нили к нам и попросили узнать  у  вас,  когда  вы
будете  свободны  для  проведения  опознания  Корвина.  Они  хотят  этим
установить, что именно он  является  тем  лицом,  которое  вы  видели  в
подвале дома.
   — А зачем им это понадобилось?
   — Простите, мисс Симонофф, я не совсем понимаю смысл вашего вопроса.
   — Так ведь в газетах прямо сказано, что  он  во  всем  сознался.  Так
зачем же...
   — Как вам сказать... ну предположим, например, что я тоже признался в
этом же самом убийстве, а тут оказалось, что моих отпечатков пальцев  на
этом ноже нет, что не меня видели в  подвале  этого  дома,  что  в  ночь
совершения убийства я фактически находился в Скенектеди, понимаете,  что
я хочу этим  сказать?  Независимо  от  того,  есть  признание  или  нет,
прокуратура должна представить неопровержимые доказательства.
   — Понимаю.
   — Так вот я и звоню вам  с  тем,  чтобы  узнать,  согласитесь  ли  вы
опознать этого человека.
   — Да, конечно же, я соглашусь.
   — Завтра вас устроит, завтра утром?
   — А в котором часу? Обычно я довольно поздно просыпаюсь.
   — Назовите удобное для вас время.
   — Вы сначала скажите мне, где это будет.
   — В центре. На Арбор-стрит. Прямо за углом от здания уголовного суда.
   — А где это?
   — Уголовный суд? На Хай-стрит.
   — О, так это же в самом центре.
   — Правильно.
   — Одиннадцать часов не будет поздно?
   — Нет, это будет отлично.
   — Ну, значит, договорились.
   — Я буду ждать вас в холле. Это дом тридцать три по Арбор-стрит.  Без
пяти одиннадцать, ладно?
   — Да, хорошо.
   — Если только я не позвоню вам еще раз. Мне нужно  будет  согласовать
время...
   — А когда вы собираетесь перезванивать? Если вы собираетесь...
   — В ближайшие две-три минуты. Я просто хочу позвонить в прокуратуру и
убедиться, что...
   — А, ну ладно. Потому что я собиралась принять ванну.
   — Если я не позвоню вам в ближайшие, скажем так, пять минут,  то  это
значит, что на следующее утро я буду ждать вас там. Договорились?
   — Хорошо. Благодарю, мисс Симонофф.
   Пока, — сказала она и повесила трубку.
   Пока, — произнес Клинг на фоне коротких гудков.
   Глава VI
   Адвокат Корвина, несмотря на свою схожесть с  тараканом,  понял,  что
если он не даст согласия на опознание его клиента, то прокуратура просто
попросит суд вынести решение о необходимости подобной процедуры. Поэтому
он без колебаний согласился на нее. Он, правда, сразу же  оговорил,  что
это будет честное опознание и что ему будет разрешено присутствовать  на
нем. Ролли Чарбьер,  который  поддерживал  обвинение,  тут  же  оба  его
требования удовлетворил.
   Честное опознание означало, что Корвин и остальные  мужчины,  которые
будут представлены с ним  для  опознания,  должны  быть  одеты  примерно
одинаково. Причем все они должны иметь примерно одну и ту же комплекцию,
одинаковый рост и схожий цвет волос. Опознание не было бы честным,  если
бы, например, рядом с Корвином выставили для  опознания  пуэрториканцев,
да еще карликов,  да  еще  наряженных  в  клоунские  одеяния,  поскольку
предполагается, что свидетель  автоматически  исключил  бы  их  и  сразу
указал на Корвина, независимо от того, был ли он в самом деле именно тем
человеком, которого видели в подвале дома в день убийства. Ролли Чарбьер
отобрал эту шестерку из числа детективов.  Все  они  действительно  были
примерно одинаковой комплекции с Корвином. Их попросили прийти  в  своем
обычном костюме к одиннадцати, их всех собрали  в  помещении,  куда  был
привезен и сам Корвин, переодетый в свой костюм, который ему  выдали  на
время визита из «Калькутты».
   В  присутствии  Берта  Клинга,  Норы  Симонофф  и  адвоката  Корвина,
человека по имени Харвей Джонс, который и  впрямь  здорово  смахивал  на
таракана, Ролли Чарбьер произнес маленькую речь.
   —  Мисс  Симонофф,  —  сказал  он,  —  не  будете   ли   вы   любезны
повнимательнее приглядеться к собранным тут семерым мужчинам  и  сказать
мне, есть ли среди них человек, которого вы видели в подвале дома  номер
семьсот двадцать один по Сильвермайн-Овал вечером  двенадцатого  декабря
сего года, примерно в двадцать два часа сорок пять минут.
   Нора поглядела на собравшихся.
   — Да, — сказала она.
   — И вы узнаете его  в  одном  из  представленных  вам  для  опознания
мужчин?
   — Да, узнаю.
   — Так которого из них вы видели в подвале?
   — Вот этого, — сказала Нора и без колебаний указала на Ралфа Корвина.
   Детективы из службы прокуратуры снова нацепили наручники на Корвина и
увели его по коридору к лифту, который  спустил  его  на  десять  этажей
ниже, в подвальное помещение,  откуда  его  в  свою  очередь  вывели  по
лестнице к  поджидавшей  машине  и  отвезли  обратно  в  «Калькутту».  В
кабинете Чарбьера адвокат Харвей Джонс поблагодарил прокурора за  честно
проведенное  опознание,  а  потом  сообщил  ему,  что  его   подзащитный
отказался от его услуг в качестве защитника и что, по всей  вероятности,
придется назначить нового адвоката по этому делу, но тут же добавил, что
это отнюдь не должно означать, что он, Харвей Джонс, не считает для себя
большой честью сотрудничать с таким прокурором как Чарбьер.  Чарбьер,  в
свою очередь, поблагодарил мистера Джонса, после чего мистер Джонс отбыл
в свою контору в центре  Айсолы.  Чарбьер  поблагодарил  также  Нору  за
содействие правосудию, а  потом,  обменявшись  рукопожатием  с  Клингом,
поблагодарил и его за оказанную  помощь  по  доставке  мисс  Симонофф  в
центр. После всей этой церемонии он проводил их до лифта и попрощался, а
потом, не дождавшись, пока за ними закроется дверь лифта,  засеменил  на
своих коротких ножках обратно в кабинет — маленький  такой,  кругленький
человечек с тоненькими усиками и румяными щечками, в коричневых ботинках
и темно-синем костюме. Клинг  не  сомневался,  что  он  всерьез  мечтает
выставить свою кандидатуру на президентских выборах.
   В отделанном мрамором холле Клинг обернулся в сторону Норы.
   — Вот видите, все оказалось довольно просто, не так ли?
   — Да, — ответила Нора. — И все-таки, я чувствую... ну,  в  общем,  не
знаю. Чувствуешь себя как будто доносчиком.  Я,  конечно,  понимаю,  что
человек этот действительно совершил убийство Сарры Флетчер, и  в  то  же
время мне неприятно думать о  том,  что  именно  мое  опознание  поможет
вынести  ему  приговор.  —  Она  пожала  плечами,  а  потом   неожиданно
улыбнулась извиняющейся улыбкой. — Но в любом случае, я  рада,  что  все
это уже позади.
   — Весьма сожалею, что это было для вас так неприятно, — сказал Клинг.
— Может, департамент полиции как-нибудь исправит это, пригласив  вас  на
ленч?
   — Так это приглашение со стороны департамента или с вашей стороны?
   — Честно говоря, с моей стороны, — сказал Клинг. — И что  вы  на  это
скажете?
   Клинг уже успел заметить, что у нее был прямой подход к  подавляющему
большинству проблем, и вопросы она задавала прямо,  подобно  ребенку,  и
ждала таких же прямых ответов на них. Вот  и  сейчас  она,  не  замедляя
шага, обернула голову в его сторону так, что темно-русые волосы ее упали
на один глаз.
   — Если речь идет всего лишь только о ленче,  то  отлично,  —  сказала
она.
   — Конечно, только о  нем,  —  заверил  ее  Клинг,  с  трудом  скрывая
разочарование. Конечно же, он понимал, что все еще не оправился от  того
удара, который нанесла ему Синди  Форрест,  так  неожиданно  оборвав  их
отношения. И в данной ситуации было  бы  совсем  неплохо  доказать  себе
способность нравиться женщинам, а особенно, если такая девушка как  Нора
Симонофф вдруг пала бы в его объятия, да так, что Синди и моргнуть бы не
успела. Но Нора Симонофф отнюдь не собиралась падать в его объятия.  Она
прямо так и сказала ему об этом,  как  бы  давая  понять,  чтобы  он  не
рассчитывал на какую-то легкую победу. Она, однако, уловила  тон  ответа
Клинга, и он это понял по выражению ее лица. Лицо ее и в самом деле было
чем-то вроде барометра — по нему можно было судить о малейших изменениях
ее настроения и чувств. Она прикусила слегка нижнюю  губу  и  попыталась
объясниться.
   — Простите, — сказала она,  —  мне  совсем  не  хотелось,  чтобы  это
прозвучало как-то... резко. Понимаете, дело в том, что я и в самом  деле
влюблена в одного человека, понимаете, и мне не хотелось  бы  произвести
впечатление,  будто  я  доступна,  или  заинтересована,  или  ищу...  о,
господи, я только запутываю все окончательно!
   — Ну что вы, вы все отлично объясняете, — сказал Клинг.
   — Обычно я терпеть не могу людей, которые сразу же  распахивают  душу
перед первым встречным. Все они — самые  настоящие  зануды!  Послушайте,
стоит ли нам устраивать этот ленч, я, собственно, пока  и  проголодаться
не успела. Который сейчас час?
   — Несколько минут первого.
   — А не лучше ли нам просто прогуляться и поболтать?  Если  мы  именно
так и поступим, я не буду чувствовать себя виноватой в том,  что  как-то
компрометирую свою единственную  в  мире  любовь,  —  и  она  насмешливо
закатила глаза, — а вы не  будете  сокрушаться  потом  из-за  того,  что
угробили свой ленч на какую-то совсем бесперспективную зануду.
   — Что ж, я с удовольствием прогуляюсь с вами  и  поболтаю,  —  сказал
Клинг.
   И они начали свою прогулку.
   Небо над городом в этот четверг, за девять дней  до  Рождества,  было
покрыто мрачными тучами; прогноз погоды  предвещал  сильный  снегопад  к
вечеру. Более того, резкий ветер дул сейчас со  стороны  реки,  врываясь
неожиданно в узкие улочки финансового квартала, который  был  расположен
по соседству с муниципальным и  федеральным  судом.  Нора  шагала,  чуть
наклонив голову навстречу ветру, и ее красивые  темные  волосы  взлетали
при каждом резком порыве ветра. Как бы для защиты от ветра, который  как
будто решил снести ее с тротуара, она крепко держалась за руку Клинга  и
уже неоднократно прислонялась  лицом  к  его  плечу,  когда  порывы  эти
становились особенно безжалостными. Клинг начал уже жалеть  о  том,  что
она так недвузначно предупредила его. И пока она  беззаботно  болтала  о
погоде и о том, что она очень любит вид  города  в  эти  предпраздничные
дни, мечты его постепенно вступали в область мужского соперничества.  Ну
неужели,  действительно,   столь   мужественный,   приятной   внешности,
остроумный и не лишенный чувств полицейский  не  сможет  пробить  слабую
броню юной, привлекательной и  очень  аппетитной  девушки  и  увести  ее
из-под носа какого-то неуклюжего идиота, в которого она сейчас почему-то
влюблена...
   — ...и люди тоже, —  говорила  тем  временем  Нора.  —  Что-то  такое
происходит с ними перед  Рождеством,  у  них  прорезается,  как  бы  это
сказать, величие духа, что ли.
   А молодая девушка, в свою очередь, внезапно прозрев  и  осознав,  что
всю  жизнь  она  только  и  делала,  что   ждала   приятной   внешности,
мужественного,  наделенного  чувством  юмора  и  прочими   достоинствами
полицейского, неужели  не  переключит  свою  влюбленность,  которой  она
незаслуженно  одаривала  совершенно  бездарного,  косноязычного  и  тому
подобное кретина на...
   — ...и  хотя  я  понимаю,  конечно,  что  все  это  подчинено  грубой
коммерции, но все равно это как-то трогает меня, честное  слово.  И  это
особенно удивительно, потому что я ведь еврейка, понимаете.  И  когда  я
была девочкой, у нас никогда не праздновалось Рождество.
   — А сколько вам лет? — спросил Клинг.
   — Двадцать четыре. А вы еврей?
   — Нет.
   — Клинг, — сказала Нора и пожала  плечами.  —  Звучит  как  еврейская
фамилия.
   — А этот ваш друг, он еврей?
   — Нет.
   — И вы обручены?
   — Ну не совсем так. Но все же мы собираемся пожениться.
   — А чем он занимается?
   — Видите ли, мне сейчас не  хотелось  бы  говорить  на  эту  тему,  —
сказала Нора.
   И больше в этот день  они  не  касались  этой  темы.  Они  шагали  по
освещенным блеском рождественских елок улицам, проходили мимо магазинных
витрин,  украшенных  мишурой  и  рождественскими  венками.  Стоящие   на
перекрестках   Санта-Клаусы    позванивали    колокольчиками,    собирая
пожертвования, музыканты Армии  Спасения  дули  в  свои  трубы,  били  в
барабаны и бубны и тоже просили пожертвования; толпы покупателей сновали
по магазинам, таская за собой покупки в подарочной упаковке,  совершенно
не обращая внимания на то, что тучи над головой становятся все мрачнее и
мрачнее.
   Нора рассказывала теперь о том, что она  выделила  определенные  часы
для работы в своей студии, в которую она превратила одну из комнат своей
квартиры. («За исключением одного  дня  в  неделю,  который  я  посвящаю
поездке в Риверхед, чтобы навестить мать, где я и была вчера,  когда  вы
весь день пытались дозвониться ко мне»). Что она выполняет самые  разные
заказы, как и большинство свободных художников, что она делает все —  от
книжных обложек до театральных афиш, от оформления  промышленных  брошюр
до чертежей для поваренных  книг,  включая  и  цветные  иллюстрации  для
детских книжек, и вообще все что угодно. («Обычно я бываю очень  занята.
И это не только чисто графические работы, понимаете, моя  работа  —  это
ведь и утомительная беготня по издательствам  и  заказчикам,  встречи  с
писателями, и вообще с самыми различными  людьми.  Потому  что,  будь  я
проклята, если соглашусь отдавать двадцать пять процентов  моих  доходов
посреднику. Это их обычная ставка в  наши  дни.  Я  полагаю,  что  здесь
должен быть какой-то закон, как вы считаете?»).
   Было около четырех часов.
   Клинг подозревал, что он уже наполовину влюбился в нее, но пора  было
возвращаться в участок. Он отвез ее в центр на такси, и  когда  она  уже
собиралась выходить перед своим домом на Сильвермайн-Овал,  он  все-таки
сказал ей, надеясь в глубине души, что ее прежние заявления относительно
единственной и неумирающей любви  несколько  развеялись  и  поугасли  на
холодном ветру:
   — Я очень рад проведенному времени, Нора. Встретимся еще разок?
   Она поглядела  на  него  с  некоторым  оттенком  недоумения,  как  бы
внезапно осознав, что  несмотря  на  ее  старания  разъяснить,  что  она
увлечена другим, она  умудрилась  все  же  сделать  в  этих  объяснениях
какую-то досадную ошибку, которая помешала ей донести  смысл  сказанного
до него. Потом по лицу ее скользнула грустная улыбка и она  отрицательно
покачала головой.
   — Нет, не думаю, — сказала  она.  Затем  она  выбралась  из  такси  и
исчезла.
   Среди личных вещей Сарры Флетчер, которые могли представлять  интерес
для полиции на первой стадии расследования, до того как  был  произведен
арест Ралфа Корвина, была и записная  книжка,  обнаруженная  в  сумочке,
лежавшей в спальне на туалетном  столике  покойной.  Именно  эту  книжку
Карелла изучал сейчас самым внимательным образом, в то время как Мейер и
Клинг, воспользовавшись некоторым затишьем,  обсуждали  положительные  и
отрицательные стороны медного браслета, который Клинг  продолжал  носить
на запястье. Нужно сказать, что в этот четверг дежурка была  удивительно
тихой, казалось, что можно  было  услышать  собственные  мысли.  Пишущие
машинки молчали, телефоны тоже воздерживались  от  звонков,  не  было  и
задержанных, которые обычно во весь  голос  протестуют  против  грубости
полиции  или  выступают  не  менее  громогласно  против  нарушения  прав
человека. Окна были плотно прикрыты и не пропускали даже уличного  шума.
Как бы из уважения к этой тишине (а также и потому, что Карелла  целиком
погрузился в размышления над записной книжкой  Сарры  Флетчер)  Мейер  и
Клинг вели свою беседу шепотом.
   — Единственное, что я могу тебе сказать, — говорил Мейер, —  так  это
то, что браслеты эти просто чудеса творят. Так что же  ты  от  меня  еще
хочешь?
   — Скажи тогда, почему он до сих пор не делает  этих  своих  чудес  по
отношению ко мне?
   — Когда ты его надел? — спросил Мейер.
   — Я специально отметил дату в своем календаре, — сказал Клинг.
   Они сидели в углу дежурной  комнаты  рядом  с  клеткой  для  временно
задержанных. Клинг сидел за столом на  деревянном  стуле,  так  сказать,
находясь непосредственно на своем рабочем месте, потому что это был  его
стол, а Мейер примостился на уголке его стола. Стол этот стоял у  стены,
а стена была увешана служебными  сообщениями  и  памятками  относительно
применения новых правил и  инструкций.  Там  же  был  помещен  и  график
дежурств детективов на следующий год, а также висела какая-то вырезка из
газеты, неизвестно для чего прилепленная  здесь,  потому  что  буквально
каждый полицейский и так выписывал  эту  газету.  Здесь  имелось,  кроме
того, несколько телефонов граждан, выписанных на отдельный листок.  Лица
эти в разное время  обращались  в  участок  с  различными  жалобами,  на
которые Клинг все еще надеялся ответить до истечения срока своей службы.
Здесь же помещалась и фотография Синди  Форрест  (которую  он  собирался
теперь  снять),  а  также  несколько  менее  привлекательных  фотографий
разыскиваемых  преступников.  Настенный  календарь  Клинга   был   почти
полностью закрыт всей этой мурой,  но  он  все-таки  добрался  до  него,
отцепив прикрепленное кнопками объявление о новогоднем вечере.
   — Вот, пожалуйста, — сказал он. — Ты дал  мне  этот  браслет  первого
декабря.
   — А сегодня у нас какое? — спросил Мейер.
   — Сегодня уже шестнадцатое.
   — А почем ты знаешь, что я дал тебе его именно первого?
   — Потому что здесь стоят буквы «М» и  «Б».  Это  означает  «Мейер»  и
«Браслет».
   — Ну и прекрасно, значит прошло ровно две недели. Так что же ты ждешь
от него? Я же сказал тебе, что он начнет действовать через две недели.
   — Ты сказал тогда, что через десять дней.
   — Я сказал, что через две недели.
   — Так в любом случае, прошло уже более двух недель.
   — Послушай, Берт, браслет  этот  творит  чудеса,  им  можно  излечить
буквально все, начиная с артрита и...
   — Тогда почему он не творит их по отношению ко мне?
   — А ты что от  него  требуешь?  —  спросил  Мейер.  —  Знаешь,  чтобы
дождаться чуда, требуется терпение.
   Собственно, ничего особенно интересного не  было  в  записной  книжке
Сарры Флетчер. У нее был четкий почерк, и все фамилии, адреса  и  номера
телефонов очень легко прочитывались.  Даже  в  тех  случаях,  когда  она
вычеркивала старый телефон, чтобы записать на его место новый, то делала
она это одной уверенной прямой линией и под ней записывала новый  номер.
Карелла перелистывал страницы и обнаружил, что в большинстве случаев это
были координаты явно семейных пар (Чак и Нэнси Бентон, Гаррольд  и  Мэри
Спендер, Джордж и Инна  Гроссман  и  так  далее).  Встречались  телефоны
подруг, а также расположенных по соседству с ее домом магазинов и служб.
Был тут телефон парикмахера Сарры, ее дантиста, других врачей,  а  также
телефоны нескольких ресторанов в городе и за рекой. Довольно детальная и
обыденная записная книжка, которая, казалось бы, не  может  представлять
интереса. Но выглядела она так, пока Карелла не  дошел  до  страничек  в
самом конце ее, тех, что  шли  после  алфавита  и  над  которыми  стояла
надпись: «Заметки на память».
   — Единственное, что я могу сказать с полной уверенностью, так это то,
что плечо болит у меня по-прежнему, — сказал Клинг. — Это  еще  счастье,
что мне в последние дни не приходилось принимать участие в  какой-нибудь
ожесточенной перестрелке, потому что я  уверен,  что  не  смог  бы  даже
выхватить вовремя револьвер.
   — А когда это ты в последний  раз  принимал  участие  в  ожесточенной
перестрелке? — спросил Мейер.
   — Я постоянно принимаю участие в ожесточенных перестрелках, —  сказал
Клинг и рассмеялся.
   На листке, напечатанном как «Заметки на память», было  записано  пять
имен и фамилий с адресами и телефонными номерами, вписанными  аккуратным
почерком Сарры. Все имена были мужскими. Они, несомненно, записывались в
разное время, потому  что  часть  из  них  была  сделана  карандашом,  а
остальные чернилами. Каждой за