них,  у  черномазых,
такое имя.
   — Анибал? — спросил Карелла, не очень веря в такое совпадение.
   — Ага.
   — А фамилия?
   — Фернандес, Эрнандес, Гомес? Да  кто  там  будет  разбираться  в  их
фамилиях? Для меня все они звучат одинаково.
   — Может, Анибал Эрнандес?
   — Да, наверное, так.  Да,  кажется,  его  так  и  звали.  Послушайте,
скажите кому-нибудь, чтобы мне сделали укол. Меня вот-вот вырвет.
   — Валяй, — сказал Хэвиленд, — блюй себе на здоровье. Хемингуэй  снова
тяжело  вздохнул,  а  затем  недоуменно  поморщился  и,  подняв  голову,
спросил:
   — А что, в самом деле есть такой писатель, которого тоже зовут Эрнест
Хемингуэй?
   Глава VII
   Заключение  лаборатории   экспертизы,   а   также   ответ   из   бюро
идентификации относительно отпечатков пальцев пришли в тот  же  день  но
несколько позже. В каждой из  этих  бумаг  была  только  одна  маленькая
деталь, которая удивила Кареллу.
   Он совсем не был удивлен  тем,  что  анализ  веревки,  снятой  с  шеи
Эрнандеса, полностью исключал возможность самоповешения, из-за того, что
веревка обладает целым рядом отличительных  свойств,  одним  из  которых
является тот несомненный факт, что материал ее состоит из волокон.  Если
бы Эрнандес повесился сам, то он в любом случае сначала привязал бы один
конец веревки к решетке окна,  затем  другой  конец  обвязал  бы  петлей
вокруг шеи, а после этого налег бы  на  веревочную  петлю,  прервав  тем
самым поступление кислорода в организм.
   Волокна  же  веревки  были  примяты  таким  образом,  что  с   полной
определенностью указывали на то, что тело было подтянуто  вверх.  Короче
говоря, петля сначала была накинута на шею Эрнандеса, а затем  свободный
конец ее был пропущен между прутьями решетки, после чего подтягивался до
тех пор, пока тело  не  приняло  наклонного  положения.  Соприкосновение
волокон  веревки  со  стальной  поверхностью  прутьев  оставило  На  ней
красноречивые следы.
   Эрнандес, безусловно, мог вкатить себе  смертельную  дозу  наркотика,
однако, он вряд ли смог сам подтянуть себя к прутьям оконной решетки.
   Отпечатки пальцев, обнаруженные  на  шприце,  по-видимому,  полностью
исключали возможность самоубийства и это обстоятельство также ничуть  не
удивило Кареллу. Ни один из отпечатков — а их на шприце было несколько и
все они явно принадлежали  одному  и  тому  же  лицу  —  не  совпадал  с
отпечатками  папиллярных  линий  Анибала  Эрнандеса.  Если   он   вообще
пользовался этим шприцем, то, значит, он потом тщательно вытер его перед
тем, как передать иному, неопознанному пока лицу.
   Как раз проблема обнаружения этого неопознанного лица больше всего  и
озадачивала Кареллу. Бюро идентификации сравнило оставленные  на  шприце
отпечатки с имевшейся у него картотекой и не обнаружило там  аналогичных
отпечатков. Это означало, что тот, кто пользовался этим шприцем и вполне
мог  вкатить  смертельную  дозу  наркотика  Эрнандесу,  не  числился   в
картотеке, а значит, и не привлекался ранее к уголовной ответственности.
Правда, ФБР пока еще не прислало  своего  заключения  по  этому  поводу,
однако Карелла все равно был  весьма  разочарован.  В  глубине  души  он
рассчитывал на то, что человек, который пользовался этим шприцем и  имел
в своем распоряжении такое количество героина, которое запросто угробило
мальчишку, был фигурой, уже удостаивавшейся внимания полиции.
   Он мучительно раздумывал над всеми этими загадками,  когда  лейтенант
Бернс приоткрыл дверь своего кабинета и выглянул в коридор.
   — Стив, — позвал он. — Не мог бы ты зайти ко мне на минутку?
   — Слушаюсь, сэр, — отозвался Карелла. Он поднялся со своего  места  и
направился к Бернсу. Лейтенант не сказал ни слова, пока за  Кареллой  не
закрылась дверь кабинета.
   — Ну как, паршиво? — спросил он наконец.
   — Что?
   — Ничего не получилось с этими отпечатками?
   — Да, ответ отрицательный. Честно говоря, я  надеялся,  что  они  нам
помогут.
   — Я тоже, — сказал Бернс.
   Оба они посидели молча, посматривая друг на друга.
   — А есть у тебя под рукой их копия?
   — Копия отпечатков? — Да.
   — Есть.
   — Мог бы ты дать мне один из них?
   — Видите ли, их там уже проверили. Я хочу сказать, что нам...
   — Я знаю, Стив. Просто у меня возникла одна  идея  и  я  хотел  бы...
хотел бы немного поразмыслить над ней.
   — Это по поводу дела Эрнандеса?
   — В известной степени.
   — А у вас нет желания поделиться идеей со мной?
   — Нет, Стив, — Бернс помолчал. — Пока не стоит.
   — Ну хорошо, — сказал Карелла. — Может, потом захочется.
   — Так занеси мне эти отпечатки, прежде  чем  уйти  с  работы,  ладно,
Стив? — Бернс чуть заметно улыбнулся какой-то вымученной улыбкой.
   — Обязательно, — сказал Карелла. — У вас ко мне все?
   — Да, занимайся своим делом. Наверное, тебе уже не терпится домой.  —
Он снова помолчал. — Как жена?
   — С ней все отлично, — сказал Карелла.
   — Это хорошо, очень хорошо. Это очень важно, когда... — Бернс покачал
головой, так и не закончив начатую фразу. — Ладно, Стив,  иди,  не  буду
тебя задерживать.
   Домой  он  вернулся  этим  вечером  в  расстроенных  чувствах.  Тедди
встретила его в дверях, но он только чмокнул ее на  ходу,  и  в  поцелуе
этом не было ничего от обычной страсти новобрачного. Она с  любопытством
взглянула на него и направилась было в гостиную, где его  уже  дожидался
любимый коктейль, а потом, как бы подчиняясь мрачному  настроению  мужа,
пошла на кухню, чтобы завершить приготовление обеда. Когда она накрывала
на стол, Карелла продолжал хранить молчание.
   А поскольку Тедди от рождения была лишена возможности  и  говорить  и
слышать,  то  царившая  на  кухне  тишина  была  абсолютной.  Она  часто
поглядывала  на  него,  раздумывая  над  тем,  не  обидела  ли  она  его
чем-нибудь невзначай. Одновременно  она  с  нетерпением  ожидала,  когда
наконец увидит слова на его губах и сможет прочесть их значение. В конце
концов не выдержав, она потянулась через стол и коснулась  его  руки,  а
сама вопросительно  распахнула  широко  поставленные  глаза,  освещающие
мягкий овал ее лица.
   — Нет, ничего особенного, — спокойно сказал он.
   Однако глаза ее продолжали  спрашивать.  Она  чуть  наклонила  голову
набок, ожидая ответа. Волосы цвета вороньего крыла резко контрастировали
с белой стеной за ее спиной.
   — Да все это чертово дело, — признался он.
   Она кивнула, побуждая его к дальнейшему рассказу,  обрадованная  тем,
что огорчен он своей работой, а вовсе не женой.
   — Ну сама скажи, зачем кому-то  могло  понадобиться  оставлять  целый
набор свежайших отпечатков пальцев на орудии убийства,  а  затем  еще  и
оставлять это орудие на таком месте, где первый  попавшийся  полицейский
должен, несомненно, обнаружить его?
   Тедди сочувственно пожала плечами и снова кивнула.
   — И зачем потом понадобилось имитировать  повешение?  Неужели  убийца
был так уверен, что дело попадет к сборищу полных идиотов? Ну что ты  на
это скажешь? — он сердито покачал головой.
   Тедди отодвинула свой стул, потом обошла вокруг стола и  уселась  ему
на колени. Взяв его руку, она обвила ею свою талию, а затем потянулась к
нему и поцеловала в щеку.
   — Подожди, не отвлекай, — сказал он, но потом, сообразив, что  ей  не
видны его губы, он ухватил ее за волосы, ласково отвел  голову  назад  и
повторил. — Прекрати. Как  я  всерьез  могу  думать  о  деле,  когда  ты
вытворяешь такое?
   Тедди энергично кивнула в ответ,  как  бы  подтверждая  то,  что  она
полностью одобряет его понятливость.
   — Нет, ты неисправима, — сказал, улыбаясь, Карелла. —  Ты  губишь  во
мне добросовестного работника. Вот как ты думаешь...
   Тедди ответила ему поцелуем.
   Карелла мягко отстранился.
   — Вот ты сама — оставила бы ты шприц с ясными отпечатками пальцев...
   Она придвинула вплотную свое лицо к его лицу, чуть запрокинув голову,
и он видел только сияющие глаза и полные, резко очерченные губы. Он  еще
успел подумать о том, зачем могли понадобиться Бернсу отпечатки, но  тут
Тедди снова поцеловала его.
   — О, господи, эти женщины... — успел  только  сказать  он  и  в  этот
момент  из  головы  у  него  улетучились  все  соображения  относительно
неясного и запутанного дела Эрнандеса. — Я только  хотел  спросить...  —
пробормотал было он, но так и не закончил фразы.
   Единственное, что хотелось Бернсу, так это задать вопрос  и  получить
на него четкий ответ.
   Дело в том, что ложь, как он понимал ее,  обязательно  требовала,  по
крайней мере, двух участников, и  если  он  сейчас  спросит,  то  все  и
выяснится. Именно поэтому он сидел сейчас в припаркованном автомобиле  и
ждал. Он ждал ради того, чтобы задать вопрос, но для  этого  нужно  было
найти того, кто знает на него ответ. Все очень просто — находишь нужного
человека, загоняешь его в  угол,  а  потом  говоришь  ему:  «Послушайте,
правда ли то, что вы...»
   Впрочем, так ли все просто?
   А какой же еще может быть путь, черт  побери,  какой  еще  существует
выход, и как может человек, проживший всю жизнь честно, вдруг  оказаться
впутанным в такую историю? Нет! Нет, черт побери, все это ложь.  Злая  и
глупая ложь, потому что в конце концов  труп  был  на  месте,  а  кто-то
пытается сейчас... а что, если это окажется не ложью?
   Предположим на минуту, что первая часть этой  лжи  окажется  правдой,
что тогда? Тогда, тогда... Что-то следует предпринять. А что именно? Что
можно  сказать,  если  первая  часть  этой  лжи  окажется  правдой?  Как
поступить? Да  и  одной  первой  части,  одной  этой  информации  вполне
достаточно. Этого вполне достаточно, чтобы усомниться  в  своем  здравом
рассудке. Если, конечно, окажется, что это правда. Если ложь  или  часть
лжи на поверку окажется правдой...  Но  нет,  нет,  это  не  может  быть
правдой!
   И все-таки, может. Надо  считаться  и  с  такой  возможностью.  Будем
считаться с возможностью того, что, по крайней мере, первая часть  может
оказаться правдой, и начнем планировать свои действия, исходя из этого.
   А что, если  вдруг  окажется,  что  и  вторая  часть  этой  лжи  тоже
соответствует действительности, если все  это  выяснится,  то  какой  же
огромный вред может это все принести? Не  только  самому  Бернсу,  но  и
Гарриет тоже. Господи, а Гарриет за что будет страдать? Его Гарриет ни в
чем не виновата. А весь департамент полиции? В каком положении  окажется
тогда сама полиция? О, Господи, не  допусти,  чтобы  все  это  оказалось
правдой, пусть это  будет  враньем,  враньем,  целиком  выдуманным  этим
гнусным подонком.
   Он сидел и ждал в припаркованной машине, абсолютно уверенный  в  том,
что сразу же узнает его, как только он  выйдет  из  здания.  Здание  это
размещалось в Калмс-Пойнте, где жил  и  сам  Бернс,  оно  было  окружено
газоном и деревьями, теперь совершенно лишенными  листвы  из-за  зимнего
холода. Корни деревьев сковала сейчас промерзшая земля, а вокруг стволов
собрались небольшие сугробы снега.  В  здании  еще  горел  свет  и  окна
светились как янтарные фонари на  фоне  холодного  зимнего  кеба.  Бернс
смотрел на эти огни и размышлял.
   Бернс  был  человеком  плотного  телосложения  с  крепко   посаженной
головой. У  него  были  маленькие,  глубоко  посаженные  голубые  глаза,
которые не оставляли не замеченным почти ничего. Голубыми льдинками  они
резко выделялись на коричневом от загара и обветренном лице, испещренном
мелкими морщинками. Нос у него был прямой и грубый, под стать  остальным
чертам лица: прямому энергичному рту с тонкой верхней  губой  и  полной,
чуть оттопыренной нижней, с массивной  челюстью,  похожей  на  булыжник.
Голова его казалась втянутой в плечи,  будто  он  приготовился  отражать
нападение. Сейчас он сидел в машине и следил за тем,  как  легким  паром
струится  его  дыхание.  Лобовое  стекло  слегка  запотело,  поэтому  он
потянулся и рукой в перчатке протер стекло машины. В этот  момент  он  и
увидел первых выходящих из здания людей.
   Это была молодежь, которая высыпала из здания, перекликаясь и смеясь.
Какой-то мальчишка пригнулся, чтобы слепить снежок, а потом запустил  им
в молоденькую  девчонку,  та  громко  взвизгнула  в  притворном  страхе.
Мальчишка погнался за ней и они исчезли в тени, а  Бернс  все  глядел  и
глядел, пытаясь разглядеть знакомое лицо и  знакомые  очертания  фигуры,
которые он узнал бы, наверное, и в темноте. А народу выходило все больше
и больше. Толпа уже была слишком большой, чтобы  можно  было  разглядеть
каждого, продолжая сидеть в машине. Он торопливо выбрался из  автомобиля
и холод колючими иголками впился ему в лицо. Он втянул голову в плечи  и
зашагал в направлении здания.
   — Здравствуйте, мистер Бернс,  —  сказал  один  из  мальчиков.  Бернс
кивнул в ответ и стал еще внимательнее  вглядываться  в  лица  остальных
ребят, которые торопливо проходили мимо него. И вдруг  как-то  внезапно,
как  будто  кто-то  перекрыл  плотину,  поток  мальчишек  иссяк.   Бернс
обернулся и поглядел вслед последним, которые удалялись по улице.  Потом
он глубоко вздохнул и начал подниматься по ступенькам на крыльцо,  затем
решительно толкнул входную дверь, над которой была  надпись,  вырезанная
на камне: «Школа Калмс-Пойнт».
   Внутри  этого  здания  он,  помнится,   был   по   поводу   какого-то
праздника... Сколько же лет прошло с тех  пор?  Бернс  покачал  головой.
«Нужно  проявлять  побольше  заботы»,  —  подумал  он.  Но  кто  бы  мог
заподозрить такое и как можно было помешать этому? Гарриет,  да  Гарриет
должна была бы построже  следить,  если  только  это  правда,  если  это
правда.
   Это должно быть в лекционном зале, решил он.  Именно  там  они  могут
сейчас находиться. Если там участвует  довольно  много  народа,  то  они
обязательно должны собраться в зале. В школе было  очень  тихо,  занятия
кончились, ее закрывали на ночь, и он слышал звук своих сиротливых шагов
на мраморном полу первого этажа. Чисто инстинктивно  он  определил,  где
здесь должен находиться зал и даже грустно улыбнулся, подумав о том, что
он не такой уж и плохой детектив в конце концов. Господи, как  отразится
все это дело на управлении полиции?
   Он открыл дверь. В дальнем конце зала у пианино стояла женщина. Бернс
расправил плечи и двинулся  к  ней  по  длинному  проходу  между  рядами
стульев. Если не считать его, то она была единственным живым существом в
этом огромном зале с высоким потолком. Она выжидающе следила за тем, как
он приближается. Ей было немногим более  сорока  лет  —  чуть  полнеющая
женщина  с  пучком  седеющих  волос  на  затылке.  У  нее  было   мягкое
приветливое лицо с огромными, похожими на коровьи, глазами.
   — Здравстуйте! — обратилась она к нему,  поднимая  голову,  несколько
подняв вопросительно брови и  слегка  повысив  голос.  —  Чем  могу  вам
помочь?
   — Я полагаю, что вы могли бы мне помочь, —  сказал  Бернс,  с  трудом
натянув на свое лицо любезную улыбку. — Это вы  проводите  репетиции  со
старшеклассниками?
   — Да, совершенно верно, — сказала женщина. — Меня зовут мисс Керри. Я
являюсь режиссером нашего школьного спектакля.
   — Здравствуйте, — сказал Бернс. — Очень рад с вами познакомиться.
   Внезапно он  почувствовал  себя  очень  неловко.  Собственно  говоря,
миссия его носила сугубо секретный  характер  и  поэтому  ему  вовсе  не
хотелось  свести  все  к  обмену  любезностями  с  учительницей  старших
классов.
   — Я видел, как мальчики и девочки выходили из школы, — сказал он.
   — Да, — отозвалась мисс Керри и улыбнулась.
   — Вот я и решил, что раз оказался здесь на машине  по  соседству,  то
остановлюсь и подброшу сына домой. Он играет в вашей пьесе, понимаете? —
Бернс снова с немалым трудом заставил себя улыбнуться. — Он  вечно  дома
только об этом и говорит.
   — Правда? Да что вы говорите? — сказала мисс Керри, явно польщенная.
   — Честное слово. Но я что-то не заметил его среди выходящих из  школы
ребят. Вот я и подумал, что, может быть, вы... — он посмотрел на  темную
и опустевшую сейчас сцену, — что, может, вы оставили его здесь для...  —
он на какое-то мгновение умолк, не  очень  понимая,  как  ему  закончить
фразу, — ... переставить что-нибудь на сцене или еще что-нибудь.
   — Наверное, вы просто проглядели его, когда они проходили, —  сказала
мисс Керри. — Вся труппа и  помощники  по  сцене  ушли  несколько  минут
назад.
   — Все ушли? — спросил Бернс. — И Ларри тоже?
   — Ларри? — мисс Керри нахмурилась, припоминая. — О  да,  конечно  же,
Ларри. Конечно, Ларри. Да, я весьма сожалею, но Ларри тоже  ушел  вместе
со всеми.
   Бернс почувствовал сразу же огромное облегчение. Как бы там ни  было,
но эти репетиции объясняют вечерние отсутствия его сына. Хотя бы в  этом
он не лгал. На этот раз он расплылся в улыбке помимо своей воли.
   — Ну что ж, — сказал он. — Прошу извинить меня  за  доставленное  вам
беспокойство.
   — Ну что вы, какое тут беспокойство. Это мне следовало бы  извиниться
за то, что я не сразу вспомнила  фамилию  Ларри.  Ведь  он  единственный
мальчик по имени Ларри из  занятых  в  нашем  спектакле,  и  должна  вам
сказать, что он прекрасно справляется со своей ролью.
   — Ну что же, очень рад это слышать, — сказал Бернс.
   — Да, мистер Шварц, — сказала мисс Керри, — вы должны гордиться таким
сыном.
   — А я и горжусь им.  Очень  рад  слышать  такое  от  вас...  —  Бернс
растерянно умолк. Он пристально поглядел на мисс Керри, и сердце у  него
упало. — Моего сына зовут Ларри Бернс, — сказал он.
   Мисс Керри недоуменно поморщилась.
   — О, извините, пожалуйста.  Ларри  Бернс?  К  сожалению...  я  весьма
сожалею, но ваш сын не участвует в нашей труппе. А он говорил  вам,  что
участвует в наших спектаклях? Но это... видите ли, но он даже не пытался
записаться в нашу труппу.
   — Понятно, — сухо сказал Бернс.
   — Но я все-таки надеюсь, что я не...  понимаете,  у  мальчика  должны
были быть на это свои причины. Понимаете, мистер  Бернс,  иногда  трудно
бывает судить о мотивах поступков. У мальчика наверняка были на это свои
причины.
   — Боюсь, что у него и в самом деле такие причины имеются,  —  грустно
сказал Бернс.
   Он еще раз поблагодарил мисс Керри и оставил ее одну в этом  огромном
и пустом зале.
   Глава VIII
   Бернс сидел в гостиной и прислушивался  к  мерному  тиканью  маятника
огромных кабинетных напольных часов. Эти  часы  всегда  были  ему  очень
симпатичны. Он с раннего детства мечтал иметь у себя дома  именно  такие
часы. Трудно сказать, чем особенно привлекали  они  его,  но  ему  очень
хотелось приобрести их для своего дома, и вот в один прекрасный день они
вместе с Гарриет уехали далеко за город и остановились у  старой  фермы,
на которой была вывеска: «Антиквариат».
   Владелец антикварной лавки был типичным американцем  старого  покроя.
Сухощавый, с аристократической  походкой,  он  и  одет  был  как  старый
землевладелец: неизменная жилетка  и  пиджак  с  кожаными  заплатами  на
локтях. Он легко проплывал среди редкостных образцов старинного фарфора,
каждый раз внутренне напрягаясь, когда Гарриет брала в  руки  что-нибудь
из посуды. И так они дошли наконец до старинных напольных  часов.  Здесь
было представлено несколько экземпляров, один из которых  был  оценен  в
пятьсот семьдесят три доллара. Часы эти были  английского  производства,
на них стояла подпись часовщика и дата изготовления. Они до сих пор были
на ходу — эдакая величественная гордая машина для  определения  времени.
Но были здесь часы и американского производства, они были без подписи  и
без даты и, скорее всего, нуждались в некотором ремонте,  однако  стоили
они всего двести долларов
   Когда владелец лавки заметил, что Бернс заинтересовался этими,  более
дешевыми часами, он сразу же низвел их в ранг «любительских».
   — Ну что ж,  конечно,  если  вам  хочется  иметь  часы  для  садового
павильона, то — пожалуйста, — едко заметил он и потом завершил сделку  с
плохо скрываемым неудовольствием.
   Бернс взял свои ча