэй раньше был постоянным покупателем у Эрнандеса.
   — Да? Так, может, он и купил эту свою шестнадцатую у духа Эрнандеса?
   — Он купил ее у тебя.
   — Ну, знаете, вам придется здорово попотеть, чтобы доказать это.
   — Может, не так уж и здорово. У нас есть человек, который  следил  за
каждым твоим шагом в эти последние несколько дней.
   — Да?
   — Да.
   — Так что же этот ваш человек не прихватил меня? Послушайте, вы  что,
взяли меня хоть с одной крошкой героина при себе? И вообще, что  вы  тут
от меня хотите? Я требую, чтобы мне дали связаться с адвокатом.
   — Ты здесь находишься по подозрению в убийстве, — сказал Бернс.
   — Вы хотите сказать... — и снова Коллинз прервал себя на полуслове.
   — Что «сказать», Коллинз?
   — Ничего. Эрнандес сам повесился. И никто не сможет тут  пришить  мне
это дело.
   — Эрнандес умер в результате приема чрезмерной дозы героина.
   — Да? Значит, он проявил неосторожность.
   — А кто нацепил ему петлю на шею, Коллинз?
   — А очень может быть, что это сделал и ваш сын, лейтенант. Что вы  на
это скажете?
   — А откуда тебе известен мой чин?
   — Что?
   — Если ты не знаешь моего сына и если ты вообще ничего  не  знаешь  о
моем сыне, то откуда, черт побери, тебе известно мое звание?
   — Кто-то из ваших «быков» назвал вас лейтенантом. А  откуда  же  еще,
как вы думаете?
   — Никто здесь никак не называл меня, Коллинз, с  тех  пор,  как  тебя
сюда доставили. Ну, что ты теперь скажешь?
   — Значит, я просто догадался. Похоже на то, что  у  вас  командирский
вид. Поэтому я, наверное, и решил,  что  вы  тут  главный.  Такой  ответ
подходит?
   — Ларри говорит, что он тебя знает, — соврал Бернс.
   — Какой еще Ларри?
   — Мой сын.
   — Да? Много есть ребят, которые меня знают, а я о них  и  понятия  не
имею. Значит, у меня большая популярность.
   — Да? И это потому, что ты толкаешь им героин?
   — Единственная вещь, которую я толкнул в своей  жизни,  была  детская
коляска моей сестренки. Так что  бросьте  трепаться  на  эту  тему.  Она
никуда вас не приведет.
   — Ну,  тогда  попробуем  другую  тему,  Коллинз.  Давай  поговорим  о
карточной игре.
   — А причем тут карты? Вам что, сыграть захотелось?
   — А ты играешь в карты?
   — Конечно, играю.
   — А играл ты когда-нибудь с парнем Ди-Люкой по кличке Батман?
   — Играл.
   — А кто еще играл с вами?
   — Когда?
   — В ту ночь, когда вы с ним играли?
   — С Батманом я играл много раз. Он не умеет играть и вечно продувает.
Я у него всегда выигрываю.
   — А что такое бонза, Коллинз?
   — Что?
   — Бонза.
   — А, — и снова  Коллинз  не  сумел  скрыть  удивления.  —  Это  монах
какой-то, а потом так стали называть профсоюзных боссов и вообще  всяких
главарей.
   — А ты попробуй выговорить это слово.
   — Бонза... Послушайте, у вас здесь что, курсы английского языка?
   — А когда ты узнал, что означает это слово?
   — Я всегда это знал.
   — Ты узнал это в ту ночь, когда вы играли в карты, так?
   — Нет, не в ту. Я всегда знал.
   — В какую это ночь, а, Коллинз?
   — Что?
   — Ты сказал, что знал, что такое бонза, еще до той ночи,  когда  была
игра. Так о какой ночи мы с тобой разговариваем?
   — Ну... о той ночи, когда мы играли в карты, я так понимаю.
   — И когда же это было?
   — Ну... примерно... примерно две недели назад.
   — И кто принимал участие в игре?
   — Я, Батман и еще один парень.
   — Кто был этот парень?
   — Не помню.
   — А Батман говорил, что привел его ты.
   — Я? Нет, это Батман. Я думал, что это друг Батмана.
   — Он не был другом Батмана и не  является  им.  А  чего  это  ты  так
стараешься его выгородить, Коллинз?
   — Никого я не выгораживаю. Я даже не  знаю,  кто  он.  Послушайте,  я
все-таки хотел бы знать, к  чему  вы  тут  все  время  клоните.  Вы  что
думаете...
   — Заткнись.
   — Я по крайней мере имею право...
   — Так что же произошло в ту ночь, когда вы играли в карты?
   — Ничего.
   — А кто первым употребил слово «бонза»?
   — Я его там вообще не слышал.
   — Тогда почему же ты неправильно произнес его?
   — Ничего я там неправильно не произносил.
   — Значит ты произнес его правильно?
   — Конечно, правильно.
   — А как ты его произнес?
   — Бонза.
   — Но когда это было?
   — В ту ночь, когда... — Коллинз умолк на мгновение и тут же сказал: —
Я всегда так произношу его.
   — Но ты же сказал, что это слово не употреблялось в ту ночь, когда вы
играли.
   — Я сказал, что не слышал его в ту ночь. Но, может,  кто  и  произнес
его тогда, откуда мне знать.
   — А если его никто не произносил, то почему тебе дали кличку «Гонзо»?
   — Гонзо? У кого такая кличка? Меня все зовут Дикки.
   — За исключением тех трех ребят,  которые  приехали  к  парку,  чтобы
разжиться у тебя героином.
   — Да? Ну тогда  все  понятно.  Просто  вы  приняли  меня  за  кого-то
другого. Вы ведь разыскиваете какого-то Гонзо. А меня зовут Дикки. Дикки
Коллинз. А может быть, из-за этого вы и ошиблись,  потому  что  Гонзо  и
Коллинз звучат...
   — Ладно, кончай этот треп, — резко бросил ему Бернс.
   — Так я...
   — Мы знаем все, что происходило во время карточной  игры.  Мы  знаем,
как возникла твоя кличка. Сначала кто-то произнес слово  «бонза»,  а  ты
неправильно его повторил, сказав «гонзо», и как все хохотали из-за  этой
ошибки, а потом всю ночь называли тебя  «Гонзо».  Батман  рассказал  нам
все,  и  он  под  присягой  готов  подтвердить  свои  показания.  А  все
остальное,   дружок,   выглядит   примерно   следующим    образом.    Ты
воспользовался  этой  кличкой,  когда  решил  сам  обслуживать  клиентов
Эрнандеса, потому что ты решил, что  просто  глупо  толкать  героин  под
своим собственным именем. И вот эти ребята разыскивали уже именно  Гонзо
и кое-кто сумел найти тебя и купить у тебя героин. И у нас есть  парень,
который подтвердит и это под присягой. Но ты скажи  теперь,  как  насчет
всего остального?
   — Чего остального?
   — Как насчет полицейского, которого ты подстрелил?
   — Что?
   — Как насчет петли, которую ты нацепил на шею Эрнандеса?
   — Что?
   — Как насчет Марии, которую ты исполосовал до смерти?
   — Послушайте, ребята, да что вы... я не...
   — Как насчет этой старухи, которую ты сбросил в лестничный пролет?
   — Я? Богом клянусь, я не...
   — Что «не»? Ты, может быть, будешь утверждать,  что  все  это  сделал
кто-то другой?
   — Ничего  этого  я  не  делал!  Господи,  да  за  кого  вы  меня  тут
принимаете?
   — Ты стрелял в полицейского, Гонзо!
   — Нет, не стрелял.
   — Мы знаем, что стрелял. Он сказал нам это.
   — Ничего он вам не сказал.
   — Кто?
   — Этот полицейский, о котором вы тут говорите. Он не мог сказать, что
это я, потому что я не имею к этому никакого отношения.
   — Ты ко всему этому имеешь самое прямое отношение, Гонзо.
   — Прекратите называть меня Гонзо. Меня зовут Дикки.
   — Ладно, Дикки. А зачем тебе понадобилось убивать Эрнандеса? Ради его
грошового бизнеса?
   — Перестаньте говорить глупости!
   — А тогда зачем? — выкрикнул Бернс. — Чтобы припутать к  этому  моего
сына? Откуда взялись отпечатки Ларри на этом шприце?
   — А откуда я знаю? На каком шприце?
   — На шприце, который нашли рядом с мертвым Эрнандесом.
   — Я вообще не знал, что там был какой-то шприц.
   — Ты там был. Каким образом ты подменил эти шприцы?
   — Не подменял я.
   — Хотел впутать в это моего сына?
   — Да перестаньте вы цепляться ко мне со своим сыном. По мне, пусть он
хоть подохнет, мне-то что до этого!
   — А кто этот человек, который звонит мне, Гонзо?
   — Я не знаю, какой Гонзо вам звонит.
   — Слушай, ты, вонючий подонок...
   — Я не знаю, о ком вы говорите.
   — Кто-то звонил мне и сообщил о моем сыне и об этом шприце. Кто-то на
что-то рассчитывает. Это тот парень, который играл тогда с вами?
   — Я не знаю того парня.
   — Это он звонил мне, так?
   — Я не знаю, кто звонил вам.
   — Тот самый, кто помогал тебе убить Эрнандеса, да?
   — Я не убивал Эрнандеса.
   — И Марию, и старуху...
   — Я никого не убивал.
   — Ты убил полицейского, — быстро сказал Бернс.
   — А он умер? — спросил Коллинз.
   В комнате воцарилась мертвая тишина.
   — Что это вы так уставились на меня? — сказал Коллинз.
   — А уж это ты сам нам скажи, дружок.
   — Вы сказали мне, что кто-то  подстрелил  полицейского.  Вы  ведь  не
говорили мне, что он умер.
   — Да, не говорил.
   — Ну и ладно, так откуда же мне было  знать,  что  случилось  с  этим
«быком»? Вы же не сказали мне, что он умер, вы  только  сказали,  что  в
него стреляли.
   — Но я не сказал тебе и того, что он был «быком», то есть детективом.
   — Что?
   — Мы говорили о полицейском, просто полицейском. Так что же заставило
тебя подумать о том, что он был детективом?
   — Не знаю, просто так подумал. По тому, как вы о нем говорили.
   — Его зовут Стив Карелла, — сказал Уиллис. —  Ты  стрелял  в  него  в
пятницу, Коллинз, и он до сего момента борется  со  смертью.  Он  сказал
нам, что это ты в него стрелял. Так почему бы  тебе  не  рассказать  все
остальное и не мучиться тут самому и не мучить нас.
   — Потому что мне нечего вам  рассказывать.  Я  чист.  Если  этот  ваш
полицейский умрет, то вам просто нечего мне предъявить. Пистолета у меня
нет, при мне не было наркотиков. Ну и что вы можете со мной сделать?
   — Мы, дружок, можем многое сделать с тобой, — сказал Хэвиленд. —  Мне
и трех секунд не понадобится, чтобы вышибить из тебя все твое дерьмо.
   — Ну валяй. И посмотрим, чего ты этим добьешься. Я ко всему этому  не
имею никакого отношения. А ваш полицейский, наверное, сошел с ума. Я  не
стрелял в него  и  с  Эрнандесом  не  имею  ничего  общего.  Неужели  вы
собираетесь дружбу с мальчишкой из «Юных моряков» представить как  повод
для возбуждения дела об убийстве?
   — Нет, — сказал Уиллис, — но мы представим суду макет отпечатка твоей
ноги на месте убийства и попросим приобщить его к делу, это уж точно.
   — Что?
   — Отливку, сделанную со следа, обнаруженного рядом с телом Кареллы, —
солгал Уиллис. — Отпечаток этот мы сверим с каждой парой обуви,  которую
найдем у тебя в доме. И если отпечаток будет соответствовать...
   — Так мы там стояли на камне! — выкрикнул  Коллинз.  Остальное  было,
как говорится,  делом  техники.  Он  умолк,  растерянно  мигая,  отлично
сознавая, что попался и что выкручиваться уже поздно.
   — О'кей, — сказал он, — я стрелял в него.  Но  сделал  я  это  только
потому, что он хотел  арестовать  меня.  Но  я  не  хотел  бы  оказаться
впутанным во все остальное. Я не  имею  никакого  отношения  к  убийству
Эрнандеса или его сестры. Абсолютно никакого.  А  эту  вашу  старушку  я
никогда и в глаза не видел. — Кто убил  их?  —  спросил  Бернс.  Коллинз
колебался не более двух секунд.
   — Дуглас Пэтт, — наконец сказал он. Уиллис уже снимал с вешалки  свое
пальто.
   — Нет, — остановил его Бернс. — Я сам пойду к нему. Скажи-ка мне  его
адрес, Коллинз.
   Глава XVI
   На крыше было очень холодно, холоднее, пожалуй, чем  в  любом  другом
месте города. Ветер бился о крышу, завывая в печных  трубах,  пронизывая
человека до костей. Отсюда, с крыши, можно было  разглядеть  почти  весь
город с его мерцающими огнями  —  город  секретов,  секретов  больших  и
маленьких.
   Он приостановился на какое-то мгновение и бросил взгляд вдаль  поверх
крыш, с досадой думая о том, как это могло случиться, что все обернулось
так паршиво. Казалось бы, спланировано было все  просто  отлично,  а  на
деле все пошло наперекосяк. «Слишком много людей», — подумал он. А когда
к чему-то оказываются причастными  слишком  много  людей,  то  все  идет
прахом.
   Он вздохнул и  повернулся  спиной  к  пронизывающему  ветру,  который
трепал  бельевые  веревки  и  дребезжал  плохо   вставленными   оконными
стеклами. Он чувствовал  себя  усталым  и  в  известной  степени  ужасно
одиноким.
   «Нет, все должно было  получиться  совсем  по-другому.  Столь  хорошо
продуманный план не должен был привести к таким результатам.  Он  обязан
был дать блестящие результаты».
   В самом унылом настроении он подошел к голубятне, достал  из  кармана
ключ и отпер замок, а потом повесил его на одну из  торчащих  дужек.  Он
вошел в  голубятню,  и  голуби,  испуганные  его  внезапным  появлением,
залопотали крыльями, но тут же успокоились и снова  расселись  по  своим
местам.
   Он почти сразу же разглядел голубку.
   Она лежала на полу голубятни и он понял, что она мертва.
   Осторожно нагнувшись, он поднял ее, а потом, держа в вытянутых руках,
смотрел на нее пристально и нежно, как будто хотел этим взглядом вернуть
ее к жизни.
   Внезапно  все  стало  непереносимым.  Все  как  бы  сошлось  на  этом
последнем, но зато полном и непоправимом поражении — на смерти вот  этой
голубки.
   Продолжая смотреть на птицу, он заметил, что руки у него  дрожат,  но
ничего не мог с этим сделать. Он вышел из голубятни, все еще держа птицу
в руках. Он пошел по крыше и уселся, прислонясь спиной к  печной  трубе.
Положив осторожно птицу у  своих  ног,  он  машинально  поднял  один  из
валявшихся рядом кирпичей и  принялся  бездумно  вертеть  его  в  руках,
подобно тому, как гончар вертит в руках глину. Он все  еще  вертел  его,
медленно перекладывая с ладони на ладонь, когда на крыше появился  новый
человек.
   Человек тот огляделся и направился прямо к тому месту, где он сидел.
   — Дуглас Пэтт? — спросил он.
   — Да, — ответил тот.
   Он посмотрел в глаза этому  человеку.  Глаза  эти  были  холодными  и
внимательными. Подошедший стоял, чуть втянув голову в плечи от  ветра  и
держа руки в карманах.
   — Я лейтенант Бернс, — сказал он.
   — Да, — ответил Пэтт.
   Они долго молча присматривались друг к  другу.  Пэтт  не  делал  даже
попытки встать. Он только продолжал медленно  вертеть  кирпич  в  руках.
Мертвая птица лежала у его ног.
   — Как вы вышли на меня? — спросил наконец он.
   — Дикки Коллинз, — сказал Бернс.
   — Понятно, — сказал Пэтт.
   Казалось, что это известие не очень заинтересовало его. Казалось, что
его вообще не очень интересовало, как полиции удалось отыскать его.
   — Я предвидел, что он будет самым  слабым  звеном,  если  только  вам
удастся до него добраться. —  Пэтт  покачал  головой.  —  Слишком  много
людей, — сказал он.
   Он посмотрел на птицу у своих ног и крепче сжал кирпич в руке.
   — Чего вы надеялись добиться, затевая все это дело, Пэтт?  —  спросил
Бернс.
   — Я? — спросил Пэтт.
   Он сделал движение, как бы собираясь встать, но Бернс быстро и  легко
отступил на шаг и к тому  времени,  когда  Пэтт,  вставая,  оказался  на
корточках, он смотрел  уже  в  ствол  направленного  на  него  пистолета
Бернса. Но Пэтт, казалось, не замечал пистолета. Казалось, что  все  его
внимание было сосредоточено на мертвой птице у его ног. Он тронул  птицу
одной рукой, в то время как другой продолжал сжимать кирпич.
   — Я?.. Чего я хотел добиться этим? Я хотел получить шанс,  лейтенант.
Играть по большому счету, лейтенант.
   — Как?
   — Этот мальчишка, Гонзо, — вы ведь уже знаете, почему  он  Гонзо,  не
так ли? Идиотская история, правда? Хотя, как на  нее  посмотреть...  Так
вот, этот парнишка Гонзо приходит однажды ко мне и  говорит:  «Как  тебе
это нравится? Аннабелла сказал мне, что у него покупает героин наркоман,
отец которого главный над детективами в восемьдесят седьмом». Вот это  и
послужило толчком.
   Бернс молча поглядел на него. Пэтт медленно поднял кирпич  и  опустил
его медленно, почти нежно, на тело мертвой голубки. Потом опять и  опять
он стал бить по птице. Кровь  появилась  на  кирпиче,  на  него  налипли
перья. Но он продолжал ударять и ударять кирпичом по птице,  как  бы  не
осознавая, что он делает с ней.
   — Я считал, что это мой шанс, лейтенант. Я решил любым путем  впутать
вашего сына в такую ситуацию, когда он выглядел бы очень плохо, и  тогда
я пришел бы к вам, лейтенант, и выложил бы свои карты  на  стол,  сказав
примерно так: «Поглядите-ка, как это выглядит, лейтенант. Об  истории  с
вашим сыном будут болтать все газеты, если вы не  захотите  сотрудничать
со мной». И  я  подстроил  так,  чтобы  ваш  сын  оказался  впутанным  в
убийство,  лейтенант.  И  я  был   уверен,   что   вы   согласитесь   на
сотрудничество.
   Он все продолжал колотить кирпичом. Бернс отвел глаза от размозженной
птицы.
   — И в чем же, по-вашему, должно было состоять это сотрудничество?
   — Я толкач, — сказал Пэтт. — Я  продаю  наркотики,  но  я  все  время
боюсь. Я мог бы по-настоящему поставить дело на широкую ногу, если бы не
этот страх. Я хотел свести риск до минимума. Я хотел, чтобы у меня  были
свободны руки от всех этих ваших детективов.  Я  хотел  заполучить  этот
участок и толкать героин на полную катушку, где и  когда  захочу,  и  не
бояться быть схваченным. Вот чего я хотел, лейтенант.
   — Но ты никогда не добился бы этого, — сказал Бернс. — Ни от меня, ни
от какого-нибудь другого полицейского.
   — Может быть, от тебя и не  добился  бы.  Но  это  было  бы  здорово,
лейтенант. Частично я посвятил Аннабеллу в этот замысел. Я  сказал  ему,
что все, чего я добиваюсь, это  шприц  с  отпечатками  вашего  сына.  Он
затащил вашего сына к себе и дал ему бесплатно воспользоваться героином,
а потом подменил шприцы прежде, чем он ушел домой. Я выжидал. Когда  ваш
сын ушел, я пришел к Аннабелле. Он уже клевал носом и  почти  ничего  не
соображал. Я набрал в шприц столько героина, что этого хватило бы, чтобы
оторвать ему голову. Он даже не понял, что я делаю, когда я ввел ему эту
дозу. После этого я взял  шприц  вашего  сына  из  кармана  Аннабеллы  и
положил его на одеяло рядом с ним.
   — А зачем веревка? —  спросил  Бернс.  Пэтт  все  продолжал  молотить
кирпичом по птице, превратив ее в месиво окровавленных перьев.
   — Это я придумал, когда уже все было сделано. Я подумал,  господи,  а
что, если они подумают, что это было самоубийство? Или же сочтут, что он
просто перебрал дозу? Что станет тогда со всеми моими замыслами? Вот для
этого я и накинул ему петлю на шею. Я решил, что у  полиции  хватит  ума
догадаться о том, что петля была наброшена на шею  Аннабеллы  уже  после
того, как его убили. Я хотел, чтобы им стало  ясно,  что  это  убийство,
потому что на роль убийцы я поставил вашего сына. Ваш сын был  тут  моим
козырем, лейтенант. Мой шанс на получение свободного участка.
   — Свободного участка, — повторил Бернс.
   — Да, свободного, — сказал Пэтт. — Но это не сработало,  видите,  как
все обернулось? И Мария, и потом еще эта старуха... И почему только  так
все осложнилось?
   Он перестал колотить кирпичом и вдруг посмотрел на  сделанное.  Птица
"лежала массой кровавой пульпы и перьев. Кирпич был весь измазан кровью,
как, впрочем, и рука у  Пэтта.  Он  поглядел  на  то,  что  осталось  от
голубки, на кирпич, на руки так, как будто увидел их  впервые.  А  затем
неожиданно начал всхлипывать.
   — Вам будет лучше теперь пойти со мной, — сказал Бернс.
   Его отправили в камеру предварительного заключения при 87-ом  участке
по обвинению в  убийстве  трех  человек.  И  только  покончив  со  всеми
формальностями, связанными с ар